Текст книги "Венера и Адонис"

– Восхитительно! – ахнула она. – Потрясающе! Вы блестящий художник, Томази, но этот Адонис, этот юноша, сладостная красота которого бесподобна, он, наверняка, только плод вашего представления об идеале?

– Нет, ваше величество, – сухо возразил Боски, – этот Адонис действительно живой человек и зовут его Платон Зубов.

– Невероятно, – воскликнула Екатерина Вторая, пристально вглядываясь в картину. – Вы, по крайней мере, очень, видно, его приукрасили.

– Ни на йоту, – ответил художник, – впрочем, ваше величество могут самолично в этом убедиться.

– Да, я хотела бы это сделать, – в несказанном возбуждении проговорила царица, – и сделать еще сегодня, даже немедленно.

Когда Боски с красавцем Зубовым вошел в зал, где императрица все еще стояла, погрузившись в созерцание картины, она сначала не могла вымолвить ни слова, потом, переводя взгляд с Адониса на полотне, то на юношу… и обратно, который, краснея, замер перед нею, пробормотала:

– Да-а, Томази, вы правы, это Адонис во плоти.

Затем она приблизилась к Зубову, который смиренно опустился на колено, и сказала, похлопывая его по щеке:

– Вы мне очень нравитесь, молодой человек, и если ваши интеллектуальные задатки хоть отчасти соответствуют вашей физической привлекательности, то успех вам в будущем обеспечен, я обещаю вам это, я, императрица.

Она с благосклонной улыбкой протянула ему руку, и Зубов порывисто прижал ее к своим губам.

Императрица тяжело вздохнула, она с первой же секунды смертельно влюбилась в него, однако сколь бы слаба ни была эта великая женщина, она никогда не упускала из виду своего высочайшего назначения, сияния своего венца и ни за что на свете не допустила бы из-за своей привязанности влияния людей ничтожных на судьбу своего государства.

Таким образом, она прежде отослала Зубова к госпоже Протасовой, поручив последней как можно доверительней побеседовать с Адонисом и в интимном общении распознать его таланты, а также нрав и характер, а затем доложить ей о результатах.

Совершенно исключительная красота Зубова произвела на госпожу Протасову такое же неизгладимое впечатление, как и на царицу. Молодая, хорошо знающая свет женщина сначала не нашла слов, ибо – когда ребяческим жестом мечтательной девушки она пригласила его присесть на софу рядом с ней, щеки ее залились предательским румянцем, и когда Зубов, которого очаровательная женщина, с которой он остался наедине, точно так же привела в восторг, коснулся ее руки, она вся затрепетала. Стрела Амура ранила ее сердце так же серьезно, как и сердце ее коронованной покровительницы.

В задушевной болтовне незаметно пролетел час, и еще один. К госпоже Протасовой снова вернулось самообладание, и она пустила в ход все грозные ухищрения своего кокетства, чтобы пленить прекрасного Адониса, завоевать его, что, впрочем, было совершенно излишне, поскольку он и без того буквально горел желанием оказаться в ее сетях.

Из церемонного визита, в конце концов, вышла пасторальная идиллия. Оба никак не предполагали подобной развязки. Дверь оставалась открытой, и случилось так, что Зубов опустился к ногам очаровательной женщины, та заключила его в объятия, а в эту минуту Томази, настоящий Томази, пользующийся благосклонностью поклонник госпожи Протасовой, неожиданно предстал в будуаре прекрасной изменницы перед этой группой, которая выглядела настолько живописно и недвусмысленно, что привела его в неописуемое бешенство.

– Софья! – вскричал он. – Что я вижу! Змея подколодная! Чертовка! Я тебя задушу!

Он бросился было на возлюбленную, однако Зубов быстро вскочил на ноги и выхватил шпагу.

– Что надо этому человеку? – спросил он, точно так же охваченный ревностью.

– Не обращайте на него внимания, – с необыкновенным хладнокровием ответила госпожа Протасова, – у него некоторое помрачение рассудка, и когда с ним случается припадок, его мучают самые невероятные галлюцинации. Пожалуйста, оставьте меня наедине с ним, уж я-то сумею его урезонить.

– Галлюцинации? – заорал итальянец. – Значит, мне чудится, что вы меня любите?

– Конечно, любезный, вам это только чудится, – с озорным смехом оборвала его госпожа Протасова, – ступайте, Зубов, не беспокойтесь, пожалуйста, он мне не опасен.

Зубов сунул шпагу обратно в ножны, поцеловал красивой женщине руку и, бросив торжествующий взгляд на Томази, вышел из комнаты. Как только госпожа Протасова осталась с художником наедине, она быстро вскочила с софы, схватила Томази за ухо, и точно непослушного ребенка, принялась нещадно трепать его.

– Как вы можете так меня компрометировать, – приговаривала она при этом, – все, мы расстаемся, навсегда расстаемся. Немедленно покиньте меня!

Едва она отпустила ухо, Томази упал перед ней на колени и стал просить у нее прощения. Она еще какое-то время покапризничала, а потом сказала:

– Ладно уж, на сей раз вы у меня дешево отделались, но берегитесь, если вы хоть раз еще проявите ревность.

– Но разве у меня не было для этого повода? – робко возразил бедный художник.

– Нет.

– Действительно нет?.. Однако же ситуация, в которой…

– С сегодняшнего дня Зубов становится фаворитом царицы, – быстро нашлась госпожа Протасова. – Вам известно, что Екатерина Вторая пишет небольшие пьесы на французском языке и велит исполнять их на сцене перед придворной аудиторией. В самом последнем ее творении мы с Зубовым играем влюбленную пару, и как раз сейчас репетировали одну сцену.

– Правда?

Все остальные сомнения женщина заглушила жаркими поцелуями.

Доклад, спустя день представленный Софьей Протасовой царице о Платоне Зубове, был настолько благожелательным, что Екатерина Вторая незамедлительно произвела Адониса в полковники и отвела ему апартаменты во дворце. Отныне он стал ежедневным спутником обеих дам, и те вступили в подлинное соревнование, наперегонки осыпая его любезностями. И Боски, фальшивый Томази, тоже поймал свою птицу счастья. Екатерина Вторая распорядилась выплатить ему солидную сумму за картину «Венера и Адонис» и заказала ему другие мифологические сцены, а также портрет Платона Зубова. Кроме того, он получил жилье и роскошное ателье при дворце.

Томази тем временем, казалось, совершенно успокоился; но злому року было угодно, чтобы однажды вечером он, уже попрощавшись с Софьей, снова вернулся за альбомом для эскизов, позабытом в ее будуаре. Уже в коридоре он услыхал два голоса, которые, похоже, оживленно беседовали о чем-то в комнате его красавицы. Подойдя к двери, он отчетливо различал ее голос и голос какого-то мужчины. Его подозрение тотчас же пало на Зубова. Он прильнул к замочной скважине и увидел своего соперника, сидящего с госпожой Протасовой на диване. Они держали друг друга в объятиях, непринужденно болтая, и время от времени неверная привлекала Адониса к себе и целовала в пухлые, сочные губы.

Томази постучал.

Наступила тишина, но никто не откликнулся.

Он постучал повторно.

Теперь госпожа Протасова крикнула:

– Кто там?

– Это я, дорогая Софья.

– Я уже легла, – промолвила та в ответ.

– Я позабыл альбом для эскизов, – продолжал итальянец, – будь любезна на минутку открыть мне.

– Ты можешь забрать его завтра.

– Нет, любовь моя, с утра я собираюсь пораньше отправиться на пленэр.

– Как раз утром ты мог бы и не рисовать.

– У тебя кто-то есть? – спросил Томази, начинавший уже с ума сходить от ревности. – Твое поведение очень странно и вызывает подозрения.

– Дурак! – крикнула изменница. – Я тебе сейчас же открою, чтобы ты убедился, насколько ты глуп.

Томази снова заглянул в замочную скважину. Он увидел как госпожа Протасова спрятала Адониса в оконной нише, задернула занавеску и потом набросила поверх ночной сорочки роскошную домашнюю шубку.

Наконец она отворила. Томази вошел в будуар, запер за собой дверь и взглядом, исполненным одновременно боли и ярости, пристально посмотрел на красивую женщину, с полураспущенными волосами, в темных волнистых мехах, прикрывавших пышную грудь и полные руки, показавшуюся ему прельстительнее, чем когда-либо.

– Стало быть, все же предан, – пробормотал он, – предан двуличной, лицемерной змеей, ну погоди, я раздавлю тебя, змея подколодная, ты меня больше не проведешь.

Он схватил возлюбленную за руку и швырнул на пол.

– Ты что, рехнулся? – пролепетала госпожа Протасова.

– Я в слишком здравом уме, – крикнул он, – теперь я все ясно вижу, жалкая тварь, я прикончу тебя, а потом того, что прячется там за занавеской.

– На помощь, – возопила красавица, – на помощь!

Томази уже выдернул крепкий шелковый шнур, подпоясывавший ее шубу, чтобы набросить его ей на шею, и грозил вот-вот задушить ее, когда мощный удар кулака по затылку свалил его наземь, и в следующее мгновение Зубов придавил ногой полуоглушенного обожателя. И прежде, чем тот успел сообразить что к чему, прекрасная изменница тем же шнуром, которым он собирался ее удавить, догадалась спутать ему ноги, после чего соперник с ее помощью смог легко скрутить ему за спиной также руки и носовым платком заткнул ему рот.

Теперь, когда несчастный художник не в состоянии был не только говорить, но даже подать звука, госпожа Протасова подступила к нему и с язвительной усмешкой проговорила:

– Ну, Томази, теперь ты доволен? Если до тебя еще не дошло, то сейчас я говорю тебе прямо, ты мне наскучил, я больше тебя не люблю, я люблю вот этого Адониса, а тебя велю переправить через границу, потому что ты уже начинаешь стеснять меня.

Еще той же ночью по приказу шефа полиции, постоянно находившегося в распоряжении доверенной подруги императрицы, Томази, закованный в кандалы и под конвоем полицейских чинов, был увезен в кибитке из города и выпущен на свободу только на прусской границе.

Он отомстил весьма оригинальным способом двумя картинами, которые выставил в Париже и которые наделали там много шума. Одна изображала Екатерину Вторую Цирцеей, неуклюжей как голландская нимфа, в окружении царедворцев, преображенных его кистью в зверей, символизирующих их характеры. Орлов получился медведем, Потемкин – тигром, а Зубов – павлином.

На втором полотне красовалась госпожа Протасова в виде Дианы, которую Томази в образе Актеона застает во время купания и которая превращает его за это в оленя. Запечатлен был момент самого начала превращения, когда на голове у Томази прорастают ветвистые рога.

Итальянец сделал гравюры с обеих картин и послал экземпляры царице, которая ужасно разозлилась при виде сего творения, и госпоже Протасовой, которая от души посмеялась над этим.