Текст книги "Золушки из трактира на площади"

На мгновение Бруни показалось, что полковник сейчас что-то скажет ей… Что-то важное! Но он промолчал. Кинул на стол золотой, поднялся, допил оставшийся в кружке морс и вышел, не прощаясь, – высокий, гибкий, стремительно-опасный.

Лишь когда он покинул трактир, Матушка сообразила, отчего он так и не притронулся к сухарикам. Они были натерты чесноком!

* * *

Бруни не решалась заглянуть в старинное, от матушки доставшееся трюмо. То самое, что они с Каем перетащили в спальню из бывшей детской. Из мягко занавешенной чернотой глубины смотрела незнакомка с бледной кожей и огромными серо-голубыми глазами. Их цвет подчеркивали великолепные синие опалы ювелирного гарнитура, который ее заставил примерить Кай. Она отнекивалась, отказывалась, протестовала, но, целуя, он подавил сопротивление, сам продел в маленькие ушки длинные серьги в форме капли, с благородным синим камнем в окружении мелких бриллиантов, сам застегнул на ее шее ожерелье, сработанное в виде дорожки опаловых и бриллиантовых брызг. Ожерелье изящно облегало шею и стекало искрящимся водопадом глубоко в декольте. Гораздо глубже, чем позволяла себе хозяйка трактира, предпочитающая платья, закрытые до самого горла.

Но сейчас на ней не было платья.

Не было ничего, кроме гарнитура, отсветы которого волшебными прикосновениями украшали ее, делая лицо загадочным, шею – лебединой, а ямочки над ключицами – изящными и волнующими.

Кай стоял сзади, положив ладони ей на плечи.

– Как ты красива, – прошептал он, лаская ее взглядом. – Посмотри на себя!

Приказу в его голосе Матушка не могла не подчиниться. Но, подняв глаза, посмотрела не на себя – на него, на любимого. Зеркальная рама неожиданно представилась ей рамой портрета, на котором были нарисованы совсем незнакомые люди. Женщина с открывающей шею и плечи высокой прической, в великолепном синем бархате пышного платья и сиянии драгоценностей. И мужчина за ее правым плечом в того же цвета мундире. Подобную пару она могла представить на картинке из сказки, которую матушка рассказывала маленькой Бруни, засыпающей под шум, доносящийся снизу – из трактира. Но никак не в оправе старой, местами треснутой зеркальной рамы.

Кай мягко подтолкнул ее к себе, и она невольно откинула голову ему на плечо. Он провел по ее шее пальцами снизу вверх, очертил скулу и маленькое ушко… Опал качнулся, внутри его океанской голубизны заиграли солнечные искры, будто и впрямь на морском просторе лучи трогали гребни волн и тонули в них, рассыпаясь золотой пыльцой. Рука Кая медленно двинулась вниз по ожерелью, в ложбинку…

– Это гарнитур моей матери, – вдруг сказал он, и Матушка, разомлевшая от ласк, открыла глаза. – Дивно идет тебе… Она была бы рада видеть это.

– Была бы?.. – переспросила Бруни.

– Она умерла, – с грустью ответил Кай. – Отец после ее смерти так и не женился.

– А ты? – сорвалось вдруг с языка, и Матушка не успела себя остановить.

Испуганно зажала ладонями рот.

– Что я? – удивился Кай.

Незнакомка в зеркале бросила на Бруни высокомерный взгляд. «Кто я и кто – ты, – укором жгли ее глаза. – Корова в конском седле? Простушка, возомнившая себя королевой? Стыдись!»

Дрожащими руками Бруни принялась расстегивать ожерелье.

– Что случилось? – нахмурился Кай.

– Зачем ты принес мне его? – тихо спросила она и осторожно, будто боясь разбить, положила ожерелье на туалетный столик.

И взялась за сережку.

– Эти украшения, они… чудесны, но разве могу я носить их? Я – дочь Хлои, дочери трактирщика, и Эдгара, морского бродяги? Неужели… – она резко обернулась, не стыдясь наготы, – неужели ты хотел посмеяться надо мной?

Кай пораженно отступил.

Опалы загадочно мерцали на столике и в зеркале.

– Я хотел отдать их тебе! Подарить на день рождения, который у тебя завтра – мне сказал об этом Пип!

– Подарить? – Бруни прижала задрожавшие руки к груди. И вдруг рассмеялась смехом, в котором непонятно чего было больше – веселья или горечи. – Мне подарить? И куда я стала бы носить их, любимый? Подавать пиво мастеровым? Или на рынок за продуктами? Они же сто́ят как весь мой трактир и половина квартала в придачу!

– Ох, – Кай с размаху сел на кровать. – Я не подумал… Но я так хотел, чтобы ты их примерила!

Матушку душили злые слезы. Только что, в зеркале, она увидела будущее, которого у нее не могло быть. Увидела, разглядела, почти дотронулась. Она так долго держалась, не заикаясь о его жизни, подавляя в себе желание спрашивать, спрашивать, спрашивать, ибо тот, кто любит, хочет дышать одним воздухом с любимым, думать одни с ним мысли и видеть одни с ним сны… И вот, эти проклятые дивной красоты камни легко разрушили преграду молчания, выстроенную с таким трудом!

– Ответь мне, пожалуйста… – не глядя на Кая, попросила она. Нащупала на полу свою сорочку и накинула, чтобы скрыть наготу – будто границу провела. – Скажи, ты женат?

Кай встал. Молча и деловито собрал разбросанную по комнате одежду и принялся одеваться.

Матушка смотрела на него распахнутыми глазами, а в памяти не блекли, мерцали созвездиями два сиятельных образа – женщины в синем платье и мужчины за ее плечом.

Кай прошел мимо, едва не задев ее. Небрежно сгреб гарнитур в карман камзола и, не глядя на Бруни, собрался уходить. Но не выдержал, обернулся на пороге. На лице его мелькнула та отстраненность, что она увидела в день проводов принцессы Ориданы.

– Не женат, – по-военному четко ответил он. – Но у меня есть… обязательства.

И вышел, закрыв за собой дверь.

* * *

Бруни промучилась всю ночь, невольно прислушиваясь, не постучит ли в дверь решивший вернуться Кай.

Но он не пришел.

Утро выдалось туманным: дело шло к осени, и это ощущалось в излишней свежести воздуха, в холодной росе, покрывшей камни мостовой.

Матушка умылась, заплела косу и спустилась в кухню, так и не посмотрев в зеркало.

Разглядев ее бледное личико и глаза, красные от слез, Пип, уже шурующий в кухне вместе с Весем, лишь покачал головой. Сунул ей в руки расписную тарелочку с ее любимым крейским пирогом, трогательно украшенным настоящей розой.

– С днем рождения, девочка! – сказал повар, целуя невысокую хозяйку трактира в макушку. – Долгие лета и счастья полные закрома!

Как ни грустна была Бруни, вид и запах лакомства подняли ей настроение. Пирог этот был верхом поварского искусства, ибо требовал многочасового приготовления, начиная с обработки теста, получавшегося многослойным, нежным, тонким, но плотным, способным удерживать восхитительную сырную начинку с зеленью и пряностями. Есть деликатес, выпекаемый в форме лодки, следовало так: сначала надо было откусить «нос» и высосать начинку, а после закусить тестом.

Пирог, только что вытащенный Пиппо из печи, «дышал» горячим воздухом и распространял дивные ароматы нежного сыра, теста и розы, умирающей от жара. Сестрички Гретель, подошедшие, как и повар, пораньше, подхватили Матушку под ручки и провели за столик у окна, будто дорогого гостя. Принесли горячий морс, золотистую, густую, нарезанную ломтями пшеничную кашу и круг масла, плачущий ледяными слезами. Веслав, выступив из-за широких спин служанок, смущенно поставил на стол вырезанную ножом из дерева лошадку.

Матушка оглядела их, столпившихся вокруг: серьезного Пипа, грозных сестричек, лохматого Веся, еще не успевшего убрать кудри под косынку… и не смогла сдержать слез. Вот ее семья – и другой не надо! Не опалы и бриллианты ей носить – а подносы с тарелками и кружками!

Порывисто вскочив, она обняла всех – насколько рук хватило. И расцеловала, куда придется. Оборотень протестующе взвыл и, вывернувшись, сбежал на кухню.

– Ну, все-все, – Пиппо, оторвав Матушку от себя, сердито ее встряхнул. Глаза его тоже были на мокром месте. – Вечером обещали заявиться мои дочки и несколько наших старых знакомцев. Вот тогда и отпразднуем. А пока завтракай госпожой, но возвращайся на кухню…

– …хозяйкой, – довершила за него Бруни. – Спасибо вам, дорогие мои! Что бы я без вас делала!

После завтрака ежедневные хлопоты поскакали сорвавшимися с привязи лошадьми.

Григо Турмалин, будучи одним из приглашенных на праздничный ужин, пришел раньше обычного. Кинул быстрый испытующий взгляд на встретившую его Матушку и отправился в любимый угол – попивать горячий морс с медом и дымить добротной трубкой. Шепнул лишь: «О подарке вечером!» Ближе к обеду зашел Томазо Пелеван с презентом от себя и супруги – шалью, расшитой пышными гроздями сирени, собственноручно ею связанной. А под вечер в трактире появилась глава Гильдии прачек Клозильда Мипидо, или, как ее называли, Туча Клози. Матрона размерами не уступала Питеру Коноху, а толщиной красных рук так и вообще его превосходила. Прошли времена, когда она отбивала белье на берегах водоемов, а затем в туманных преисподних столичных прачечных. Нынче Клозильда сама вела бухгалтерию гильдии, просматривала кандидаток на прием и жестоко избавлялась от прачек, крутивших шашни с клиентами. «Вы не шлюхи, – грозила она пальцем, больше похожим на сардельку, – помните об этом! Коль желаете сношаться – ступайте на улицу Алых подвязок в Гильдию почтенных шлюх, там всех принимают… после трехсотого клиента!» Исключение составляли случаи, когда заказчик выражал желание жениться. Небольшая сумма в карман Клози плюс приглашение на свадьбу – и благословение молодым было обеспечено, а место в гильдии оставалось за невестой.

Поскольку трактир Матушки Бруни находился аккурат под бочком здания гильдии, неудивительно, что все праздники прачки отмечали у нее. Посетители мужского пола в такие дни испарялись, памятуя, что страшнее пьяных прачек могут быть только оборотни, отведавшие человеческой крови. Туча Клози и сама любила заходить к Бруни. Напивалась она редко, но метко, поскольку, несмотря на все вышесказанное, имела влюбчивое сердце, периодически наполняемое нежным чувством то к мальчику-разносчику воды, то к священнику из соседнего храма, то к приказчику из магазина нижнего белья.

Нынче Туча была навеселе. Одарила Матушку смачным поцелуем и двуспальным комплектом дорогого батистового белья, заняла любимый столик у двери – чтобы наблюдать за входящими и комментировать незнакомцев, и потребовала пива.

– Одним гостем вечером у нас больше! – вздохнул Пиппо, выглянув в зал и узрев Тучу в полосатом, как арбуз, платье. – Вилен, пригласи Питера на ужин!

– Это еще зачем? – неожиданно зарделась та.

– Будет кому Тучу домой тащить, – захохотала старшая Гретель, – а ты подмогнешь. Все удовольствие – друг об друга боками потереться под тяжестью госпожи Клозильды!

Виеленна бросила на сестру убийственный взгляд, стянула с гвоздя плащ и… отправилась к Питеру в кузницу, благо идти было недалеко.

– А ты не слушай! – повар одарил Веся подзатыльником. – Иди барашка замаринуй на вечер… Ишь, уши навострил, малолетка клыкастый!

Бруни, скинув поднос с грязной посудой в чан, повернулась к Ровенне.

– Я пойду посижу с ней немного. Раз она требует пива, а не вина, значит, опять влюбилась!

– Упаси меня Пресвятые тапочки от всех любовей! – отрезала старшая Гретель. – Одна головная боль от них и задержки, и никакой пользы!

Матушка тяжело вздохнула. После бессонной ночи голова у нее и на самом деле побаливала. Правда, задержек еще не случалось, несмотря на то, что с Каем она спала уже пару месяцев и ничего против возможной беременности не предпринимала.

Подумав о ребенке от любимого, Бруни до крови прикусила губу и прихватила две кружки пива вместе одной. В конце концов, день рождения у нее сегодня или нет?

– Девонька, – икнув, приветствовала ее Клозильда. – Ты – мыльная пена для моей души, о-дэ-колон для моего сердца! Давай сюда!

И она совершенно по-младенчески замахала толстыми, в перетяжках, руками.

Матушка умудрилась всучить ей кружку с пивом, не пролив ни капли, и присела напротив.

– Давай выпьем за любовь! – икнув уже дважды, предложила Туча. – Это такое чуйство… Чуйство полета! Когда есть это чуйство – душа поет псалмы! «О богиня чертогов пресветлых, в мягких ботах ступая по миру, ты ласкаешь лошадок рассветных и терзаешь души моей лиру!»

Клозильда так и говорила – «чуйство». И вот это самое «чуйство» привязалось к Брунгильде как банный лист известно к чему. «У меня такое чуйство к Каю, – выскочила мысль, – такое чуйство!..»

– Тьфу ты, напасть! – шепотом выругалась Матушка и, стукнув кружкой по кружке распевающей псалмы Тучи, сделала порядочный глоток.

Под ставший бессвязным шепот Клозильды о светлом «чуйстве», делающем жизнь краше, и о кровяной колбасе, которую прачка обожала, Бруни тоскливо потягивала пиво, поглядывала в окно и поддакивала в особо метафизические моменты диалога. И поминутно ловила себя на том, что ждет, не покажется ли на площади знакомая высокая фигура в простом черном плаще.

Когда посетителей прибавилось, Матушка, чмокнув Клозильду в пухлую щеку и еще раз поблагодарив за подарок, поспешила на кухню.

В этот вечер трактир закрыли на пару часов раньше. Сдвинули несколько столов, накрыли праздничный ужин. Пип отправил именинницу переодеваться, а сам остался встречать гостей: кроме уже подошедших Томазо Пелевана, его жены и троих детей, одинокой тоскующей Клозильды, Григо Турмалина, с предвкушением оглядывающего стол, Виеленны с красным от смущения Питером, должны были прибыть Ванилла и ее младшая сестра Персиана с мужем и детьми, а также Висту Вистун – глава Гильдии гончаров. Последний в трактир заходил редко, но постоянно заказывал обеды на вынос, а к мерзавчикам так привязался, что покупал их почти столько же, сколько весь королевский двор.

Бруни ждала, что Ванилла появится пораньше и поможет ей сделать красивую прическу – набралась она куаферского мастерства у дворцовых горничных. Однако подруга запаздывала. Снизу уже доносились радостные крики двоих внуков Пиппо, которые пришли с Персианой, а ее сестры слышно не было.

Матушка надела праздничное платье – белое, в мелкий синий цветочек, и переплела косу. Взглянула на себя в зеркало. Вспомнила ту… незнакомую гордячку в драгоценностях. Насмешливо фыркнула и поспешила вниз.

Зал был ярко освещен. Благодаря мягкому свету свечей тени становились глубже, а краски – ярче. Винные бутыли на столе блестели, будто натертые воском. Фрукты и зелень источали завораживающий аромат. Дети бегали вокруг сдвинутых к стенам столов и верещали. Их не столько привлекали яства – по крайней мере до десерта, – сколько возможность сложить из стульев пиратский корабль или королевский дворец и устроить потасовку.

Висту Вистун – маленький человечек с грустными глазами и длинным носом, похожий на печальную крысу, преподнес Матушке два собственноручно сделанных вазона для цветов в форме раковин. Установить их предполагалось у входа в трактир. Томазо, обожавший, как это ни странно, цветы, пообещал Бруни дать рассаду от тех буйно цветущих кустов герани, что украшали здание его гильдии.

– Вы пьете, мастер Висту? – икнув, поинтересовалась у него Туча Клози, усадила рядом с собой и безапелляционно довершила: – Сегодня пьете!

Вистун, покосившись на стати соседки по столу, молча подвинул ей бокал.

Когда все наконец расселись, Пиппо, по праву ближайшего родственника и друга севший одесную, воскликнул:

– Где же Ванилька?

Дверь распахнулась, будто ждала этих слов.

И пала тишина. Даже дети застыли, издав восхищенное «хоу!»

На пороге стоял худощавый человек в камзоле цвета яркой свеклы, в зеленых штанах, без всякого стеснения обтягивающих стройные ноги и другие анатомические подробности, в узких красных ботинках и синем шейном платке, в который было воткнуто несколько булавок с навершиями в виде осьминога, морского конька и разного вида ракушек. Из нагрудного кармана камзола живописно опадала… морковная ботва.

Разглядев ее, Матушка поднялась из-за стола и поспешила навстречу гостю.

– Моя дорогая именинница! – приветствовал тот, будто знал Бруни давно и близко. Поймав ее руки, прижал к губам. – Милая Матушка! В этот полный светлячков и пьяниц вечерок спешу поздравить тебя с Днем появления из материнского лона сине-багрового комочка, издающего котячьи звуки! Да пребудут твои мысли полными чистых помыслов, твои телеса – здоровья, а твой трактир – относительно трезвых посетителей и их невыносимо тяжелых кошельков!

Бруни невольно покосилась на «телеса» и прыснула, как девчонка. Но тут же сделала серьезное лицо, присев в подобии реверанса. Как вести себя с шутом его величества Редьярда Третьего – шалопаем Дрюней – к тому же благородным по крови господином, она понятия не имела.

– Добрых улыбок и теплых объятий! – приветствовала она его. – И как же мне называть вас?

– На «ты»! – просто ответил шут и, сделав шаг вперед, закружил ее в подобии танца. – Как обращалась бы к любимому сыну!

– Но ваше имя?.. – пискнула Бруни, выворачиваясь.

– …Слишком известно и труднопроизносимо, – он свысока посмотрел на нее и вдруг захохотал, да так заразительно, что сидящие за столом, переглянувшись, дружно начали улыбаться. – Зови меня Дрюней! Уж если его развеликое величество не брезгует называть меня так, остальным тоже понравится!

Зашелестели шелка. Нечто нежно-сиреневое в фиолетовых оборках вплыло в трактир, помахивая полями шляпы в цвет шейного платка спутника.

– Ванилла! – ахнула Бруни.

– С днем рождения! – воскликнула та, сунув Матушке в руки тяжеленькую резную шкатулку. – И позвольте вас познакомить с моим женихом! Папа?

Папа, багровея, медленно поднимался из-за стола.

Охнув, Матушка в мгновение ока оказалась рядом с поваром и взяла под руку.

– Мы ужасно рады познакомиться с вами… с тобой, дорогой Дрюня! – защебетала она и уронила от волнения шкатулку, едва не разбив пару тарелок. По столу со звоном покатились золотые монеты. – Ванилла, вы обручились?

Старшая Королевская Булочница воздела к потолку безымянный перст, на котором блестел нескромный бриллиант. И подытожила:

– Да! Любимый, прослушав хартию вольностей лица, обязующегося стать моим мужем, согласился устроить свадьбу!

В мгновение ока Дрюня упал в ноги Пипа с криком:

– Благословите, отче!

Пиппо пошел красными пятнами и рухнул на стул. Отерев трясущейся рукой пот со лба, взглянул на Ваниллу и сказал:

– Да-а-а… Не ожидал я от тебя, доченька, такой па… радости! А вам, молодой человек, – его грозный взгляд переместился на шута, рука шарила по столу, словно искала любимый топорик для разделки мяса, – можно верить? Вы ж, небось, мот, бабник и пьяница!

– Папа! – глядя на Пиппо воскликнул Дрюня и с удобством расположился на полу, скрестив ноги. – Дочка твоя, хоть и немолода, и бесприданница, и характер имеет тяже… отцовский, да и не голубых кровей девица, но собой хороша, на язык остра, а в постели и у плиты темпераментна сверх меры. И специфику моей работы понимает! А для меня это важно! Но еще важнее… – он интимно понизил голос, – для Рэда!

– Для кого? – моргнул Пип.

– Для его великовозрастного величества! – пояснил Дрюня. – Так что от дочки твоей польза будет всему королевству!

– Не понял! – напрягся повар.

Шут вскочил на ноги, одним махом поставил рядом два стула, подмигнув и потеснив Томазо и его супругу, усадил Ваниллу и, сев рядом с ее отцом, цопнул с блюда горячий мерзавчик.

– Суди сам! – откусив булочку и зажмурившись от удовольствия, заговорил он. – У нас с дочкой твоей тишь да благодать – и я склонен сочинять сонеты, которые так любит его величество, играть на китаре и рисовать акварели, что вызывают восхищение придворных дам, даже тех, кои меня терпеть ненавидят! Мы с Ваниллой в ссоре – и мои эпиграммы полны изысканного яда, остры и горьки, как свежемолотый перец, а от шуток придворные шарахаются, словно макрель от дельфина. Так что, как ни поверни, от такой семейной жизни одни плюсы!

Пока он говорил, Пип разглядывал его исподлобья, а когда шут замолчал – не отвел взгляда.

– Папа! – проникновенно сказал Дрюня. – Да люблю я ее, Ванильку твою, неужели не ясно!

Ванилла судорожно вздохнула.

– Ах! – воскликнула Туча Клози, трепетно прижимая руки к груди. – Вот это, я понимаю, чуйство! Чуйство полета!

Она огляделась в поисках поддержки, обнаружила затихшего рядом Висту, захомутала его в объятия и одарила страстным поцелуем.

– Это по-нашенски! – заметил Дрюня и протянул Пипу раскрытую ладонь. – Благословишь?

Тот подумал с мгновенье, показал старшей дочери увесистый кулак и только после этого пожал шуту руку.

– Благословляю! – буркнул он. – Когда свадьба?

– В первую неделю осени сыграем, – подала голос Ванилла, стирая слезы радости, обильно залившие щеки. – Аккурат на Золотые дни!

– Мало тебя супруга-покойница лупила! – проворчал повар.

Персиана – не такая дородная, как сестрица, но по-семейному ехидная, хихикнула и показала старшенькой язык.

– Ну! – огладив огненную бороду, провозгласил Пелеван. – Значит, у нас двойной праздник! А посему предлагаю отдать должное лакомствам, приготовленным умелыми ручками нашей Бруни и ее повара. Скажу по секрету – стряпня ваша достойна кухни самого Редьярда! Ребрышек с можжевеловыми ягодами вкуснее нет нигде в Вишенроге! А потом… – он, загадочно блестя глазами, потянул из-за пазухи свиток, оплетенный сине-золотым шнуром Магического ведомства, – устроим танцы!

Его супруга – Алисия – женщина в годах, сохранившая, несмотря на возраст и троих детей, хрупкую, будто фарфоровая статуэтка, фигуру, захлопала в ладоши и горячо поцеловала мужа.

Матушка наблюдала за ними с удовольствием – ей было приятно видеть, что после стольких лет супружества Пелеваны не утратили интерес друг к другу. Вот бы тоже так…

Порозовевший от комплимента Пиппо потянул ее за рукав, заставляя сесть.

На стол был водружен бочонок добротного вишневого вина, которое зажигало кровь и хмелило голову. Веселье наконец начиналось.

К удивлению Бруни, шут замолчал надолго. Лишь перепробовав все стоявшие на столе блюда, он, тяжело отдуваясь, расстегнул камзол и погрозил Томазо длинным пальцем.

– Хотел я тебя, братец мастер, отругать за пренебрежение к кухне его величества! А теперь вижу – прав ты! Как простые люди есть соль земли, так и еда простая, по народным рецептам приготовленная, – суть вершина поварского искусства.

– Твоя правда, шут! – жахнула по столу кулаком Туча Клози. – Но куру уметь разделать недостаточно! С чуйством надо готовить! С чуйством!

– Сосредоточение тут необходимо! – неожиданно подал голос маленький Висту. Он пил наравне с Клозильдой и оттого с трудом удерживался, чтобы не упасть со стула. – Когда вокруг никого не видишь… ик!.. не слышишь и не чуйствуешь!

Матушка поняла, что словечко Клози привязалось к нему, как и к самой Бруни, надолго.

Соседка пихнула его локтем под бок с такой силой, что Висту упал на колени сидевшему рядом с ним Марху Тумсону – мужу Персианы.

– Чуйство, говорю тебе, главнее! – рыкнула она. – Как бесчуйственный чурбан изобразит шедевру?

Марх – крепкий парень, работавший старшим конюхом у одного из господ в квартале Белокостных, аккуратно водрузил Вистуна на место.

– Не ссорьтесь! – подал голос Дрюня, разглядывая спорщиков с блеском в глазах. – Оба вы правы. Лишь отрешившись от низких мыслей, уйдя в себя, ощутишь истинное… чуйство творчества! – он тихонько хрюкнул от удовольствия и довершил: – И сотворишь шедевру!

А затем подскочил, выхватив из-под руки Томазо музыкальный свиток. Умело снял оплетку и, изящно развернув пергамент, прочитал первое название:

– Бранли «Утки вышли погулять»!

Со свитка зазвучала веселая музыка – сначала тихо, а затем громче и громче, будто побуждая пуститься в пляс, растрясти ужин, тряхнуть стариной.

Томазо, крякнув, поднялся, снял добротный суконный кафтан, оставшись в одной рубашке. Курчавая шерсть на его могучей груди под распущенной шнуровкой ворота была такой же ярко-рыжей, как и борода. Развернувшись к супруге, глава Гильдии каменщиков шутливо поклонился.

– Госпожа соизволит ли подарить мне первый танец?

Алисия, млея, что делало ее невыразимо привлекательной, подала мужу руку.

Дрюня, чмокнув Ваниллу в макушку, в мгновение ока оказался рядом с Матушкой.

– Первый танец – твой, маменька! – он едва ли не насильно поднял Бруни со стула, в который она вцепилась со страху. – Нетанцующая именинница – то же самое, что немечтающая девственница!

О чем полагается мечтать девственнице, шут уточнять не стал, а Матушка по понятным причинам не спросила.

Бранли танцевали еще деды и прадеды. Особое внимание в этом танце уделялось не столько движениям, сколько задору. Танцевали его как парами, так и «ручейком», держа друг друга за бока или плечи, в чем с удовольствием принимали участие и взрослые, и дети.

Туча Клози, понаблюдав, как безуспешно пытается встать на ноги Висту Вистун, подхватила его под мышки и вытащила в круг танцующих.

– Я… – блеял Висту из-под ее могучей руки, – вполне согласен, что чуйство для творчества не… ик! …обходимо! И то, что вы это осознаете, прекрасная Клози, делает вам… Ик!

Клозильда встряхнула партнера, заставляя замолчать, и закружила в веселой пляске. Пип прошел пару кругов со старшей дочкой, запыхался и уютно устроился за столом, потягивая вино. Персиана танцевала то с мужем, то с детьми, по очереди. Виеленна с Питером удивили всех, пустившись в такой зажигательный пляс, что с полок за стойкой попадала утварь.

– Мазурка «Веселый менестрель»! – объявил Дрюня.

Магический свиток «подавился» темой Бранли и заиграл мазурку.

– Все-все! – протестующе подняла ладони Матушка, когда шут угрожающе двинулся к ней. – Я отдохну, с твоего позволения!

– На! – Дрюня сунул ей в руки морковку, которую вытащил из кармана камзола. – Это поможет восстановить силы!

И поскакал за возлюбленной, по-журавлиному поднимая длинные ноги.

– Невозможный человек! – сказал ему вслед Пип, приобняв Бруни одной рукой. – Вот уж не ожидал я от нее такого жениха!

– У них же чуйство! – машинально ответила Матушка и наморщила нос. Поправилась: – Чувство, то есть! Пип, даже со стороны видно, что им хорошо вместе. Не беспокойся, прошу тебя!

Повар пристально взглянул ей в глаза.

– А ты когда замуж выйдешь?

– За кого? – удивилась Бруни.

Пиппо смутился.

– Не знаю! Но ты же не можешь всю жизнь оставаться вдовой! Ты молода и хороша собой! Да и мне помощник нужен. Я старею!

Матушка молча прижалась щекой к его плечу. Что она могла ответить? Разве только правду.

– Я люблю Кая, – тихо сказала она, – хотя до сих пор ничего о нем не знаю, могу только догадываться… Пусть Индари сама решит, как мне быть с этой любовью!

Пип вздохнул и ничего не ответил. Матушка была благодарна ему за это, потому что прекрасно понимала, о чем он заговорит. Даже голос его слышала у себя в голове!

Стремясь избавиться от наваждения, она пересела к Григо, которому не позволяло танцевать здоровье, однако он с удовольствием наблюдал за танцующими.

– Как вам вечер, господин Турмалин? Желаете еще вина?

Григо благодарно похлопал ее по руке.

– Наливай, дорогая моя, наливай! Скоро осень, и мои старые кости вновь начнут ныть от холода, а пока есть возможность приобщиться к теплу, надо ей пользоваться!

Когда они выпили по глотку вина, пахнущего свежо и пряно, Турмалин полез в карман поношенного камзола и, достав небольшой сверток, протянул его Матушке.

– С днем рождения, светлая душа! – серьезно сказал он. – Мир погрузился бы в темноту, если бы не освещался такими, как ты, огоньками. Я беден, но кое-что хочу подарить тебе от всего сердца! Вот. Возьми.

– Что это? – с любопытством спросила Бруни, принимая подарок. – Украшение?

Григо неожиданно рассмеялся.

– Ну… можно сказать и так. Открывай, девонька, открывай!

В бархатной тряпице был завернут странный вогнутый камень, шириной с женскую ладонь. Потемневший от времени, зеленовато-бронзовый и тяжелый. Бруни рассматривала его с удивлением, но подвоха от господина Турмалина не ожидала. Не тот человек, чтобы шутить глупые шутки!

– Огонь, – улыбнулся Григо, когда она подняла на него недоумевающий взгляд. – Поднеси его к огню!

Матушка осторожно сняла свечу с лапы подсвечника и наклонила к камню. Капли воска стекли по его покатому боку на стол… И вдруг под зеленью вспыхнули огненные искры. Через несколько мгновений в ладонях Бруни засияло маленькое солнце.

– О Индари! – воскликнула она. – Господин Григо, неужели это то, о чем я думаю?!

– А о чем ты думаешь, дитя? – усмехнулся Турмалин.

Камень грел ладони живым теплом, но не обжигал, а, наоборот, придавал бодрость и силу.

– О чешуе дракона! – прошептала Матушка, завороженно наблюдая за игрой золота и света под поверхностью камня. – Отец рассказывал сказки об этих существах, полных мудрости и древней магии. О драконах – синих, как океан, зеленых, как леса, желтых, как пески, о драконах мороза и огня и драконах, наполненных сиянием солнца! Но…

Она с сожалением скрыла свет под тряпицей и протянула подарок Турмалину.

– Я не могу его принять, господин Григо, потому что не знаю никого, кто владел бы чешуей дракона, – так они редки! Подобные вещи просто так не отдают. Раз она была у вас, значит, вам и должна принадлежать!

Старик смотрел на нее, яростно дымя трубкой. Помолчав, вытащил мундштук изо рта:

– Сила волшебных вещей, моя дорогая Брунгильда, сохраняется лишь при проявлении к ним доброй воли. Мне этот предмет больше не нужен – мое время истекает, и я скоро покину бренный мир. А тебе – пригодится! В народе ходит поверье, что чешуя дракона приносит удачу, дарует владельцу здоровье и счастье!

– Вот именно! – воскликнула Матушка и, порывисто схватив его руку, покрытую взбухшими венами, сжала ее со всей силой, на которую была способна. – Она поможет вам, господин Турмалин! Даже если это лишь сплетни, вы всегда можете продать чешую и безбедно прожить остаток дней!

Григо бережно поцеловал ее в лоб, и Бруни ощутила, как камень вновь лег ей в ладонь.

– Будь счастлива, девонька! – сказал Григо и поднялся. – Сегодня ты устроила праздник моему желудку и фейерверк моему сердцу, но я устал от острых ощущений, а вы, молодежь, можете веселиться всю ночь! Потому я покидаю вас. До завтра, Матушка!

Он церемонно поклонился сидящим за столом, аккуратно обошел танцующие пары и вышел на улицу.

Матушка держала подарок в руках и думала о том, как бы не заплакать. Жизнь вовсе не проста и не добра, но иногда сводит с такими людьми, за которых хочется ее благодарить.

Время перевалило далеко за полночь. Музыкальный свиток временами принимался крякать и шипеть, однако это вовсе не мешало парам без устали кружиться в танцах. Чета Пелеван ни в чем не давала фору Дрюне с Ваниллой и Марху с Персианой. Виеленна с Питером, похоже, перешли к стадии, когда не замечают окружающих. Туча Клози и Висту Вистун делали перерывы, лишь чтобы промочить горло очередным бокалом вина и перекинуться парой фраз о творчестве или «чуйстве». Причем говорила в основном Клозильда, а маленький Висту внимательно слушал, утвердительно кивая носом.