Текст книги "Адская рулетка"

ДОМА

Впрочем, Чудо-юдо провез меня мимо родных стен своего дворца и выгрузил на территории Центра трансцендентных методов обучения. Там меня уже ждала каталка для перевозки тяжелобольных, на которую меня уложили вопреки моему робкому заявлению:

– Да я сам дойду…

– Обойдешься! – рявкнул Чудо-юдо. – Набегался уже! Спорить, конечно, было бесполезно. Меня прокатили через фойе и затарили в лифт, который стал куда-то опускаться. Когда лифт остановился, поездка продолжилась по коридору, мимо каких-то знакомых мне дверей (не по недавнему сну, естественно, а по прежним визитам в ЦТМО) и остановилась около двери с номером 38.

Здесь оказалось человек пять врачей и сестер, они под мудрым и непререкаемым руководством Чуда-юда меня раздели и подвергли медосмотру. В нем сочетались самые обычные выслушивания-выстукивания и самоновейшие запихивания в томограф, подключения к компьютеру и прочие пытки. Осмотрели все мои внешние травмы, оценили на «удовлетворительно» перевязки, сделанные Марьяшкой, но не поленились их переделать по-своему. Оказалось, кроме ожога второй степени на шее и ушиба спины, у меня имеется несколько ссадин, синяков и царапин, как выразился Чудо-юдо, «не портящих внешность, если штаны не снимать», а также легкое сотрясение мозга. Его, видимо, состояние моих мозгов больше всего заботило.

Резюме до меня не доводили, но, как я понял, признали больным, потому что отобрали у меня одежду, вручив взамен больничную пижаму и туфли, а затем, уложив на каталку, перевезли в некое помещение с чистым кондиционированным воздухом, но без окон, мало похожее на больничную палату и очень сильно – на комфортабельную камеру для высокопоставленного узника.

Здесь меня уложили в нестандартную, я бы даже сказал двуспальную койку. Все посторонние, кроме Чуда-юда, покинули палату, и я понял, что мне предстоит держать ответ за все допущенные ошибки и прегрешения.

– Ну что ж, – сказал Чудо-юдо, – рассказывай…

Понимая, что повинную голову меч не сечет, я постарался рассказывать без восторгов относительно собственной ловкости и удачливости, а сосредоточился на критике отдельных недостатков в своей работе и непродуманного поведения в некоторых жизненных ситуациях. Чудо-юдо слушал не перебивая, но, судя по некоторым признакам, проявлявшимся на его очень мрачном лице, он раскусил, что мое чистосердечное раскаяние – в значительной мере имитация. Впрочем, я не уверен, будто его шибко беспокоило то, как я оцениваю свое поведение. Гораздо больше ему не нравилось, что я не придаю значения последствиям, которые это поведение может повлечь в будущем.

Сообщение об обстоятельствах приобретения чемодана-вьюка с документами об НЛО его особо не заинтересовало. Не увидев пока ничего из содержимого чемодана, я не мог толком объяснить, зачем его прихватил, а сам Чудо-юдо, вероятно, не считал эти материалы чем-либо ценным.

Однако, когда я начал излагать свой «сон-ходилку», его неудовольствие отошло на второй план. На физиономии явно читался интерес. Правда, вопросов до самого конца изложения он не задавал, но чувствовалось, что задать их ему не терпится. Особенно заблестели его глаза, когда я начал рассказывать о переданной мне Васей информации, получении от него некой виртуальной книги с шифром и бегстве от Белого волка.

Наконец я остановился, не произнеся стандартной формулы «доклад закончил», и Чудо-юдо сказал громкое «хм!», что означало: «Теперь я говорить буду!»

Я, грешным делом, подумал, будто он настолько заинтересовался моими похождениями в виртуальном мире, что забудет прочитать неприятную нотацию, но ошибся. Начал он именно с нее, хотя, наверно, домашняя заготовка была у него намного пространнее.

– Значит, говоришь, тебе тридцать пятый идет? – сказал он, качая головой.

– Надо же! А я, между прочим, в этом возрасте уже подполковником был.

Я не стал говорить, что он запоздал в чинах не только по сравнению с Гайдаром-дедом, который в 16 лет полком командовал, но и по сравнению со мной, два дня возглавлявшим министерство социального обеспечения на Хайди. Кроме того, я еще и президентом «Rodriguez AnSo incorporated» успел побывать.

– Понимаешь, я уже четко ощущал, – задумчиво рассказывал Чудо-юдо, – что можно, а чего нельзя. На какую половицу ставить ногу, а на какую нет. В какие кабинеты почаще заглядывать, а в какие носа не казать. С кем откровенничать, а кому ничего лишнего не говорить. Каких баб обходить за сто верст, а каких трахать в обязательном порядке. Где можно выпить рюмку, а где

– бутылку. Все время контроль над самим собой, постоянно. На нелегалке, с «дипкрышей», даже в Москве. Без расслабухи. И не только потому, что боялся опалиться, залететь сам лично. Мне, видишь ли, как-то привили ощущение ответственности за других. И чем дольше работал, тем крепче понимал, насколько все в этом мире связано и переплетено. Вроде бы сам по себе полностью чист, а неприятность произошла с кем-то. Ни служебное расследование, ни понижение, ни увольнение, ни тем более суд не светят ни по какой линии, но чувствуешь – виноват. Например, когда начальство приказало ввести в игру такого кадра, которого близко к делу нельзя подпускать. Мог намекнуть руководству, что есть сомнения, а не намекнул – виноват! Не возразил, когда был шанс поменять решение, – тоже виноват. В общем, ты не профессионал, тебе все нюансы понять трудно, но надо хотя бы догадываться, какие неприятности могут возникнуть от малюсенького, но непродуманного шага. Скольких людей ты можешь подставить под эти неприятности…

– Я ж говорил, что все понимаю. Расслабился…

– Ни фига ты не понимаешь, – зло прищурился Чудо-юдо. – Ты просто вообразил себя эдаким Джеймсом Бондом – все могу, от всего откручусь, и сейчас, сукин сын, морально считаешь себя правым. Дескать, прошел огонь,

воду, медные трубы и все мне нипочем. Пойми, раздолбай, ты – никто. Мыслящая марионетка. Я тебя дергаю за нитки – ты пляшешь или стреляешь. Я могу в принципе сделать из тебя такого же биоробота, как из Ваньки и Валета. Не делаю только потому, что ты мой сын, хотя так было бы в сто раз проще. Был бы ты такой же, как Ваня или Валет, уже сутки находился бы дома, вполне здоровый. И все развивалось бы не через пень-колоду, а по моему графику и распорядку. У меня в Абу-Даби намечался один полезнейший контакт – пришлось перенести. Это не так безобидно, между прочим. Из-за того, что на сегодня его пришлось отменить, он состоится только через месяц. Если б он сегодня состоялся, то в энском районе земного шара уже через недельку перестали бы убивать людей. В неделю гибнет примерно десять человек. Может быть, и немного, и возможно, люди не самые лучшие, но все-таки. Теперь в лучшем случае смертоубийство прекратится только через пять недель. Значит, вместо семидесяти трупов будет триста пятьдесят. Эту разницу в двести восемьдесят человек можешь спокойно записать на свою душу. Но это люди неконкретные, арифметические. Кому из тех, кто там кровь проливает, выпадет решка – Господь ведает, мы с тобой их имена не знаем, в лицо не видели. Но вот Юрку Лосенка мы знаем оба, а его больше нет. Да, он немного виноват во вчерашнем. Поддался на твои уговоры, оставил машину, надрызгался вместе с вами, не принял всех мер к тому, чтоб организовать преследование. Но главная вина – твоя. Не пришлось бы ему сегодня за тобой ехать – был бы жив… Хотя, аналогично твоему похищению из «Олимпийца», нападение на «Чероки» было случайным! Мы уже знаем это точно. Ты велел проходными дворами ехать, сам говорил. А в этом дворе ребята с «мухой» и двумя автоматами ждали машину банкира – точно такой же «Чероки».

– Он, по-моему, за нами ехал, точнее, в пробке стоял, – припомнил я.

– Тем не менее, если б вы не повернули туда, куда не должны были ехать, то Юрка сейчас не в морге бы лежал, а в кровати с женой, понимаешь? И те два парня из «службы быта» были бы живы. И ты не прибыл бы ко мне на излечение в то время, когда ты мне очень нужен здоровый. Я еще не знаю, можно ли послать нашу новую невестку одну в Швейцарию, хотя этот вопрос нужно решать быстрее.

– Это почему?

– Потому что она переволновалась, когда ты пропал, даже, можно сказать, испытала стресс. Тут ведь еще наложилось то, что дети ее не узнали, Катька вообще нагрубила, к Зинке убежала. Тебе надо было ехать с ней и с Васей, а не отправляться с Лосенком на волю в пампасы. Ты должен был пылинки с нее сдувать! Ходить за ней как пришитый. Ведь знаешь, что такое быть в чужой шкуре…

– Ничего особенного… – вякнул я.

– Да? А то, что для молодой дамы ее внешний вид играет определяющую роль в ее общем самочувствии, ты никогда не слышал?

– Конечно, слышал.

– Так вот, Лена ощущает себя царевной в лягушачьей шкуре, понял? Это не просто метафора. Это синдром. Конечно, Танечка, если ее привести в надлежащий вид, тоже смотрелась весьма симпатично, но все равно чисто объективная оценка не в ее пользу. Лицо не очень чистенькое, рябоватое,

волосы короткие, ростом пониже, ноги слишком мускулистые, руки не округлые -там, наверно, еще два десятка различий, которые Ленку приводят в состояние фрустрации. Она ощущает себя изуродованной, ни больше ни меньше! И тут родной муж, которому надо бы показать, что он без ума от такого сочетания: тело Тани – душа Лены, убедить свою несчастную бабу, что «новое платье» ей очень к лицу, вместо этого срывается на какую-то пьянку, исчезает, потом звонит и просит миллион баксов за свою шкуру… Весело? Она и так не в своей тарелке, а тут еще добавка. Надо работать, спасать Васю, а Ленка сама в истерике валяется, Зинка колет ей успокоительное, я еще не долетел. Результат – Вася потерян.

– Он действительно умер?

– Да. И ты в этом виноват. Конечно, хорошо, что он сумел связаться с тобой напрямую, но это его заслуга, а не твоя. Так, говоришь, он тебе книгу передал?

– Да, только она там осталась…

– Книга – это символ архивированного файла информации. Шифр ты запомнил, значит, мы сможем его распаковать. Гораздо хуже, если у тебя в мозгу еще и Белый волк заархивировался.

– Что это вообще такое?

– Это тот самый логический вирус, от которого умер Вася. Он его так себе представил. То, что ты от него там, в виртуальном мире, убежал – еще ничего не значит. Грубо говоря, твоя и Васина микросхемы сыграли роль модемов, которые связали между собой ваши мозги в локальную сеть. В течение твоего «сна-ходилки» вы с Васей имели объединенное сознание. Никакой реальной границы не было. И сейчас пока трудно определить, остался ли вирус в Васином мозгу, то есть погиб вместе с ним или перешел в твою память. И то и другое содержит в себе элементы плохого и хорошего. Диалектика!

– Волк остался в шахте, – припомнил я еще раз, – люк закрылся, а потом вообще исчез.

– Это все картинки, – отмахнулся Чудо-юдо. – А что за ними реально стоит, еще нужно расшифровать. Вся эта символика системы перехода была построена в Васином сознании. Но он подключил ее к твоей микросхеме, и она стала частью твоего сознания. То, что он в ней зашифровал код доступа к файлу, который передал в виде книги, это понятно. Вроде бы то, что ты ее вынес в исходную точку, должно означать, что файл переписан к тебе в память, а отрыв от Белого волка – блокировку вируса. Но вот что вызывает сомнения. Первое: ты видел, как образ Васи трансформировался в Волка. Второе: Волк вырвался из той «комнаты», где Вася передавал тебе книгу. Эта комната символизирует Васин мозг. Хорошо, если, проскочив «коридор-шахту», ты вышел не в свою собственную память, а во временный канал связи, который обрубился, как только Васино сознание отключилось. Тогда вирус действительно пропал. Но могло быть и так, что «дверь», где были картинки, символизирующие Болта, Валета, Ваню и Васю, непосредственно являлась границей между твоим и Васиным сознанием. Тогда, после смерти Васи, вся система перехода осталась у тебя…

– И Белый волк остался в закрытой шахте, которая может когда-нибудь открыться? – До меня, с некоторым опозданием, стала доходить нешуточная опасность этой ситуации.

– Совершенно верно.

– То есть я могу, извиняюсь, скопытиться так же, как и Лопухин.

– Так точно. Тем не менее это несет в себе кое-что положительное.

– Чего ж тут положительного? – проворчал я.

– Для тебя лично, конечно, наилучший выход, если б вирус пропал. Но для науки лучше, чтоб он остался.

– Понятно, – хмыкнул я, – великие ученые себе чуму прививали, чтоб описать клиническое течение болезни. Но я, между прочим, на это не подписывался.

– Видишь ли, Васино утверждение, будто вирус образовался в результате того, что в седьмом блоке пробило R6, – это гипотеза. Лена ее тоже выдвинула, хотя мы еще не исследовали обломки ГВЭПа и не уточнили, в каком состоянии элементная база. Тут тоже ошибиться нельзя. Одно дело, если вирус образовался сам по себе, чисто случайно, и совсем другое, если это продукция «G & К», которую Васе влепили во время боя с вертолетом.

– Логическое оружие?

– Все может быть. Конечно, если б я, старый дурак, немного больше подумал, перед тем как вас отправить, то наплевал бы на все переговоры и полетел с вами. Не знаю, вытащили бы мы Лопухина или нет, но о вирусе я бы сейчас знал побольше. Да и Ленка, если б не сходила с ума по твоей милости, наверно, смогла бы более трезво действовать. Еще раз о том же…

– Стало быть, ты попробуешь этого Белого волка разархивировать?

– Да. Точнее, разблокировать. Для этого придется тебе опять пройтись по всем этим коридорчикам.

Меня аж передернуло. Бр-р!

– Когда? – спросил я с легкой обреченностью в голосе.

– Своевременно или несколько позже. Не сегодня, это я обещаю. Да не лязгай ты зубами раньше времени!

– Если б ты видел этого Волка… – пробормотал я.

– Напугался, бедненький! – саркастически произнес Чудо-юдо. – Конечно, эта виртуальная картинка, может, и пострашнее, чем те ребята, которых ты мочил до этого. Кстати, из тех пятерых дуриков, которые тебя похитили, двое уже отдали Богу душу, а трое маются с пулевыми ранениями. Я, конечно, им особо не сочувствую, но милиция и прокуратура очень интересуются, кто это им взялся добровольно помогать. Сумму, которую придется израсходовать, чтоб этот интерес ослаб, ты представляешь?

– Что ж, она больше миллиона баксов? – огрызнулся я. – Или, может, ты вообще платить не собирался?

– Может, и не собирался, – осклабился Чудо-юдо. – Еще б они мне приплатили за то, чтоб я тебя забрал.

– Это как в «Вожде краснокожих», что ли? – усмехнулся я.

– Почти. Я б им такие картинки натранслировал через твою микросхему, что их любой дурдом принял бы с распростертыми объятиями.

– Что ж ты это из Эмиратов не мог проделать или из самолета?

– Не мог, к сожалению. С твоей схемой вообще много непонятного творится. Она теперь никакими индикаторами не пеленгуется. Ни «джикейским», который вы с Ленкой раздобыли, ни нашим, специально на нее настроенным. Как Вася с тобой контакт нашел – до сих пор загадка. Чтоб ее разгадать, опять-таки нужна эта экскурсия по коридорам-шахтам. Возможно, Васин файл чем-то поможет.

– Весело… – пробормотал я.

– Ладно. Оставим эту грустную тему. Перейдем к десерту. Как я понял, ты от большой тоски душевной и жажды творить добро решил Робин Гудом поработать?

– Это ты насчет Родиона и Федота?

– Именно. Конечно, интересно, что ты там за сундук с макулатурой приволок, но заниматься такой благотворительностью тебя никто не уполномочивал. Тем более привлекать для этого Морфлота и его ребят. Он, между прочим, со мной связался сразу же после того, как вы с Лосенком уехали. Дескать, Сергей Сергеевич, мне тут ваш «инспектор» предложил немножко потрясти какого-то типа, это от вас исходит или «контрольная для взрослых»?

– Стукнул все-таки? – порадовался я за Морфлота.

– Не стукнул, а доложил. В отличие от Джека, царствие ему небесное, который твои мелкие грешки покрывал, этот службу знает. Не хуже Кубика-Рубика. Он у меня еще немножко тут попашет, а потом я ему тоже место шейха или шахиншаха присмотрю. Толковый парень и очень надежный. А главное – рассудительный, в отличие от тебя, скажем. Потому что ты, извиняюсь, повел себя так, будто этих граждан, Федотова и Соколова, отслеживал с младых ногтей и все о них знаешь. На самом же деле, кроме той, мягко говоря, недостаточной информации, которую краем уха услышал, сидя на чердаке, ты о них ни шиша не ведал. Не знаю, сколько вы с Чебаковым выхлебали, но объяснить твое поведение иначе, чем похмельным синдромом, не могу.

– Из меня весь хмель еще на даче у похитителей вышел, – обиделся я.

– Тем не менее не похоже, чтоб ты трезво рассуждал. Вообще лучше всего было бы, чтоб ты потихоньку смылся, ничего не трогая и ничем не интересуясь. Такая возможность у тебя, я думаю, была. Ладно, допустим, что сведения тридцатилетней свежести с грифом «совершенно секретно» из ГУГК НКВД СССР тебя чем-то заинтересовали. Поверим, что иного способа прибрать их, кроме силового, у тебя не было. Но тогда, прости меня, надо было мочить обоих на месте. И бедного, и богатого, не проявляя классовых пристрастий. Просто потому, что они оба свидетели и видели твою рожу.

– Из-за ерунды – мочить?

– Если ты считал это ерундой, то на фиг брал? – резонно заметил отец. – Но если уж собрался рисковать, работай чисто. Тем более, еще раз повторю, что серьезной информацией о Федотове и Соколове ты не располагал. А потому точно не знал, какая может последовать реакция на твое поведение. Не непосредственно в момент ограбления – признаки 145-й из старого УК или 161-й из того, что начнет действовать с 1 января 1997-го, отлично просматриваются,

– а после того. Первый результат уже есть. Соколов найден повесившимся в собственной квартире. Приятно тебе? Есть мнение, что это вовсе не самоубийство. Много прижизненных травм обнаружено.

– Его Федотов отдубасил на даче… – пробормотал я, но что-то мне подсказывало: Чудо-юдо ближе к истине.

– Все может быть, – кивнул он, – только Федотов, по данным, будем считать, «японской разведки», не совсем простой мальчик. У него хорошие друзья есть. И притом такие, с которыми мне не хочется портить отношения. У меня сейчас, особенно в последние три месяца, несколько ослабли позиции в

Москве. Если быть откровеннее, серьезно ослабли. То, что ты мог вытворять впрошлом, сейчас не пройдет, уловил? Конечно, публичных извинений Федотову мы приносить не будем, но паспорт, права и машину тихо вернем через милицию. Дескать, нашли их доблестные правоохранители. И им плюс, и Федотову. Деньги, я думаю, он уже вернул, поскольку при Соколове никаких купюр не обнаружено. Тебе придется немного пожить взаперти. В качестве наказания за излишнюю самодеятельность. Полечишься, отдохнешь, отоспишься. Заодно немножко почитаешь свои трофейные документы. Само собой, необходимую помощь я тебе окажу.

– Например, поможешь от Белого волка убежать, – мрачно пошутил я.

– Помогу и в этом, – совсем не в шутку произнес Чудо-юдо, – но пока ты себе особо голову не забивай. Это очень опасно, между прочим. Начнешь размышлять – можешь невзначай разблокировать вирус, если он там, разумеется. Поэтому, чтоб у тебя лишних мыслей не было, мы тебе один препаратик введем. Не «Зомби-8», конечно, но полезный. Очень хорошо тормозит подкорку. Пару суток будешь немного дурной, но зато беззаботный. Обо всех хворях и болячках забудешь начисто. И вообще будет состояние бездумного возбуждения, легкого подпития, раскованности, причем без похмелья. Потом больше не проси, не дадим. Привыкание очень быстрое, два-три укола – и ты капитально на игле.

– Прямо сейчас вколют?

– Именно так. Чего ждать? К тому же тебе, наверно, пора с женой встретиться… Ребятишки по тебе тоже соскучились, но с ними, пожалуй, лучше подождать.

Чудо-юдо встал со стула и вышел за дверь. Через минуту в место моего заточения вошла Лена-Таня.

НАЗЫВАЙ МЕНЯ ВИКОЙ…

Скажем так: смотрелась она много хуже, чем в день нашего отлета из Эмиратов, и чуть-чуть хуже, чем после утомительного полета, сопровождавшегося битвой за Васину жизнь.

«Штукатурка», которую ей наложили визажистки Абу Рустема, пооблетела еще на пути в Москву, а теперь от нее и следов не осталось. Все рябинки и веснушки оказались на своих местах, плюс добавились темные подглазники. Сережки с камушками она сняла, мальчиковая стрижка взъерошилась ежиком, да и вообще мордочка была какая-то не такая.

Тем не менее улыбка у нее на лице была, и не вымученная, а вполне откровенная. Таня так открыто и хорошо никогда не улыбалась. Ленка улыбалась, но у нее рот был чуточку шире и улыбка получалась слишком смешной. А тут – самое оно.

Одета Лена-Таня была в белый халат с фирменной нашивкой «ЦТМО. Баринова Е.И.». Этот халат я хорошо помнил, на Ленке он, естественно, сидел в аккурат по фигуре. Что касается Таниной фигуры, то она была совсем другая. При почти одинаковых бюстах Таня была сантиметров на пять пошире в плечах и сантиметров на двадцать поуже в области попы. К тому же Ленка – исключительно за счет ног – была выше ростом. Последнее обстоятельство, пожалуй, играло на руку Танечке, поскольку Ленкин халат прикрывал ей коленки, которые, как я догадывался, в бою были весьма грозным оружием против мужиков, но при всех других контактах выглядели не очень выигрышно. В общем и целом Чудо-юдо был прав: Ленка, приобретя такие формы, чувствовала себя обделенной. У нее, как мне показалось, на лице читалось что-то виноватое: дескать, извини, но меня, твою Елену Прекрасную, Чудо-юдо поганое в лягушку превратил…

– Привет, Волчара! – Все-таки это очень странно – слышать Ленкины слова и выражения, произносимые Танечкиным голоском.

– Привет, Хрюшка, – отозвался я, – ты на меня не сердишься? Совсем-совсем?

– На дураков не сердятся. А кроме того, я тебя сейчас мучить буду. Очень жестоко. Укол сделаю, и будет больно-пребольно.

После чего ты станешь полным идиотом.

– Штаны снимать? – скромно поинтересовался я.

– Пока не надо. Я тебе внутривенно укол буду делать. Вот тебе резиновое колечко, кати выше локтя.

Лена-Таня вынула из кармана халата ампулу без какой-либо маркировки, достала из шкафчика упаковку с одноразовыми шприцами и втянула содержимое ампулы в «машину». Спрыснула капельку через иглу, чтоб не запустить в вену воздух, вколола и плавно выдавила около двух кубиков снадобья в надувшуюся жилу.

– Больно? – позлорадствовала мучительница. – Не будешь по бабам бегать!

– По каким бабам? – обиделся я.

– А откуда тебя привезли? От Марьяшки!

– Да я там всего часа три пробыл… И потом, если ты беспокоишься насчет того, что я ее трахал, то зря. Даже если б хотел, ни шиша не вышло бы.

Действие препарата начало сказываться очень быстро. Уже спустя пару минут мое состояние напоминало легкое опьянение. То самое, когда все дела и заботы кажутся сущей ерундой, окружающая обстановка перестает раздражать или пугать, никакие недомогания не ощущаются, а жизнь становится прекрасной и удивительной. Соответственно и присутствие здесь дамы обрело совсем иной смысл…

– Присядь ко мне, – попросил я, когда Лена-Таня бросила шприц и ампулу в эмалированное ведро.

– Подожди, – сказала она, – я тоже заколю себе эту штуку.

– Зачем? – ухмыльнулся я. – Ты и так самая хорошая, самая милая, самая прелестная… Я тебя люблю!

– Затем, – вполне серьезно произнесла Лена-Таня, – чтоб не думать о том, кого именно ты любишь.

– Тебя! Кого ж я еще могу любить? – расхохотался я.

– А кто я? – Она достала из кармана вторую ампулу, положила на стол и забрала у меня резиновое кольцо.

– Ты – моя жена!

Гордо объявив это, я сделал попытку привлечь ее к себе, но неожиданно услышал:

– Сказився чи шо? Годи трохи! – Этот раздраженный возглас, сопровождавшийся довольно чувствительным толчком, отшвырнувшим меня обратно в койку, мог принадлежать лишь Танечке Кармелюк, да и манера поведения была вовсе не свойственна Хрюшке Чебаковой. Но на полное осознание этого моя кайфующая башка была не способна. Мысль о том, что Ленкино «я» не окончательно подавило Танино, промелькнула только как слабая искорка и тут же угасла. Я опять захохотал самым идиотским образом, откинувшись на подушку. Этот приступ смеха длился довольно долго, поэтому Лена-Таня, пристроившись на стуле и отодвинувшись подальше от кровати, смогла спокойно произвести все подготовительные операции и вколола себе препарат.

– Не лезь, – предупредила она, когда я уже перестал хохотать и с плутовским выражением на морде – думаю, оно было именно таким, хотя в зеркало не смотрелся – собрался слезть с кровати. Конечно, меня это не остановило. Я слез с койки, но не как нормальные люди – на ноги, а как мальчишки-шалунишки – на руки, головой вперед. Улегся на пол и, хихикая, по-пластунски пополз к Лене-Тане по ковру.

– Неужели пять минут подождать трудно? – уже с другими, Ленкиными, интонациями пробормотала она.

– Трудно, – ответил я и дополз до ее ног, обутых в черные потертые туфельки и обтянутых светло-коричневыми колготами. Туфли были мне знакомы. Я их сам года три назад купил Ленке в подарок на день рождения в качестве парадно-выходных. Однако она их за год стоптала и утащила на работу, где донашивала уже как сменную обувь. Моя тупая голова отметила без удивления, что при заметной разнице в росте – сантиметров пять, наверно, – Ленкин 37-й размер пришелся впору Таниной ноге.

– Та видчепись ты, божевильный! – Это было сказано уже не с раздражением, а со смехом. Но говорила это Таня, ее хохляцкая натура проявлялась. Еще одна искорка промерцала в дебрях моего заторможенного сознания и канула в темень.

Шприц и пустая ампула, брякнув, упали в ведро, но Лена-Таня не встала со стула, а продолжала сидеть, придерживая ватку со спиртом у места прокола. Видимо, она прислушивалась к тому, что начинало твориться в ее организме. И когда я снял у нее туфлю с правой ноги, подложил одну ладонь под ее ступню, а другой стал поглаживать икру, подъем и голень, Лена-Таня даже не отреагировала. Только через пару минут, после того как я приложился к ноге губами и щетиной, которую успел нарастить за прошедшие сутки, послышалось томное:

– Колю-ючка… – и последовал баловной, бездумный смех. Но все-таки здравый смысл еще не до конца покинул это забалдевшее существо. Лена-Таня вскочила со стула и, как была, в одной туфле, прихрамывая, торопливо бросилась к входной двери – запереть ее изнутри. Затем она добралась до выключателя и погрузила палату в кромешную тьму.

– Ты где? – спросил я, а в ответ услышал из темноты игривое «хи-хи-хи». – Где ты, Лена?

– А я не Лена, а я не Лена! Вя-я! Хи-хи-хи! – пропищала темнота, и послышался шум сброшенной на ковер туфли и мягкое «топ-топ-топ» по ковру.

– Тогда: где ты, Таня? – поправился я, пытаясь угадать, куда она переместилась.

– А я не Таня! Бе-е-е! – послышалось откуда-то из-за спины. Я по-прежнему лежал животом на ковре и повернулся лицом на звук, словно компасная стрелка, провернувшись вокруг невидимой оси, проходящей, очевидно, через район пупа.

– Кто же ты тогда? – спросил я. – Я – Вика. Я – дурочка Вика, – прошептал горячий ротик, оказавшийся совсем рядом и обдавший меня мятным ароматом (должно быть, жвачки какой-то).

– Называй меня Викой, и больше никем. Не хочу быть ни Ленкой, ни Танькой! Хочу быть дурой! И все!

– Ви-ика… – произнес я блаженно, вытянул руки вперед и нашарил два теплых плечика под докторским халатиком. А появившаяся из тьмы пара маленьких, но сильных и вообще-то очень опасных ручек прокатилась чуть шероховатыми ладошками по моим колючим щекам, коснулась ушей, скользнула по шее. Мои ладони тоже от плеч перебрались к шее, приласкали подбородок и щечки, зарылись в ее коротенькую прическу.

– Как хорошо быть дурой… – пробормотала новоявленная Вика, которая лежала на ковре в той же позе, что и я. – Давай потремся носами, как полинезийцы?

Проблем не было, носы очень удачно нашли друг друга, тюкнулись кончиками, потом покружились один вокруг другого, то соприкасаясь, то расходясь. От этих соприкосновений у меня по всему телу прошел веселый звон и забегали хулиганистые чертенята. Нестрашные, но очень бесшабашные, так и подзуживавшие совершить чего-нибудь этакое…

Поэтому, ухватившись крепче за Вику, я подался вперед, переворачивая ее на спину, и припал губами к неровно дышащему ротику. Не очень сильно, не впиявливаясь до посинения, а слегка, вскользь. И поболтал языком, чиркнув им по гладким кусачим зубкам. А оттуда, из-за этих зубок, высунулся сладкий, опять же мятный на вкус язычок, который извернулся и пощекотал мой язык снизу. От этого хулиганистых чертиков сразу прибыло, особенно много их прибежало к моим рукам. Правая, на локтевом сгибе которой безмятежно устроилась стриженая головка Вики, стала гладить ушко и щечку, ластиться к шее и подбородку, а потом неторопливо заползла в ворот блузки, на ощупь расстегнула верхнюю пуговку, погладила мягкую ямку под шеей…

– Щекотно… – промурлыкала Вика, обнимая меня одной рукой за шею, а вторую просовывая под пижаму. – Я тебя тоже буду щекотать. И немножко цар-рапать!

И с этими словами Викина лапка пробралась мне под майку, постукала пальчиками по груди, нежно ущипнула и покрутила сосок – до сих пор не пойму, на хрен они нам, мужикам, оставлены! – а затем шаловливо поскребла ноготочками ребра. Ногти у нее были коротко подстрижены, и царапульки получились неболезненные, а очень даже приятные.

У меня разыгралась левая рука, она взялась расстегивать Викин халатик. Р-раз – пуговка! Два – другая! Три – третья! Халатик распахнулся, Вика ворохнулась и прошептала:

– По-моему, как раз сегодня тот самый день, когда ты насилуешь случайных попутчиц…

Если б я был нормальным, тут же сделал бы вывод, что этот прикол мог храниться только в Танечкиной памяти, потому что Ленка его не знала. Но соображать я был не способен. Меня эта фраза только завела, не больше того. Тем более что Викина ладошка, вдоволь нагулявшись у меня под майкой, воровато пролезла под резинку трусов…

– Ага-а… – пропела она. – Какой тут пыжик! Ой, какой пыжик!

И это было из Танькиного лексикона. Правда, я об этом термине был осведомлен нелегально. Такое кодовое название для известного мужского предмета она применяла с Толяном. Опять же, будь я в здравом уме и трезвой памяти, может быть, испытал бы ревность или обиду. Но в нынешнем состоянии все это было мне глубоко по фигу. Главное – что прибор в полной исправности и Вике есть чего пощупать…

– Ах ты, баловашка! – проурчал я, проведя ладонью по Викиному животику, точнее, по шерстяной юбке, под которой он скрывался. Юбка была широкая. Я откинул подол немного вверх и получил возможность беспрепятственно проникнуть к теплу, исходящему от Викиных бедер, обтянутых колготками. На самом главном месте еще и трусики обнаружились…