Текст книги "Стресс"

Леонид Зорин
Стресс. Комедия в двух частях

encoding and publishing house

© Зорин Г.А., 2023

© Издательство «Aegitas», 2023

Действующие лица

(В порядке появления)

Каратыгин – заведующий.

Казимиров – служащий.

Вера Юрьевна – жена Казимирова.

Нина Михайловна – жена Каратыгина.

Федя – сосед Казимировых.

Спутник Феди.

Дина – дочь Казимировых.

Богатыревич – ее однокурсник.

Елена Глебовна – секретарь.

Соусов – служащий.

Анна Гавриловна – хозяйка комнаты.

Варя Лыткина – ее племянница.

Попов, Людмила, Барышев, Лукин – спортсмены

Комментатор.

Ассистентка.

Режиссер.

Киноактриса – партнерша Казимирова.

Рыжий хиппи.

Маня.

Спортсмены, массовка, журналисты, хиппи.

Часть первая
Неподвижность

Еще до открытия занавеса возникает мелодия. Сначала слышен солирующий голос:

 
Смотрят все во все глаза,
Взрослые и дети,
А он несется, как гроза,
На мотоциклете.
 

И хор подхватывает:

 
И что ему препятствия?
Препятствия – ерунда.
Он не остановится
Пред ними никогда.
 

1

На стадионе. Трибуны. Две четы – Казимировы и Каратыгины. Периодически доносится глуховатый дробный звук – бьют по мячу. Милицейская трель судейского свистка. Мажорный свист зрителей. Неясные крики «ы-ы-ло!».

Каратыгин (полный мужчина, в светлой шляпе, в светлом костюме, с веером в руках). Ну вот… Ну скажите… Ну что это, право?

Казимиров (ему примерно сорок пять, нервен, подвижен, с обильной проседью). Павел Аркадьевич, это игра, в игре все возможно.

Каратыгин (обмахиваясь веером). Невыносимо душно. Я понимаю, что это игра, но в игре необходима разумность. Это не радует глаз.

Казимиров. Но вы посмотрите, как он ловко бьет по мячу.

Каратыгин. Где ж ловко? Где ловко?.. Никакого изящества. Никакой, простите, этакой… грации. Валерьян Сергеевич, вы меня удивляете.

Вера Юрьевна Казимирова (худенькая, черненькая женщина, одних лет с мужем. Держится напряженно). В самом деле, ты вечно споришь.

Каратыгин. Ну вот, ну видите, он опять не попал. Воля ваша, я этого не понимаю. Вы привели нас, вы утверждали, что мы увидим нечто прекрасное…

Казимиров. Павел Аркадьевич, взгляните вокруг – на эти цвета, на эти краски…

Каратыгин (обмахиваясь веером). Ах, мой друг, вы эмпиричны.

Казимиров. Ведь это парад молодости и красоты…

Вера. Ну вот, ты опять споришь, опять…

Нина Михайловна (пухлая женщина, с выпуклыми, всегда удивленными глазами). Да, мой друг, Павел Аркадьевич прав. В этом футболе совсем нет мысли.

Казимиров. Нина Михайловна, если бы вы прочитали специальную литературу…

Каратыгин. Согласен, я не специалист, но, смею думать, довольно быстро схватываю суть дела. Вы говорите – парад молодости и красоты…

Казимиров (с достоинством). Не отрекаюсь.

Каратыгин. Тогда объясните, что ж тут красивого?

Казимиров. А красоту объяснить нельзя.

Каратыгин. Простите, родной, это отговорки. Это всего лишь фигура умолчания. И вот этот игрок… Он вовсе не молод. Более того, он лыс.

Голос. Ему на пенсию пора!

Нина. Вот вам глас народа!

Вера (мужу, хлопая в ладоши). Валерьян Сергеевич, ты побит. Ты побит по всем статьям.

Казимиров (с досадой). Чему ж ты радуешься, я не понимаю…

Вера. Я не радуюсь, я объективна.

Каратыгин. Лысый человек выбегает в трусах… Воля ваша, это нелепо…

Голос. Крой его, папаша, он – за лиловых!

Каратыгин (с неудовольствием). Однако почему он заговаривает с незнакомым? Ну и местечко…

Казимиров. Павел Аркадьевич, здесь нет незнакомых. Сто тысяч человек, сто тысяч миров становятся единым организмом.

Каратыгин. Ну вот, ну право… вы опять за свое… Какая-то странная нивелировка.

Нина. А эти дикие крики: «На, мыло!» Зачем тут мыло? Что тут с ним делать?

Каратыгин. Все нелепо, все непонятно.

Вера. Должно быть, это местное арго.

Нина. Вы полагаете? Может, и так.

Казимиров не реагирует, мрачно-сосредоточенно следит за игрой.

Каратыгин (обмахиваясь веером). Как жарко. Немилосердно печет.

Вера. В самом деле, настоящее лето.

Нина. Да… лето. Как это неприятно.

Вера. Вы не любите лета?

Нина. За что мне его любить? Павлу Аркадьевичу нужно на море. Мне нельзя. Мы должны жить в разлуке.

Вера. В самом деле, это обидно.

Нина. Прошлым летом он отправил меня в Дом художников.

Вера. Но там, должно быть, своеобразно. Говорят, это очень занятные люди.

Нина. Ужасные люди. Прожила месяц, ко мне никто и не подошел.

Вера. Как же это?.. Действительно, странно…

Нина. Скука, тоска. Я звонила мужу ежевечерне: «Папуленька, возьми меня отсюда к себе».

Казимиров. Да бей же! Бей!

Нина испуганно отшатывается. Свисток. Свист. Звучит музыка.

Каратыгин (взволнованно). Что случилось? Куда они еще уходят?

Нина. Видимо, антракт.

Казимиров (страдая). Перерыв.

Каратыгин. Вот это мило. Что же нам делать? Так и сидеть?

Казимиров. Когда кончится матч, будет лотерея. Каждый обладатель билета может что-нибудь выиграть.

Каратыгин. Ну вот – когда кончится! А что я буду делать сейчас?

Казимиров (сдержанно). Вот мороженое продают.

Каратыгин. Мороженое я, пожалуй, съем, но все равно организовано здесь все кошмарно.

Нина. Прошу тебя, маленькими глотками.

Каратыгин складывает веер, ест.

Вера (Нине, умиленно). Я все смотрю на него и не устаю удивляться. Крупный человек, вершит судьбами и вместе с тем – большое дитя.

Нина (ласково глядя на мужа). Вы правы, у него редкое сочетание непосредственности и государственного ума.

Вера. Я читала, во всех больших людях непременно есть нечто детское. Это трогательно до слез.

Нина. Вы слышали, ему не понравилось, что во время антракта зритель забыт. И он уже лишился покоя. Смотрите, нахохлился, недоволен, в самом деле, похож на ребенка…

Вера (матерински). Губы надул…

Нина. Да, и губы надул, а между тем его мысль напряженно работает – как бы устроить тут все разумнее, занять это время с пользой для всех.

Вера. Валерьян Сергеевич когда приходит со службы, всегда мне рассказывает о нем.

Казимиров (резко). Вера!

Вера (с принужденной улыбкой). Я тебя выдала? Ну не буду.

Казимиров. Это все глупо, Вера.

Вера. Теперь он меня загрызет.

Нива. Валерьян Сергеевич, не смейте грызть Веру Юрьевну.

Вера. Нет, нет, я действительно виновата. Он приучил и меня и дочь: чувства надо скрывать.

Нина. Скажите, вы с дочерью дружны?

Вера. Да, она будущий психиатр. Серьезный, мыслящий человек.

Нина. Серьезность – это, конечно, прекрасно. Но нет ли здесь крена, опасного крена? Говорят, современная молодежь такова во всем мире. Холод. Пресыщенность.

Вера (озабоченно). Понимаю вас. Это симптоматично.

Казимиров. Ну нет, я должен вам возразить…

Вера. Боже мой, но почему же ты должен?

Казимиров. Известно, что как раз во всем мире современная молодежь ищет выход. Возьмем, например, движение хиппи. Их стесняют рамки буржуазного общества. И они даже предпочитают не работать, чем укреплять его основы.

Каратыгин (выбросил стаканчик из-под мороженого, утер губы). Позвольте, позвольте, Валерьян Сергеич. Тут, мой ангел, вы явно торопитесь. Вас послушать, ваши хиппи – святые, а по-моему, они просто бездельники. Нет, я стою на других позициях и никак не могу им дать одобрения. (Обмахивается веером.)

Казимиров. Почему же они мои? Я говорю в широком смысле.

Каратыгин. Воля ваша, но я не могу понять, почему вас радуют тунеядцы.

Казимиров. Я вовсе не радуюсь, но я им сострадаю.

Каратыгин. Конечно, они в других социальных условиях, но я усматриваю здесь безответственность. Боже, жарко, душно… Где ваши игроки? Они скрылись. Они, наверно, ушли.

Казимиров. Они не ушли, они отдыхают.

Каратыгин. Не все же им отдыхать. Сколько можно?

Казимиров. Но ведь прошло всего две минуты. Им полагается четверть часа.

Каратыгин. Четверть часа! Нина, ты слышишь? (Обмахивается веером.) Воля ваша, это нелепо.

Нина. Папуленька, возьми меня отсюда домой.

Каратыгин. Это глупо – ждать их пятнадцать минут!

Вера. В самом деле, пойдемте, пора…

Казимиров. Но уверяю вас, все события произойдут как раз после перерыва. Уверяю вас, так бывает всегда. Сейчас тренеры дают важные указания, в командах делаются решающие замены. Вот увидите, именно сейчас развернется захватывающая борьба.

Вера. Валерьян Сергеич, ну, коль все говорят. Какой ты… нельзя себя противопоставлять.

Каратыгин. Я понимаю, вы хотели доставить нам удовольствие. Я на вас не в претензии, никоим образом… Впрочем, вы можете остаться… я не желаю вас принуждать…

Вера. Вот еще… Вы совершенно правы. Во всем нужна разумная мера.

Казимиров. Что ж, если таково общее желание… Я, разумеется, подчинюсь. Очень жаль, если бы вы остались, вы б убедились…

Вера. Не заставляй себя ждать.

Идут к выходу.

Паренек. Валерьян Сергеич, салютик!

Каратыгин. Что это? Кто это? (Кивает на Казимирова.) Нина, его здесь все знают.

Нина. Это естественно, он – завсегдатай.

Вера (смущена). Ах, это Федя, сын соседа… Как вырос, я его едва узнала.

Федя. Игрушка-то дохлая, Валерьян Сергеич?

Казимиров (шокирован). Ну что ты кричишь на весь стадион?

Федя. А вы уходите? Ай-яй-яй. Можно подумать, вы какой-нибудь пижик… (Выразительно смотрит на Каратыгина.)

Каратыгин (оскорблен). Что он говорит? Это черт знает что…

Нина. Ты же слышал, у них тут свое арго.

Федя. Болельщики так не поступают.

Казимиров (резко). Раз ухожу – значит, надо. Довольно.

Каратыгин. Развязность, бестактность. А в основе – все та же безответственность, о которой я говорил.

Вера. Был тихий мальчик, я его не узнаю.

Федя (вслед). Я утром брал у вас «Футбол-хоккей». Я занесу!

Казимиров с досадой машет рукой.

Каратыгин. Так он у вас, значит, бывает запросто? Нина, они знакомы домами.

Вера (страдая). Муж выписывает газету, к нам за ней ходит буквально весь дом.

Каратыгин. Так, значит, это близкий приятель? Они дружат семьями, слышишь, Нина? (Пожимает плечами, обмахивается веером.)

Нина. Бога ради, идемте скорей.

Каратыгины и Казимировы уходят.

Спутник Феди. А сосед-то тебя обрезал…

Федя (задет). Кончай…

Спутник Феди. Сильно, видать, за тобой скучал… Можно сказать, на шею кинулся.

Федя. Кончай звонить. Суд идет.

Судья свистком вызывает команды на поле. Марш.

2

У Казимировых. Столовая, очень скромно обставленная. Этажерочка с книгами. В углу – шкаф. На стене – таблица чемпионата по футболу, которую аккуратно ведет Казимиров. Сейчас он нервно ходит из угла в угол. Со двора доносится мелодия.

Казимиров. С утра до ночи гремят транзисторы. Спустишься во двор – десять молодцов с транзисторами в руках. Лица без мысли, без выражения. Куда деваться?

Вера. Ты раздражен.

Казимиров. Если действительно счет пять – ноль, я никогда себе не прощу. Я мог увидеть пять голов. Пять голов, забитых моей командой.

Вера. Зачем ты слушаешь шестилетних мальчишек?

Казимиров. А кого мне слушать? Твоего Каратыгина?

Вера. Почему он мой? Он твой, а не мой.

Казимиров.. Ну вот, ты вошла в высшие сферы. Мечта исполнилась. Ты довольна?

Вера. Целуйся с Федей. Проводи с ним время.

Казимиров. При чем тут Федя?

Вера. Твоя компания.

Казимиров. Если хочешь, я перед Федей свинья. Федя малокультурен, нерафинирован. Федя груб, но я хуже. В тысячу раз. Ведь я его предал. Я его устыдился. Позор! А ведь я с ним хожу на футбол. Мы болеем за один клуб. О-о… Мерзость! Это твое влияние.

Вера. Я же виновата.

Казимиров. Ты, ты!

Вера. Валерьян, не морочь мне голову.

Казимиров. Черт… как бы проверить счет? (Нервно шагает по комнате.)

Вера. Дина оставила нам записку. Как это я не заметила сразу…

Казимиров. Что ж она пишет?

Вера (читает). «Ушла с Даней. Скоро вернемся».

Казимиров. Так она была здесь с Богатыревичем?

Вера. Конечно.

Казимиров. Вдвоем?

Вера. Конечно, вдвоем.

Казимиров. Так. И ты это поощряешь?

Вера. Валерьян, у нас взрослая дочь. И потом – ты знаешь Богатыревича. Это тихий, воспитанный человек.

Казимиров. Ты в этом уверена? А вдруг это маска? И он только сдерживает инстинкты?

Вера. Бог знает что ты несешь. Очнись.

Казимиров. Вообще, зачем искушать судьбу? Создавать интимную обстановку? Ты – мать. Ты должна учитывать все.

Вера. Чего же ты хочешь? Чтоб ее избегали?

Казимиров. Я не хочу, чтоб, пользуясь моей любовью к футболу, моей дочери нанес какой-либо ущерб распутный студент Богатыревич.

Вера. Отчего ж он распутный? Он – надежда кафедры.

Казимиров. Разве он не сказал, что ценит Фрейда?

Вера. Ну и что?

Казимиров. Как – что? Фрейд – это секс.

Вера. Ты просто раздражен. Видишь все в черном свете.

Казимиров. Да, я раздражен. И этого не скрываю… (Закрывает окно.) От этих транзисторов можно сойти с ума!

Входит дочь Казимировых – Дина, очень высокая брюнетка. Строгое лицо, энергичные движения. За нею идет Богатыревич. Он немного ниже ее, солиден, нетороплив.

Дина. Казимиров, здравствуй. Мать, вы – давно?

Вера. Почти час. Вы будете пить чай?

Дина. Будем. Богатыревичу – покрепче. Так ты приобщилась к миру спорта?

Вера. Мы ушли, не дождавшись конца.

Казимиров. Богатыревич!

Богатыревич. Я.

Казимиров. Вы, конечно, не знаете, как кончилась игра?

Богатыревич. Понятия не имею.

Казимиров. Еще бы!

Вера. Садитесь, друзья мои. (Наливает чай.)

Казимиров (с иронией). Не жалей заварки. Пора бы знать – Богатыревич любит покрепче.

Богатыревич (улыбнувшись). Очень растроган. Благодарю.

Дина. Богатыревич!

Богатыревич. Я!

Дина. Ты допускаешь стойкую ремиссию в результате психоанализа?

Богатыревич. Допускаю.

Дина. С последующей астенизацией?

Богатыревич. Пожалуй.

Дина (озабоченно). Цыплаков будет крутить носом.

Богатыревич. Пусть крутит.

Казимиров. Нельзя ли вести беседу на доступном всем языке?

Богатыревич пожимает плечами. Дверь распахивается, влетает Федя.

Федя. Валерьян Сергеич, ваш билет сохранился?

Казимиров. Федя, пять – ноль?

Федя. Пять – ноль. Билет, говорю, не выбросили?

Казимиров (достает из кармана). Нет, вот он. А кто забил?

Федя (смотрит на билет). Ряд – двадцать два, место – сто три. Все в точности. Вас выкликали.

Казимиров. Зачем?

Федя. Мотоцикл выиграли. В лотерею.

Казимиров. Ты спутал, должно быть.

Федя. Как же… спутал. Пять рядов ахнули рядом. А ваши четыре места – пустые.

Вера. Может быть, можно еще заявить?

Федя. Куда заявить? Разыграли вторично. Достался какому-то пацану.

Казимиров. Прекрасно.

Федя. На самом деле, судьба играет. Газету я утром брал. (Кладет газету.) Спасибо.

Казимиров. Так и должно было быть.

Федя. Пока. (Уходит.)

Казимиров (разглядывает билет). Ряд – двадцать два, место – сто три.

Вера. Какая обида. Такие деньги…

Казимиров. Ты полагаешь, я б его продал?

Вера. А что же? Стал бы на нем кататься?

Казимиров. Разумеется, стал бы.

Вера. Даня, вы слышите?

Казимиров. Стал бы!

Вера. Знаешь, ты – не в себе.

Казимиров. Но ты всегда остаешься собой.

Дина. Мама, оставь его, он расстроен.

Богатыревич. Тем более этот вопрос имеет теперь чисто теоретическое значение.

Казимиров (с иронией). Вы правы, вы неизменно правы.

Все молча пьют чай.

Ну что ж, одним мотоциклом меньше.

Дина. Молодец, Казимиров. Живи легко.

Вера. Дай я выброшу этот билет.

Казимиров. Не смей!

Вера. Как хочешь.

Казимиров. Я его сохраню, чтоб он жег твою совесть. Я вас просил. Я хотел остаться.

Вера. Ну и остался бы. Взрослый мужчина.

Казимиров. Как же! Вы меня изнасиловали.

Богатыревич. Иногда мы втайне желаем насилия.

Казимиров. И вы внушаете это моей дочери?

Дина. Казимиров, ты бог знает что говоришь.

Богатыревич. Что делать, это научно доказано.

Казимиров. Кем? Вашим Фрейдом?

Богатыревич. Не только им.

Вера (не без игривости, пытаясь разрядить атмосферу). Даня, вы увлекаетесь Фрейдом?

Богатыревич. Я не увлекаюсь, ученый должен быть холоден.

Казимиров (насмешливо). Холодный фрейдист.

Богатыревич. Я вижу его сильные и слабые стороны. Слабые оставляю в стороне, сильные – в меру сил развиваю.

Казимиров. Только этого не хватало.

Богатыревич. Боюсь, что у вас, Валерьян Сергеич, о многом превратное представление.

Казимиров. Да, да, я отстал, старомоден, наивен. Я даже осмеливаюсь протестовать, когда мою дочь убеждают в том, что насилие – в порядке вещей.

Богатыревич. Вы меня просто не поняли…

Казимиров. Где мне?! Кто я такой? На что я гожусь?

Дина. Казимиров, не делай из нас чудовищ! Просто мы смотрим на вещи трезво.

Казимиров. Кто – мы? Современная молодежь?

Дина (с некоторым вызовом). Да, современная молодежь.

Казимиров (пылко). Да кто из нас моложе – я или Богатыревич?

Вера. Боже мой, что с ним творится? Он бредит…

Дина (негромко). Эмоциональная лабильность?

Богатыревич (веско). Скорей, астенический синдром.

Казимиров. Хватит трещать на своем птичьем языке! Да, я моложе, чем Бо-га-ты-ре-вич!

Богатыревич. Рад за вас.

Казимиров (Дине). Ты смотри, как он трезв и непробиваем. Он знает все. Он непогрешим.

Дина. Богатыревич – надежда кафедры.

Казимиров. Слышал сто раз. Но коль ты молодежь, то нечего быть надеждой кафедры. Ты должен быть угрозой для кафедры. Ты обязан нести нечто такое, от чего бы дрожали все академики!

Богатыревич (пожав плечами). Что? Пулемет?

Казимиров. А между тем они вас ласкают, они вас лелеют, благонамеренный, ручной Богатыревич!

Богатыревич. Вы рассуждаете, как человек, весьма далекий от науки.

Дина. Безмерно далекий.

Богатыревич. Наука не рождается на голом месте.

Казимиров. Оставьте! Вы традиционны до мозга костей!

Богатыревич (Дине). Эксплозивное состояние.

Казимиров. Перестаньте меня комментировать, говорят вам! (С грохотом отставляет стул.) Что за репортаж с места чаепития?

Дина. Казимиров, ты становишься невозможен!

Вера. Приди в себя!

Казимиров. Чтоб плясать под твою дуду? (Дочери.) А ты не смей меня звать Казимиров! С двенадцати лет ты зовешь меня Казимиров. Ты лишила меня сладкого слова «папа».

Дина. Ты взбесился, Казимиров!

Казимиров. Давно пора!

Вера. И все из-за этого мерзкого мотоцикла!

Казимиров. Мерзкого! Нет уж! Как бы не так! Если б я выиграл мотоцикл, вся моя жизнь могла б повернуться. Я начал бы ее с новой страницы.

Вера. Да что такого? Не понимаю.

Казимиров. А когда ты меня понимала? Ты ведь сразу решила, что я от него откажусь. Что я возьму деньги и накуплю барахла. Тебе – кофту, Дине – юбку, себе – шерстяные подштанники. Так?

Вера. Черт принес сюда этого Федю!

Казимиров. Вот-вот. Он бы сюда не пришел, и все здесь было бы тихо и мирно. Нет, я счастлив, что он пришел! Я ему от души благодарен!

Вера. Тише! Мне стыдно…

Казимиров. Пусть слышат все! (Распахивает окно.) Опять транзисторы! Невыносимо. (Закрывает окно.)

Богатыревич (Дине). Внимание к мелочам, ты заметила?

Дина. Да, да…

Богатыревич. Гиперметаморфоз.

Казимиров (в бешенстве). Богатыревич! Я запрещаю.

Богатыревич (обидевшись). Я лучше уйду.

Дина берет сумку.

Вера. Ни в коем случае! Я боюсь остаться с ним с глазу на глаз.

Казимиров. А как ты стелилась перед этой гусыней, как нахваливала этого индюка. От любой его пошлости приходила в восторг. И еще уверяла, что я восхищен им!

Вера. Валерьян Сергеевич, я ухожу. Это уже переходят границы.

Казимиров. Молчи. В каждом споре ты меня предавала. Ликуя. С подобострастной улыбкой. А что он сказал такого глубокого? Напыщенный гиппопотам. Бегемот! «Воля ваша… Ах, воля ваша…» Какой демократ… Да была б моя воля, я б вырвал из его пальчиков веер, а его самого бы расплющил, как пуговицу! Ведь это невежда, невежда, невежда!

Вера. У тебя все индюки и невежды. Ты б лучше добился того же, что он…

Казимиров. Вот оно, вот! В основе всего – твое грошовое честолюбие. Только бы завтра небрежно сказать какой-нибудь дуре: «Мы с Каратыгиными провели воскресенье».

Вера (прижимает платок к глазам). Злой, злой человек!

Казимиров. Я понял бы дерзкое, яркое желание, какую-нибудь ослепительную мечту. Понял бы и простил. Даже нет – оценил бы! Но искать общества этой зануды… этой высокомерной сардельки…

Вера. Я умоляю тебя, успокойся!

Казимиров (входя в раж). «Папуленька, возьми меня отсюда…» Она еще роптала на художников, наглая бочка! Да как же может художник, человек эстетики, подойти к ней ближе чем на пушечный выстрел. А я, я должен был сидеть с ней рядом, видеть ее лицо, слушать голос…

Богатыревич. Стоит ли так переживать…

Казимиров. Молчите, вы все равно не поймете! Всю жизнь я смотрю не на тех, кого хочется, всю жизнь слышу постылые речи. Ты хотела лишить меня своего лица, и ты этого почти добилась. Довольно! (Уходит в другую комнату.)

Вера. Вы что-нибудь поняли? Что с ним делать?

Богатыревич. Кататоническое возбуждение.

Дина. Неужели зашло так далеко?

Богатыревич. Ученый не вправе отвергнуть истину, даже если она неприятна.

Дина (восхищенно). Ты удивительный человек.

Вера. За что, за что такие обвинения? Я желала ему одного добра. Я видела, он неудовлетворен, он томится. Я все понимаю. Я мыслящий человек.

Дина. Не оправдывайся. Возьми себя в руки. Богатыревич тебе же сказал…

Вера. Я хотела вывести его на широкую дорогу, я хотела ему помочь…

Входит Казимиров с чемоданом в руке.

Казимиров. Прощайте, я ухожу.

Вера (всплеснув руками). Куда?

Казимиров. Не знаю и знать не хочу. На волю. Из года в год я терял свою личность, жил жизнью, несвойственной моей природе. Я подавлял свои порывы и укрощал свои мечты. Во имя чего я творил над собой подобное надругательство? Бред! Бред, затянувшийся на четверть века. Но я исцелился. Я прозрел.

Вера. Опомнись! Подумай, что скажут люди?

Казимиров. Вот что тебя волнует! Не взрыв. Не катастрофа. И не разлука. «Что скажут люди?» А кто эти люди? Мыслители? Праведники? Пророки? Нет, это Софья Петровна Бобрик, какая-нибудь соседка Клава. А что она, Клава, может сказать? Клаве ли понять эту драму? Неужели ты думаешь, что меня остановит неодобрение Клавы?

Вера (простирая руки к Богатыревичу). Данечка, что ж это? На ровном месте…

Богатыревич (мягко). Это не так. Все выявил стресс.

Дина (озабоченно). Ты полагаешь?

Богатыревич. Прочти Селье.

Казимиров. Я ухожу со спокойной совестью. В этом доме я никому не нужен. Для жены я всего лишь – подчиненный Каратыгина, для дочери – медицинский объект. (Страстно.) Если бы вы увидели на моей голове белый марсианский шлем мотогонщика, вы рассмеялись бы мне в глаза. Но я не услышу этого смеха. Сейчас я распахну эту дверь. Ветер в лицо, я стою на пороге. За мною это теплое гнездышко, передо мной – темная улица. Ну что ж, я ухожу в неизвестность. Пусть ночь заметет мои следы! (Уходит.)

3

Кабинет Каратыгина. Два телефона. Каратыгин сидит, обмахиваясь веером. Входит секретарь Елена Глебовна – женщина лет тридцати трех, крупнотелая, вальяжная, царственная; на губах, занимающих половину лица, – снисходительная улыбка. Одну руку интригующе прячет за спиной.

Каратыгин. Ну где же вы? Ну какая вы, право… Я звоню, звоню…

Елена. Уж иду, иду… Уж минуты прожить без меня не может.

Каратыгин. Вы обещали мне принести прохладительный напиток. Жарко безбожно. Я так не могу. (Обмахивается веером.)

Елена. Уж несу, несу. Уж такой нетерпеливый. Уж прямо вынь ему да положь. (Достает из-за спины бутылку.)

Каратыгин. Что это?

Елена. Это вам ли-мо-над.

Каратыгин (недоверчиво). Да холоден ли он?

Елена. Уж холоден, холоден.

Каратыгин. Да газирован ли?

Елена. Уж вот так газирован.

Каратыгин (наливая). Я очень люблю, когда он шипит… И пузырьки.

Елена. Ну вот и прекрасно.

Каратыгин. Вы мне потом еще принесете?

Елена. Что с вами делать… Уж так и быть.

Каратыгин. Побалуйте меня, хорошо?

Елена. Уж совсем забаловала.

Каратыгин (заволновавшись). А Соусов где? Вы Соусова обещали позвать.

Елена. Да уж здесь ваш Соусов. Уж дожидается.

Каратыгин. Он странный… Принес мне таблицы по плотности, а меня вовсе численность интересует.

Елена. Ветер в голове, вот и принес.

Каратыгин (обиженно). Ну вот… Ну зачем же мне его плотность, если мне численность нужна?

Елена. Откуда ж мне знать, пусть сам объяснит. Может быть, он влюбился без памяти…

Каратыгин. Прямо одно расстройство мне с вами.

Елена. Уж закипел… уж все нехороши.

Каратыгин. Так душно, а тут еще Соусов этот…

Елена. Спросите, спросите его… Пусть расскажет… с чего он вдруг голову потерял. (Поправляя прическу, открывает дверь.)

Входит Соусов, лысоватый, сутулый сотрудник в нарукавниках. Лет около пятидесяти. Небрит. Лицо хмурое, отечное.

Каратыгин. Евпатий Фаддеевич, что ж это, право? Воля ваша, а это странно. Я запросил таблицы на численность, а от вас поступают таблицы по плотности.

Соусов. Виноват, я думал, и эти понадобятся…

Каратыгин. Уж я и не знаю, о чем вы думали. Вот Елена Глебовна полагает, что вы влюблены.

Соусов (кашлянув). Нет.

Каратыгин. Как вы сказали?

Соусов. Нет, не влюблен.

Елена (поправляя прическу). Да разве он скажет? Такой уж скрытный…

Каратыгин. Я вовсе не намерен вторгаться в вашу интимную жизнь. Отнюдь. Бесспорно, вы вправе и умолчать…

Соусов. Скрывать мне нечего, Павел Аркадьевич.

Каратыгин (не слушая). Никто от вас не требует ни признаний, ни тем более имени любимой женщины…

Соусов кашляет.

Вы что-то хотите сказать?

Елена. Он не скажет.

Каратыгин. Напрасно. Доверьтесь мне как отцу.

Соусов. Таблицы по численности у Казимирова.

Каратыгин (раздраженно). Что ж вы не говорите, вот странно…

Соусов. Я и хотел.

Каратыгин. Битый час занимаемся вашими личными делами. Воля ваша, Евпатий Фаддеич, но для этого есть нерабочее время. Елена Глебовна, пригласите Казимирова.

Соусов. Мне идти?

Каратыгин. Нет, подождите. Не хотим учиться, от этого все беды.

Елена (проходя мимо Coyсова, негромко). Мне-то вы скажете, кто она?

Соусов. Я не понимаю, о чем вы говорите.

Елена. Просто кремень, а не человек. (Выходит.)

Каратыгин. Вы на собрании декларировали, что мы недостаточно оперативны. Скажите мне прямо, что это – вызов?

Соусов (кашлянув). Нет.

Каратыгин (выходит из-за стола). Так позвольте и мне быть откровенным – это пахнет погоней за популярностью.

Соусов. Не гнался я…

Каратыгин. Ну да, говорите. Вам захотелось быть в центре внимания… Чтоб дамы вас на руках носили.

Соусов. При чем тут дамы? Большие жалобы…

Каратыгин. Вы долго сопоставляли цифры. Тактика опытного полемиста.

Соусов кашляет.

Но цифры – оружие обоюдоострое. Мы любим спешить. Ах, как любим спешить.

Дверь распахивается. Входит Казимиров. За ним – Елена Глебовна. Казимиров возбужден. Одет небрежно.

Вот, кстати, и вы. И очень кстати. Наш разговор полезен и вам.

Казимиров (резко). Я тороплюсь.

Каратыгин (Соусову). Ну вот вам пример… Всегда спешим…

Казимиров. Я нужен вам?

Каратыгин. Потерпите, дружок. Не хотим учиться, отсюда все беды. Так вот, мой пылкий Евпатий Фаддеевич, сначала – анализ, а там уж – выводы. Допустим, вам это трудно. Пусть так. Но тогда используйте мои знания, мой опыт, мое умение мыслить.

Казимиров (поворачиваясь). Честь имею.

Каратыгин. Куда же вы? Странно…

Казимиров. Повторяю, мне некогда. Я спешу.

Каратыгин. Что это с вами? Вы нездоровы?

Казимиров. Прошу вас, оставьте мое здоровье…

Каратыгин. Что за тон? Лихорадочность. Возбуждение. (Соусову и Елене.) Уверяю вас, он нездоров.

Елена. Дайте руку. Пульс скачет, глаза блестят.

Казимиров резко освобождает свою кисть.

Каратыгин. Вы, верно, простыли на стадионе.

Казимиров. О стадионе – ни звука.

Соусов кашляет.

Ни звука!

Каратыгин. Да он фрондер! (Обмахиваясь веером.) Он просто фрондер!

Елена. Валерьян Сергеич, вы забылись, очнитесь… Как вы разговариваете с Павлом Аркадьевичем?

Казимиров. Елена Глебовна, ваш опыт бесед с начальством поберегите для личного пользования. Я в фаворитки не стремлюсь.

Соусов кашляет.

Елена. Уж это… уж слишком, Павел Аркадьевич!

Каратыгин. Вы сейчас оскорбили не только товарища и не только моего сотрудника. Вы оскорбили женщину и мать.

Казимиров (закусив удила.) Пусть даже мать-одиночку.

Елена. Наглец! (Выбегает из кабинета).

Соусов кашляет.

Каратыгин. Евпатий Фаддеевич, что за кашель? В нем слышен какой-то странный подтекст. (Казимирову.) Послушайте, вы перешли границы.

Казимиров. Тем лучше.

Каратыгин. Как душно. Я не могу. (Пьет из стакана.) Это какой-то нелепый бунт.

Казимиров. Нелепый? Не нахожу.

Каратыгин. Да, да. (Берет со стола веер.) Я вижу, вы склонны к таким… эксцессам. Я помню вчерашний наш разговор. Когда вы рассказывали, что ваши хиппи не желают работать, вы ликовали. У вас горели глаза и щеки.

Казимиров (сардонически). Как? Вы способны что-то заметить?

Каратыгин. Довольно. Не знаю, что с вами творится, но… я вижу, мы… не сработаемся. (Лихорадочно машет веером.)

Казимиров. Слово найдено! Вместе нам нечего делать. Я пришел сюда с тем, чтобы это сказать. Вы упростили мою задачу. Знайте, что вы сыграли в моей жизни самую… самую черную роль. Вы лишили меня великой возможности. Впрочем, не спорю, я сам виноват. Я оказался безволен и слаб. Я был зависимым человеком. Теперь это кончилось. Я свободен. Пусть эти несчастные слушают ваши речи, пусть они изнемогают и сохнут, пусть потеют и протухают. Пусть дрыхнут стоя, пока вы ораторствуете, пусть давятся и не смеют прервать. Блаженствуйте, мудрый администратор. Цветите, великолепный нарцисс! Но без меня, без меня, без меня! (Уходит.)

Каратыгин (активно работая веером). Невыносимо. Нечем дышать. (Соусову.) Идите. Можете ему последовать.

4

Летние сумерки. Домишко на окраине Москвы, окруженный большим двором. Могучее строительство покамест его пощадило, хотя он и обречен. Двухоконная комната, безвкусно обставленная. Комод, шкаф, посредине – стол. Слева – кровать, увенчанная двумя пухлыми подушками. В правом углу – ширма, за которой находится ложе хозяйки Анны Гавриловны. Стена завешана портретами ее родственников. Сейчас она сидит за столом и играет с Казимировым в «дурачка». Это рыхлая женщина с маленькими глазками, лет пятидесяти двух – пятидесяти трех.

Со двора периодически доносятся бойкие мелодии.

Анна. Теперь бери семерку виней.

Казимиров. В самом деле. Какая досада.

Анна. Опять ты дурак вышел. Э-э, милый… башка у тебя совсем не варит.

Казимиров. Я не могу сосредоточиться, когда транзисторы гремят. Везде транзисторы. Нет спасенья.

Анна. Ты на музыку не кивай. Думать надо. Еще, что ль?

Казимиров. Сдавайте.

Анна. Ты дурак, ты и сдавай.

Казимиров. Почему вы им не запретите грохотать под самым окном?

Анна. Да рыгать мне на них. Я и не слышу. Ты тасуй, тасуй лучше, горюшко. Ну, играют. Худого-то что? Люди за музыку деньги платят, а нам с тобой – за красивые глазки.

Казимиров (словно вспоминает что-то). Ах, пусть играют, мне все равно.

Анна (задумавшись). Аверьян!

Казимиров. Валерьян я.

Анна. Я и говорю – Аверьян.

Казимиров (пожав плечами). Зовите Аверьян.

Анна. Которые у нас козыри?

Казимиров. Бубны, кажется.

Анна. Да паралик тебя расшиби, откуда ж буби? Буби были в тот раз.

Казимиров. Ну, значит, трефы.

Анна. Крести так крести. (Напевает.) «Заплету я русу косу…» Вот знатьё бы – вальты у тебя?

Казимиров. Нет у меня валетов.

Анна. Ой, чудик! Да я ж сама с собою. Тебе мне докладывать не обязательно. Умора с тобой.

Казимиров. Пускай я чудик.

Анна. Никак ты обиделся?

Казимиров. Пусть – умора.

Анна. Экий ты, право, мешком ушибленный. Крыто. Ходи.