Текст книги "Большой шухер"

«Парк горького пьяницы»

Городской Парк культуры и отдыха имя пролетарского писателя никогда не носил. Это в Москве был ЦПКиО им. А.М.Горького, чтобы отличать его от других ПКиО типа «Сокольников» и «Измайлово», а тут, в облцентре, других парков культуры и отдыха не было.

Старожилы, утирая ностальгическую слезу, утверждали, что перед войной и даже после войны это было вполне приличное и культурное место. Более того, многие из особо ностальгирующих утверждали, что именно здесь, в Парке культуры и отдыха, они ощущали себя гражданами страны победившего социализма.

Парк был разбит на окраине города. Сейчас в это не верилось, потому что давно все привыкли считать этот район почти что центром. По призыву партии, комсомола и профсоюзов рабочий класс ежедневно выделял по триста человек на благоустройство парка, которым сохранялась зарплата по основному месту работы. Производственную норму за того, кто трудился в парке, выполнял коллектив его бригады. Трудились ударными темпами, на субботники и воскресники туда сходилось почти все трудоспособное население. С оркестрами, песнями, знаменами, лозунгами и транспарантами: «Возведем очаг социалистической культуры!», «Долой старорежимную пьянку – даешь культурный досуг!», «Парк культуры – пролетарский удар по мракобесию и поповщине!».

Каких только чудес не было в Парке культуры! И парашютная вышка ОСОАВИАХИМа высотой в двадцать метров, и стрелковые тиры, где можно было от души пострелять из малокалиберной винтовки по силуэтам буржуев, белогвардейцев и фашистов. И карусели-качели для детей, и почти настоящие «виражные самолеты», «мертвые петли» и «иммельманы». Пруд с лодками и водяными велосипедами, а также дощатым бассейном с восемью плавательными дорожками. Клумбы с цветочками и гипсовыми вазами, подстриженные шпалеры кустов, деревья, аккуратно побеленные на метр от земли, желтые скамеечки и симпатичные чугунные урны. Можно было сразиться в шахматы, шашки и домино, попить пива или лимонада, чайку с баранками. Зимой по парку были проложены освещенные лыжные трассы, работал каток, где иногда играл духовой оркестр. Для детишек устроили деревянные и снежные горки. На эстрадах выступали лекторы и массовики-затейники, артисты из областной филармонии и самодеятельности. Кино показывали: «Чапаева», «Трактористов», «Волгу-Волгу», «Цирк», «Вратаря», «Ленина в Октябре», «Александра Невского». Под Новый, 1941 год даже карнавал провели с елкой и фейерверком…

В войну парк сильно сдал. Гуляли тут мало. Военруки из средних школ выводили сюда старшеклассников заниматься военным делом, в бывшей дирекции разместили штаб МПВО города. Правда, воздушных налетов на город во время войны не было и бомбы в парк вроде бы не падали, но все-таки у тех, кто вернулся в родной город после войны, парк вызывал горечь.

Но его сумели восстановить и сделать почти таким, как до войны. Даже еще чуточку приукрасить. Например, соорудили два фонтана, окруженные клумбами, а напротив главного входа установили (посреди большой клумбы в форме пятиконечной звезды) трехметрового бронзового Сталина в фуражке и шинели, с загадочной улыбкой и поднятой рукой. Он словно приглашал всех с кавказским гостеприимством: «Заходи, дорогой, гостем будешь!»

Вот с него-то, как утверждали старожилы, и началось разрушение парка.

В 1961 году пришло с верхов распоряжение – убрать Сталина. Темной ночкой подъехали на грузовике солдаты, подогнали мощный кран и увезли Иосифа Виссарионовича. Говорят, сразу в переплавку, на патронный завод, гильзы делать. А может, и врали. Факт тот, что остался пустой постамент, на который долго ничего не ставили.

То ли от того, что зоркое око Вождя перестало следить за порядком, то ли от того, что его преемникам все стало по фигу, но парк медленно и неуклонно разрушался. Срезали автогеном парашютную вышку, распилили на секции и… бросили ржаветь. Лекторы и артисты стали появляться все реже, потому что могли предложить публике только то, что она могла, не выходя из дому, увидеть по телевизору. Единственное нововведение хрущевских времен – молодежное кафе – очень быстро превратилось в пивняк самого запойного пошиба. Фонтаны засохли и проржавели, лодочная станция сгорела, лодки рассохлись, пруд преобразовался в зачаток болота. Главным культурным мероприятием стали танцы, а спортивным – драки после танцев.

Катастрофа произошла не в одночасье. Иногда что-то подновляли, подкрашивали, подбеливали. Но надолго не хватало. Все опять ломалось, ржавело, облезало. В солидной ограде парка появились дыры, через которые жители новых кварталов, обступивших парк со всех сторон, забегали туда распить бутылочку-другую, справить нужду под прикрытием растительности или просто вывалить ведро с мусором.

Наступление цивилизации и рыночной экономики превратило треть парка в базар. Все ближайшие к главному входу аллеи украсились киосками и лотками, где продавалось что душе угодно: от дубленок и кожанок до веников и декоративных лаптей. Но больше всего – бутылок. Поэтому в двух остальных третях парка, особенно в летнее время, то и дело звучала знаменитая гагаринская фраза «Ну, поехали!», означавшая, что очередная тройка алконавтов приступает к своему мероприятию «по линии космоса».

Шпана в парке завелась еще после войны. Правда, первое послевоенное поколение безотцовщины-беспризорщины было довольно быстро отловлено и посажено. Все те же старожилы утверждали – хотя последующие поколения им не верили, – будто в пятидесятые годы можно было спокойно гулять с любимой девушкой по самым темным аллеям и не ждать, что из-за кустов выйдут человек десять трудных подростков. А вот «шестидесятники» уже знали, что ходить надо только там, где свет горит. Причем количество освещенных аллей все уменьшалось, фонари с завидной регулярностью расшибали камнями, а иногда – должно быть, от избытка сил – выворачивали вместе со столбами. Бригадмильцы, а после них дружинники и окодовцы (ОКОД – оперативный комсрмольский отряд, если кто забыл) вели со всеми этими негативными проявлениями борьбу, но… как-то не так, должно быть. Если при Сталине за разбитый фонарь пятнадцатилетнего шпаненка могли запросто определить во «вредители», а за выстрел из порохового самопала признать «террористом», то в «оттепельные» годы, как и потом, в «застойные», его приводили в штаб дружины, вели задушевные беседы, убеждали записаться в библиотеку или кружок авиамоделиста. Одним словом, ударились в другую крайность.

Какое-то время считалось, что главное – не дать пацану сесть в тюрьму до армии. Армия мыслилась как всемогущая воспитательная сила, способная превращать человека в человека. Никто и подумать не мог, что армия, пополняясь шпаной из компаний, привыкших бить фонари и морды на аллеях, сама заметно переменится к худшему. И вместо дисциплинированных подтянутых умелых парней оттуда стали возвращаться угрюмые, жестокие, накачанные, агрессивные дембеля. А потом еще Афган добавился… Возвращаясь из армии, «деды» навещали свои прежние компании, учили новые поколения уму-разуму. Сюда же наведывались и те, кто, не дотянув до призыва, залетел в колонии; все это сплавлялось, смешивалось, срасталось. И несмышленышам было жутко лестно доказать свою отчаянность и крутость перед парнями, чье имя могло повергнуть в трепет даже старшеклассника или пэтэушника.

«Да ты чего, в натуре, на „парковых“ тянешь?» – Этой фразой пацан мог обеспечить себе мирный проход через любой самый опасный двор в городе, если после этого называл пару известных народу кликух. Парнишка, живший в любом районе города и имевший друзей в парке, хорошо знал: чуть что – за него заступятся, отмолотят обидчиков в любом числе. Даже Лавровка, где тоже были жутко крутые люди, после двух-трех больших разборок признала, что парк сильнее.

Когда-то в этом самом парке начинали свою сознательную жизнь и Агафон, и Гребешок, и Налим с Лузой. Правда, в разное время, хотя разница в возрасте между ними была не очень большой.

Агафон тусовался тут еще при застое. Но после того, как двух его друзей посадили, а одного по пьянке зарезали, как-то охладел к парковым делам, более-менее закончил десять классов и ушел в армию, откуда подался в ментуру. Не потому, что проникся особой ненавистью к преступной среде, а потому, что уловил: пушка, ксива, рация и дубинка дают власть. Службу он, правда, нес не в парке, а в другом районе города, но привычку бить упавшего ногами вынес из этих «романтических» аллей. Увы, она его и подвела.

Гребешку довелось «парковаться» в самое безалаберное время – между застоем и перестройкой. Поначалу он был слабоват, но нахален и в результате часто приходил из парка с фингалами. Потом разогрелся, раскачался и завоевал авторитет. При этом очень ловко избежал приводов и удачно успел уйти в армию. Задержись он буквально на пару дней дольше – влип бы в историю. Кодла, в которой он до этого состоял, прицепилась к каким-то прилично одетым парням. А те оказались оперативниками КГБ, к тому же при пушках и при исполнении служебных обязанностей. Одного из друзей Гребешка грохнули в пределах необходимой обороны, а остальных положили на землю в живом виде, после чего упаковали всех в кутузку. Гребешок узнал об этом уже в армии.

Луза и Налим принадлежали к последнему поколению парковой шпаны, которое росло и развивалось в условиях демократии. Похулиганить им удалось вволю, но очень они попались быстро. На зоне им сразу стало ясно, что они занимались ерундой, пока умные люди дела делали, и по возвращении возмечтали о том, чтоб найти себе крутого пахана.

Как раз в то время город был поделен между командами Черного, Штангиста и Курбаши. Парк отошел к последнему вместе с образовавшимся там рынком. Для шелупони, крутившейся в парке, настали тяжкие времена. Господину Курбатову стали поступать жалобы от владельцев подконтрольных торговых точек. Мол, мы платим за охрану, а тут какие-то неорганизованные ползают, требуют еще… Курбаши выделил на рынок «опергруппу», которая четко отловила самозваных рэкетменов и сделала им козью морду. Точнее, привела их морды в трудноузнаваемый вид. После этого группа прошлась по парку и провела разъяснительную работу. Всем юношам и девушкам было доведено до сведения, что отныне и довеку любые попытки взимать какую-то дополнительную плату с палаточников, лоточников и наперсточников будут караться более строго. В пределах всей торговой зоны был установлен запрет на самовольное «обувание» покупателей, неорганизованное стучание по мозгам, торговлю «кайфом» без «лицензии» Курбаши и на другие мероприятия, грозящие подорвать реноме паркового рынка. Не рекомендовалось также излишне часто чистить морды алкашам, чтоб не отвадить их от традиционных мест распития.

Некоторые лидеры шпаны по молодости и глупости не вняли предупреждениям, считая, что Курбаши берет на понт. Но Юрий Иванович шутить не привык. Он провел «зачистку зеленки» так, как никакой милиции не снилось. Трупов, правда, было немного, тяжких телесных тоже, но с тех пор желающих нарушать установленные Курбаши правила больше не находилось. Да и самой шпаны в парке поубавилось. В городе открыли дискотеки, бары и кафе, где можно было «оттянуться», если есть на что. А вопрос о бабках стал остро – мамы-папы у многих оказались на мели, стало быть, зарабатывать потребовалось самим. Времени на пустое дуракаваляние не осталось. Кто сел в коммерческие киоски, кто взялся их охранять. Одни угоняли тачки, другие их продавали. Кто-то ломал квартиры, кто-то ставил в них металлические двери.

К тому же торговая зона парка под мудрым руководством Курбаши, а затем Степы с каждым годом все расширялась. Правда, не так быстро, как хотелось бы, потому что количество продавцов росло гораздо быстрее числа платежеспособных покупателей. Несмотря на широчайший ассортимент товаров со всего света, основную выручку по-прежнему давала водяра.

Таков был этот парк летом 1996 года, в тот самый день, когда к его воротам подкатила «девятка» с Гребешком и Лузой. Они остановились у бетонной стенки, на которой какой-то рок-фанат несколько лет назад напрыскал краской название любимой группы «Парк Горького», а в более поздние времена некто добавил углем: «…пьяницы». Все вместе это читалось очень актуально.

Кончик «хвоста»

Дождик капал, в лужах, заливших выбоины и вмятины асфальта, лопались пузыри. Из машины вылезать не хотелось.

– Зря мы, Миха, сюда поперлись, – проворчал Луза. – Неужели этого козла могло сюда потянуть? Да и не упомнит его никто, даже если он тут был. Тут каждый день тыщи людей ползают.

– В таком прикиде, как у него, тут и трех человек за день не бывает. Обязательно приметили бы, – возразил Гребешок. – Да он наверняка не один был.

– Отчего бы его сюда понесло? Я лично, если почуял, что меня водят и сумел оторваться от нас – как он, – то первым долгом рванул бы куда подальше. На попутку – и за город, скажем.

– А баксы в кейсе? Это не рублями пол-«лимона». Пробросаешься.

– Ну если знаешь, что за эти баксы без башки оставят, то можно и бросить. Я свою и за миллиард дарить не буду.

– Правильно, поэтому он сам и не погнал в гостиницу. Чтобы, например, ты сделал на его месте?

– Я тебе уже сказал что. Дернул бы, пока рога не обломали. А ты по-другому сработал бы, да?

– Смотря по обстановке. Если бы у меня в городе никого знакомых не было, то, наверно, драпанул бы пустым. А если бы был кто-нибудь знакомый, да еще вхожий в гостиницу, то попробовал бы достать.

– Если бы да кабы… А если бы в номере засаду держали?..

– Ничего не поделаешь. Значит, судьба такая.

– Но все равно, почему именно на рынок приехали, я не пойму.

– Потому что его нашли в двух шагах отсюда. Вон, видишь, крыша торчит? Это дом восемь по улице Матросова. Там он и лежал, в двух шагах от ограды парка.

– Ну и что? Его могли чикнуть за сто верст отсюда, а потом запихать между гаражами.

– Подумай, Луза! – нервно произнес Гребешок. – Только мозгами, если можно. Тебе надо срочно жмура прятать, причем не простого, а полупотрошеного, от которого вонизм идет на сто верст, который весь в кровище и к тому же голый. Ты его потащишь за сто верст?

– Тачка есть – потащу…

– Правильно, только не в город, верно? Ты его за город потаранишь. Опять же завернешь его во что-нибудь, чтобы потом багажник не отмывать. Ты улавливаешь мыслю, юноша?

– Более-менее…

– Что-то по глазам твоим сдается, будто «менее». Продолжаю! Труп голенький, ни во что не завернутый, а следов крови со стороны проезда между гаражами нет. Даже если представить себе, что там были полные лохи, которые, имея машину, привезли жмурика в соседний двор и закинули его между гаражами, то трудно понять, как они там кровянки не накапали.

– Может, затерли?

– Ты ночью разглядишь все пятна? Да ни за что. Обляпали бы всю крапиву с внешней стороны, да еще и помяли бы ее вместе с этим топольком. А крапива смята только со стороны забора. Понял? Дыши носом!

– Но там же дырки нет. Менты смотрели.

– Знаю я, как они смотрят. Конечно, прикинули: раз тропки нет, не топтано, значит, и дырки нет. Ладно, это мы потом проверим. Пошли по гостям!

Луза вздохнул, затянул «молнию» на ветровке и вылез из машины. Гребешок запер «девятку», пискнул электронным ключиком и присоединился к товарищу. У ворот рынка возвышались два крупных мужичка-охранника, в камуфляжках и черных беретах, с дубинками у пояса. На рукавах было нашито нечто вроде геральдических щитов с изображением какого-то зубастого зверя неопределенной расцветки и надписью «ОА „Барс“. „ОА“, надо думать, означало „охранное агентство“. Луза еще в прошлом году стоял здесь, на этом почетном посту, собирая по тысяче рублей за вход на территорию рынка.

– Здорово, барсики, – улыбнулся Гребешок. Луза, напротив, сделал очень серьезное лицо, поскольку работа в «Куропатке» считалась куда как более престижной и возвышала его над прежними сослуживцами. ОА «Барс» было, выражаясь по-канадски, farm-club «Куропатки».

– Здравствуйте, – сказал один из охранников, белобрысый и, несмотря на юные годы, фиксатый. – Чем обязаны, товарищ бывший лейтенант?

– Позавчера вы в это время на воротах стояли? – спросил Гребешок.

– Так точно, – с иронией отозвался белобрысый. – По-моему, ничего не пропало.

– И палатки ваши все на месте, – добавил второй страж.

– Молодцы, отмечу в приказе, – с той же иронией подыграл Гребешок. – Теперь немного серьезней. Вот рожа. Видели такую? Белобрысый скептически хмыкнул и сказал:

– У нас такие не ходят. Не супермаркет.

– А я, по-моему, видел… – неуверенно произнес второй. – Точно! Ты поссать пошел, я один стоял. Часа в два с чем-то, после обеда. Я еще подумал: «Такой крутяк – и без своей тачки». Помню. Он на частнике приехал.

– Не на голубой «шестерке» случайно? – спросил Гребешок.

– Нет. На «Запорожце».

– Один был или с кем-то?

– Один. Частник его высадил и поехал. А этот, прикинутый, на рынок пошел.

– Когда обратно выходил, не помнишь?

– Нет, это не скажу. Мы где-то через час сменились.

– А в течение этого часа он точно не выходил?

– Командир, – хмыкнул белобрысый, – в принципе он мог из парка через любую дырку уйти. И вообще, шли бы вы лучше сначала к Жоре. А то он уже на нас в окошко зырит, думает, что мы на него стучим.

– Сначала мы к моему другану забежим, – сказал Гребешок, – а уж потом вашего Жору озадачим.

Он решительно шагнул в ворота, вдохнул привычно затхлый базарный аромат, уши наполнил галдежом и матом. Луза, гордо глянув на бывших коллег, последовал за старшим товарищем с видом доктора Ватсона при Шерлоке Холмсе.

Гребешок и Луза свернули от ворот вправо, где позади палаточного ряда возвышалось приземистое облупившееся строение с надписью: «Пост милиции». У дверей стоял желтый «уазик», в, котором на водительском месте сидел сержант и читал «Пентхаус» трехлетней давности.

– Здорово! – поприветствовал Гребешок. – Разлагаемся помаленьку, товарищ Маслов? Нехорошо! Куда ваша комсомольская организация смотрит?

– Хоть бы чего нового придумал, – отозвался сержант. – Ну люблю я это дело. Имею право. Чего надо?

– Балахонов на месте? Или по рынку ходит, службу правит?

– Куда он денется… – зевнул Маслов. – Здесь сидит.

– Очень кстати! – произнес Гребешок и вместе с Лузой направился в помещение поста, даже не сбавив шаг около совсем юного милиционера-автоматчика, сторожившего вход.

Внутри пахло мочой и бомжами, хотя за решеткой «обезьянника» было пусто. Напротив, за деревянным барьерчиком, стоял застланный зеленой бумагой стол с телефоном. В кресле сидел лейтенант в рубашке с погонами и помаленьку решал кроссворд.

– Да-а, – вздохнул Гребешок. – Совсем разболтались в мое отсутствие. На Воздвиженском рынке, помнится, так не работали!

– Привет, – лейтенант, целиком поглощенный кроссвордом, подал Гребешку руку через барьер. – Подскажи слово, а?

– Сделаем.

– «Героиня одноименного романа Л.Толстого». Какого, блин, романа? Не написали…

– Сколько букв?

– Восемь.

– КАРЕНИНА.

– Это которая под поезд? Во, блин, придумали чуваки. Ладно. – Балахонов вписал слово в клеточки и улыбнулся Гребешку. – Рад тебя видеть, Мишук. Солидный человек стал, крутой такой. Пора брать, наверно?

– Может быть. Но я не тороплюсь.

– Я в шутку.

– Естественно. Но сейчас вопрос не в шутку: сыскари у вас тут давно были?

– Имели место. И позавчера, и вчера, и сегодня утром в парке шарили. Сопровождал.

– Что искали, не сообщали?

– Да это по поводу «расчлененки» на Матросова, восемь. Считают, что тюкнули у нас и выкинули через забор за гаражи.

– Собачкой отрабатывали?

– Позавчера еще, сразу после того, как труп нашли. А толку? Там перцем попрыскали из баллончика. Раз нюхнула и заскулила. Кинолог матерится – нюх угробить можно… Стали смотреть визуально. За три дня весь парк проползали, искали, где могли его разделать, ни фига не нашли. Чисто. Конечно, нас заколебали: слышали крики или нет?

– А вы не слышали?

– Нет, знаешь, ни черта не слышали. Конечно, пацаны в одном месте дрались, но некрупно. Пять на пять примерно. Мы туда подъехали, разогнали. Потом все тихо было. Как раз в то время, когда его, по идее, кончали.

– Может, ему рот заклеили или загипсовали?

– Нет, это они бы заметили. Ему, наоборот, всю пасть разорвали – от уха до уха. Ори не хочу… Слушай, нескромный вопрос можно…

– Не мучайся, Балахоша, меня волнует то же, что сыскарей, а не наоборот. Уловил? Морду лица этого великомученика тебе показывали?

– Показывали. Был он здесь на рынке. Где-то с 14 до 15 часов. Я его сразу приметил. Слишком шикарно прибарахлен был. По-московски. Наши «новые» сюда не ездят. «Шестерок» гоняют, если надо. Да и вообще у них супермаркеты свои, куда с нормальными деньгами не сунешься.

– В руках ничего не приметил?

– Пакет был, по-моему. С голой бабой, кажется.

– С загрузкой?

– Да, лежало что-то. Но немного, типа коробки с чаем. Небольшой, вроде «Индийского» со слонами.

– На рынке покупал что-нибудь?

– Вот это я не углядел. Я же не знал, что с ним к ночи станется.

– Ну а куда пошел в парке-то?

– А, это я помню. Направо, к цветочникам.

– Ты говоришь, он до 15 часов тут торчал? Видел, как он уходил?

– Вообще-то видел. Но теперь сомневаюсь.

– Ни фига себе! Это как же понимать, гражданин начальник? Поддали, что ли, с устатку?

– Как говорят штатники, не буду ни подтверждать, ни опровергать. Принял. Немножко так, для здоровья. Косой не был, однозначно. Примерно в три часа этот покойный с рынка свалил. Вот через это окошко я его видел, со спины и краем глаза. Пакет он тащил, а было еще что у него или нет, не разглядывал. Ворот отсюда не видно. Ясно, конечно, что он на выход шел. А так, хрен его знает, может, повернулся да и пошел обратно. А сыскари, они въедливые: то да се, найдут, что его у меня на территории потрошили, начнут копаться. Рапорточек накатают, служебное расследование не дай Бог заварят. У меня и так есть выговорешник от города. Лупанут еще неполное служебное, а на эту халяву знаешь сколько ртов откроется? Еще прицепятся: а почему вы, лейтенант Балахонов, неверно нас информировали? Нетрезвое состояние? А может, вам взятку подкинули за такое сообщение? Ну его на хрен. Лучше скажу, что не видел вообще. Не смотрел в окошко, следить за каждым мирным покупателем не

обязан.

– Резонно. Значит, сыскари ни фига отсюда не взяли?

– Ну, это я не знаю. Они мне отчета не писали. Пока я с одними по территории лазил, другие по палаткам тоже гуляли. Сами по себе. Четко пока ясно одно: места, где его пластали, не нашли. Но парк пока со счетов не сбрасывают. Двадцать пять гектаров все-таки, до самой реки тянется.

– Такого проще в реку было кинуть, чем тащить километр до забора.

– Это если по уму. А тут псих работал, сразу видно. Таких не просчитаешь.

– Ладно. Спасибо за информацию. – Гребешок быстро глянул вбок, убедился, что тощий автоматчик находится за дверью и отделен вдобавок мощной спиной Лузы, и выдернул из-под ветровки две зеленые бумажки. Балахонов быстренько прибрал их к месту.

– Зарплату-то вовремя платят? – уже вставая, спросил Гребешок.

– Под выборы рассчитались, а то пару месяцев протянули. Но все равно – полезно.

– Грех хорошим людям не помочь. Бывай, Андрюша. Если что новенькое-интересное будет, скажи Жорику, что хотел бы со мной увидеться. Можно не здесь, на природе где-нибудь. Рыбалку бросил?

– Не выходит в последнее время.

– Ну ладно, потом обговорим. Хорошо с другом поболтать, но дела давят.

Гребешок и Луза вышли из помещения, помахали ручкой задремавшему в кабине Маслову и направились в офис охраны рынка, где их уже дожидался начальник Жора. Тучный, массивный дядя, на нем – в обтяжку распиравший камуфляж очень большого размера.

– Здорово, толстый! – бодро начал Гребешок. – Не перебрал массу, здесь сидючи? Пацанов небось качаться заставляешь, а сам брюхо наедаешь? Смотри, настучу Сэнсею, он тебе жир сгонит.

– Опять балабонишь? – беззлобно хмыкнул толстяк. – Дал же Бог язык-помело! В гости ведь пришел, между прочим, не к себе домой. Мог бы и пузырик выставить, по-человечески, ан нет! В ментуру прется сначала, а в дружескую контору потом. И бойцов моих уже опрашивал у ворот. Не уважаешь Жору?

– Окстись! – улыбнулся Гребешок. – Да тот до вечера сдохнет, кто Жору не уважает! Пузыриком я, конечно, рассчитаюсь, но, извини, не сегодня. Загрузили, мать его так!

– Ну и что тебе менты про меня наврали? – почти всерьез поинтересовался Жора.

– Ничего особо не наврали, только, говорят, видели, что Жора по рынку сыскарей водил…

– Во брешут-то! Они сами ходили. – Жора не в шутку испугался. Гребешок хихикнул и похлопал Жору по плечу.

– Не волнуйся. Мне интересно только, куда они заходили и чем интересовались.

– Да мужиком интересовались одним. Когда пришел на рынок, чего тут делал, куда ходил. Морду показывали, на Алена Делона похож.

– Правда? – почти искренне удивился Гребешок. Он лично такого сходства не находил.

– Ну, мне так сказал кто-то. Я этого Делона никогда не видел, только песню помню, что он одеколон не пьет.

– Понятно. А мужика ты видел?

– Видел. Когда он пришел, не помню, а как уходил, видел. Десять минут четвертого свалил. Это точно.

– И больше на рынок не приходил?

– Нет, это я бы запомнил. Такие понтовые здесь нечасто.

– Когда с рынка уходил, что у него в руках было? Не запомнил?

– Пакет был, с голой бабой. И еще он цветы у Люськи купил.

– Точно? – Гребешок довольно успешно подавил азартное волнение.

– Точно. Девять роз. Я аж обалдел на него. Валек с Гришкой, которые на входе стояли, тоже обалдели.

– Это те, что сейчас стоят? С которыми я разговаривал?

– Нет, те, что сейчас стоят, – это Саня и Лесик. Они всегда в три часа сменяются, а заместо их Валек и Гришка встают. Хошь, я их позову, подтвердят.

– Да ладно, чего там… Верю. Одно странно: неужели, чтобы девять роз выбрать, нужно час по рынку ходить?

– А он и не ходил. Он пробежался вдоль цветочниц разок, купил букет у Люськи. Триста тысяч огребла с одного!

– И после этого час искал дорогу на выход?

– Да брось ты! В парке погулял, наверно.

– Это ты знаешь или прямо сейчас придумал?

– Да нужно мне следить за всеми! Драки не было – не было, Кассу нигде не сняли. Мужик этот в 15.10 свалил.

– На чем уехал, не помнишь?

– Тачку поймал, по-моему… «Жигуль». Не «восьмерку» и не «девятку» – это точно.

– Не голубую «шестерку» случайно?

– Нет. Белый «Жигуль» был.

– В какую сторону уехал?

– К центру куда-то…

– Ты и ментам все то же сказал? – с ехидцей спросил Гребешок.

– Ментам я вообще никогда и ничего не говорю. Я этого мужика не знаю, мне он дороги не переходил. На фига подставлять, если что? А потом разборки пойдут не дай Бог. Вам лишние хлопоты, нам заботы. Менты в первый раз приходили, когда другая смена стояла. Те, конечно, четко ответили, что никого не видели, потому как их тут не было. Ну а с теми, кто был, я провел работу. Все чисто, не подкопаешься: народу тыщи, фиг кого упомнишь. Может, был, а может, нет. Может, ушел, а может, до сих пор на рынке трется. Вот так и говорил. Они тогда сами по рынку пошли. Я не зря второй этаж над «караулкой» поставил – весь базар как на ладони. Четко засек, с кем беседовали. Потом, когда укатили, прошелся по горячим следам. Мужики, конечно, как один, – «не знаю, не помню». Бабы, конечно, припомнили. Морда и фигура у него, по их понятиям, на уровне. У Люськи побывали. Та наговорила с три короба, но по делу, как я понял, – ноль без палочки.

– Ты всех обошел? – испытующе поинтересовался Гребешок.

– В смысле всех, кто с ментами общался? Не знаю. Они почти по всем рядам ходили. К тому же, знаешь ли, народ разный. Ментам одно скажут, мне – другое, а тебе, сейчас пойдешь проверять, – третье.

– Ловок ты, толстый, – скорее поощрительно, чем угрожающе, произнес Гребешок. – Короче, хрен тебя поймаешь…

– Работа такая. – Пузан расплылся в улыбке. – Пойди пройдись, поспрашивай. Кстати, тебя, случаем, не сыскари наняли, а? Шутка.

– Жорик, – снисходительно произнес Гребешок, – я это как шутку и принимаю. Оцени. Но помни: в наших кругах принято отвечать за слова. Придерживай язык, избегай резких выражений и достойно умрешь от старости.

– Я постараюсь.

– Хочешь, покажу тебе, отчего менты этим прикинутым интересуются? Глянь фотку и оцени сходство. – Гребешок показал фото, запечатлевшее останки гражданина Воинова-Лушина, резко поменявшемуся в лице Жоре. – Чувствую, что у тебя аппетит разыгрывается, верно? Или мыслительная активность повышается, может быть?

– Бляха-муха, – помотал головой Жора, – я такого даже в ужастиках не видал… Но я, если честно, больше того, что сказал, не знаю. Мамой могу поклясться.

– Верю, родной, верю! – осклабился Гребешок, похлопав Жору по плечу. – Потому что догадываюсь, насколько хорошо ты все прочувствовал. И понял, какие могут быть сложности от неправильного поведения. Все, что по этому делу, – только лично со мной. Сюда, учти, могут и не только менты наведаться. Или скосят под ментов – это теперь модно. Держись строго, так же, как и раньше: не видел, не знаю, не помню… Но не дергайся, а то тебе тоже бошку снимут и в брюхо засунут. Поскольку тебе официально пока никто не сообщал о том, что этого убили, смотри не проговорись. Если Балахоша о чем-то проболтается, запомни, скажи мне. Но не здесь. Мне тут часто светиться не нужно. И долго ходить по базару не стану. Люсю эту самую ты мне издали покажи, раз говоришь, что ее точку у тебя со второго этажа видно. Я сам с ней поболтаю. Без тебя и твоих помощников. Для чистоты эксперимента.

– Как скажешь… – с легким облегчением вздохнул Жора. Поднялись на второй этаж «караулки». Жора подвел гостей к окошку.

– Вон ее цветочки, видишь? – отдуваясь после подъема по лестнице, пропыхтел он. – А вон она сама, рыжая. На той неделе покрасилась.

– А рядом с ней? Чернявая?

– Лола, по-моему. С Таджикистана рванула, из Курган-Тюбе. Родня в Афган побежала, а она сюда сдуру заехала. По-русски нормально говорит. Сейчас у Люськи живет.

– Хозяин у них кто?

– ТОО «Аромат», слышал про такое?

– Понятно… – Гребешок подмигнул Лузе и двинулся к выходу. Когда спускались вниз, Луза, долгое время помалкивавший, решился спросить:

– Ну и чего нам это даст?

– Эта нам много чего дать могла бы, – ухмыльнулся Гребешок. – Например, трипаком на всю жизнь обеспечить. Лярва редкостная и почти идейная. В смысле, для нее оплата – вторична, главное – сам процесс. Усек?

– Так точно, – оскалился Луза, – понял… А если по делу?

– Это там выясним. Сейчас пока твое дело – глазеть по сторонам. Я треп беру на себя, а ты приглядывай, не стеклит ли за нами кто. Сумеешь отличить серьезных от любопытных?

– Попробую.

– Да уж попробуй, будь любезен, а то, если ошибешься, нас на этом базаре урыть могут.