Текст книги "Душегубы"

РАЗМЫШЛЕНИЯ ПОД АРЕСТОМ

Прямо скажем, Валерке тут не больно понравилось. По холоду он еще не успел соскучиться, а в камере – то, что эту комнатку именно так надо называть, Русаков не сомневался – было холодно. Минуса градусов, может, и не было, но плюса – не больше десяти. Парок изо рта отмечался. Кроме того, здесь не было даже того гнилого и промерзшего тюфяка, что в вагоне, не говоря о картонных коробках. Только нары из неровных досок, с огромными, сантиметров до двух, щелями. Как хошь, так и ночуй. И о том, чтоб пожрать дать, тоже не беспокоились.

Русакову пришлось собраться в клубочек, греть ладони под коленками, а уши ушанки опустить. Отвалиться к стене и то нельзя – каменная, холодная как лед.

А главное – очень обидно. Все ведь было ясно еще тогда, когда уехали в этом вагоне с дурацкими коробками. В том смысле ясно, что все может плохо кончиться. И если из заварухи в карьере удалось выкрутиться за счет везухи, дуриком, то на фига с этим Тятей поехали? Ванька был на сто процентов прав – не нужно было к бандитам напрашиваться. Пока, правда, еще не бьют, не режут, но, что им там в голову взбредет, неизвестно. «Ксивы чистые, гражданка по размеру…» – во брехун этот Тятя! К тому же, как выяснилось, шестерка он всего лишь. К тому же дрюшлая какая-то…

Интересно, а Ваньку тоже посадили? Сказал он или нет, кто у него папаня? Если сказал, то за него придется родне выкуп платить. Это точно. Надо думать, что не одну тыщу баксов сдерут. Может, и миллион. Правда, это еще как сказать…

Ванькин папаша может этой банде и не по зубам оказаться. Может, этот самый Фрол сам ему отстегнет и задаром сынка вернет, лишь бы невзначай такого туза не обидеть.

Да-а… Был бы у Валерки такой отец! Он бы ни за что в армию не пошел. Тоже бы машину водить умел, на «мерседесе» бы катался, за границу бы ездил. Точно, богатые с жиру бесятся! От всего Ваньку могли бы отмазать, а он, дурак, мало того, что в армию пошел, так еще и в Чечню рвется.

Небось сегодня пострелял, дорвался. Чуть не блеванул, между прочим, когда увидел водителя с вышибленными мозгами. Может, остыл, больше не желает на бойню? А вот у него, Валерки, вроде уже привычка пришла. Убивать уже не страшно, осталось научиться не бояться собственной смерти.

Это, пожалуй, потруднее. Потому что, хоть иногда и вовсе жить не хочется, всё же расставаться с ней жутковато. И даже думать жутко, особенно после того, как… Представишь себя эдаким красавцем на забрызганном кровянкой снегу, издырявленного – жуть берет.

Нет, сдыхать никак не хотелось, даже в условиях вполне заслуженной, хотя и явно незаконной отсидки. Самое интересное, что все те же удобства – а может, и малость покомфортнее – можно было заполучить, и не убегая из части. Если б Валерка вчерашней ночью не дунул за забор с автоматами, а, бросив их на пол, побежал, пока «деды» не очухались, прямо к дежурному по части, то его скорее всего увезли бы на гарнизонную губу, где он сидел бы в более теплом и оборудованном заведении, знал бы наверняка, что три раза в день его будут кормить, разрешат спать в ночное время и будут мирно, без мордобоя, допрашивать. Следователь военной прокуратуры, пожалуй, был прямо-таки Снегурочкой по сравнению с тем самым жутким усачом, которому исповедовался Русаков, и вряд ли стал бы всерьез подозревать, что в Бизона Валерка стрелял по заданию ЦРУ или там Моссада какого-нибудь. Суд, конечно, мог бы впаять Валерке лет десять, но все-таки, ввиду всяких там смягчающих обстоятельств, мог и до восьми скостить… А здесь, в этом не очень понятном заведении, где даже своя тюрьма была, могло случиться все, что угодно. Например, уже сейчас. Придут, стрельнут в затылок – и все. Кому нужен этот Валерка? Никому. Мать сидит, но если б она и на воле была, то ни защищать, ни даже разыскивать милого сыночка не стала бы.

Конечно, можно было бы поразмыслить и над тем, почему его сразу не прикончили. На кой ляд этому усатому чего-то изучать, проверять, разбираться? Прихлопнуть Русакова – и нет проблем. Все просто и ясно. А усатый его зачем-то посадил. Чем-то его Валерка заинтересовал. И чем же, интересно? Ежели, допустим, он думает, что Русаков и Соловьев к нему из ФСБ или там из милиции подосланы, и до сих пор их не пришиб, то, стало быть, хочет выяснить, кто их послал, зачем и почему. Вот от этого могут быть неприятности. Такому дяде никакой закон не помеха. Как захочет, так и будет выбивать всякие там нужные ему сведения. Конечно, если б Валерка был шпион и что-то по-настоящему знал, то, наверно, в два счета сказал бы все, что нужно. Правда, потом его могли бы уже со спокойной совестью пристукнуть. Но по-быстрому, долго не мучая.

Однако Валерка ничего не знал. А потому ничего интересного для усатого и его головорезов сказать не сможет. Соответственно те подумают, будто он упирается, и будут терзать до тех пор, пока он не сдохнет. Возможно, при этом постараются, чтоб сдох как можно позже. Так что Русакову смерть облегчением покажется.

Ничего хорошего не получится и в том случае, если дня три потрясут, как грушу, а потом наконец поверят, что Валерка ничего не знает и никакого задания ни от кого не получал. Опять же пристукнут, но до этого инвалида из него сделают.

Нет, надо же! Одну глупость за другой делал, все дальше и дальше лез в бутылку. Ну, просили по-хорошему записаться добровольцем в эту самую Чечню. Одного его, что ли? Нет, еще семь человек отправляли. Все, в общем-то, такие же, как и он. Наверняка эти семеро тоже понимали, что там убить могут или покалечить. С чего он-то уперся? Бунтовщик нашелся! Упрямство подвело… Как так, дескать, предлагают «добровольцем», а отказаться нельзя? Недаром он с самого начала спросил, приказ это или нет. Если б приказ – поехал бы без разговоров. Потому что знал и понимал: он приказу обязан подчиняться. Присягу принимал. Все это дело – законы, уставы и прочее Валерка нарушать не хотел. Но когда не приказывают, а предлагают, то отказаться считал возможным.

А разве нельзя было потом согласиться, когда уже понял, что нажимают? Можно. Наверняка можно и даже нужно. Но нет же – на принцип полез. Зачем? Что-то хотел себе доказать? Или кому-то еще? Вроде бы особо не хотел ничего доказывать. Уперся бараном и дождался, пока на него «дедов» натравили.

Нет, и тогда ничего безнадежного еще не было. Если б после самого первого разговора с Бизоном согласился бы ехать, то ничего ужасного не произошло бы. Даже тех мелких пакостей, которые ему по первости подстраивали, не перетерпел бы. Не говоря уже о том, что ни того жуткого страха перед «дедами», который на него напал во время дневальства, ни идиотской идеи взломать оружейку, ни пальбы, ни крови, ни побега – ничего не было бы. Он сам, сам себя в эту клетку загнал.

И чего он боялся в эту самую Чечню ехать? Кто сказал, что его бы там обязательно убили? И в плен там тоже не все попадают. Опять же, никто не говорил окончательно, что после того, как он свой «добровольный» рапорт напишет, его туда обязательно пошлют. Вполне могли бы все переиграть… А так одно потянуло за собой другое, другое – третье и так далее. И вот теперь – влип.

Любопытно бы знать, что там наговорили Тятя и Ванька. Соловьев навряд ли стал бы чего-то придумывать или мозги пудрить. Какой резон? И если эти самые здешние начнут интересоваться, кто у него папа, то нет ему никакого резона врать. Все равно, если захотят – докопаются.

Ваня, конечно, парень странный. Если он неизвестно отчего рвался в Чечню и даже рискнул пойти на побег, в котором, между прочим, уже убийство совершил, – это псих. Валерка тоже псих, конечно, но у него все от обстоятельств, а Соловьеву-то чего спокойно не жилось?

Но, как ни поглощали Валеркину мыслительную энергию горькие думы насчет собственной судьбы, не мог он не поразмышлять и над тем, что же произошло и в какую историю он,

Мягко говоря, вляпался.

Ясно, в коробках везли не сахарную пудру и не муку. Но, с другой стороны, все же в районе родной части как будто не водилось маковых плантаций. Это ж не «Золотой треугольник», не «Серебряный полумесяц» и даже не Чуйская долина. Разве что туда сырье завозили и где-нибудь втихаря в героин перерабатывали. Валерка, само собой, технологию производства этой дури не знал и изучать не собирался, а потому мог допустить, что делали это где-нибудь на неработающем военном заводе. А может быть, в том самом заброшенном пакгаузе, откуда коробки погрузили в вагон.

Одно странно. Если эти самые наркотики так дорого стоят, что их бандюги друг у друга воруют, то почему с ними никакой охраны, кроме Валерки и Ваньки, не поехало? Тогда бы, наверно, Чиж и компания за ними не полезли бы… С другой стороны, неужели этот самый груз должен был при всей его ценности один Тятя встречать? Что-то не верится.

И еще непонятно. Если Чиж со своей бандой пришел брать чужое, то по идее не должен был знать наверняка, что в вагоне нет охраны. А по всему его поведению просматривалось, что он был на сто процентов убежден в этом. Иначе б, наверно, не стал так беспечно открывать двери вагона и подгонять грузовик. Ни у кого из ребят Чижа в этот момент даже не было в руках оружия. Поэтому-то Валерке и Ване сумел ответить только сам Чиж, да и то без толку. Опять-таки если Чиж пытался упереть чужой товар, то мог бы побеспокоиться и о прикрытии тыла, то есть на дороге кого-то оставить, на стреме… А он словно бы знал, что никто не появится. Это отчего же такая уверенность?

Кое-какая странность наблюдалась и в поведении Тяти. То, что он, напугавшись, кричал, дескать, все расскажет и тому подобное, это ладно. Может, на самом деле стал бы врать, что мирно сторожил казенное имущество, оставленное в заброшенном карьере, а тут налетела банда, повязала… С другой стороны, отчего он так напугался Фрола? Ясно ведь, что работал с ним душа в душу. Правда, кто такой Фрол, Валерка не знал. Может, усатый? Очень на это похоже. Сильно интересовался, откуда Валерка это имя знает. Дернул черт перед Тятей повыпендриваться!

Вот тут-то Русакову пришла в голову любопытная версия. Что, если на самом деле Чиж с Тятей были заодно? Там же небось и Степа какой-то замешан был. То, что этот Степа сообщал Чижу какую-то особо секретную информацию насчет порядка перевозок этого самого «товара», – наверняка. Если говорил, что с машинистом постоянные люди контачили, то и еще чего-нибудь докладывал. Точнее, закладывал. А Тятя, скажем, отвечая за доставку товара Фролу, решил его продать Чижу по сходной цене. Но могло что-то не связаться. Например, решил Чиж этого самого Тятю просто кинуть и подставить как-нибудь. Напоить, связать, вывезти героин или что там лежит в коробках, а потом бросить. Поэтому он и боялся, что Фрол приедет и застанет его в теплушке со следами пьянки, повязанного как дурака.

Но и у Чижа все получилось не по сценарию – Валера с Ваней помешали. Поэтому, сначала подумав, что они из ОМОНа или какой-то иной фирмы. Тятя решил, что ему нечего терять, и приготовился, как говорится, давать показания. А когда узнал, что солдатики беглые, тут же решил перестроиться. В смысле, пообещал чистую ксиву и гражданку по размеру. И поскольку Валерка – Ваня-то умнее был! – ему поверил, то он и привез их сюда. Конечно, Фрол, – если усатый и был Фролом, – хоть и получил груз почти целым, но кое-кого и кое в чем мог заподозрить. То есть Тятю в нечестности, естественно. А потому Тятя решил подкинуть Фролу «информацию к размышлению» – мол, эти самые ребята вовсе не дезертиры, а подосланные… Слишком уж резво Чижа с его друзьями постреляли, почти не упирались, когда он им предложил груз в неизвестное место отвезти.

Получалось беспроигрышное дело. Тятя выглядел хитроумным героем, который спас хозяйское добро в почти безвыходной ситуации и, кроме того, расколол двух жутко секретных агентов. Наверно, Тятя рассчитывал на то, что Фрол даже допрашивать солдат не станет, а просто и быстро их пристукнет, едва они отдадут оружие. А может, и то, что их будут трясти, предусмотрел. Ведь само собой разумеется: если Валерка и Ваня – чекисты, то сразу в этом не признаются и будут от всего отпираться. Поскольку же они и на самом деле никакие не шпионы, то тоже ни в чем таком признаваться не будут. В результате их так и так для верности ухлопают.

Но вот чего не учел Тятя, так это тех нескольких фраз с упоминанием имен Фрола, Степы и его самого, которые Валерка услышал от Чижа и его подручных и пересказал усачу на допросе. Хотя вроде бы ничего совсем уж порочащего Тятю в этих словах не было, но чем-то они ужасно заинтересовали усатого. И в, этом интересе, отмеченном Валеркой, почувствовалась кое-какая надежда на спасение.

Но тут размышления прервались. В коридоре за дверью послышались тяжелые, даже зловещие шаги, какие-то лязги и бряканье ключей. У Русакова сердце екнуло – может, уже все? Но ничего страшного за этой возней не скрывалось.

Просто Валерка в конце концов дождался жратвы. В дверце камеры открыли окошко, и, подозвав Русакова, вручили ему миску с лапшой, в которую набросали довольно много тушенки, но не свиной, какая была у Вани, а говяжьей. И хлеба дали больше, чем в армии, – аж три ломтя черного и три ломтя белого. Кроме того, отпустили аж целых две армейские «таблетки» из масла, по двадцать граммов каждая. И чаю хорошую, прямо-таки дембельскую кружку, граммов на триста в объеме. Сахаром побаловали – пять кусочков.

Едва Валерка слопал ужин, как его порадовали еще одним явлением. Когда один охранник забрал миску, кружку и ложку, подошли еще два, открыли дверь и подали Валерке свернутый в рулон матрас.

– Сейчас батареи подтопят, – сообщил один из них таким тоном, будто Валерка уже семь официальных жалоб написал на неуставную температуру в помещении.

Охранники ушли, заперев дверь, а Русаков раскатал матрас. Оказалось, что в него было завернуто теплое ватное одеяло, подушка. Домашняя такая, из ситца. Наволочки и другого белья не дали, но Валерка особо не расстроился, потому что раздеваться не собирался.

Жизнь сразу стала казаться лучше, безопаснее и приятнее. Раз кормят, значит, не хотят, чтобы помер раньше, чем положено, Правда, могло быть и так, что завтрашний день ничего хорошего не принесет, но в том, что до завтра ему дожить дадут, Валерка был уверен.

ТЯТЯ В ПРОЛЕТЕ

Валерка спал на своем матрасе, не ощущая даже неровностей нар – нервы устали. Спал без снов, наглухо отрубившись.

Он и понятия не имел, что не в дальнем далеко от него кое-кто находится в куда более сложном и неприятном положении.

Тятя сидел на привинченном к полу табурете в том самом кабинете, где Валерку допрашивал усач. Этот усач и сейчас находился тут, только на нем уже не было черных очков, и Тяте были видны его глаза. Ничего хорошего они не предвещали.

– Фрол, – умоляюще и по-собачьи преданно проскулил Тятя, – я ж правду говорил, ей-Богу! Мамой клянусь!

Усач, которому эта мольба адресовалась, сосредоточенно жевал жвачку «Wrigley's'spearmint» и смотрел так, будто на месте Тяти уже сидел труп.

– Фрол, я падлой буду – не вру!

Тот, вытянув губы трубочкой, перестал жевать резинку и метко плюнул белым комочком точно в лоб Тяте. Тяте и утереться было нечем – руки были завернуты за спину и скованы наручниками.

– Ты уже падла, – раздельно и неторопливо произнес Фрол. – Ты живая падаль, понял?

– Фрол, врут они все, пацаны эти. Врут! Легаши они, точно говорю!

– Они мне о тебе худого слова не сказали, – процедил Фрол, – беспокоятся, чтоб я тебя на запчасти не разобрал. Если они и менты, то ты козел ссученный, а?

Тятя растерянно заморгал. Синяки на его морде явно чувствовали, что к ним идет подкрепление.

– Я ведь тебя мог сюда и не приглашать, – продолжил Фрол. – Насчет твоего шахер-махера с Чижом мне уже все ясно, от и до. Ты думаешь, что за те четыре с половиной часа, которые ты под замком просидел, я успел только чайку попить и телек поглядеть? Нет, дорогой, я работал. Долго и упорно, как папа Карло, пока стругал Буратино. На карьер, правда, сам не ездил, но там толковые ребята побывали, даже то, представь себе, нашли, о чем вы с Чижом, два уродища, в страшном сне не думали…

И Фрол выложил на стол потертую аудиокассету.

– Узнаешь? Не моргай!

– Н-нет…

На кассете было коряво нацарапано карандашом: «Виля Токарев». Но когда Фрол вставил кассету в диктофон и включил воспроизведение, то вместо песенок послышались вполне отчетливые звуки речи.

– Вырубил музыку. Чиж? – Голос явно принадлежал Тяте.

– Вырубил, вырубил, – ответил тот. – Еще по одной? С мороза?

– Тепловоз с вагоном на подходе. Робинзон по рации доложил, что они уже минут через десять в карьер въедут. Видишь, не обманываю тебя. Так что готовь баксы.

– Погоди малость, а? Я еще товар должен поглядеть. А то вдруг там крахмал или вообще гипс какой-нибудь…

– Не веришь?

– Ни хрена. Я, знаешь, когда людям верить перестал? Когда меня в первом классе начальной школы на пятачок обули. Ты сейчас, если по справедливости, Фрола кидаешь, правильно? А можешь и меня так же уделать. Так что пусть сперва вагон подойдет, а там посмотрим, кто кому должен. И сколько – тоже попозже определим…

– Да ты чего, в натуре? Мы ж договаривались о цене…

– Договаривались? Не помню.

– Что-о? Ты такие шутки придержи! Я их могу не понять…

– Не понимай, если хочешь. Я тоже могу кое-чего не понять.

– Я не пойму. Чижик, ты совсем сдурел, что ли? Не пьяный ведь, грамм двести всего принял вроде…

– Ладно, давай доломаем эту бутылочку и всерьез побеседуем.

Из диктофона долетели булькающие звуки и бряканье кружек.

– Будем!

– Дай Бог не последняя…

Похрустели чем-то, должно быть, огурцами.

– Так… – Это произнес Чиж. – Начинаем говорить всерьез и без балды. Вот «дипломат», здесь у меня с собой – могу показать – ровно десять тысяч баксов. Берешь его, садишься на тепловоз и едешь на станцию. Рублей у тебя на билет до Москвы хватит. Или до другого удаленного отсюда населенного пункта. Сумеешь нормально исчезнуть, чтоб тебя Фрол не нашел и не укантовал, – молодец. Не сумеешь – опять же твои проблемы.

– Не понял… – Голос Тяти звучал с явной угрозой.

– Зря. Десять тысяч гринов для такого лоха, как ты, – и так слишком до фига.

– Милок, мы ж договаривались по-другому, – неожиданно ласково произнес Тятя. – Ты мне предоплату в десять раз больше обещал, помнишь? За комиссию. А от реализации – ровно сорок процентов. То есть примерно еще восемьсот. И я ведь тебе пипку в натуре выдернуть могу, если не так будет…

– Вот только грубить не надо. Если ты, дурачишка траханый, еще не усек, что я с тобой по-человечески поступаю, то прочувствуй это по-быстрому. Мне же сейчас ничего не стоит вообще тебя пустым оставить, между прочим, а я тебе хорошие бабки предлагаю.

– Нет, он еще издевается! – взревел Тятя. Тут из динамика диктофона долетел шум какой-то возни, пыхтение, грохот повалившейся табуретки, а также отдельные матюги без конкретного адреса. Послышалось несколько звуков, явно напоминающих удары. Тятя, сидя и слушая запись мордобоя, болезненно дергал лицом. Синяки и ссадины отлично помнили, какой из звуков привел к появлению той или иной отметины. Да и сам Тятя сохранял в памяти четкую картину событий. Хотел выхватить пистолет и положить наглеца на месте. Выхватил – а пушка не сработала. Прежде чем он успел врезать Чижу рукояткой, в дверь влетели те, на чью помощь и поддержку рассчитывал сам Тятя, – Робинзон и Легаш. С ними заодно – Юрик и Клип, ассистенты Чижа. Но Робинзон и Легаш, к величайшему Тятиному удивлению, не только не стали заступаться за шефа, но и повисли у него на руках, в то время как Чиж засветил Тяте кулаком под дых, потом в челюсть слева, потом еще раз по скуле. После этого в памяти был небольшой провал, который восполнила продолжавшая крутиться запись:

– Давай браслетки! Пристегнем, чтоб не рыпался…

– Может, проще замочить? – Это сказал не Чиж, не Клип, не Юрик. Это Робинзон сказал, друг-портянка, с которым одной водки сто литров выпили.

– Нет, не надо. Пусть его сам Фрол мочит, если не западло.

Долетел отдаленный гудок тепловоза.

– Подходит! – гаркнул Юрик.

– Полежи, Тятя, отдохни маленько, – сказал Чиж. – Сейчас разгрузим и еще поговорим немного.

После этого довольно долго запись крутилась, не изрекая ничего членораздельного. Голоса долетали неясными скрипами, которые к тому же перекрывались сопением и злым бормотанием Тяти, притороченного к койке. Потом глуховато донесся лязг затормозившей сцепки и гул тепловозного дизеля, почти поглотивший урчание разворачивавшегося грузовика и скрежет откатываемой вагонной двери. Зато очереди из автоматов отметились отчетливым треском, в который вплелись предсмертные вопли. Потом установилась длительная тишина, даже Тятя с перепугу затаился и почти что не дышал.

– Ладно, – произнес Фрол, включая перемотку вперед, – чтоб зря время не тратить, послушаем прямо вот с этого места…

Он включил воспроизведение как раз в тот момент, когда прозвучал перепуганный вопль Тяти:

– Братишка! Не стреляй! Я не с ними!

Услышав эти собственные слова, Тятя похолодел, почуял неуемную дрожь во всем теле, жуткую, смертную тоску перед тем, что уже замаячило неотвратимым и страшным призраком.

Все, что потом доносилось из динамика, воспринималось Тятей как методичные удары кирпичом по голове. Ибо до этого содержание разговора в теплушке он доводил до Фрола совсем не так. Даже учитывая, что солдатики могут пересказать Фролу историю своего джентльменского соглашения с Тятей, он постарался придумать такую версию беседы, будто эти самые ребята сразу же пригрозили ему смертью и долго, избивая руками и ногами – синяки эту версию молчаливо подтверждали, – «уговаривали» стать их проводником к Фролу. А он, дескать, сразу рассек, что они не беглецы, а оперативники, и решил их «заманить», сделав вид, будто принял их за настоящих дезертиров.

Но вот крутится эта кассетка, и каждое словечко опровергает все, что выдумал Тятя. Начисто!

Была еще надежда, что не все записалось. Но нет, все как нарочно втиснулось, до самого момента выхода из теплушки. Как же оно записалось-то? Сразу вспомнилось начало записи. «Вырубил музыку, Чиж?» – это ж он сам, Тятя, спрашивал. А этот чувак, покойник нынешний, выходит, ни черта не вырубил, только нажал на запись. И такую вот посмертную заподлянку устроил. Разговор был громкий, да и не было у Тяти времена прислушиваться, что там шуршит… А когда связанный лежал и стрельбу слушал – тем более.

Щелчок кнопки, которой Фрол остановил запись, прозвучал для Тяти, как выстрел в ухо.

– Значит, – спокойно сказал Фрол, – ты, гражданин Тятя, оказался жутко неоткровенным человеком. Конечно, если б не вот эта досадная случайность, которую тебе Чиж организовал, я бы тебе мог поверить. И в то, что Чиж всю авантюру затеял без твоего ведома, и в то, что ты мои интересы соблюдал до последней капли крови, и даже в то, что тебе эти два сопливых солдатишки морду разукрасили. Но вот, видишь ли, подобрали ребята кассету. Очень удивились, что магнитофон включен и на записи стоит. И вообще, они хорошо там все посмотрели. Даже чемоданчик с теми десятью тысячами, которые тебе твой дружок Чижик собирался подарить. Жалко только, что он тебя и здесь наколоть собирался. Там в этой пачечке из ста бумажек только сотен по пять сверху и снизу похожи на настоящие. Остальное – липа. На ксероксе отпечатанные. Так по-наглому – просто смех. В одном месте даже линовка на бумажке проглядывает, наверно, из школьной тетрадки надергали. Чемоданчик, наверно, дороже стоит, чем эта самая пачка. А ты, лярва, небось как увидел «дипломат», так и подумал, что тебе сто тысяч притаранили?

Тятя промолчал.

– В общем, остался ты дураком, Тятя, по всем направлениям. И хотя говорят, что на дураков не обижаются, я на тебя очень и очень обижен. До такой степени, что могу прямо сейчас убить. Но не могу удержаться, чтоб не рассказать тебе всю подноготную твоей мерзкой истории.

Начнем с того, что ты нарушил мой приказ и поперся в казино. Их, родной ты наш, не для того открывали, чтоб ты в них деньги спускал. Если лишние появились, ты б их лучше просто в унитаз бросал. Меньше неприятностей заполучил бы. Просадил ты, по неопубликованным данным, на первый случай двенадцать тысяч пятьсот баксов. Не так уж и много. Перезимовал бы как-нибудь, если б, конечно, за тебя еще налоговая инспекция не уцепилась. Но тебе очень захотелось отыграться. Ко мне, конечно, идти напугался, зато поперся к Степе. У тебя голова соображала или задница? Ты что, не знал, что он мне не друг и не родственник? Если мы с ним разошлись, как в море корабли, то это, наверно, не просто так было сделано, верно? Ты меня слышишь, дерьмо?

Последняя фраза была рявкнута очень громко. Тятя аж дернулся.

– Сколько ты взял у Степы, я еще точно не знаю. Если скажешь – все равно ничего не изменишь. Зато точно знаю, что он на тебя должок записал и включил счетчик. В срок ты его опять не отдал, и сумма стала нарастать, по двадцать баксов в день. И Степа тебя взял на понт. Сказал, что сообщит мне о твоих долгах. Если б ты не был чувырлой и фуфлом, то пришел бы ко мне и покаялся. Я бы, наверно, морду тебе набил, но с твоими долгами как-нибудь разобрался. Но у тебя и на это духу не хватило. Промолчал, перепугался и влип. Степа тебе пообещал ликвидировать эадолженность, если ты договоришься с Чижом. Тогда тоже можно было прийти ко мне – не пришел. И все – этим ты себя окончательно уделал. Наглухо. То, что ты Чижа привез на карьер, можно было простить, если б это ты его там положил, а не эти пацаны. Но у тебя и это не получилось, да и пытался ты это сделать не потому, что наше дело хотел защитить, а потому, что тебя Чиж обул на обе ноги. Мальцов этих ты должен поблагодарить – если б груз ушел и потерялся, то я тебя бы паяльной ламой сжег. Чтоб другие помнили, как я предателей люблю. Но мальчишки тебя от этого спасли. И мне они, между прочим, большую услугу оказали. А ты их пытался подставить, хоть они тебя, может быть, в карьере от смерти спасли. Оперов из них лепил, уродище! Хоть бы головой подумал, мозгами пошевелил, прикинул бы, что могут быть умнее тебя люди. Позвонил я знакомым туда, откуда они приехали. И знаешь, что узнал? Этот, который ростом пониже, Русаков Валерий, перед тем как сбежать, сержанта и солдата застрелил. Никакой он не опер. Это его «деды» зачморить хотели, а он уперся. Второй трупов в части не оставил, но одного или двух на карьере приложил. И потом, у него папа не кто иной, как Антон Соловьев. Ты понял? Если б я сдуру тебе, паскудине, поверил, то нажил бы такого «друга», что лучше сразу помереть. А ты, зараза, надеялся, будто я их сразу замочу, для страховки? Верно? Или в оборот их возьму, чтоб расколоть окончательно? Фиг ты угадал.

Тятя опустил голову. Он уже наполовину ощущал себя в могиле. Даже дрожь прошла.

– Завтра утречком я этим ребяткам предложу тебя пристрелить, – спокойно и без каких-либо эмоций произнес Фрол. – Предварительно объяснив им, как ты им пакость подстраивал. Если они откажутся, я их ругать не буду. Не захочется этим юношам еще немножко в стрельбе поупражняться – заставлять не стану. Я тебя в бетон живого замоноличу, понял? Или в котельной живьем сожгу. Сначала посмотришь, как Чиж и прочие горят. Чтоб поглядеть на процесс со стороны, так сказать. Я их, конечно, не специально для тебя из карьера вывезти приказал, поэтому еще не решил, стоит ли на тебя топливо изводить.

Тятя даже не отреагировал. Фрол мотнул головой, охранники взяли обреченного за локти и выволокли из кабинета.