Текст книги "Чья-то любимая"

ГЛАВА 2

То самое «все это», чего опасалась Джилл Пил, было не чем иным, как надвигающейся на нее славой. Ожидалось, что через три дня фильму, который поставила Джилл, будет вручена премия на Нью-Йоркском кинофестивале. Эта премия называлась «По-женски мягкие способы режиссуры». У меня в душе не было ни малейших сомнений, что эта премия принесет Джилл известность, пусть даже на какое-то время и только в силу определенных обстоятельств.

Первое из таких обстоятельств состояло просто в том, что Джилл была женщиной. Киностудии страны уже безмерно устали от непрерывного давления со стороны женских движений, правда, давление это было не очень уж страшным. Тем не менее, некоторые киностудии не теряли надежду, что все-таки им удастся найти режиссера-женщину, которой можно будет хоть как-то доверять.

Голливуд живет слухами. И уже несколько лет подряд часть голливудского населения пребывала в напряженном ожидании из-за непрекращающихся слухов о том, какая же именно женщина возникнет как новый режиссер и какой фильм-изюминку она поставит. Ходили разговоры о Ширли Кларк, об Элеоноре Перри, даже о Джоан Дидион. Иногда говорили туманно: то некая Сьюзен Зонтаг, то какие-то две француженки, а то и документалистка из Швеции. Упоминались и местные кандидатки. Две из них были дамами очень яркими, всю свою жизнь они провели за монтажным столом, кромсая и склеивая фильмы. А третья леди была весьма компетентным постановщиком-распорядителем. Каждая из этих кандидаток была бы счастлива, если бы ей доверили камеру, но такого мужества никто из директоров киностудий не проявил.

Так или иначе, но ни один из прогнозов на деле не сбылся. И разговоры постепенно сошли на нет. Джоан Дидион предпочла писать романы. Сьюзен Зонтаг, Ширли Кларк и Элеонора Перри оказались отнюдь не такими простыми, каждая по-своему. И потому все сошлись во мнении, что эти три дамы были уже чересчур нью-йоркскими. Француженки же разговаривали слишком быстро, а шведской документалистке Нью-Йорк был вовсе не нужен, ей даже ехать сюда не хотелось. Нескольких талантливых молодых особ обнаружили среди выпускниц Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Но на молодых никто делать ставки не пожелал.

И, по чисто практическим обстоятельствам, осталась одна Джилл Пил. Она обитала в Голливуде уже настолько давно, что все ее знали. До того самого момента, пока не грянул ее час, Джилл тихонько создавала себе имя, выступая лишь как художник-постановщик. К этому ремеслу она шла своим, несколько окольным путем.

Впервые Джилл возникла в Голливуде в конце пятидесятых годов, сразу же после окончания средней школы. Она тут же получила работу художника-мультипликатора. Когда Джилл не была занята работой над мультиками, она околачивалась вокруг аудиторий, где проходили занятия по киноискусству. Слушала, как ведутся уроки по киноделу, по искусству, делая что придется. Через три года ей вручили премию Оскара за короткометражный мультфильм «Мистер Молекула». Этот «Оскар» вскружил головы всем, но не самой Джилл. В последующие за этим годы все голливудские продюсеры мультфильмов пытались заманить ее к себе на работу, а потом с нею переспать. В те годы я был плохо знаком с Джилл. Но получилось так, что я довольно многое разузнал о ее взлетах и падениях. Узнал о ее раннем замужестве и о ее ребенке. Потом Джилл вышла замуж еще раз за французского кинематографиста. Это замужество не обещало ничего хорошего, но на деле оказалось весьма полезным и сыграло некую терапевтическую роль. Этот кинематографист хотел стать режиссером, но в конечном счете не проявил должного упорства. Вместе с Джилл они написали несколько сценариев, ни по одному из которых не был снят фильм. Какое-то время супруги жили в Европе. Там Джилл начала работать как художник-декоратор. А когда они находились на Сицилии, снимая вместе какой-то фильм, муж Джилл оставил ее и ушел к женщине помоложе.

Джилл вернулась в Голливуд. Но заниматься мультиками больше не стала. В это время там работал Генри Беннигтон. Это был постановщик с устойчивой репутацией, за плечами у него было немало успехов, правда, не очень громких (в 1956 году он получил «Оскара» за свой фильм «Замерзая на пироге»). Генри был старше Джилл. Несколько раз он приглашал ее работать, получались неплохие картины. Генри превозносил таланты Джилл, расхваливая ее всем, кто хотел его слушать. А поскольку из почти тридцати сделанных Генри Беннингтоном фильмов плохими были всего три-четыре, люди его слушали. И путь от художника-декоратора до художника-постановщика оказался совсем коротким. К сожалению, Генри Беннингтона не было рядом с Джилл, и увидеть, как она преодолела этот путь, он не смог. Супруга Генри не очень-то уверенно вела их машину, и где-то к югу от Фресно загнала ее в ирригационный канал, где они оба и утонули.

Из всех окружавших Джилл людей именно Леон О'Рейли помог ей получить номинацию на премию Оскара за работу художника-постановщика. Леон только что пережил большую трагедию. У него была бесконечно преданная ему секретарша. Ее искреннюю привязанность к своему боссу посчитали бы за большую редкость в любой стране мира, но только не в Голливуде. В Голливуде же все хорошие секретарши привязаны к своим боссам крепче, чем стальными цепями. Так вот, эта Джуни покончила с собой необычайно глупым способом. Джуни взобралась на крышу грузового трейлера. Он перевозил три бульдозера куда-то на север Аляски. Джуни сиганула на сиденье одного из этих бульдозеров, сломала свою толстую, преданную боссу шею и умерла. А обнаружили ее лишь тогда, когда грузовики уже были далеко в пределах Британской Колумбии.

Это был Голливуд – полный романтики город, в котором секретарши умирали из-за любви к своим боссам, и каждая из них выбирала свой путь к смерти. В каком-нибудь другом месте история с Джуни могла бы послужить основой для хорошего фильма. Но в том городе, который знаем все мы, который мы в большей или меньшей степени все любим, в котором мы продолжаем работать, – в этом городе ее история не вызвала никакого резонанса.

Джуни поступила так потому, что не сумела предвосхитить нечто непредвиденное. Леон, который всегда был самым податливым для женских чар мужчиной и, вне сомнения, самым предсказуемым из всех продюсеров, вдруг совершил нечто такое, что предвидеть не мог никто, а меньше всех – его верная Джуни.

Леон тоже приехал в Голливуд в пятидесятые годы. Тогда он только что окончил Гарвардский университет. С тех самых пор он никуда из Голливуда не выезжал. Жена его, которую он привез с собой, тем не менее, уезжала отсюда несколько раз. Она считала, что нравы в Лос-Анджелесе просто невыносимы. Я слышал, как она употребляла именно этот эпитет, причем не раз и не два. И вот, проведя в Голливуде несколько лет, в течение коих, как я думаю, супруга Леона находила для себя утешение хотя бы в том, что честно пыталась здесь прижиться, мадам О'Рейли вернулась назад в Гринвич, штат Коннектикут, где, на мой взгляд, нравы должны быть ужасающими.

Леон сумел пережить отъезд жены, в чем ему помогла Джуни. В последующие затем лет тринадцать или четырнадцать она окружила Леона большим вниманием. По сравнению с заботой, проявленной Джуни, обслуживание в лучших отелях Швейцарии просто померкло бы. Однако даже и ее бесконечная любовь к Леону О'Рейли имела свои пределы. Что касается его души, здесь для Джуни никаких проблем не возникало: она знала эту душу, как свой собственный дом. Но вот с телом его дела обстояли совсем по-другому. Возможно, его настолько потряс отъезд жены, что он как бы погрузился в какую-то спячку, продолжавшуюся целых четырнадцать лет. По правде говоря, Джуни была просто не тем человеком, – а внешне она больше всего походила на морскую корову, – который мог бы вывести Леона из этого состояния.

Во всяком случае, на протяжении многих вполне спокойных и продуктивных лет Леона считали самым добропорядочным во всем Голливуде. Он не курил, не пил ничего крепкого, позволяя себе иногда лишь бренди с содовой; у него не было никаких любовных интрижек. Те восемь или десять фильмов, которые он поставил в описываемые нами годы, были признаны самыми неудачными для своего времени, но они каким-то образом делали деньги. Затем Леон выпустил фильм, принесший ему огромный доход. Это была низкопробная картина под названием «Лист клевера». В ней рассказывалось о самой страшной за всю историю США катастрофе, произошедшей на кольцевом шоссе вокруг Лос-Анджелеса, когда было полностью уничтожено триста автомашин. После этого фильма Леон, словно очнувшись после долгого сна, вдруг открыл глаза и обнаружил вокруг себя красивых девушек. И однажды ему пришло в голову, что и у него тоже могла бы быть красивая девушка. И в тот самый миг, как у него возникла эта новая мысль, он возвратился к своим корням, ни более и не менее. Леон тут же вылетел прямо к себе домой, в город Бингемтон, штат Массачусетс. Там он женился на исключительно красивой бостонской дебютантке по имени Элизабет (Бетси) Руссель. А через несколько дней Джуни, сердце которой было разбито, нырнула на сиденье бульдозера.

Джилл всегда считала, что Леон О'Рейли – типичный для восточных штатов непроницаемый проныра. Правда, когда речь заходила о непроницаемости, то особенно распространяться на эту тему она не могла, поскольку сама выросла на Западе. Джилл была родом из Санта-Марии, неприметного городишки где-то в милях ста вверх по побережью. Однако, как и все в Голливуде, Джилл любила Джуни. Джуни была очень добродушной, и ее нисколько не трогало то, что все в кинопромышленности знали о ее безнадежной пылкой любви к Леону. Джуни являла собой истинный тип студийной секретарши – у нее не было детей, не было никаких хобби, никаких дружков-приятелей. Для нее вся жизнь заключалась только в Леоне О'Рейли. Они оба трудились почти круглые сутки, вместе занимаясь его фильмами. Это была воистину пара, достойная Сервантеса: Леон олицетворял собою сумасшедшего рыцаря Города века, а Джуни – его верного оруженосца. И мне сдается, что все, казавшееся остальным голливудцам претенциозным, Джуни воспринимала как великие откровения.

Так или иначе, но появление Бетси Руссель было последней каплей. Джуни не стала искать пути, чтобы как-то к этому приспособиться. В этом городе, где изобилуют самые разные способы терапии для такого рода болезни, Джуни выбрала для себя самый простой.

Спустя некоторое время Леон предложил Джилл быть художником-постановщиком в его фильме «Горящая палуба». В память о Джуни Джилл согласилась. В шестидесятые годы, когда студия «Коламбия пикчерз» еще размещалась на Гоувер-стрит, контора Джилл находилась в одном зале с офисом Леона, как раз напротив. И потому они с Джуни нередко проводили обеденный перерыв вместе.

– Если бы Джуни была жива, я бы, ни минуты не колеблясь, его предложение отвергла, – сказала Джилл. – Она бы меня поняла. Но теперь, когда она умерла, я этого сделать не могу. Я поставлю только одну эту картину.

«Горящая палуба» взлетела как космический корабль. Как можно догадаться, в фильме рассказывалось о пожаре на корабле. Конкретно речь шла о нефтяном танкере, горящем в Персидском заливе. В фильме были террористы, было немало секса. Главный террорист, Аль Пачино, заживо сгорал во время пожара, защищая свое правое дело.

Судя по тому, какие полчища зрителей повалили на этот фильм, можно было подумать, что американцы, как нация, сплошь состоят из пироманьяков. За шесть месяцев фильм Леона собрал семьдесят восемь миллионов долларов. И этот рекорд продержался почти целый год, пока его не побили знаменитые «Челюсти». Одним махом «Горящая палуба» сразу создала три репутации: самому Леону (это, по большому счету, была его самая крупная победа), Джилли Легендре (он был постановщиком) и Бо Бриммеру. Великолепно рассчитав время, Бо сумел удрать из студии «Метрополитен» и возглавил постановочный отдел на студии «Юниверсал пикчерз». Это произошло в ту самую неделю, когда туда принес свой проект Леон.

Ни одно из этих обстоятельств особого отношения к Джилл не имело. Мало значило для нее и то, что постановщик, для которого она перестала работать, был известен миру кино ничуть не хуже, чем она сама. Имена Джилл и Джилли были настолько популярны, что газетчики, освещающие светские новости, сразу же попытались представить дело так, будто бы между ними существует роман. Если есть на свете что-нибудь, искренне восхищающее Голливуд, то это, наверняка, аллитерация. Пока шли съемки «Горящей палубы», и, несколько месяцев после выхода фильма на экраны, все ловкие журналы печатали слухи о том, что Джилл и Джилли стали – как газетчики выражаются по сей день – «больше, чем просто друзьями».

И действительно, Джилл и Джилли отлично ладили друг с другом. Но отнюдь не потому, что у них был роман, а потому, что оба они были до смерти влюблены в свою профессию. Иначе говоря, они были одержимыми профессионалами. Джилли Легендре был очень интересным постановщиком, и никогда не волновали его тесные связи с международной авиакомпанией. Джилли даже склонил одного старинного друга своей семьи, а именно Аристотеля Онасиса, сдать в аренду студии «Юниверсал пикчерз» танкер, причем за очень низкую цену.

Для Бо Бриммера «Горящая палуба» стала воистину рискованной ставкой. Фильм стоил огромных денег. И если бы он провалился, то Бо, скорее всего, оказался бы с голой задницей (просто в дураках). Но то, что сделал Леон О'Рейли, хотя и непреднамеренно, как оказалось, свело вместе двух самых трудолюбивых во всем Голливуде, самых мобильных молодых людей с кипучей энергией, я имею в виду Бо и Джилли. Джилли происходил из аристократического французско-швейцарско-креольского семейства. В то время, когда он взялся за «Горящую палубу», Джилли весил где-то за сто тридцать, а Бо – чуть больше пятидесяти, да и то если насквозь промокнет. Бо был родом из Литл-Рок, где работал газетчиком. Он и теперь выглядел как газетчик из Литл-Рок.

По иронии судьбы, в этой тасованной колоде карт совсем потерянной оказалась Бетси Руссель-О'Рейли. Она терпеть не могла Персидский залив, ей претили рощи деревьев на Холмбейских холмах, столь непохожие на бостонские. И не прошло и года, как она вернулась к себе на Восток. Вот когда могли бы повыситься акции бедняжки Джуни.

Джилл, разумеется, как всегда тщательно занялась своим кропотливым делом. Возможно, ей бы вручили за этот фильм «Оскара». Но в тот год перст судьбы указал на одного стареющего художника-постановщика из Австрии. Его звали Бруно Химмель, и он был одним из моих старых дружков-собутыльников. Когда-то Бруно работал над новой и довольной неуклюжей версией картины «Копи царя Соломона». Это был яркий пример неверного расчета, когда студия «Фокс» потратила огромные деньги. Эта афера дорого обошлась Бруно. Однажды ночью, вдребезги пьяный, он забрел в густой кустарник, а там, уставший от бесконечного рычания львов, побрел Бог знает куда, наткнулся на навес, где лежало разнообразное оборудование, зацепился за что-то и свалился на связку дротиков, в результате чего один его проницательный синий глаз оказался проколотым.

Пожалуй, я был единственным человеком, который вполне чистосердечно рассердился, узнав, что Академия нашла это неуклюжее творение Бруно достойным премии Оскара. Меня это рассердило, главным образом, потому, что я давно знаю Бруно как доброго милого песика.

Так или иначе, но когда было наконец твердо решено объявить в печати, что для режиссуры приглашается женщина, тут как раз и оказалась Джилл. Квалификация Джилл оценивалась кинопромышленностью Голливуда как дар Божий. У нее уже был один «Оскар». И если бы не злосчастная связка дротиков, наверняка, она бы получила еще одного. Все знали, что Джилл упряма. Но, честно говоря, все режиссеры упрямы. И никто из них ни разу по собственной воле не прислушивался к тому, что принято считать здравым смыслом.

Кроме того, у Джилл было нечто, намного более важное и существенное, чем ее несомненный талант: у нее был сценарий, по которому можно было тут же снимать фильм. Джилл и двое ее друзей-актеров, которых звали Питер Свит и Анна Лайл, написали этот сценарий давно, еще в шестидесятые годы. Тогда они снимали на троих крохотный пляжный домик возле Малибу. Сценарий этот так долго блуждал по разным студиям Голливуда, что все забыли о его существовании. Точнее говоря, о нем забыли все, кроме Лулу Дикки, рекламного агента. И еще его помнил старый Аарон Мондшием, патриарх студии «Парамаунт». В данном конкретном случае мистер Монд, а именно так он просил себя называть, успел на шажок опередить весьма опасную Лулу.

Аарон купил сценарий, заплатил Джилл, Питеру и Анне, и всего за какие-то день или два до того, как Лулу Дикки вспомнила о нем. Столь несвойственную Лулу забывчивость, скорее всего, следует отнести на счет ее тогдашнего дружка, доставлявшего ей немало хлопот, рок-звезды по имени Дигби Баттонз. У него была привычка к наркотикам, и раз в несколько недель он регулярно «сходил с колес». Имя Лулу постоянно фигурировало в газетах, потому что ей приходилось все время разыскивать Дигби, которого доставляли на «скорой» то в один, то в другой госпиталь. Лулу была высокого роста – почти под два метра, и любовные утехи этой парочки не давали никому покоя.

В описываемом нами случае любовь оказалась вредной для бизнеса. Говоря по существу, подкрепилось одно из самых известных высказываний Лулу: «Траханье портит мозги». Эту мудрую мысль Лулу выразила в одном из своих интервью для газеты «Ежедневная одежда для женщин», когда редакция этой газеты пожелала торжественно отметить восхождение Лулу на должность рекламного агента. В этот раз газета совершила беспрецедентный поступок – опубликовала слова Лулу в их буквальном смысле, не поставив даже крохотных кавычек. И поскольку благодаря этой фразе популярность Лулу выросла еще на один-два пункта, она превратила эти слова в своего рода девиз и даже выгравировала их на пластинке из золота и слоновой кости, повесив ее у себя в офисе.

В случае с Дигби, эти фривольные слова, пожалуй, не совсем подходили, потому как все знали, что Дигби так перебирал с наркотиками, что у него ничего подняться просто не могло, даже если он и не был в веселом состоянии. По правде говоря, Лулу просто ненавидела Джилл, и потому выбросила ее сценарий за много лет до этого. И допустила непростительную для профессионала оплошность. В ту самую минуту, когда Лулу вдруг вспомнила о сценарии Джилл, она даже не подумала, что можно легко стащить копию этого сценария и заново его перечитать. Лулу немедленно позвонила Бо Бриммеру и предложила ему свой проект нового фильма. По ее проекту, режиссура возлагалась на Джилл, переработать сценарий должен был Тул Петерс, а на главную роль назначалась Шерри Соляре. И поскольку Шерри была одной из двух звезд, еще остававшихся незанятыми, которые могли бы сразу принести финансовый успех, Бо проект Лулу заинтриговал. Сам он сценария Джилл и в глаза не видел. Ведь еще до того, как Бо приехал в Голливуд, этот сценарий превратился во всеми забытую стопку бумаги. И все же Бо был готов купить предложение Лулу, рассчитывая на возможную удачу, если сценарий можно будет хоть как-то реализовать в фильм.

И вдруг Лулу узнала, что сценарий только что купил Аарон Мондшием. Ей сказала об этом Джилл. Лулу приехала на машине домой и впала в такую ярость, что две ее горничные тут же уволились, а Дигби Баттонз решил, что ему лучше пожить в госпитале. Потом Лулу успокоилась и принялась за проведение спасательной операции. Фильм еще даже не запустили для съемок, а она уже уговорила и Питера Свита и Анну Лайл, чтобы они отделались от своих агентов, с которыми подписали контракт на этот фильм, и подписали бы его с ней.

Пит и Анна были хорошими актерами. Их карьера не вполне соответствовала их подлинным способностям. Это весьма обычно для Голливуда – слишком обычно, чтобы об этом говорить. Чаще всего они работали на телевидении, снимались в каких-то роликах по заказу фирм «Гансмоук» и «Маркус Уэлби» и тому подобное. Многие из таких роликов делали на студии «Уорнерз бразерз», и потому я время от времени сталкивался там с Анной и Питом. Анна была брюнетка с высокой грудью, полная и краснощекая. Ее лицо постоянно выражало какое-то раздражение, но у нее был особый комедийный дар. Если бы Анна появилась в Голливуде в пятидесятые годы, когда она была худой, она бы, возможно, поднялась до уровня Линды Дарнелл или даже Энн Шеридан. Анна была недостаточно красива. Питер был парень крупный, с толстой мордой и печальными глазами; он обладал шармом, но был несколько скован и излишне самокритичен.

Не сомневаюсь, они очень обрадовались, что наконец-то их сценарий купили. И были счастливы, что получат в новом фильме роли. Тем не менее, приглашение, полученное ими от Лулу Дикки, наверняка повергло их в шок. В конце концов любому актеру может повезти и он/она может получить роль в картине. Правда, для этого надо достаточно долго ошиваться в Голливуде и непрестанно работать. А вот завоевать благосклонность Лулу – это уже было совсем другое дело: у Лулу было чутье на фильм-победитель. Такой же нюх был и у старого Аарона. И этот запах победы докатился до самого Бо Бриммера, и даже перевалил через холмы студийного городка. Как это стало возможным, было загадкой для всех. Ведь почти целых десять лет сценарий никто не перечитывал. Режиссер был непроверенный. Не было отснято ни одного-единого кадра! И, тем не менее, все свершилось. Три самых чутких носа во всем Голливуде пронюхали про сценарий под названием «Так поступают женщины». А из всех троих самый острый и быстрый нюх оказался у старика Аарона.

Лично я был просто счастлив от этой сделки, отчасти из-за Джилл, но больше всего из-за Анны и Пита. Они были членами самого старого клуба в Голливуде – клуба тех, кто умеет ждать. Они не принадлежали к разряду все знающих и все умеющих. Три минуты экрана в сериале об Уолтонах, или же десять минут в каком-нибудь сверхдорогом вестерне, снятом в Старом Туксоне, – даже это, по их мнению, было удачей. Имена Анны и Пита были известны только самым отчаянным киноманам. Пит и Анна были всего лишь частью голливудского войска, которое разбивает лагеря в каньонах, а из них доходит до самой Долины, потом возвращается в Санта-Монику и снова движется в Долину. И пока все это происходит, солдаты этого войска женятся и разводятся, трахаются и опять трахаются.

Ни Пит, ни Анна не были в такой хорошей форме, как Джилл, которая с самого своего приезда в Лос-Анджелес не занималась ничем другим, кроме работы. Эти же двое находились в состоянии ожидания очень давно. А с людьми такого рода никогда ничего нельзя знать наверняка. По крайней мере, до того самого момента, когда начнет работать камера.

Бо Бриммер, при всем его быстром уме, никогда бы не стал их снимать в своем фильме. Бо в таких делах был новичок – он все еще работал, придерживаясь каких-то концепций. Старина Аарон был другим. Люди – и, разумеется, пресса – любили называть его старой лисой, что с их стороны было до абсурдного деликатно. Этот страдающий одышкой, вечно сердитый и вредный старик, у которого была самая длинная и, насколько мне известно, самая сильная челюсть во всей Америке, никогда не был лисой. Он был старым волчищем. С высоты своего освещенного прожекторами логова, расположенного над Мульхоллендским проездом, он все время взирал вниз на город, который впервые узнал еще в 1912 году. Мне нравится думать, будто старый Аарон находится там и поныне – на этих не модных теперь холмах, возвышающихся над Голливудским шоссе. Будто бы его взору открывается весь город. Дом Аарона находился на самой высокой точке холмов, откуда был прекрасный вид и на Бассейн и на Долину.

У Аарона была такая длинная челюсть, что если вы стояли к нему слишком близко и он вдруг к вам поворачивался, то ударом подбородка он мог вас запросто свалить с ног. Я сам это видел на одной вечеринке где-то в тридцатых годах. Тогда он свалил одного актера, игравшего небольшие характерные роли. Его звали Свини Мак-Каффри. Висок Свини оказался как раз на уровне подбородка Аарона. А уж если так получалось, Аарон никогда не спешил к вам на помощь – по его мнению, вам просто не следовало бы стоять от него так близко. Он был старым волчищем с Холмов. И он стал снимать Пита и Анну, только доверяясь своему инстинкту; инстинкту не в отношении их самих, а по отношению к Джилл. Аарон просто позволил ей пригласить ее друзей, потому что он хорошо знал, что, получив его разрешение, Джилл сумеет все раскрутить как надо.

И он оказался прав. Благодаря режиссуре Джилл, и Пит и Анна прекрасно раскрылись. Разумеется, никого не задело то, что эти роли они когда-то написали для себя сами.

Фильм «Так поступают женщины» рассказывал о жене автомобильного дилера, добившегося самого большого успеха в мире. Такой суперделец действительно существует; он живет в Калифорнии. В течение многих лет он был и продолжает быть слишком знакомой для всех фигурой, для тех, кто смотрит вечерние телевизионные программы. Много лет подряд этот сверхэнергичный деятель мог в любой момент прервать любимые Анной, Питом и Джилл кинофильмы и появиться на экране, чтобы пройтись гоголем перед тысячами новых машин. Наконец все трое утратили к нему всякую неприязнь, и он стал вызывать у них большое любопытство. И тут Пит придумал страшное начало фильма. Герой-делец часто вводил в свое действо львов, слонов и других экзотических зверей. Были у него на экране и ослики, и пони, и козлы, и все, что угодно. Делалось это для того, чтобы в то время, как родители заполняют свои кредитные заявки, можно было как-то развлечь детишек. Пит задумал такую сцену, когда один из львов вдруг впадает в ярость, бросается на сверхдельца и какое-то время терзает его. А потом убегает, унося в своей пасти ослика. Разумеется, все это должно было бы происходить в прямом эфире. А мы должны были за всем наблюдать, глядя на экран через плечо жены дельца, которая лежит одна в своей огромной постели в их роскошном доме в Пелисайдс.

Именно эта сценка, от которой потом отказались, положила начало милому небольшому сценарию про жен, обманутых своими мужьями. Пит исполнял роль коммивояжера, Анна же выступала в роли его зачуханной, затраханной, неунывающей, но, в конечном счете, озверевшей супруги. В кульминационный момент фильма она переодевается до неузнаваемости, приходит туда, где ее муж торгует машинами, и покупает у него новенький сверкающий «шевроле»… А потом наезжает на нем на своего мужа как раз в тот момент, когда он дефилирует в телевизионном кадре. Так мужчина-шовинист справедливо получает то, что заслужил. На мой вкус, все это было чуточку прямолинейно, но ведь фильм этот делал не я.

Поскольку все происходило в Калифорнии, где никакая публичная реклама никому принести вреда не может, наша троица безо всякого труда уговорила того самого не киношного, а подлинного коммивояжера, который вдохновил их на написание сценария, и он разрешил им снимать фильм прямо на стоянке продаваемых им машин. Когда Джилл показала мне в «Парамаунт» черновик сценария, я уже знал, что старик Аарон заключил поистине достойную сделку. На фильм ушло чуть больше миллиона (а примерно треть этой суммы стоила сама по себе Шерри Соляре).

Мне было странно, что Джилл стала режиссером. С одной стороны, у нее абсолютно не было никакого тщеславия, а режиссерам необходимо быть тщеславными, как, скажем, рыбам нужны жабры. С другой стороны, мне казалось, что Джилл всегда очень дорожила своим уединением. А уж какое там может быть уединение у режиссеров! Они все время живут в окружении толпы, совсем как политики. И, наконец, у Джилл было необычайно обострено чувство ответственности. Мне бы и в голову не пришло, что ей вдруг захочется отвечать за сумму в миллион долларов, принадлежащих кому-нибудь другому. Но, возможно, я ошибался. Пожалуй, я знал Джилл не настолько хорошо, как мне того хотелось. Ей уже было далеко не двадцать четыре, когда она была очень милой, но весьма замкнутой девушкой, и тогда ей действительно хотелось только одного – рисовать. Теперь ей было тридцать семь, и перед ней маячила слава.

Я же, напротив, как и раньше, по-видимому, не замечал ничего, кроме смотревших на меня пары настойчивых серых глаз.

– Что? Я забыл, что ты спрашивала, – сказал я.

– Мне кажется, ты начал жить в прошлом, – сказала Джилл. – Ты никак не можешь взять в толк, о чем мы говорим.

– Я бы мог жить в будущем, – произнес я.

– Если уж ты заговорил о будущем, значит, ты сейчас думаешь о том, как бы тебе подцепить какую-нибудь богатенькую девицу, – сказала Джилл. – Догадываюсь, что именно потому-то ты и согласился поехать в Нью-Йорк. Наверное, у тебя там остались две-три таких штучки и тебе надо их повидать.

Я решил быть честным, хотя бы для того, чтобы внести какую-то новизну.

– Солнышко, я не был в Нью-Йорке лет двадцать, – сказал я. – И совсем не обязательно, чтобы кто-то повез в Нью-Йорк меня. Последняя моя поездка была в Пойнт-Бэрроу, на Аляску, когда мы снимали «Индейский чум». А за несколько лет до этого мне пришлось поехать в Аргентину, потому что Тони Маури настаивал, чтобы мы делали с ним вместе фильм «Гаучо бросает перчатку».

Когда я уже произнес эти слова, я вдруг вспомнил, что действительно была в это время и некая безутешная Бетси Руссель О'Рейли; она существовала где-то там на перешейке, покрытом лесом. И мы с ней пару раз очень по-дружески поболтали.

– Ты не догадалась об истинной причине, из-за которой я согласился поехать, – сказал я. – Ну, я могу тебе сам сказать. Я согласился из-за «Разнообразия».

Джилл ничего не поняла.

– Я говорю о журнале под названием «Разнообразие», – сказал я. – Я не имею в виду разнообразие в житейском смысле. Ты знаешь эти маленькие конвертики, которые у них в этом журнале? Это те четыре категории, которые обозначают, кто куда едет: из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, из США в Европу, а из Европы – в США. Я никогда в эти конвертики своего имени не вносил. Мне кажется, этого слишком мало, чтобы что-то узнать о человеке. Особенно если учесть, что почти всю свою жизнь, черт побери, я провел в кинопромышленности. Может быть, если бы я поехал с тобой, я бы мог заполнить эти конвертики дважды, один раз – из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, а другой – из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, когда мы будем возвращаться. Мне кажется, это будет даже несколько романтично.

Джилл молча и упорно смотрела на меня. Когда Джилл молчала, все было совсем не так, как когда она была просто спокойной. Обычно она и была спокойной – такая у нее манера поведения. И мне это было очень приятно. Но когда Джилл вместо спокойного состояния погружалась в молчание, происходило нечто совсем не столь приятное. Я никогда не мог долго выдерживать молчание Джилл. Так бывает со свистком для собак – звук этого свистка переносят только собаки, хотя от него могут трескаться яйца. Я и был тем самым яйцом, которое обычно трескалось от молчания Джилл.