Текст книги "Клетка для бабочки"

Полина старательно шинковала капусту, высунув от усердия кончик языка. Вернувшаяся Виктория Аркадьевна, сокрушенно качая головой, некоторое время смотрела на это зрелище, потом решительно отобрала у девушки нож, схватила доску с капустой и высыпала ее в мусорное ведро.

– Ты не умеешь шинковать капусту! Капуста для борща должна быть нашинкована длинно и тонко, а у тебя она короткая и толстая! Вот, смотри. Все самой приходится делать, а ведь я устала с дороги, да еще после дежурства!

Виктория Аркадьевна сама нашинковала капусту и отправила ее в кастрюлю. Полина стояла рядом, ее руки устало свисали.

– Вот теперь можно добавлять лавровый лист. И чеснок. Ты еще не почистила? Давай быстрее. Два средних зубчика. И запомни: капуста должна немножко хрустеть. Никогда не ее переваривай! Ты повариха неопытная, как я вижу. Поэтому следи. Примерно пять – семь минут от закипания, и выключай газ.

Они молча доварили борщ и, оставив его под крышкой, прошли в комнату Виктора Аркадьевича.

– Мой брат – очень талантливый художник и педагог, – начала Виктория Аркадьевна, садясь в низкое кресло.

Полина не посмела сесть на широкий компьютерный стул хозяина дома, помня ситуацию с табуретками, поэтому она просто стояла посреди комнаты. Больше всего ей сейчас хотелось лечь на пол. От усталости и голода, подстегнутого аппетитным запахом борща, немного кружилась голова. Но даже если бы в квартире были ковры, она предпочла бы упасть, чем сделать это под взглядом светло-карих выпуклых глаз гостьи, которая, впрочем, чувствовала себя здесь хозяйкой, в отличие от девушки.

– Тебе очень повезло, что он взял тебя под свое покровительство. Цени это каждый день и старайся соответствовать. Тянись. Ты меня понимаешь?

– Да, – кивнула Полина. Она понимала и сама чувствовала правоту этих слов Виктории Аркадьевны.

Но тут Полина с облегчением услышала звук открываемой двери и стук ботинок хозяина о коврик – он всегда аккуратно обстукивал остатки снега с подошв, прежде чем разуться и поставить обувь подсыхать в специальный поддон. Девушка быстро вышла поприветствовать профессора, который милостиво отдал ей свой любимый кожаный портфель и даже слегка обнял холодными руками. Заметив выходящую в коридор сестру, он быстро пошел ей навстречу, широко улыбаясь.

– Вика, сестренка, какой сюрприз! А я еще в подъезде думаю: где же это так вкусно пахнет?..

Полина уже доедала последние ложки борща, когда поймала насмешливый взгляд Виктории Аркадьевны, которая ела не торопясь, отламывая маленькие кусочки от лежащего на блюдце куска черного хлеба и прерываясь на вопросы брату, как прошел его день. Виктор Аркадьевич тоже ел степенно, подробно рассказывая сестре о болванах студентах и о кураторе, который не хочет оценивать его по достоинству. Полина с восхищением наблюдала, как они управляются с длинной твердой капустой. У нее эта капуста никак не хотела залезать в рот и все время с брызгами падала с ложки обратно в тарелку. «Это потому, что я тороплюсь», – с досадой на себя подумала девушка. А она ведь хотела положить себе добавки! Будет ли это правильным? Ведь девушки должны есть немного, а не как она у дяди Миши мела по две, а то и три тарелки…

– Спасибо, было очень вкусно, – сказала она, стараясь выбрать самый благовоспитанный тон.

Брат и сестра молча, с одинаковым укоризненным выражением, уставились на нее. В глазах сестры промелькнула усмешка, брат же смотрел на девушку как на какую-то зверюшку в зоопарке. Выдержав паузу, он медленно, с ровной интонацией сделал внушение:

– Полина. Ты была так увлечена едой, что не заметила, что перебила двух взрослых людей? Двух родных друг другу людей, которые не виделись целую неделю и хотят пообщаться?

– Простите. Я пойду к себе. Спасибо. – И она, быстро вымыв тарелку под взглядами двух одинаковых светло-карих глаз, которые она чувствовала даже спиной – один насмешливый, другой укоризненный, прошла в свою комнату.

«Ничего. Это взросление. У дяди Миши я была девчонкой-разгильдяйкой, которую он сильно разбаловал. Пора взрослеть. Любой рост идет через сопротивление той части, которая не хочет напрягаться. Ленивой, невоспитанной девчонки, которая во мне сидит», – думала Полина. Но у нее был и гораздо более важный повод для раздумий: закрывать ли дверь своей комнаты? Ей это было запрещено. «Мы должны стать одним целым, – наставлял ее профессор. – А если ты будешь закрываться, то так же будет закрываться от меня и твоя душа». С другой стороны, они сейчас доедят и перейдут общаться в большую комнату. Если оставить дверь открытой, не будет ли это выглядеть как стремление подслушивать чужие разговоры? «Закрою», – после некоторого раздумья решила она. Тем более так можно будет немножко прилечь. Она с наслаждением вытянулась на диване, невольно прислушиваясь. Через какое-то время раздался негромкий смех, потом брат сказал сестре:

– Дверь закрыла. А ведь я ей запретил. Ну ладно, зато мы можем спокойно пообщаться, без посторонних ушей.

Полина даже не предполагала, что ей так больно отзовется это «посторонних», и она поспешила поверх этой боли положить слой оправданий, как пластырь. «Ну да, они ведь с детства очень близки. К тому же близнецы, а не только родная кровь. А меня он знает три месяца всего. А я его? Сразу после одиннадцатого сентября, помню, еще в новостях обсуждали годовщину теракта в Америке. И у меня тоже башню сорвало, как и там». Она вспомнила, какое впечатление произвел этот загадочный немолодой уже профессор в стильном сером костюме, преподаватель истории зарубежного искусства. Ее художник Алексей Степанович, который должен был читать этот курс, временно перешел на другие проекты, и к первокурсникам пришел он – профессор. «Как будто судьба привела его и сказала: „Вот, смотри“ – а я смотрела и думала: заметь меня, пожалуйста!» А на следующий раз Полина опоздала. «Интересно, он бы обратил на меня внимание, если бы я не вошла тогда в аудиторию, где он уже рассказывал об открытии первых наскальных рисунков?» На ней были дурацкие джинсы с прорезями на коленках, а ведь тогда ей такие нравились… И грубый свитер, почти как у Данилы в фильме «Брат», а на ногах светло-серые кроссовки с фиолетовыми шнурками. «А ведь он меня разглядел и в такой не женственной одежде. Это судьба потому что», – с улыбкой думала она, перестав прислушиваться к голосам брата и сестры.

Замечтавшись, она сама не заметила, как задремала, и проснулась от негромких слов прямо над своей головой: «Перетрудилась девушка. Целых две морковки потерла». Она притворилась, что спит, что ей оставалось делать?

– Ну и хорошо, меньше слышишь – крепче спишь. Давай вернемся в мою комнату.

Полина услышала, как опять прикрыли ее дверь, как чуть скрипнуло кресло.

– Под статьей ходишь, братец. Ты уж сильно ее не воспитывай до восемнадцати лет, а то еще обидится и заявление на тебя подаст. На работе знают?

– Мы осторожно. И я провел беседу. Она даже родственникам не сообщает подробности, – ответил Виктор Аркадьевич, и в его голосе Полина с удивлением услышала самодовольство и даже хвастовство.

– Это правильно. Главное, чтобы никто не вмешивался. Ей когда восемнадцать?

– В июле. Я опасаюсь реакции родственников, конечно. А вообще планирую в отпуске отвезти ее на море и там сделать предложение. Девушки же любят море, да? Закаты, романтика и так далее.

– Думаешь, она согласится выйти замуж за мужчину под сорок, небогатого, но с высокими запросами к будущей супруге? – спросила сестра.

– Очень на это надеюсь. Она моя судьба. И мой шанс на счастье, – серьезно ответил Виктор Аркадьевич.

– Ну, я тебе уже подсказала, как ты можешь увеличить свои шансы. Специально попросила себя проводить, чтобы поговорить наедине, а ты еще не хотел выходить под снегопад, – с непонятной интонацией сказала сестра, вставая с кресла.

– Помню, конечно, и каждый раз пользуюсь твоим советом.

– Вот и молодец. Потом спасибо скажешь.

Антон пришел из школы, разогрел борщ, наскоро пообедал и улегся на диван под плед немножко согреться, собраться с мыслями и помечтать. «Так, сегодня домашки мало, подготовиться к контрольной по физике главное. И вообще скорей бы нас отпустили на каникулы». Он с удовольствием вспомнил, что скоро поедет на дачу, а там Вера обещала выслушать его идею про труппу. «Нужно подготовиться как-то, чтобы она поняла концепцию», – решил он. Увидел сообщение от Матвея, улыбнулся.

– Тоха, привет! Контрольную завтра отменили, в чат только что прислали. Заболела физичка, так что уже после каникул, представляешь? Хоть подтяну немного, а то ну, сам понимаешь.

– Пон, у самого такая же фигня, – улыбаясь, быстро набил сообщение Антон. – А я уже дни считаю до дачи. Достала эта школа.

– Жалко, что ты уезжаешь. Но мы ведь будем на связи, да?

– Ага! А у тебя какие планы?

– Родители сказали, что буду заниматься с папой физикой, с мамой английским, с бабушкой литературой. Вот такой вот хеппи кристмас меня ждет. А у меня-то были совсем другие планы, вот от слова совсем!

– Сочувствую. А давай физику вместе фигарить? Ты занимайся, потом пересылай задания, и будешь у меня проверять. Как тебе идея?

– Идея огонь! Хоть повеселее будет. Слушай, ты говорил, что с женой дяди хочешь проконсультироваться? А вдруг она скажет: много вас таких было, мелких наивных идиотов, которые мечтали о своей группе. Ну, обломает весь кайф, вот.

– Очень может быть, кстати. Уж она-то в теме. И чего теперь? Застрять на фазе обсуждения, потому что так безопаснее?

– Ты прав, конечно, но все равно стремно как-то. Не будет как с грибами, которые перестают расти от взгляда человека?

– Тоже мне, гриб! А это легенда, кстати, про взгляд человека.

– А ты проверял?

– Нет, просто помню такой диктант. – Антон поставил смеющийся смайлик. – Знаешь, какие мы с тобой грибы? Галлюциногенные, вот. И от нашей группы все будут под кайфом!

– Ага, и привыкание с первой песни!

– От грибов нет привыкания вроде бы, – счел своим долгом уточнить Антон.

– А от нас будет!

Михаил не торопясь пил чай. Они сидели молча, каждый погруженный в свои мысли. Идея казалась ему все более авантюрной. «Ладно, гляну на парня. Отказаться всегда успею». Но Михаил уже знал, что не откажется: что он почувствует, когда Петр Алексеевич сообщит ему о гибели сына?

Оба так задумались, что вздрогнули, услышав звук ключа в замке. Михаил поднял голову и стал с любопытством разглядывать высокого, очень худого и бледного парня с красным от холода носом, который, ссутулившись и спрятав озябшие руки под мышки, стоял в одних носках на пороге кухни. Так они и смотрели друг на друга. Наконец Михаил сказал, показывая на его серые носки с темными мокрыми пятнами:

– Ноги промочил по слякоти? В душ живо. И воду погорячее. Прогрейся. Кроссовки сразу на батарею. Потом приходи пить чай. Гренки будешь?

Парень открыл рот, потом закрыл его, кивнул и отправился в коридор за кроссовками. Отец кинулся доставать сковородку, нарезать батон. Его руки немного тряслись. Когда переодевшийся в спортивный костюм парень пришел на кухню, Петр Алексеевич уже раскладывал гренки на три тонкие бело-синие узорные тарелки, доставал баночку клубничного варенья. «Соседка угостила». Они молча перекусили, и Никита пошел мыть тарелки, убирать со стола. Михаил наблюдал. «Действует быстро и четко, – раздумывал он. – Меня вроде слушается. Но какой же худющий! А с гранатой эта обезьяна или нет, сразу не поймешь. Наверное, парочка гранат должна быть, судя по анамнезу. Ладно, рискну».

– Никита, теперь послушай меня. Ты ведь знаешь, что у твоего папы серьезные проблемы и долги. Ты хочешь ему помочь?

Парень поднял удивленные глаза, потом, покраснев, тихо сказал:

– Помочь – это моя самая большая мечта. Но я не знаю как.

– Пойдешь ко мне в заложники? – медленно и четко спросил Михаил.

– Пойду, – сразу ответил парень.

– Только тебе нужно будет работать.

– Я умею работать.

– Ну, тогда иди собери свои вещи. Папа тебе поможет. Бери все, квартира пойдет под продажу.

Никита обрадованно уточнил:

– А можно будет продавать? Мне ведь нет восемнадцати. Я смотрел законы…

– Я тебя пропишу к себе. Собирайся. Остальные вопросы задашь папе по ходу дела. Мебель в машину не влезет, только вещи. Есть во что упаковывать-то?

Петр Алексеевич быстро полез в ящик стола и нашарил рулон мешков для мусора.

– Двойные и тройные делайте, а то порвутся. У вас час времени: у меня сегодня еще консультации по зуму, нужно успеть вернуться.

Собрались даже меньше чем за час. Михаил с удивлением заметил, что оба, и отец и сын, оживились и повеселели.

– Ну что, присядь на дорожку, да будем грузиться, – бодро, чтобы не сбить их настрой, проговорил он.

Все сели. Никита негромко сказал:

– Пап, помнишь, мы с тобой обсуждали, будет ли свет в конце туннеля?

Петр Алексеевич кивнул. Михаил, улыбнувшись, добавил:

– А это прет локомотив.

Все засмеялись – немного нервно, но с облегчением.

– Пора! – первым встал Михаил. – Пройдись по квартире, скажи ей спасибо, пожелай хороших хозяев. Жить здесь ты уже не будешь. Хотя Новый год встречать приедешь, тогда и попрощаешься. Некогда сейчас. Я вам переслал сейчас на почту образцы заявлений, как оформите, высылайте, гляну. И раскладку, что куда относить, расписал. Начинайте работать с документами прямо сегодня. Все, выдвигаемся!

Они быстро перенесли и уложили вещи. Петр Алексеевич обнял сына, похлопал по спине:

– Спасибо тебе, Никит! Огромное спасибо! Ты мне здорово поможешь, если будешь жив-здоров и на хорошем счету как работник! Береги себя! – Несмотря на вновь появившуюся хрипоту, отец выглядел бодро и по-боевому.

– Пап, за меня не переживай, все будет хорошо! – Голос Никиты был взволнованным, но тоже бодрым и почти радостным.

– Да увидитесь через несколько дней, я его привезу!

Петр Алексеевич крепко пожал Михаилу руку: «Спасибо!»

– А что я буду делать? – спросил Никита, который всю дорогу молча смотрел в окно, где уже исподволь начинал гаснуть день: вроде бы незаметно, но неуклонно. «Надеюсь, не привезут на какую-нибудь стройку и не поселят в сарае вместе с таджиками, спать в куртке на поддонах из-под кирпича. Хотя выбора у меня нет».

Они подъезжали к воротам товарищества. «СНТ „Радуга“», – прочитал Никита большие белые буквы на синем фоне таблички.

– Это дачное товарищество, здесь у меня дом и небольшая ферма. Там будешь работать. Главная моя козоводка в больнице, поэтому работа есть. Мне нужен помощник. В общем, работа физическая, но не трудная. Ну и так, по мелочи.

Они проехали по узкой дороге со снеговыми валами по краю. «Какая белая», – удивленно подумал Никита. Через пару минут Михаил уже открывал дверь большого дома. Велев парню разуться, но не снимать верхнюю одежду, хозяин дома провел его на второй этаж, попутно включая свет на лестнице и в коридоре.

– Вот твоя комната будет. – Он указал на одну из дверей. – Разгружай машину, устраивайся. Меня пока не трогай – я на совещании. Это значит, что меня нет. Машину я потом закрою. Вопросы есть? – подбадривающе улыбнувшись, добавил он.

– Вопросов нет.

Михаилу не понравился голос парня – слабый и через силу. «Вот я дурак, он же весь день на двух гренках».

– И вот еще: выгружайся, пока светло, а устраиваться будешь попозже, после перекуса. Пойдем, покажу, где что.

Они вновь спустились на первый этаж. У Никиты немножко кружилась голова от размеров дома. «Не заблудиться бы здесь», – пришло ему в голову.

– Так. Холл, туалет, душ, остальное потом разглядишь. Вот, мы пришли на кухню. В холодильнике сыр, масло, молоко. Хлеб там. Готовой еды нет. Ты умеешь готовить?

– Да, конечно. Ну, несложное.

– Это очень хорошо. Все пока, иди таскай вещи. Вот, держи полшоколадки, ешь на ходу по кусочкам. Заварка вроде должна быть. Ага, осталась с утра. Кофе на той полке. Чайник вон, вода в кране, что еще? Там мой кабинет, но это на самый крайний случай, хорошо?

– Конечно! Я понял. Спасибо.

Разгрузка заняла времени больше, чем предполагал Никита. Шоколадка уже закончилась, а он все носил и носил обмотанные скотчем полиэтиленовые тюки, которые с каждой ходкой на второй этаж становились все тяжелее и тяжелее. «Ну да, книги тяжелые. И учебники. Это же мне еще и учиться нужно будет. Ох, ЕГЭ же этот… На дистант переведут, наверное. Не будут же меня в школу возить… Ну что, ура». У Никиты от этого открытия даже прибавилось сил, и в последнюю ходку он решил унести все, что осталось: доску скейта и синтезатор, торопливо замотанный все в те же синие мусорные пакеты и заботливо перевязанный кучей рядов скотча. Вещи оказались неформатными, и Никита почувствовал, что сейчас уронит драгоценный инструмент. В это время к нему подскочила молодая симпатичная женщина в фетровой кепке и подхватила ускользающий синтезатор.

– Спасибо, – смутился Никита.

– Меня Вера зовут. А ты Никита? Мне Миша позвонил, чтобы я пришла познакомиться с его помощником. Очень приятно. – Она протянула ему руку и вдруг добавила: – У тебя руки музыканта. Ой, даже гениального музыканта! Надо же!

Никита смущенно поздоровался. Ему было приятно.

– Даже не представляешь, как ты кстати. Главная козоводка в больнице плотно окопалась. Ее баба Маша зовут, потом познакомитесь. Ну, идем в дом. Миша… то есть Михаил Владимирович на консультациях, да?

Никита кивнул. Они прошли в дом. Вера, сняв пуховик, пошла ставить чайник, а парень бережно понес наверх инструмент. Через несколько минут они уже сидели на кухне и разговаривали.

– Ты умеешь на нем играть или только учишься? – сразу же полюбопытствовала Вера.

– Я музыкалку окончил с отличием. Фортепьяно и ударные. И немного пишу музыку, – с гордостью объявил Никита, и его бледные щеки чуть порозовели – еще подумает, что он хвастается! Вера ему очень понравилась – внешне спокойная и рассудительная, но видно, что это только верхний слой… И как вовремя появилась! Грохнул бы синтезатор, как обидно было бы!

– Это круто, – кивнула Вера. – Я тоже имею отношение к музыке. Даже в группе играла два года, на ударных, кстати. «Черный тмин», вот такое название. Потом эвакуировалась, – со смехом добавила она.

Никита взглянул на нее одновременно с уважением и с недоумением:

– Если бы я вдруг оказался в группе, то меня оттуда бы никакими силами не выкурили!

– Понимаешь, в чем дело… Женский алкоголизм очень трудно потом лечить.

Никита внимательно посмотрел на нее, чтобы понять, шутит она или говорит серьезно. У этой милой молодой женщины были проблемы с алкоголем? Да не может такого быть. Вера кивнула на его незаданный вопрос:

– Я сейчас не шучу. И еще моя жизнь тогда превратилась в череду концертов, репетиций и тусовок. Последнее было ну совсем лишним. Нам, интровертам, это противопоказано, вот.

– А как вы узнали, что я интроверт? – удивился Никита.

– Да я про себя, вообще-то. Ну, если ты тоже интроверт, то меня поймешь. И тебе здесь понравится, особенно сейчас, когда местных жителей совсем мало. Да и дом такой, что заблудиться можно!

– Это да, – кивнул парень. – А вы…

– Слушай, а давай попробуем ко мне на «ты» и «Вера», ладно? Мне так комфортнее как-то.

Никита молча кивнул. В дверях появился Михаил.

– Вера, привет! Уже познакомились? О, тоже чаю хлебну, а то в горле пересохло. Я еще не здесь, так, выскочил на минутку поздороваться. Кстати, Никита, а ко мне на «вы» и «Михаил Владимирович». Я твой работодатель все-таки.

– Конечно! И еще я ваш заложник.

Михаил улыбнулся удивленной Вере и серьезно кивнул парню:

– Тем более.

На следующий вечер художник ответил Насте: «Очень приятно было сегодня повидаться, пусть даже на минутку в метро. Да, сметана орловская просто чудо как хороша. Чувствую себя котом эти дни. Настенька, хочу сказать тебе спасибо за нашу переписку об Оле и вообще. Я тут перечитал почти все письма, годовщина ее гибели была. Предлагаю возобновить наше телеграмное общение, хотя тебе и не до этого, с малышкой-то на руках. Но хотя бы понемножку давай будем друг другу писать, хорошо? Как ты на это смотришь?»

Найдя в Телеграме место, где вчера остановился – октябрь 2021 года, Алексей продолжил чтение.

«Привет! Представляешь, я всю эту неделю проведу на даче одна! Как в первый раз, когда еще эта дача была не нашей. Волнуюсь даже. И предвкушаю эту неделю как какое-то приключение, что ли. Хотя приключение было в прошлый раз. Ты не представляешь, сколько эмоций: одиночество, тишина, еще и суперлуние же тогда было, разговоры с соседом – ты его не застал вроде бы, старик такой был, Иван Семенович. А потом лесной пожар, соседу плохо с сердцем, как же я переволновалась тогда! И потом Миша увез меня к себе, а там и Игорь приехал! И все завертелось. А еще ведь Рекс-2 тогда появился, вот как! Но думаю, что в эту мою неделю все будет спокойно. Просто осень, просто я, кажется, счастлива. Чего и тебе очень-очень желаю! Помнишь, мы летом по лесу гуляли и Пушкина цитировали, ну, что счастья нет, а есть покой и воля? Вот пусть оно все-таки будет».

Дальше шло его короткое письмо с вопросом, как прошла у Насти неделя «отпуска», и ее ответ. «Дорогой Алеша, я все собиралась тебе написать, да забыла. Отпуск планировался как творческий, а в итоге я просто много спала, много гуляла, много ела, хотя и мало готовила. Это баба Маша узнала, что я одна, и стала мне передавать вместе с молоком кучу разной снеди: ватрушки, огромные куски пирогов, творожную запеканку, тушеную цесарку прямо в горшочке, грибную икру! Плюс я делала яблоки в мультиварке с сахаром и корицей или ванилином. Надо же куда-то девать те, которые с верхушки падают! Птичкам их оставили, называется. В общем, кровь от мозга прилила к желудку, и все мои творческие планы накрылись тазом, тем самым, с яблоками. Но я так отдохнула! И все время вспоминала свое весеннее пребывание здесь. Какая же я была тревожная! А сейчас прямо отходняк словила. А что? Ведь моя жизнь стала совсем другой. Теперь главное не расслабляться. Хотя если сбудется то, о чем я пока даже не то что писать – и думать боюсь, чтобы не спугнуть, то сам понимаешь. Так что это мне отдых авансом. Ладно, не буду про это. Я не суеверная, но все-таки. Слушай, а как у тебя-то дела? Ты совсем о себе не рассказываешь. Не в смысле работа, а вообще. Напиши, хорошо? Если хочешь, конечно, а то, может, я забрела на запретную территорию. Ты человек не особо общительный, несмотря на талант прекрасного рассказчика».

Дальше шло письмо, где он сдуру написал, как ему не хватает сестры, хотя прошло уже столько лет. И зачем надо было это писать женщине, в которой зарождалась новая жизнь? Ну как зачем, чтобы пожалела, что она и сделала.

«Дорогой Алеша, прости, что разбередила тебя своим вопросом. Я даже не предполагала, что ты так одинок. Думала, честно говоря, что у тебя есть не только работа и ученики, но и какие-то отношения, я имею в виду личная жизнь. Так ведь нельзя, человек не должен быть один. Ты как будто не хочешь никого впускать в свой мир, мне так показалось. Прости, что причинила тебе боль. Больше не буду ни о чем таком спрашивать. Как у меня дела? Москва навалилась со всеми своими заботами, что-то все от меня чего-то хотят, да еще и поскорее. А я никак в ритм не войду. Любимое дело – прилечь на диван и начать планировать ремонт. Сама себя не узнаю просто. Хотя ведь это нормально, наверное. Я ведь того, таки беременна, по крайней мере, четыре разных теста ведь не могут ошибаться? К врачу записалась, но пока не ходила. Неужели это инстинкт гнездования уже накрыл? Сама с себя ржу, правда. Ты не хандри, ладно? Ешь яблоки, угощай студентов, я еще передам с Антошей. У нас они на лоджии в ящиках старым одеялом накрыты. Пахнут, знаешь, мне кажется, счастьем пахнут, вот. У тебя мультиварка есть? Чуток водички, сахару, специй любых, и порезать прямо нечищеные. Минутки три – пять, как больше понравится. И горячие, и холодные просто очень вкусно! Мне Полинка сказала, что вы с ней посадили какую-то летнюю яблоню, не запомнила название. Так вот, надо и осеннюю тоже посадить обязательно, только другого сорта, чем у нас, то есть не антоновку. И будем меняться. Ладно, счастливо! Пиши».

Двадцать седьмого декабря у Полины был зачет. Она освободилась раньше, чем планировала, и решила не торопиться ехать домой. «Конечно, мой профессор беспокоится и всегда говорит сразу возвращаться, даже звонит каждые пятнадцать минут, если задерживаюсь. Но ведь он не знает, что я так быстро сдала». Ей захотелось не торопясь пройтись по заснеженному городу, поразглядывать новогодние украшения домов и витрин. «Вот дождаться бы, как начнет темнеть, чтобы была видна иллюминация». С собой у Полины был бутерброд с сыром и небольшой термос: наличных денег ей профессор никогда не давал, только транспортную карточку. Иногда они вместе заходили в магазин, и Полина набирала отдельную корзинку средств женской гигиены, которую он оплачивал на кассе. Такие вещи он никогда не покупал сам, имея какие-то свои убеждения насчет того, какие покупки мужчине не следует делать. Полина была даже рада иногда бывать в магазине, набирать в корзинку всяких нужностей и приятностей. Правда, с приятностями дело обстояло хуже: после того как Виктор Аркадьевич, досадливо поморщившись, оставил на кассе красивую пену для ванны, а потом сделал внушение об «избыточном потреблении», она сама удерживалась от подобных покупок. Иногда, вспоминая о двух ящиках накупленных и надаренных ей «приятностей» в душевой у дяди Миши, девушке казалось, что это была не она.

В вестибюле Полина с радостным удивлением увидела Олю, которая сидела на банкетке в гардеробе и внимательно смотрела на выходящих из лифта студентов. Девушка быстро подбежала к подруге, села рядом, обняла, спрятав лицо у нее на плече. Оля гладила ее по волосам и рассказывала, что никак не могла дозвониться и решила, узнав в деканате время зачета, дожидаться в вестибюле.

– Пойдем съедим по пирожному с горячим шоколадом, – предложила она. – Здесь недалеко есть уютная кафешка.

Полина сначала хотела отказаться, но она так давно не пила горячего шоколада и не ела пирожных! Потом она вспомнила про отсутствие денег и смущенно сказала об этом Оле, прикидывая, как лучше это объяснить. Дядя Миша регулярно переводил на ее карточку немаленькие суммы, с которых ей было разрешено оплачивать транспортные расходы и утвержденную Виктором Аркадьевичем одежду. Карточка хранилась у него. «Накопишь, сможешь поехать со мной на море, а то растренькаешь на пустяки. Я даю тебе кров, тебя кормлю, пою, перекусить с собой на учебу, – и зачем тебе деньги? На глупости?» – объяснил он свою позицию. Но Оля промолчала, к облегчению Полины, только спросила:

– А разрешишь мне тебя угостить? Очень хочу накупить тебе вкусняшек. Девочка моя, ты так похудела. Одни глаза остались. А мне так нравилось смотреть на твои круглые щеки!

Полина молча кивнула, улыбаясь.

Через пятнадцать минут они уже сидели на массивных деревянных стульях за небольшим круглым столом, посередине которого стояла алая пуансеттия. Полина прихлебывала шоколад, наслаждаясь любимым вкусом. Оля, к ее удивлению, ни о чем не расспрашивала, только сама отвечала на вопросы девушки об общих знакомых. Да что знакомых – Полина считала их подругами: Дину, Риту… Раньше они регулярно переписывались, иногда встречались, строили планы видеться, когда Полина поступит и будет часто бывать в Москве. Господи, да она даже собиралась иногда ночевать в борделе и рисовать вместе с Диной! «Какое же у меня стремное прошлое», – со страхом думала она, глядя в лучистые глаза подруги, такие добрые, такие надежные. Ей вспомнилось, как она ухватилась за руку Оли, когда поперлась купаться в грозу и начала тонуть. Задумавшись, Полина не сразу поняла обращенную к ней просьбу:

– Ты сменила номер? Звоню, звоню, и всегда «телефон абонента выключен». Дай мне, пожалуйста, свой новый. Мне так будет спокойнее.

Полина задумалась. Ей не хотелось объясняться с профессором, кто такая Оля. Та спокойно наблюдала за девушкой, только глаза погрустнели. И Полина решилась:

– Вот. Только никогда не звони мне сама. Дай я твой запишу в тетрадь. Нет, не в телефон.

Оля записала номер.

– У них очень вкусный «Захер»[2]2
  «Захер» – шоколадный торт.


[Закрыть], будешь?

Полина, подумав, кивнула. В это время пришло сообщение: «Ты уже закончила?» Ей не хотелось обманывать. «Да». – «Ты едешь домой, надеюсь?» – «Нет, я в кафе с подругой». – «ЖИВО ДОМОЙ!!!»

– Мне пора, – с грустью сказала Полина.

– Возьми с собой, в дороге съешь. Ты помнишь мой адрес? Приезжай в любое время дня и ночи, даже без предупреждения. Ключ у соседки, помнишь?

Проводив девушку до метро, Оля крепко обняла ее, поцеловала в щеку: «Будь осторожна, девочка моя».

Доев в метро пирожное, Полина тщательно вытерла рот и руки от шоколадной глазури. «Как мне сказать профессору, что за подруга? Объясню, что раньше на подготовительных курсах общались, а она не поступила».

Виктор Аркадьевич встретил ее мрачным взглядом. «В свою комнату», – прошипел он, явно сдерживая гнев, как показалось девушке.

Увидев такую реакцию, Полина почувствовала себя очень виноватой, хотя до этого такого чувства у нее не было. «Я заставила его волноваться. Он так хочет, чтобы мы стали одним целым, а я решила с подругой встретиться, вместо того чтобы ехать сразу к нему… А вдруг он не поверил в подругу и решил, что я была в кафе с молодым человеком? Зачем только я согласилась? Вот дура…»

«До Нового года пять дней. Ну да, завтра двадцать седьмое уже, – прикинул Антон, укладываясь вечером с телефоном. – Матвей на связь не выходит. Телефон разрядил, что ли? Или посеял? Ну так с планшета бы вышел или с ноута. Странно».

Утром в комнату Антона зашел Игорь.

– Антошк, просыпайся уже, – ласково сказал он.

Сын открыл глаза, схватил телефон.

– Я же в школу проспал! Будильник не прозвонил почему-то. А что вы меня не разбудили? Слушай, ты расстроен чем-то? А, пап?

– Сынуль, я твой будильник сам отключил поздно вечером. Сегодня в школу не идешь.

– Да что случилось-то? – уже понимая, что да, что-то действительно случилось, спросил Антон.

– Матвей вчера попал под машину. Насмерть.

Антон замер, потом отвернулся к стенке, накрыв голову подушкой. Игорь крепко сжал его плечо, потом тихонько вышел из комнаты.

«Матвей попал под машину! Насмерть». Антон повторял эти слова, но они пока оставались для него бессмысленными. Наверное, это неправда! Может быть, это другой парень, похожий, неправильно опознали? Или Матвей это подстроил, ну, как доктор Хаус, а сам уехал куда-нибудь, в Индию там, или, может, в монастырь ушел? Но в глубине души он уже начинал понимать, что Матвея нет. И что растягивать стадию отрицания не имеет смысла. Взял телефон, внимательно всмотрелся в фотографию друга на его номере. Нет, не может быть. Вот же он, живой. И они вчера виделись в школе… Он увеличил фото и вгляделся в глаза друга – оживленные, смеющиеся. «Матвей, позвони, скажи, что жив, что это ошибка». Антон еще прибавил увеличение, так что оставались лишь глаза. Глаза больше не смеялись.