Текст книги "Чудак на холме"

8

Мы удобно устраиваемся на диване, и Лёха виновато придвигает к себе поближе печенье:

– С утра маковой росинки во рту не было. Вы уж извините…

Профессор Гольдберг отмахивается от него, как от назойливой мухи, и торжественно провозглашает:

– Как говорят у вас в России: один ум хорошо, а три – лучше…

– Не три, а два, так у нас говорят, – поправляет Лёха.

– Значит, два. Простите, молодой человек, – ехидничает воспрянувший духом Гольдберг, – я переоценил ваши умственные способности… Не обижайтесь, это я шучу.

Лёха и не думает обижаться, хотя я его знаю – в нужный момент напомнит о своих способностях, и тогда уже профессору будет не до шуток.

– Значит, так, – Гольдберг снова серьёзен, и больше веселиться не намерен. – Я открыл вам почти все свои карты. Мне необходимо в кратчайший срок провести эксперимент с переселением души какого-нибудь почившего в бозе музыканта, и тогда мои перспективные работодатели убедятся в том, что такое возможно с Ленноном и Харрисоном. Их не интересуют детали – как я это сделаю, кто будет участвовать, какие я понесу траты, – им нужен лишь положительный результат. Помощников у меня нет – только вы.

– Мы? – удивляется Лёха и смотрит на меня, будто я уже успел договориться с профессором о чём-то, чего он не узнал, прослушивая беседу в машине.

– Ну, раз вы, Алекс, в курсе, – притворно вздыхает профессор, – то придётся и вас брать в долю. Лучше иметь ещё одного союзника, потому что недоброжелателей и завистников у меня и без того хватает. Вы согласны?

Штрудель недоумённо продолжает глядеть на меня и бормочет:

– Согласен, но на тот свет отправляться не хочу. Даже на ознакомительную экскурсию.

– По этой части у нас уже есть специалист, – Гольдберг искоса глядит на меня и подмигивает. – Думаю, и для вас, Алекс, дело сыщется… А пока у меня вопрос, ответа на который я самостоятельно найти не могу. Надеюсь на вашу помощь. Нужно выбрать, кого из музыкантов будем возвращать на этот свет. Нужен, во-первых, такой человек, возвращение которого станет убедительным доказательством для работодателей, что подобное реально возможно. Во-вторых, и это не менее важно, чтобы Даниэль, когда станет беседовать с ним на том свете…

– Стоп! – резко обрываю его. – Я ещё никакого согласия не давал! Все эти перемещения, извините, не простая поездка в командировку на несколько дней! Может, у вас есть ещё кто-то на роль кролика?

– Никого нет, – разводит руками профессор, – да и не хочу никого из посторонних посвящать в наши дела… Смею тебя заверить, Дани, твои труды будут вознаграждены достойно.

– Ладно, посмотрим, – ворчу недовольно, и у меня сразу же начинает неприятно ныть в затылке.

– Так вот, повторяю, очень важно, чтобы музыкант, которого мы наметим для перемещения на этот свет, правильно понял разъяснения Даниэля. Всякие казусы могут случиться, а проколы нам не нужны.

Он замолкает, чтобы мы могли оценить грандиозность его планов и степень нашей ответственности.

– Теперь я хотел бы обсудить главное – кого из великих музыкантов выберем для перемещения. Ведь нам недостаточно какого-нибудь ресторанного лабуха, нам требуется великий музыкант, и для этого нужно детально разобраться в его биографии, характере, причудах.

– Вот тут как раз и будет работа для меня, – подаёт голос Лёха. – Я для вас в интернете чёрта с рогами нарою!

– Нам чёрта не надо, нам надо больше – объективную картину, чтобы мы достоверно представляли, что от человека можно ожидать. Сами представьте, что способен натворить возвращённый с того света человек, если он, скажем, закончил свои дни в психушке или под конец жизни стал полным неадекватом. А среди гениев таких каждый второй.

– Кого-то вы уже наметили? – осторожно интересуюсь, потому что мне страшно не хочется выслушивать прописные истины, которые время от времени любит выдавать профессор, любуясь своим красноречием и эрудицией.

Гольдберг делает глубокомысленную паузу и торжественно выдаёт:

– Первый, чьё имя мне пришло на ум, это Вольфганг Амадей Моцарт. Люблю его музыку…

– Почему Моцарт?! – в один голос спрашиваем мы, и Лёха даже корчит кислую мину:

– Помню, в детстве меня в музыкальной школе заставляли играть Моцарта на фортепиано. Тягомотина была страшная…

– И поэтому ты его невзлюбил? – укоризненно качает головой Гольдберг.

– Нет, конечно, но… Мо-о-оцарт…

– Можно, наверное, его уговорить вернуться в наше время, – предполагаю я, – но получим ли мы нужный результат? Вашим спонсорам, профессор, захочется стопроцентно убедиться, что это именно тот, за кого мы его выдаём, так? Значит, ему нужно будет сразу сесть и сочинить что-то на достойном уровне – симфонию или какой-нибудь фортепианный концерт. Это же потребует немало времени, а долго ждать, как я понимаю, не в интересах работодателя?

– И в самом деле, – сразу соглашается Гольдберг, – я об этом даже не подумал…

– Может, замахнёмся на Элвиса Пресли? – предложил Лёха. – Уж кого-кого, а его все знают и любят. И сочинять ему ничего не надо. Сразу запоёт свои бессмертные хиты. Его голос ни с чьим не спутаешь!

Некоторое время мы раздумываем над Лёхиным предложением, потом Гольдберг отрицательно качает головой:

– Тут, друзья, нужно действовать хитрее. Элвис Пресли, конечно, очень хорошая кандидатура, но… есть одна тонкость. Та же самая звукозаписывающая корпорация получит совершенно бесплатно ещё один источник сверхприбылей. И притом без всяких обязательств перед нами. Почему? Да потому что они непременно заявят, что Элвиса не заказывали, поэтому и платить за его возвращение не станут. А только сунут микрофон в зубы и заставят петь. Такой финал ожидает нас стопроцентно, я эту публику отлично знаю. Своего они не упустят.

– Тем не менее, мы вернём Элвиса Пресли! – Штрудель вдохновляется возможностью выбирать какую-нибудь знаменитость, как товар на рынке. – Этому парню достаточно запеть один из своих хитов, чтобы сразу стало ясно, кто есть кто. Человечество будет благодарно нам!

Профессор вопросительно глядит на меня, но я молчу. А что сказать, если не кому-то, а именно мне, по всем раскладам, придётся первым встречаться с великим Элвисом? Такое было бы, конечно, неплохо и безумно интересно, если бы не один щепетильный момент, который неожиданно приходит мне в голову. В прессе писали, и вряд ли сие проходило по разряду простых газетных уток, что своё земное существование Пресли закончил полным наркоманом со сдвинутой психикой, и ещё не факт, что этот сдвиг не отразился на его душе. О чём с ним тогда говорить и куда его вытаскивать?

Всё это я тотчас излагаю Гольдбергу и Лёхе, и они заметно грустнеют. Самая с виду несложная часть профессорского проекта оказывается вовсе не такой простой, как казалась вначале.

– То есть мы такой вариант окончательно не отвергаем, – с надеждой бормочет Лёха, – но пока придержим на будущее?

– Совершенно верно. Какие ещё предложения? – профессор выжидающе разглядывает нас.

– Мне кажется, – вдруг припоминаю, – нам неплохо подошёл бы Луи Армстронг. Насколько помню из сообщений прессы, жизнь он закончил в здравом уме и рассудке, а по популярности едва ли уступал Пресли.

– Ты уверен, что это правильное решение? – поднимает на меня глаза Лёха.

– Точно! И мне Армстронг очень нравится, – поддерживает меня Гольдберг. – Душевная музыка…

Короче говоря, наш выбор пал на великого трубача и джазового музыканта Луи Армстронга. Больше всех этому рад профессор Гольдберг, но, наверное, вовсе не потому, что является большим фанатом великого джазиста, а потому, что у него снова в помощниках офицер полиции, который после долгих препирательств согласился с ним сотрудничать. Это как бы создаёт иллюзию некоторой безопасности. Хоть этим полицейским оказался не кто-то из больших чинов, с которыми он дружил раньше, а я, доставивший ему в своё время массу неприятностей, но мне, как выходило, он доверял больше, чем кому-то другому.

– Значит так, друзья мои, – принимается ворковать, словно голубь, Гольдберг, разливая остывший кофе по чашкам, – план действий у нас предельно прост. Алекс садится за компьютер и вытаскивает всё, что касается Армстронга. Суток тебе на это хватит?

– Хватит, – кивает головой Лёха.

– Даниэль на основе твоих сведений разработает тактику общения с Армстронгом. Сколько времени тебе на это надо?

– Как только получу материалы, сразу же начну работать. Думаю, в один день уложусь. А потом все вместе пробежимся по плану…

– Мне же останется самое сложное: подобрать человека, который добровольно согласится отдать своё тело Армстронгу, а сам отправится на тот свет.

– Разве вы этого ещё не сделали?

– Есть у меня несколько кандидатов, с которыми уже велись переговоры, но они предназначены для других проектов, с которыми вы пока незнакомы… – тут профессор, видимо, чувствует, что ляпнул лишнее и наговорил того, о чём мы с Лёхой знать не должны, и тотчас замолкает.

– А кто у вас ещё намечен после «Столыпина», наркоторговцев и битлов? – сразу становится в стойку Штрудель. – Если хотите, профессор, чтобы мы работали с полной отдачей, то должны быть до конца откровенным с нами. Ведь мы полицейские, а это кое к чему обязывает.

– Знаете что, друзья, – подхватывается Гольдберг, – давайте сначала сделаем до конца одну работу, и я вас уверяю, что в накладе никто не останется. Мы заработаем очень хорошие деньги – такие, какие вы и представить себе не можете… А потом я вам раскрою карты дальше, если мы продолжим наше сотрудничество, договорились?

– Когда потом? – Лёха впивается в него, словно клещ, и я с интересом поглядываю на своего приятеля – таким я его ещё не видел. – На нас эти дела сегодня висят как нераскрытые, и полицейское начальство каждый день требует результатов.

– Смею уверить, что после возвращения Леннона и Харрисона в наш мир у вас, друзья, просто не будет необходимости продолжать службу в полиции! – Гольдберг победно смотрит поверх наших голов и даже распахивает дружеские объятья. – Это я могу гарантировать на сто процентов!

Мы с Лёхой переглядываемся, но возразить нам пока нечего. Всё сказанное профессором похоже на откровенный трёп, и верить его словам наверняка нельзя, однако очень уж убедительно вещает! К тому же такие заявления с бухты-барахты не делают. Уж, я-то его знаю.

– Скажите, профессор, – вдруг вспоминаю, – раньше у вас была лаборатория и медицинский центр, в которых можно было проводить подобные перемещения, но сегодня, догадываюсь, ничего подобного уже нет? А персонал? Где вы собираетесь всё это выполнять?

Профессор хитро усмехается и, не торопясь, отпивает глоток кофе, потом стучит себя пальцем по лбу:

– Самая главная лаборатория у меня здесь! Неужели ты, Дани, думаешь, что я не смогу что-либо сделать своими руками без помощников? Для тебя не секрет, что всех без исключения бывших сотрудников – а мне их и требовалось-то совсем немного! – обучил я. Значит, и выполнить их работу смогу я один… Я бы и тебя не беспокоил, а самостоятельно курсировал между этим и тем светом, если бы не требовался ассистент с противоположной стороны. Пока в роли посланника ты мне подошёл больше остальных, но при необходимости это может быть и кто-то другой, а вот управлять процессом я уже не могу доверить постороннему… Я всё понятно объяснил? – он встаёт, отряхивает рубашку от невидимых крошек и высокомерно прибавляет: – Методика, которую я разработал, принадлежит всецело мне. Если бы у меня был на сегодняшний день большой штат сотрудников, тогда я бы уже по-настоящему опасался, что не сумею сохранить тайну… и превратить её в денежный поток. В нынешней ситуации мне пока некого опасаться… А в отношении денежного потока, уверяю вас, всё будет, как я обещал. Вы в этом убедитесь, если станете выполнять мои указания чётко и честно.

И тут начинает противно верещать мой телефон. Подношу его к уху и слышу разгневанный голос майора Дрора:

– Даниэль, где ты сейчас? Почему, когда ты срочно нужен, тебя никогда нет на месте? Ты же занимаешься не собственным частным сыском, а работаешь в полиции!

– Мы вместе с Алексом отправились на место перестрелки наркоторговцев, вы это знаете!

– И ты хочешь сказать, что вы с ним всё ещё там?

– Нет, мы обходим дома в округе, – начинаю сочинять на ходу.

– Лейтенант, вас мама не учила в детстве, что врать нельзя, особенно непосредственному начальству?!

– А что за срочность такая, господин майор? Я же не сижу в рабочее время в кафе и не пью пиво! Могу дать трубку Алексу, он вам скажет то же самое.

– Будто я не знаю, что вы заодно. Как у вас в России говорят: два сапога пара, – шеф всё ещё гневается, но первый пар уже выпущен. – Короче, оставь его обходить дома одного, а сам пулей ко мне. Ты здесь срочно нужен. Есть новая информация по Киеву…

Недобро глянув на профессора Гольдберга, я встаю и одёргиваю рубашку:

– Если, профессор, это всё, что вы хотели сказать, то мы вынуждены откланяться. Надо ехать на службу. Срочно вызывают.

– Что-то случилось?

– Начальство интересуется, куда мы запропастились.

Лёха с сожалением отодвигает недопитый кофе, но печенье всё же суёт в рот и тоже встаёт.

– Кстати, профессор, – спрашиваю напоследок, – вы как-то отслеживаете, что происходит с теми, кого вы возвращаете с того света? Какую-нибудь статистику ведёте?

– А зачем? Всегда есть конкретный заказчик, которому нужен определённый человек. Он мне оплачивает работу и получает то, что заказывал. Дальше уже меня не интересует, что они будут делать и чем займутся. Меньше знаешь, крепче спишь.

– И про «Столыпина» вам ничего не известно?

– Абсолютно. Я даже не знаю, в какой он сейчас стране и жив ли. Он что-то натворил?

– Пока не знаю.

Судьба псевдо-Столыпина профессору, чувствуется, и в самом деле не интересна. И это неудивительно. Он крепко жмёт нам руки и напоминает:

– Мы с вами все вопросы решили, так? Жду вас послезавтра утром с полной информацией по Луи Армстронгу и будем действовать. Договорились?.. А я, пока есть свободное время, послушаю-ка нью-орлеанский джаз, освежу его в памяти…

– Что там у Дрора стряслось? – сращивает меня Лёха, едва выходим на улицу. – Ты так побледнел… Подопечные Гольдберга шалят?

– Говорит, что пришла какая-то новая информация из Киева. Наш «Столыпин» – то сейчас в тамошней психушке. Может, заговорил о чём-то, что поставило киевских СБУшников на уши. В любом случае надо нестись к Дрору и узнавать.

В город мы возвращаемся ещё засветло, но Лёха со мной в полицию не идёт, так как дальновидно подозревает, что в конторе его непременно припашут, и вернуться домой быстро не удастся.

– Будет день, будет пицца, – философски острит он, – мои проблемы подождут и до завтра: мертвецы без нашего профессора не оживут, а живым иногда необходимо отоспаться перед новыми трудовыми буднями.

– Не забудь, что обещал Гольдбергу, – напоминаю я. – Компьютер бьёт копытом…

Мне сейчас немного обидно за то, что я, порядком натерпевшийся за сегодняшний длинный и такой напряжённый день, вынужден топать на ковёр к шефу, а мерзавец Лёха в эти минуты, небось, уже вольготно пристраивает в кресле у телевизора своё обширное брюхо и, раскупорив бутылочку пива, готовится мирно провести вечер. И никакие проблемы его не будут беспокоить, разве что компьютер начнёт барахлить и зависать, когда он сподобится поискать информацию по Луи Армстронгу. Я же сегодня перенервничал в поисках похищенной жены, потом вернул её и вдобавок удостоился без санкции начальства новых полулегальных контактов с профессором Гольдбергом, за что мне вполне конкретно могут намылить шею. А если ещё вспомнить, что передо мной ярко замаячила перспектива очередного посещения того света в самое ближайшее время, то о чём ещё говорить?..

Дрор, как всегда, бессонным египетским сфинксом восседает в своём кабинете и, по всей видимости, о скорой пенсии, про которую так любит всем сообщать, пока не помышляет. Перед ним ноутбук, лысина его сверкает, словно надраенная бархоткой, а мужественный армейский подбородок всем своим видом подчёркивает неиссякаемую энергию и решимость разрулить любую, даже самую неразрешимую задачу, стоящую перед израильской полицией.

– Садись, – коротко приказывает он и снова углубляется в ноутбук.

Видимо, начальство таким образом выражает своё недовольство. Если уж полный игнор нерадивого подчинённого неуместен, то хотя бы следует некоторое время промариновать бедолагу в ожидании грядущего разноса за что-то неведомое. Что ж, подождём, пока обиженный шеф оторвёт свой туманный взор от экрана. Мне торопиться некуда, рабочий день у мня ненормированный, хотя, по всем предположениям, пора бы ему уже и закончиться.

В принципе, до откровенных конфликтов с майором Дрором у меня никогда не доходит, так как я давно уже научился избегать острых тем и без причины не дразню гусей. А ведь именно тем любой начальник и отличается от подчинённого, что всегда способен придумать очередную каверзу, предугадать которую невозможно.

– Значит, так, – Дрор, наконец, удостаивает меня своего внимания, – из Киева пришли нехорошие новости. Я даже представить не могу, что ты там нахимичил…

– Каждый свой шаг я описал в отчёте, – пытаюсь подстелить себе соломки, – чуть ли не по минутам.

Дрор надолго задумывается и, наконец, разводит руками:

– Ничего не понимаю! Кто-то из вас врёт – или ты, или Служба безопасности Украины в полном составе! Мне почему-то кажется, что чаша весов склоняется не в твою сторону.

– Что случилось-то? – начинаю невольно нервничать.

Впрочем, наряду с хорошими качествами есть у Дрора одна гадкая черта – любит изматывать подчинённого своими загадками и намёками, мол, вдруг сознается в своих проколах и наговорит на себя чего-то лишнего. Правда, потом сам же неожиданно выдаёт главное, ради чего затевается эта игра в кошки-мышки. Но я уже прошёл эту экзекуцию не раз – больше не поддаюсь. А раздражаться и нервничать раньше времени – первый шаг к поражению в бесконечных противостояниях начальников и подчинённых.

Независимо разваливаюсь на стуле и начинаю изображать человека кристально честного, но предельно уставшего от тяжёлых полицейских будней.

– Догадываешься, почему я тебя пригласил? – начинает игру Дрор.

– Вы же сообщили, что есть какая-то информация из Киева. Исключительно по этому поводу.

– Есть, и очень неприятная, – майор встаёт из-за стола и, заложив руки за спину, расхаживает по кабинету из угла в угол. – Твой псевдо-Столыпин покончил жизнь самоубийством.

– Ничего себе! – только и ахаю. – Как такое могло случиться? Его держали в закрытом лечебном учреждении, в отдельной камере…

– Это что – тюрьма?

– Нет, психушка. Но как он умудрился наложить на себя руки?

Дрор брезгливо мотает головой и бормочет:

– Попросил бумагу и карандаш, чтобы написать кому-то послание…

– И ему это разрешили?

– СБУ распорядилась, мол, вдруг он в своём письме раскроет какие-нибудь секреты. А он накарябал записку и потом на глазах врача воткнул карандаш себе в глаз.

Я сразу же представил, как несчастный бедолага, в теле которого поселился великий российский государственный деятель, протыкает себя карандашом, и меня передёрнуло от брезгливости:

– Ну и что оказалось в этой записке?

Дрор поворачивает ко мне свой ноутбук и показывает пальцем:

– Вот, посмотри. Мне из СБУ переслали её фотографию, но я по-русски прочесть не могу, а онлайн-переводчик, как всегда, лепит всякую ахинею. Прочти и слово в слово переведи мне.

На сканированной картинке – лист, вырванный из простой школьной тетради, на котором красивым размашистым почерком с завитушками написано:

«Уважаемые господа, удерживающие меня в тюрьме совершенно незаконно и без предъявления обвинения!

Я, Пётр Аркадьевич Столыпин, дворянин, рождения 1862 года месяца апреля 14 дня, выпускник естественного отделения физико-математического факультета Санкт-Петербургского Императорского университета, служивший верой и правдой на различных государственных должностях – от губернских до министерских и правительственных, осуществивший ряд государственных и политических реформ в Российской империи, кавалер орденов Святой Анны трёх степеней, Святого Владимира 3-ей степени, Святого Александра Невского, Белого Орла и многочисленных иностранных наград, удостоенный неоднократно Высочайшей императорской благодарности, но погибший в результате покушения в 1911 году месяце сентябре 5 дня, настоятельно и не раз требовал от вас:

– предъявить мне судебный приговор, полицейское постановление или иное официальное решение, по которому я заточён в этот каземат, внятно разъяснить мне причины заточения и сроки моего содержания здесь в соответствии с существующим на настоящий момент российским законодательством;

– предоставить мне квалифицированного адвоката, с которым я мог бы обсудить тактику своего поведения и составить прошение в высочайшие инстанции по моему высвобождению отсюда;

– разыскать неоднократно затребованного мной у тюремного начальства профессора медицины Гольдберга, ныне проживающего на территории Палестины и принявшего самое активное участие в моём перемещении в тело человека, рукой которого писано сие прошение.

Дабы предотвратить возможные инсинуации и кривотолки в отношении вышеупомянутого профессора Гольдберга, я неоднократно сообщал, что у нас с ним существует предварительная договорённость о следующем. Судя по его заверениям, ряд высокопоставленных лиц заинтересован в продолжении моей деятельности на благо Российской империи, и я не возражал против перемещения моей души в новое тело и в нынешнее время. Так как после перемещения наша встреча с этими заинтересованными людьми, имён которых пока не имею чести знать, не состоялась, то считаю необходимым заявить, что моё пребывание здесь крайне неуместно. О чём я, собственно говоря, и хотел официально передать через вышеозначенного профессора Гольдберга в вышестоящие инстанции. Так как наша встреча, по всей видимости, уже не состоится, то полагаю, что обязан совершить обратное перемещение без ведома всех причастных к тому лиц при помощи средств, доступных при моих ограниченных возможностях.

Никого в этом прошу не винить, ибо переход произведён мной в трезвом рассудке и памяти.

Камер-юнкер Двора Его Императорского Величества, Премьер-Министр Российской империи П.А.Столыпин…»