Текст книги "Три поэмы. В критическом сопровождении Александра Белого"

Глава третья

1

 
Я слушаю с каким-то скверным чувством
Такие рассуждения, что, вот,
Поскольку уж не совладал с искусством,
Подамся я, пожалуй, на завод.
И лезет в цех с душою бородатой,
С одним талантом – наводить тоску.
Кому ты нужен,
Сонный соглядатай?
А ну-ка сгинь,
Не подходи к станку!
Здесь нужен люд,
Который рвется в драку,
Чтоб сотней дел
Венчать десяток слов.
Я, автор многочисленного брака,
Я знаю, что такое ремесло.
Обжегся раз, и больше не полезу.
Из всей науки вынес я одно —
Прочувствовать «печенками» железо,
Как цвет, как стих, —
Не каждому дано.
 
 
Не тратя сил,
Научишься не шибко.
И если лбом о стену – медь о медь,
Прок невелик.
Учиться на ошибках,
Как видно, тоже надобно уметь.
Не много толку,
Если вдруг, потупясь,
Врагам на радость и себе на зло,
Ты оправдаешь собственную глупость
Нелепым и смешным
«Не повезло»…
 
 
Ты грохнись так, чтоб затрещали кости,
И никого виновным не зови.
Пусть каждый промах
Дозой доброй злости,
Как шаг вперед,
Останется в крови.
И если каждый пень и каждый камень,
Что жизнь поставит,
К тридцати годам
Ты будешь помнить только синяками, —
Я сто небитых за тебя отдам.
 

2

 
Электрика рачительной рукою
Протерты люстры и потушен свет.
Минуты театрального покоя —
Спектакля нет и репетиций нет.
Смолк ненадолго шум неугомонный,
Короткий день к закату повернул.
На смертном ложе
Юной Дездемоны
Художник-исполнитель прикорнул.
Все как-то очень странно и нелепо:
Скрестив зеленоватые лучи,
Лежит недорисованное небо,
Торчат средневековые мечи…
 
 
Эх, мне б сюда!
Я не был бы в накладе.
Здесь высшая профессия нужна:
Здесь при скупом до юмора окладе
Работа до трагичного сложна.
Но ты взгляни на этот щит, на плотик —
Сработаны не на день, а навек.
Запомни, брат, что театральный плотник —
Поистине великий человек.
Да! Недоволен!
Требует и просит,
Чтоб по труду
К расценкам подошли!
Но он театра ни за что не бросит,
Не побежит на длинные рубли.
 
 
Так в чем же суть?
Со временем, к примеру,
Ты присмотрись, товарищ полотер,
Как яростно «болеют» за премьеру
Пожарник, осветитель и вахтер.
И как, украдкой с глаз отерши влагу,
Они в антрактах шепчут:
– Хороша!..
И как сияют, радуясь аншлагу,
Со сбора не имея ни гроша.
Эх, мне б сюда!
Я всей душой и телом
В мельчайшие подробности пролез
И описал бы,
Как живое дело
Рождает бескорыстный интерес.
И всех, кому не худо подлечиться
От алчности и прочих зол мирских,
Я посылал бы
Честности учиться
К друзьям из театральных мастерских.
Ни попрекать не стану, ни грозиться,
Но я хочу,
Чтоб впрок пошла беда,
Чтоб ты хоть этой жизнью заразиться
Сумел неизлечимо,
Навсегда.
 
 
Пока мы здесь в самокопанье дремлем,
Пока плетется анемичный стих,
Идет, как буря, по целинным землям
Бунтующая сила молодых.
И, может, мир не знал нетленней темы.
И вижу я, за часом час губя —
Потомство с нас потребует поэмы
Про этот труд.
Про них – не про тебя.
Но только нет.
Не сгоряча, не с маху.
Молчи,
Пока под сердцем не нашлось
Тех самых строк, что лягут на бумагу
И, не дымя, прожгут ее насквозь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, я Алтай открытый не открою.
Что знал о нем я?
Знал я лишь одно —
Что там живет любимая героя
И что герой ей не писал давно.
 

3

 
Темным-темно…
И только в печке угли
Нет-нет да пыхнут голубым огнем.
Давным-давно
Поблекли и потухли
Все те воспоминания о нем,
Что жили в сердце, словно на постое,
Спокойно, тихо, не тревожа сна.
Что ж это было?
– Это?
Так. Пустое…
Ошибка. Просто… молодость.
Весна…
 
 
Растем, друзья!..
Растем, как на опаре.
Ну что ж, уйду.
Пусть встреча без помех.
Сейчас сюда придет красивый парень,
Неробкий незнакомый человек.
Он скажет, что хорошая погода,
Неплохо б вместе на каток пойти,
Что, вот, сошел с конвейера завода
Сегодня первый дизельный НАТИ.
И это важно.
Это очень важно.
Да, в общежитьи.
Все дела, дела…
Но будь на свете меньше душ бумажных,
К весне, наверно б, комната была…
 
 
Крепись, герой!
Я нерадивый школьник:
Пришлось почти такое пережить,
А формул нет, чтоб этот треугольник
Легко и безболезненно решить.
И это хорошо…
И очень скверно.
Ну что ж.
Я только автор, а не сват.
Что делать?
Делать нечего, наверно.
Кто виноват?
Никто не виноват.
 

4

 
От почты мы, должно быть, все зависим.
Порой полгода, шутка ли сказать,
Все ждешь и ждешь
Каких-то важных писем,
А сам вот не умеешь их писать.
Так просто это и так сложно это…
Тетрадный лист —
И тот уже вспотел.
Должно быть, умер, не открыв секрета,
Последний спец эпистолярных дел.
Хоть ты бы, ночь, подсказкой прозвучала!
Темно и тихо.
Канул час, другой.
Четвертое,
Десятое начало
Дочитывает медленный огонь.
 
 
Что ей писать?
О том, что, вот, на щетке
Пять месяцев отплясывать пришлось?
Что эта полотерская чечетка
Дала поесть и отобрала злость?
Что ты теперь скучнейшее из пугал,
Что только в прошлом видятся бои,
Что навсегда, должно быть,
В дальний угол
Заброшены учебники твои?..
 
 
Что ей писать?
Я разочтуся делом.
Найди слова!
Наставь меня на путь.
Ведь, кроме глупостей,
Я ничего не сделал
И вряд ли сделаю когда-нибудь…
Ползут в пролет окна ночные тени.
Сочится в душу липкий холодок.
В который раз болезненным виденьем
Встает алтайский тихий городок.
На шпиле конь…
Перрон разноголосый…
А на земле – та самая весна,
И кто-то юный и русоволосый
Не может оторваться от окна…
 
 
А может, лучше
Чуть поменьше перца?
А может, лучше
Все-таки назад?
А может, проще
Вытравить из сердца
Бутылочно-зеленые глаза?
И выучиться
Радоваться крову,
Чтоб лоб – холодный,
На душе легко.
 
 
А может, лучше
Завести корову
И просто пить парное молоко?
Что ей писать?..
В каком, каком плену ты!
Где сила? Где?
На что ты уповал?
И прямо на пол падают минуты,
Убитые смятеньем наповал.
 
 
Как ей писать?
Ты, сердце, кровью брызни.
Я не доверю холоду чернил
Слова возврата к той бескрылой жизни,
Что ненавидел так и так чернил.
Какая тишь…
Как будто там, за рамой,
Как будто в целом мире – ни души.
Стучат.
– Войдите! Кто там?
– Телеграмма.
«Я вышла замуж.
Больше не пиши»…
 

5

 
На доброту не принято коситься,
Но иногда и добродетель – зло.
Тот не рискнет со мной не согласиться,
Кому хоть раз некстати повезло.
 
 
В высоком
Финиш – часто старт смешного.
Но так и не замкнулся этот круг.
Она взяла в искусстве слишком много,
Чтобы играть характерных старух.
 
 
То был закат.
Закат большого солнца.
Ей памятна навечно та пора,
Когда, как дети, плакали «гасконцы»,
Слезами орошая «кивера»,
И от оваций вся земля дрожала,
И буря подымалася в груди,
И слава,
слава,
слава провожала
Актрису на нехоженом пути.
 
 
Но время шло.
И это так не ново,
Что в срывах стало некого винить,
Что не хватило гения портного
Законы разрушенья отменить.
«Роксана» потучнела и увяла.
В корсете, без корсета ль —
Все равно…
Уже другая поросль вдохновляла
На подвиги поэта Сирано.
Не злилась.
Нет.
И зависть не копила.
Никто упрек не смеет бросить ей!
Она подмостки честно уступила
Сияющей сопернице своей.
 
 
Во имя чести
Нужно было сдаться.
Она сдалась, сошла.
А между тем,
Там, где хватило силы не остаться,
Вдруг не хватило, чтобы уйти совсем.
Пускай не жизнь.
Пускай хоть бледный сколок,
Чтоб только здесь,
Где все до слез свое…
Пять лет прошло,
И этих книжных полок
Уже нельзя представить без нее.
 
 
Пять лет,
Пять лет все мимо проплывало —
И радости, и горести игры.
Пять лет она для труппы открывала
Нечитанные книжные миры.
Так много вышло, что и ныне живо,
За тыщи долгих лет из-под пера,
Что юность
Все «на после» отложила.
И только с сединой пришла пора
Собрать всю эту россыпь по крупице,
За каждой фразой постоять, пожить…
Так вправе только тот не торопиться,
Кому уж больше некуда спешить.
 
 
А ей уже казалось очень странным,
Что, вот, энтузиастов не найдешь,
Что не читать,
А заводить романы
Предпочитает нынче молодежь,
Что в формулярах до смешного чисто,
А кто читает – слишком стар и сед.
И мучилась душа пропагандиста
Отсутствием объекта для бесед.
 
 
Уменье ждать —
Великое уменье.
Уменье ждать
Всегда берет свое.
– Вы не актер?
– Я? Нет…
И тем не менее,
Он как-то сразу покорил ее.
Тем, что без дела не умел шататься,
Тем, что незнанья вовсе не скрывал,
И тем, что самых длинных аннотаций
Он никогда ничем не прерывал.
Она с особой радостью давала
Свои святые книги пареньку,
Но с тайной грустью все ж подозревала,
Что он читает их через строку.
И этого она бы не простила.
Но без остатка разлетелась грусть,
Когда, уставясь в пол, он отбубнил ей
Четыре акта пьесы наизусть.
 
 
Ни грустных глаз,
Ни злобного оскала.
Лицо – как камень.
Вспыхни!
Освети!
Нет божьей искры…
Но она искала
И сердцем не сумела не найти.
Кто долгождан, тот и за это ценен,
И тут уж суть, пожалуй, не важна.
– Как – полотер?
Он должен быть на сцене!
Да, да! И это сделает она.
 
 
Имея рост и молодость, надейся —
Когда-нибудь сыграешь все равно.
И в роли бессловесного гвардейца
Герой на сцену вышел в «Сирано».
Пускай ему не пели дифирамбов.
«Доспехи» снял, от счастья чуть дыша.
Еще один убит огнями рампы.
Наденьте траур, добрая душа.
 

6

 
Смешно и больно.
Время тает, тает…
Ну что ж.
Весна – она спешить права.
И с каждым днем быстрее облетает
Седая календарная листва.
Еще вчера стекло —
В морозных фресках,
Но слышите, как где-то вдалеке,
Вдруг охнув,
Раскатился гулким треском
Бугристый лед на дрогнувшей реке.
Как будто где-то оборвало тросы,
И сила бродит, слабых мест ища.
Минута…
Две…
И вздыбились торосы,
Аршинными торцами скрежеща.
А через день уж снегу негде деться,
И солнце вот-вот вырвется в зенит.
Помедли время!
Дай хоть оглядеться!
Как воздух оглушительно звенит,
Как звонко в кроны
Кровь земли стучится
Как сердце рвется вдаль,
В поля,
В бега!..
И по Оби все мчится,
мчится,
мчится
Последняя холодная шуга.
 

Глава четвертая

1

 
Не объяснить, пожалуй, в чем причина,
Не указать, которого числа,
Но если я действительно мужчина,
То зрелость
После армии пришла.
Привет-поклон тебе, казарма взвода,
Треклятый плац, привет тебе, привет!
Вы мне растолковали
За три года,
Чего не мог постичь я
Двадцать лет.
Припомнишь все —
Что лестно, что не лестно…
Но я скажу, и мог бы повторить,
Что армия – единственное место,
Где учат делать, а не говорить.
Чабрец у скатов.
Щавель бородатый.
На лысых сопках – камни-валуны.
И вдруг – казармы.
Здесь живут солдаты —
Великие работники страны.
Сквозной забор.
Ряды кленовых прядок.
Два-три насмерть застриженных куста —
Сухой геометрический порядок,
Солдатская святая чистота.
 
 
Клюют носами в сук вороны-сони —
Сегодня жди добавочных костей:
Согласно древних правил, в гарнизоне
Большим обедом потчуют гостей.
В гражданке что —
Хоть с полдня и до сна ешь.
А тут команда – встань и не ворчи.
О! Да тебя не сразу и узнаешь.
– Ну, как, герой, казенные харчи?
Стоит он, чуть сутулясь от укола,
С лицом сурово-важным, как мандат.
А тальи нет.
И гимнастерка колом —
Типичный начинающий солдат.
Ему еще и строй – большое бремя.
Что там харчи?
– Тут дело не в харчах.
– А в чем тогда?
– Да вот… Уходит время.
Не вышло, видно, из меня врача.
Все моем, чистим, словно перед свадьбой,
Устав зубрим, шнурки из кожи вьем.
Что день грядущий мне готовит, знать бы
– Всему свой срок.
Увидим, доживем.
 

2

 
Мое сравненье – не большая новость.
Никто не станет отрицать того,
Что если служба – это как бы повесть,
То карантин – лишь азбука всего.
 
 
В нем аз —
Конец развинченной походке.
В нем буки —
Шомпол, ветошь, карабин.
В нем веди —
Философия обмотки
И тьма не мене сложных дисциплин.
А дальше —
Цепь запретов и наказов,
Где крепче стали каждое звено:
Беречь мундир.
Не обсуждать приказов.
Учить уставы.
Не быть болтуном.
Иметь в ушанке нитку и иголку.
Знать назубок мортиру и ТТ.
Не пить.
Не ныть.
Не бегать в самоволку.
Быть честным, смелым, сильным
И т. д.
 
 
Мне б написать в картинах эти звенья.
Но я начну,
Чтоб не пропал замах,
Военной жизни первые мгновенья
С второго оформления бумаг.
 

3

 
Армейский писарь, щеголь и повеса,
Ладонью лоб нахмуренный потер
И записал:
«По роду службы —
Слесарь,
А по последней должности —
Актер».
Не то, чтобы его вгоняли в слезы,
Но плоскостей был океан пролит.
Обшучивать подобные курьезы
Веселым людям сам господь велит.
Но мы пока оставим юмористов.
Важнее то, что он один в полку
Из всех новоприбывших металлистов
Поставлен был не в строй,
А к верстаку.
Итак, прощайте, плацы, полигоны, —
На старом месте – новая заря.
В руках напильник,
На плечах погоны…
Судьба, должно быть,
Снова в слесаря.
 
 
Мильоном дел шумит, гудит эпоха,
А выбор прост, как хинный порошок:
Или крепиться и работать плохо,
Или работать очень хорошо.
Решись попробуй…
Голова, как вата.
Кровь засыпает, чуть в виски стуча.
И то, и это было горьковато
Для человека с будущим врача.
Ему, конечно, и во сне не снилось
Быть у лихого воинства в чести.
Здесь выше прочих доблестей ценилось
Уменье на ходу изобрести.
Вполне хватает выдумки мышиной,
Где вам не могут предложить всерьез
Из двух гвоздей и пишущей машины
К семи ноль-ноль сработать…
Паровоз!
А тут —
Заданье выслушал покорно,
На бедра – фартук, в руки – молоток,
И завтра на побудке вместо горна
Все стекла в окнах расколол гудок.
Здесь емче слова звонкое железо.
Здесь нужен был
Поэт и металлист.
И приуныл
«По роду службы —
Слесарь,
А по последней должности —
Артист».
 

4

 
В двенадцать,
Выйдя из-за сопок дальних,
Чтобы служивым не наделать зла,
Ночь благородно обошла дневальных
И незаметно к нарам подползла.
Все тихо-тихо…
Только вдруг проблеет
Какая-то приблудная коза.
Спокойной ночи.
Веки тяжелеют.
Приятных снов.
Смыкаются глаза.
 
 
Приходит крепкий сон.
И с этих пор мы
В плену у старых радостей и ран.
Цвета ветшают, мир меняет формы,
Фантазия включает свой экран.
Плакат вбирает краски гобелена,
Уходит в своды плоский потолок…
И вот,
Припав на левое колено,
Дневальный произносит монолог.
Он, к небесам протягивая руки,
Прощается с неласковой землей,
И гаснут,
гаснут в темном зале звуки.
Театр поперхнулся тишиной.
Так вот оно —
Великое начало!
Так, значит, ожидание не зря —
Да здравствуют Шаляпин и Мочалов
В одном лице,
Прекрасном, как заря!
Шумят над речкой бутафорской лозы,
А он не хочет замечать того,
Как кто-то юный и русоволосый
Из дальней ложи смотрит на него.
Он говорит,
Что путь лежит на Альпы,
Сквозь царство снега, смерти и ветров,
И в подтвержденье вдруг хватает…
скальпель
И делает из скальпеля… ведро.
Все как-то слишком грубо и не мудро:
Ведро – понятно.
А зачем о ней?
Но сон есть сон.
И все решает утро,
Которое гораздо мудреней.
 

5

 
Восход приноровился к распорядку,
И честно ждали первые лучи,
Пока сигнал:
«Закончить физзарядку!»
Сыграют удалые трубачи.
Еще над миром тишина, как шуба,
И только вдруг:
– На ру-ку!
– На ре-мень!
Без пехотинской суеты и шума
Артиллеристы начинают день.
И лишь ему с утра – в немолчный грохот.
Чтобы явить слесарное нутро,
Из старых банок
«Концентрат гороха»
Он должен сделать новое ведро.
 
 
Игривый тон да не поймется ложно.
Я знаю, кроме всякой чепухи,
Что делать ведра —
Это так же сложно,
Как понимать хорошие стихи.
Тем более —
Паяльник нужно бросить:
В полку посуду пробуют огнем.
Тем более —
Заказчик очень просит,
Чтоб были ребра жесткости на нем.
Все глупо так,
Хоть провались на месте,
Еще до старта предрешен финал —
Как человек, он мало знал о жести,
А как жестянщик, ничего не знал.
 
 
Но скажешь разве —
Вот, мол, незнакомо?
Чего не знаешь,
В том твоя вина.
Итак, заказчик обеспечен комом
В связи с законом первого блина…
 
 
Но если робость сразу не скосила,
Но если злостью скомкано нытье —
Законы
Вдруг утрачивают силу,
И буйно просыпается
Чутье.
Пусть было рваным жесткое стаккато
И молоток к ладони прикипал,
Но он за четверть часа до заката
Жонглерским жестом
Дужку приклепал.
 
 
Конец подводным отмелям и рифам! —
Великому старанию его
Была дана —
По воинским тарифам —
Наивысшая оценка:
Ничего…
Цеха признали бывшего актера.
И в час, когда зарделася заря,
Был личный знак получен у каптера
И маленький конверт – у почтаря.
 

6

 
Все очень просто и обыкновенно.
Писал?
Писал.
Так получи ответ.
Но легче было вскрыть ногтями вены,
Чем этот незатейливый пакет.
Себя мы часто в погорельцы прочим,
Когда еще и копоть не видна.
А вдруг там между строчек,
Между прочим
– «Так, мол, случилось,
Я теперь одна»?..
Так было, есть и будет непременно,
А я дурак, должно быть, и кощун.
– И ты простишь ей «черную измену»?
– Не знаю… Нет.
Наверно, не прощу.
 
 
Кто объяснит нам наши измененья?
Она права.
Она кругом права.
По-книжному слепые извиненья,
Какие-то порожние слова…
На письма отвечать не обещает —
Теперь – не прежде,
Все дела, дела…
И, как бы между прочим, сообщает,
Что, вот, недавно
Сына родила.
 

7

 
Ничто на свете не проходит даром.
В ночной прохладе близкая гроза…
Под легкий храп кочуют сны по нарам,
Шумит под ветром сонная лоза.
А где-то там, за горизонтом хмурым,
Где чище даль и реже темнота, —
Знакомый стол под синим абажуром
И за столом —
Счастливая чета.
Под соску приспособлена бутылка.
Пеленок флаги.
Люлька у стола…
Он —
Толстый и лысеющий с затылка,
Она —
Совсем такая, как была.
Все крепко, чинно, честно и навеки.
Сидят они себе к плечу плечо
И скучно говорят о человеке,
Который вздумал сделаться врачом.
Мол, мир мечтал исправить чудесами
Чудак!..
Угробил лучшие лета.
Бутылочно-зелеными глазами
В квадраты окон смотрит темнота.
 
 
Но вот сама гроза
Велит тревогу
Свинцовым каплям ливня отбивать.
– Так вы меня в последнюю дорогу?
Не выйдет!
Врете!
Рано отпевать!
Как в канонаду, ноют, ноют рамы,
Сухой озноб проходит по полам.
Все впереди! —
И в небе молний шрамы.
Все впереди! —
И тополь пополам.
Сцепились вспышки в огненные груды.
Забыв о старых руслах навсегда,
Снося мосты,
Срывая все запруды,
Стремится к морю шалая вода.
Есть, есть руно!
И он его добудет.
И не в Колхиде, судя по всему.
Тот трудный день,
Который завтра будет,
Впервые в жизни
Нравится ему.
 

Глава пятая

1

 
Багрец листвы истлел и стал навозом,
Прошла зима, метелями пыля,
Весна промчалась, щедрая на грозы,
И летний плод свой выдала земля.
И снова осень поздняя крадется,
И снова крупка снежная сечет.
За целый год
Сегодня нам придется
Держать перед читателем отчет.
О память!
Напряги до боли зренье
И даже в малой толике не скрой,
На что истрачен каждый грош горенья,
Что не в убыток приобрел герой.
О, стих нестрогий!
Облачайся в тогу,
Как перед стягом,
Встань и не дыши —
Твоей строке поручены итоги
Пристрастнейшей ревизии души.
 

2

 
В пылу философического зуда
Открою мысль простую, как сапог.
Что есть ведро?
Ведро сиречь посуда.
Но вместе с тем —
Граница двух эпох.
И мы займемся только новой зоной,
Где воля грозам и простор ветрам.
Ему уже казалась слишком сонной
Бесплодная эпоха
«До ведра».
Как будто в поле вырвавшись из леса,
Он вдруг без всяких троп
Пошел, пошел.
Он, словно зверь, бросался на железо
И все на свете делал хорошо.
Кто знал исток,
Тот и реке поверит.
А лейтенант никак не мог открыть,
Откуда эта ненасытность зверя,
И вообще,
С чего такая прыть.
Таких не грех попридержать за ворот…
Но сам заказчик правит правый суд.
И те детали, что возили в город,
Уже ему при случае несут.
Все чаще спор за переборкой прочной.
Заказчики не брезгуют ловчить:
– Поковок нет, ремонт сугубо срочный,
Так, вот, нельзя ль «Актера» получить?
 
 
И раньше мог он
Смастерить свечу там,
Открыть замок английский без ключа,
Но тут уж и ему казалось чудом:
Так часто удавалось сгоряча
Расчеты заменить
Догадкой вéщей,
Найти,
Чего никто не потерял.
Он делал удивительные вещи,
Используя подручный матерьял.
Все под рукой горело и крутилось,
В зубах тисков,
На шпинделе станка,
И слава,
слава,
слава покатилась
По тесной территории полка.
Уже ее расплывчатые звуки
Сливались в ощутимые слова.
Одни со вздохом говорили:
– Руки!..
Другие возражали:
– Голова!
Смешные споры,
Но не день гореть им,
Хотя бы только потому уже,
Что третьи
Находили правду в третьем,
А именно, как минимум,
В душе.
 

3

 
Хорошая,
Свирепая погодка!
Все ветры словно спятили с ума.
И синий нос солдата-первогодка
Гласит о том,
Что на носу зима.
Не нынче-завтра ляжет снег, наверно,
Из труб «буржуйки» начали варить.
– Ну, как дела?
– Дела? Спасибо, скверно —
Вот, снова потянуло мастерить.
– Ну и валяй.
– Идею ведь нарушу…
– А ты попробуй в корень посмотри:
А вдруг их две —
Одна сидит снаружи
И зажимает ту, что» там,
Внутри?
Вопрос в упор
Всегда немного жуток.
Пудов на тыщу тяжесть на душе.
Герой молчит.
Герою не до шуток.
А мне сегодня —
Весело уже!
Читатель ждет трагического места,
А я стихом веселым прозвеню.
Герой окреп, пошел,
И наконец-то
Он мне не сможет подложить свинью.
Соблазнам и крушеньям зная цену,
Не захандрит он вдруг
И не запьет,
И никакая, извините, сцена
Его теперь с дороги не собьет.
Прощай, самокопания короста!
Задушена сомнения змея.
Но он ворчит!
Неважно.
Это просто,
Как говорят матросы, «чешуя».
 

4

 
Бледна полуда лунного овала.
Стоял февраль – сердитая пора.
Уже зима под занавес давала
Последние крутые номера.
Сухой мороз крушил кругляк сосновый,
Вторые сутки ветер завывал.
 
 
А в это время
Вычислитель новый
На полигоне старых побивал.
В цехах еще не воины – стажеры.
Но все проходит скорого скорей,
Когда берет полугражданских в шоры
Стальной закон
Линейных батарей.
Вся форма словно на него и шилась.
Под ноль острижен,
В меру бородат.
Я вижу, приобщение свершилось —
Типичный старослужащий солдат!
Не выдай, глаз,
Не измени, удача.
Бесснежье вертит палою листвой.
Окоп НП.
Четвертая задача —
Экзамен на большое мастерство,
Какого в жизни не держал еще ты…
 
 
В седые тучи канула луна.
В последний раз проверены расчеты.
Ни шороха, ни вздоха.
Тишина.
Но вот над миром
Лопнула ракета,
И в ярости срывая голоса,
Ревут мортиры,
И летят макеты
В промерзшие до черта небеса!
 
 
Давно пошел на тряпки старый китель.
Простой пиджак – ни лычек, ни погон.
Но как сержант,
Как бывший вычислитель,
Сегодня я смотрю на полигон.
Пусть номер на казеннике винтовки
Я позабыл, – и ныне для меня
Священна тонкость полной подготовки
И шквальный ветер точного огня,
Когда щепой становятся мишени…
 
 
Но вот стволы кончают говорить,
И снова тихо. Тает напряженье,
И только страшно хочется курить.
С махоркой в стужу – каторга возиться.
– Кури мои.
– Спасибо. Не хочу.
Впервые мне не так легко решиться
Героя с маху хлопнуть по плечу.
 

5

 
Зима прекрасна ожиданьем лета.
Но лето что? —
Уже начало сна.
И мне, как человеку и поэту,
Гораздо ближе ранняя весна.
Кругом хмельные запахи разлиты,
А солнце, расходившись, так печет,
Что на земле,
Согласно Гераклиту,
Все изменяется и все течет.
Где б ни был ты —
В Москве, в селе, при роте —
Не заскучать, не усидеть в дому.
Как ошалелый, бродишь по природе
И невтерпеж меняться самому.
Цветов не густо —
Белизна и сажа.
Унылый тон. Хоть сядь и распиши.
Но каждый штрих весеннего пейзажа
Как взрыв,
Как обновление души.
И тушью прорисованные ветви,
И эта дымка просини лесной…
Я знаю,
Все великое на свете
На свет явилось раннею весной.
Весна, весна!
Разлучница и сводня.
Она и я…
Скамейка,
Снег,
Газон…
 
 
Но это было раньше.
А сегодня —
Начало марта.
Энский гарнизон,
Где лишь один дневальный недоволен.
Начало марта – скверная пора.
На сапогах приносит каждый воин
Тягучей глины пуда полтора.
Попробуй, вымой!
Не полы, а грядки.
Но этим, видно, не смутишь его.
– Ну, как насчет идеи?
– Все в порядке.
– А как дела?
– Спасибо, ничего.
 

6

 
Темным-темно…
И веет тихой ленью
Уже прохладный дождик навесной.
Кто выдумал, что смутные томленья
Приходят обязательно весной?
Цвета деревьев по-сентябрьски лисьи.
А воздух густ,
А зори так чисты,
Что кажется, кружась, летят не листья,
А писем пожелтевшие листы.
Я знаю осень —
В солнечных накрапах
Предвестие погодки ветровой.
Я знаю осень —
Сена тонкий запах,
И клекот журавлей над головой,
И крик отставшей птицы где-то в устье,
И тронутое инеем жнивье…
Я знаю силу этой доброй грусти,
Всю власть неощутимую ее.
На лужах лед позванивает тонко,
Костры рябины брошены во тьму…
Заполнен адрес, собрана котомка.
И все прекрасно.
 
 
Только почему
Забредил он забытыми местами?
Там конь на шпиле,
Там она,
Завод…
Чужому счастью он мешать не станет.
Чужому сыну нынче третий год.
А хорошо бы просто в день погожий
Прийти и посмотреть на сорванца.
Стоит он в люльке,
На нее похожий
И ни единой каплей на отца…
 

7

 
Все сделал,
Что предписано уставом.
Он никого с собой не приглашал,
Но цех слесарный
Чуть не всем составом
Героя до состава провожал.
 
 
Все молча шли.
И только на вокзале,
Когда гудок уж всполошил перрон,
Они ему со смехом показали
Нескладное пожарное ведро.
Его, должно быть, крепко обижали —
Багром ему досталось и огнем,
Но выстояли,
Форму удержали
Крутые ребра жесткости на нем!
 
 
И снова ветер хлесткий, как когда-то,
И снова крупка снежная сечет.
Сегодня отслужившие солдаты
Становятся на воинский учет.
А на вокзале рядом – плач и танцы,
А на вокзале – шум со всех сторон:
Сегодня молодые новобранцы
Заполнили бушующий перрон.
И взбаламутив пеструю окрошку
Из модных шляп, косынок и монист,
Насилует трехрядную гармошку
Отчаянно-веселый гармонист.
 
 
Но вот уже смолкают разговоры.
Звонки. Гудок.
Прощальный гул колес.
И вот уже за дальним светофором
По-бычьи прокричал электровоз.
Прощай, на скатах щавель бородатый,
На лысых сопках камни-валуны
И вы – казармы,
Где живут солдаты,
Великие работники страны…
 
 
Впервые назови себя солдатом.
Признание бахвальства не таит.
Все то, что ты уже прошел когда-то,
Им начинать сначала предстоит —
Растить железный бицепс на горохе
И совершать учебные бои…
Летит состав.
Хорошей вам дороги,
Вчерашние товарищи мои!..
 

8

 
Храм божий с колоколенкою древней,
Замшелых стен
Кладбищенский гранит…
Должно быть, крепко память о деревне
Церквушка немудрящая хранит.
Она два века
Зорко сторожила
Покой и быт алтайского села,
И не случайно гордость старожила
В холодный блеск впитали купола.
Все на глазах рождалось и старело,
И уходило молча, без затей.
Она два века сверху вниз смотрела
На землю,
На дома
И на людей.
И часто вспоминая день вчерашний,
Она сегодня видит —
Неспроста
Какой-то нехристь вывел шпиль над башней
И дотянул
До уровня креста!..
Потом железо рельсов зазвучало,
Безбожно заглушив колокола…
Тот самый час, должно быть, был началом
Конца богобоязного села.
Потом пилили старые деревья.
Размах широк,
А сроки коротки.
И с двух сторон
Алтайскую деревню
Зажали заводские городки.
Потом исчезли свадебные тройки,
И поселилась в клиросе тоска.
И паствы нет,
И смотрят новостройки
На гордую старуху свысока.
 
 
Знакомых скверов легкая ограда,
Знакомый парк в одежде золотой…
Как старшего товарища,
Как брата,
Я знаю этот город молодой.
И кажется —
Сейчас глаза закрою,
И все равно найду наверняка
И клуб,
И школу моего героя,
И цех,
И даже ключ от верстака,
И над водою каменные сходни,
И волнорезы старого моста…
Я посещу вас.
Только не сегодня,
Простите мне, любимые места.
 

9

 
Не можем ездить мы, не беспокоясь,
Что где-то неотложные дела,
Не можем не бранить курьерский поезд
За то, что скорость поезда мала.
 
 
А он несется вдоль речного плеса,
На рябь воды тяжелый дым стеля,
И вот – Алтай
Бросает под колеса
Свои необозримые поля.
Ни деревца.
И только пашни, пашни…
Хромой ветряк последнего села…
 
 
И – взорван горизонт.
И конь на башне
Гарцует, закусивши удила!
И словно празднуя конец разлуки,
Он времени грозится:
– Догоню!
Кто ж не ушел от этой ржавой скуки?
Кто эту резвость возвратил коню?
 
 
Еще погоны, но расстегнут ворот,
И сразу видно – парень отслужил.
– Зачем же ты вернулся в этот город?
К заводу? К ней?
– Не знаю.
Не решил…
 

* * *

 
Мы, как умели,
Разобрались в главном.
Но главное на месте не стоит.
Неясности уже другого плана
Строка чуть повзрослевшая таит…
 
 
Ни в судьи, ни в оракулы не лезу.
Не властен больше над судьбой его.
Я только знаю —
Он придет к железу.
И наплевать мне, в качестве кого.
 
 
Вот он шагает, словно влитый в вечер,
Огнем лучей закатных осиян.
И вижу я —
Нескладность вышла в плечи,
Широкие, как Тихий океан.
Легли на сердце кладом годы эти.
Сминая древка отслуживших вех,
Идет своей дорогой по планете
Невиданно красивый человек.
И мне, не тратя времени напрасно,
Вслед за героем надобно идти.
И все неясное да станет ясным —
В победах,
В столкновениях —
В пути!
 

1953