Текст книги "Чудак на холме"

7

Это небольшое поселение на берегу моря, в которое мы сворачиваем, – поистине райский уголок, окружённый сельскохозяйственными теплицами и аккуратными полями, с чистыми одноэтажными, редко двухэтажными домиками на зелёных нешироких улицах. У одного из таких домиков мы останавливаемся. Мужичок жестом указывает мне на дверь, а сам остаётся за рулём.

Дверь сразу распахивается, и передо мной возникает собственной персоной профессор Гольдберг, помолодевший и похудевший, словно ни в какой тюрьме не сидел, а наоборот, всё то время, что мы не виделись, отдыхал на курортах и принимал лечебные оздоровительные процедуры.

– Даниэль, дорогой! – он широко распахивает объятья, будто ему и в самом деле не терпится обнять старинного приятеля.

Меня немного коробит от такой заведомой фальши, но конфликтовать с ним пока в мои планы не входит. Ещё успеется. Мне бы только вытащить жену и, по возможности, выяснить, чем он собирается заниматься. Программа-минимум.

– Я бы не ответил вам, профессор, той же любезностью, – бормочу сдержанно, – но к чему такая конспирация? За старое принимаемся?

– Имеешь в виду переселение душ и посещение того света? – Гольдберг притворно морщится и разводит руками. – А что несчастному старику остаётся? В университет меня назад не берут, лабораторий для исследований не дают. Только идти на паперть с протянутой рукой или придумывать для себя новые игрушки, ведь так?

– Где моя жена? Без неё я никаких вопросов обсуждать ни с кем не собираюсь.

Профессор беззаботно машет рукой и жестом приглашает пройти внутрь:

– С ней всё в порядке, можешь не беспокоиться. Сегодня же она вернётся домой. Как только мы с тобой пообщаемся.

– И я опять обязан буду согласиться с вашим предложением? Вариантов нет?

– Естественно.

– Она здесь? Я хочу её увидеть.

– Нет, она в городе.

– Тогда возвращаемся в город, там и поговорим.

Не обращая внимания на мои слова, Гольдберг деловито проходит в большой почти пустой салон и усаживается на диван.

– Присядь, Дани, в ногах правды нет. Хочешь с дороги холодной водички или кофе? – он внимательно разглядывает меня и уже серьёзно, без улыбки провозглашает: – В город мы пока не поедем. Хочешь знать, почему? Потому что мой вопрос лучше обсудить на моей территории. А город – это твоя территория. К тому же там нет глушилок для твоих прослушивающих устройств и – чего там ещё? А здесь они есть, – заметив, как моя рука невольно потянулась к карману с радиомаячком, прибавляет: – Вот-вот, что я и говорил…

– Заложники, глушилки – как всё, оказывается, запущено! – усмехаюсь, но мне совсем не весело. – Короче, так и быть. Давайте быстренько обсудим ваши проблемы и закончим игры в детектив. Меня уже тошнит от них. К тому же я всё-таки полицейский, которого ежедневно ждут коллеги на работе. Во всём, что не противоречит закону, постараюсь вам помочь, хоть мне этого и не очень хочется – врать не стану. Более того, мне нужны ваши подробные разъяснения о псевдо-Столыпине и перестрелке наркоторговцев. Мы уже говорили об этом по телефону. А начать нашу беседу предлагаю после того, как моя жена будет доставлена домой. Иначе новый срок за захват заложников вам обеспечен ещё до начала любого нашего разговора.

– Ого, как грозно! Ультиматум прямо-таки! – профессор принимается рассматривать меня, будто увидел впервые. – И тебе совсем-совсем не интересно, для чего я пригласил тебя сюда?

– Абсолютно не интересно. Считайте меня тупым ментом, который пашет исключительно на своей делянке, решает проблемы по мере их поступления и ничего другого знать не желает.

Профессор неторопливо закуривает и выпускает кверху аккуратное колечко дыма:

– За то время, что мы не виделись, ты здорово изменился в худшую сторону. Или пытаешься казаться хуже, чем есть. Ведь ты же на самом деле совсем другой, а?.. Но мы впустую тратим время, а его, как всегда, не хватает.

– На что не хватает?

– Так ты готов меня выслушать или будем дальше препираться?

Честно признаться, мне всё-таки безумно любопытно, что нового нахимичил профессор. Я уже и сам заметил, что он питает ко мне какую-то странную привязанность. А что тут ещё прибавишь – любимый подопытный кролик. Может, и строптивый порой, но проверенный и безотказный. На этом он и играет.

– Слушаю вас, – без приглашения сажусь на край дивана подальше от Гольдберга и тоже закуриваю сигарету.

– Помнишь, Дани, я тебя спрашивал: любишь ли ты «Битлз»? Ты мне так и не ответил.

– А разве ответ непонятен? Кто же их не любит? Их невозможно не любить… Но какое вы к ним имеете отношение?

– Сегодня – самое прямое, хоть тебе поначалу и покажется это странным. Но излагаю по порядку. В настоящее время такой группы не существует, и возобновить её уже не удастся, так как двоих музыкантов – Джона Леннона и Джорджа Харрисона – нет в живых… Я не очень искушён в законах шоу-бизнеса, но знаю, что бывают случаи, когда умершего участника коллектива заменяет другой музыкант, и группа продолжает работать, записывать пластинки. Но «Битлз» – не тот случай…

– Ага, догадываюсь, – усмехаюсь невесело, – вы их оживить собираетесь? Господом богом возжелали стать, который выполнит мечты большинства меломанов на планете?

– Ну, на роль Всевышнего я не замахиваюсь. Не по рангу такое скромному еврею, – Гольдберг смеётся уже в полный голос. – Не делай из меня монстра… Но я, с твоего позволения, продолжу. Ты же знаешь, чем я занимаюсь, и моя деятельность не связана ни с мистикой, ни с какими-либо махинациями – только медицина, психология и немножко – гипноз. Ну, и совсем чуть-чуть того, чему объяснений пока не нашли… Более того, после известных нам событий никаких новых приключений на свою пятую точку я не ищу. Деловые люди сами находят меня и предлагают работу. Как правило, нестандартную. А нестандартная работа требует нестандартной оплаты. Согласись, устоять трудно…

– Стоп, – прерываю его, – значит, как я понимаю, «душу» Столыпина, переселённую в тело погибшего зека, вам кто-то заказал? И хорошо заплатил за это? То же самое с душой убитого наркоторговца, помещённой в чужое тело? И опять же не за спасибо?

– Естественно. Тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться. Там и ещё кое-кто был, но… не пойман – не вор, – профессор удовлетворённо потирает руки и смотрит на меня в упор: – Давай, Дани, договоримся. Пока никаких вопросов. Выполнишь то, что попрошу, и я тебе всё выложу, как на духу. И при этом ты неплохо заработаешь.

– Не боитесь, что прямо сейчас арестую?

– За что? За слова? Нет, не боюсь. Потому что ты меня никогда не станешь арестовывать. Мы с тобой вечные сообщники, хоть и антиподы, разве не так? А это всегда самый тесный союз… Впрочем, хватит о пустяках. Лучше вернёмся к нашим баранам… пардон, к нашим любимым «Битлз»… Если не возражаешь, я тихонько поставлю что-нибудь из них. Что ты любишь больше?

Неопределённо пожимаю плечами, а Гольдберг подходит к небольшому приёмнику, стоящему на журнальном столике, и начинает рассматривать диски, стопкой лежащие рядом.

Блин, я тут слушаю музыку, проносится у меня в голове, а моя жена в заложниках у этого меломана-вурдалака! Эх, представится мне возможность наступить ему на хвост… Но ничего пока поделать не могу, придётся идти у него на поводу.

– Вот, один из моих любимых альбомов. Называется «Револьвер». Пойдёт? – молча киваю, и он аккуратно вставляет диск в дисковод. – Моя любимая песенка «Чудак на холме». Тебе она нравится?

Как будто, негодяй, угадывает то, что люблю больше всего! И так постоянно…

Некоторое время мы слушаем «Чудака на холме», и слегка печальные, но светлые нотки песни волнами заполняют пространство вокруг нас. В другой ситуации я бы с удовольствием расслабился под эту мелодию, но сейчас не время: если бы профессор только знал, как я зол на него и на его причуды! Впрочем, он несомненно подозревает об этом и издевательски тянет время. И издевается мастерски, запуская мои самые любимые мелодии…

– «…А чудак на холме смотрит на закат солнца и видит, как мир вращается вокруг нас…», – переводит он слова. – Тебе не кажется, что эта песня про нас с тобой?

– Почему про нас?

– Потому что мы с тобой приблизились к самой главной загадке нашего существования и можем с полным правом судить о том, что в нём хорошо и что не очень. Потому что мы уже имеем возможность сегодня посмотреть на всё сверху и увидеть, как мир вращается вокруг нас… Ты меня понимаешь?

– Не понимаю. Иллюзорная, но такая желанная возможность перешагивать границу жизни и смерти и возвращаться назад – да, это ваша заслуга, и вы посчитали это знаком собственной избранности? То, чего пока не могут другие, подвигло вас заявить о себе как о вершителе чужих судеб? Тем же самым богом, который может смотреть на всё сверху?

– Конечно, нет, – морщится он, – перестань меня в боги записывать!.. Тем не менее, я уже и в самом деле могу глядеть на всё, что творится вокруг нас, более объективно. Когда знаешь цену жизни и смерти, это проще. Многие вещи начинают выглядеть совсем иначе…

Дослушиваем песню до конца, и Гольдберг убавляет громкость:

– Давай, наконец, поговорим о наших делах. А музыку потом будем слушать хоть всю ночь… Недавно мне поступило одно интересное и необычное предложение. Оно касается «Битлз». Только не перебивай, ладно? – теперь он уже выглядит не человеком, очарованным магией бессмертных битловских хитов, а сухим и жёстким коммерсантом, каковым никогда раньше не был. – Насколько все мы знаем, после распада группы в 1970 году, ходило много слухов о воссоединении и начале работы над очередным альбомом. Но всё это были только слухи. Попытки помирить музыкантов не раз предпринимали их друзья и всевозможные звукозаписывающие компании. Предлагались громадные деньги, но всё без толку. Эти попытки не прекращались до самой трагической гибели Леннона в феврале 1980 года. Тогда стало ясно, что в прежнем составе группу уже никогда не собрать, даже если они и согласились бы работать вместе. А спустя некоторое время ушёл и Харрисон… Всё вроде бы успокоилось, но когда стали распространяться известия о том, что я провожу эксперименты с переселением душ с того света в реально существующих людей на этом свете, мне и поступило это невероятное предложение…

– Вернуть умерших битлов? И кто же возжелал этого?

– Одна очень влиятельная звукозаписывающая корпорация заинтересована в возвращении Джона Леннона и Джорджа Харрисона, пускай и в ином обличье.

– Что им это даст? – усмехаюсь непроизвольно. – Если битлы при жизни не собирались играть вместе, то как их можно заставить сейчас?

– А сейчас – можно. Я готов взяться за это. Возобновить группу, чтобы она записывала новые альбомы под раскрученным брендом «Битлз» и приносила прибыль этой звукозаписывающей корпорации. Ради чего, собственно говоря, всё и затевается. Любой чих легендарной четвёрки аукается миллионами долларов. Корпорации, самим музыкантам, ну, и мне, конечно… Простенько и со вкусом. Что скажешь?

– Скажу, что это авантюра чистой воды!

– Почему?

– Вы задумали получить бессловесных рабов, но захотят ли битлы возвращаться на этот свет в таком незавидном качестве? Уж, кого-кого, а Джона Леннона, насколько я знаю, никогда нельзя было заставить сделать что-то против его желания.

Гольдберг задумчиво жуёт губами и неуверенно бормочет:

– Думаю, что эти ливерпульские ребятишки были большими жизнелюбами и за возможность вернуться сюда наверняка поступятся некоторыми своими принципами. Лично я бы на их месте…

– Не сравнивайте себя с ними. Лучше попытайтесь понять, что у них в мозгах. Было…

Обсуждаю с профессором какие-то совершенно абсурдные вещи, а про себя удивлённо думаю: что я делаю и для того ли сюда ехал?! И в самом деле, кошмар какой-то: мент обсуждает с потенциальным преступником детали намечающегося преступления! Хотя… о каком преступлении речь? Что в этом преступного?.. Если бы действительно была такая возможность, и легендарные «Битлз» снова начали выступать и записывать свою гениальную музыку, разве кто-то на земле этому не порадовался бы?! Если не углубляться во всякие морально-этические нормы – хорошо это или плохо, – то с точки зрения закона никаких явных прегрешений тут нет. Правда, использование тел ныне живущих людей, пускай даже законченных преступников, как-то не укладывается в голове. Что-то в этом всё-таки неправильное и в какой-то степени аморальное, но если всё удастся, как задумано… Не знаю, нет у меня сейчас ответа на этот вопрос.

Профессор встаёт с дивана и отправляется за кофе. Я хотел было напомнить ему, что долго рассиживаться в гостях не собираюсь, но пока молчу. Мне бы освободить жену, а там хоть трава не расти.

– Помимо всего, дорогой мой Дани, – продолжает свою тронную речь Гольдберг, разливая кофе по чашкам, – есть тут один щекотливый момент, на который мои перспективные спонсоры сразу обратили внимание. И, я считаю, правильно сделали, что заметили это сразу. До последнего времени мы переселяли души в тела современных людей, и у меня не возникало никаких проблем с этой процедурой, потому что само по себе новое тело служило только оболочкой и носителем чужой души, и от него не требовалось никаких ранее наработанных профессиональных навыков, которыми обладало прежнее тело. Понимаешь, о чём я? Если, скажем, душу бывшего бегуна переселить в тело обычного неспортивного человека, никогда не занимавшегося бегом, то разве можно рассчитывать на какие-то новые спортивные рекорды? Та же картина и с «Битлз». Помимо композиторских и сочинительских талантов, они были ещё певцами и инструменталистами. Будут ли их новые тела обладать вокальными данными и умением играть на гитарах так же, как старые? Ответить на это вопрос я пока не берусь.

– Ну и?.. – разглядываю его с интересом и всё не могу понять, для чего он мне это рассказывает.

– Звукозаписывающая корпорация, прежде чем замахнуться на «Битлз», предложила мне провести, как бы это сказать точнее, контрольное переселение души кого-то из умерших музыкантов, чьё появление в новом теле не станет таким резонансным событием, как возвращение в наш мир Леннона и Харрисона.

– И кто же попал под раздачу? – улыбаюсь против желания. – Кандидатуру уже нашли?

– Тут мне самому предоставили право выбора, – грустно замечает профессор, – ведь корпорация согласна заплатить действительно очень большие деньги, но только за битлов, и при условии стопроцентной гарантии успеха. Все подготовительные этапы и расходы – моя забота. Им надо убедиться, что полученные в результате наших манипуляций два новых человека – действительно Джон Леннон и Джордж Харрисон с их талантами, харизмой и прочим… Вот такая у меня непростая задача.

– И что вы решили? Я-то вам для чего так срочно понадобился?

– Ты задаёшь вопрос, ответ на который знаешь и сам. Хоть мы с тобой сейчас на разных полюсах закона, но ты для меня пока тот единственный человек, которому я могу довериться полностью. Тем более, ты участвовал в наших экспериментах, и тебе не нужно всё объяснять с нуля. Кроме того, на подготовительном этапе корпорация пока полностью дистанцировалась от меня, так как не хочет рисковать своей репутацией, если что-то пойдёт не по плану и опять возникнут трения с законом. Деньги же – такие, какие нам с тобой даже не снились, – мы получим только по факту… Видишь, я предельно откровенен. У меня нет больше никаких секретов от тебя.

Встаю и принимаюсь задумчиво расхаживать по салону, а профессор Гольдберг, не выпуская из рук пустой кофейной чашки, провожает меня взглядом.

– Чувствую, вы хотите прямо сейчас услышать мой положительный ответ, – вздыхаю задумчиво. – Мол, согласен отправиться в загробный мир, чтобы уговорить души Джона Леннона и Джорджа Харрисона вернуться в наш современный шоу-бизнес, а перед этим уговорить ещё кого-то, кого вы пока не выбрали, ведь так?

Гольдберг молча кивает головой.

– А чтобы я не смог отказаться или предъявить счёт за «Столыпина» и наркоторговцев, взяли в заложники мою жену? То есть я, по вашей логике, должен стать сговорчивей? Деваться-то мне некуда!

– Не забудь, что за всё нам обещаны очень хорошие деньги, – откликается Гольдберг. – Столько ты в полиции, наверное, и за десять лет не заработаешь. Если тебя интересует сумма…

– Подождите вы со своими деньгами! – снова начинаю злиться из-за его непонятливости. – При любом раскладе для переселения душ вы должны будете лишить жизни трёх совершенно невинных людей, которые даже не помышляют о своей скорой гибели. Я не ошибаюсь? А может, даже больше?

– Ах, ты об этом! Да какое же это убийство? Это бескровное и безболезненное перемещение человека в иное пространство, которое мы называем загробным миром. Тем более, теперь появилась опция возвращения оттуда, – Гольдберг переводит дыхание и даже отмахивается от меня руками. – Если проблема только в этом, то можешь быть совершенно спокоен. Перед богом и законом мы с тобой абсолютно чисты.

– Так уж и чисты…

– Понимаешь, есть много людей, которые за некоторую сумму, порой смехотворную, но необходимую для того, чтобы помочь собственным семьям или решить какие-то неразрешимые проблемы, готовы предоставить свои тела для наших экспериментов. А преступники, приговорённые к смерти? Я давно занимался этим вопросом, ещё со времени самых первых своих опытов, когда такая проблема встала передо мной впервые. Думаешь, я зверь какой-то бесчувственный, и у меня нет никаких моральных устоев?.. Вот ты то и дело вспоминаешь псевдо-Столыпина и бандитского пахана. А спроси, в чьих они телах сейчас обитают? В телах только что погибшего в заключении уголовника и ещё одного уголовника, которого проиграли в карты такие же, как он, отбросы общества, и я оба этих тела выкупил. Кому они нужны, по большому счёту? Души-то их уже давно в аду, а тела – почему бы ими не воспользоваться ради благого дела, в конце концов? Так что это тебя не должно беспокоить.

То, что он говорит, конечно, весьма любопытно, и об этом непременно стоило бы поразмышлять. Хотя и чувствуется в его хитроумных построениях какая-то червоточинка.

– Перво-наперво, – повторяю упрямо, – освободите мою жену. Только после этого продолжим разговор. Считайте, что подопытный кролик взбунтовался и ставит свои условия.

– И всего-то? – профессор тотчас извлекает из кармана телефон и принимается кому-то названивать, отвернувшись от меня и отойдя в сторону, чтобы я не слышал разговор. – Через полчаса она будет дома, и ей даже вручат букет цветов за… за перенесённые неудобства. Ещё что?

– Подождём полчаса.

– Ты мне не доверяешь?

– Нет.

– Почему? Разве я тебя когда-то обманывал? – Гольдберг откидывается на спинку дивана и насмешливо поглядывает на меня. На раскаявшегося грешника он не похож ни капли. – Что ещё сделать для тебя, чтобы ты поверил? Иначе нам будет сложно продолжать сотрудничество.

– О сотрудничестве пока никакого разговора нет, а вот о доверии… Для чего вам здесь глушилки?

– Какие глушилки? – брови профессора удивлённо ползут вверх.

– Вы же их включили, чтобы никто наш разговор не мог прослушать.

– Кто тебе сказал такую чушь?

– Человек, который привёз меня сюда. Да и вы, профессор, говорили.

– Вот оно что! Я просто попытался слегка напустить тумана и припугнуть тебя, чтобы ты был сговорчивей. На самом деле нет у меня никаких глушилок. Я даже не знаю, что это такое и с чем их едят. Просто детективов по телевизору насмотрелся и дай, думаю, поиграю…

– Значит, наш разговор можно было прослушать с начала и до конца? – моя рука невольно тянется к карману. Скрывать уже нечего, и я извлекаю миниатюрный микрофон наружу.

– Конечно! Можешь позвонить своему коллеге, который на другом конце провода, и проверить.

Сразу же вытаскиваю из кармана телефон и набираю Лёху.

– Всё в порядке, – жизнерадостно хохочет в трубку Штрудель, – слышал вашу занимательную беседу с первого до последнего слова.

– Где ты сейчас?

– В двух шагах от вашего дома. Если что, мне полминуты хватит к тебе подскочить.

– Всё понял. Отбой…

– Ну, убедился? – напоминает о себе профессор. – Можешь даже пригласить своего друга к нам, а то он, бедняга, наверное, изжарился на солнце и устал в машине сидеть, не снимая наушников. Пускай приходит сюда, раз уж в курсе наших дел… Дай-ка догадаюсь, как его зовут: это твой коллега Алекс по кличке Штрудель, верно? Давай, тащи его сюда, я о нём только слышал, а в глаза не видел.

Штрудель является незамедлительно. Специально для него Гольдберг поставил на плиту новую порцию кофе, и Лёха следом за первой чашкой выдувает без промедления вторую. Печенье в лежащей на столе коробке с его приходом заметно уменьшается.

А тут и моя благоверная, наконец, позвонила. Всё, что я выслушал от неё, цитированию не подлежит, и самое приличное во всём этом было утверждение, что я поломал ей жизнь своими идиотскими выходками, и если нормальные люди обходят выгребные ямы стороной, то я непременно должен погрузиться в них по уши и этим ещё гордиться. Единственное, что мне удалось вклинить в стройный частокол её обвинений, это скромное обещание: как только закончу работу, непременно явлюсь домой продолжать сей светский диалог, и ни минутой позже.

Штрудель с профессором прислушиваются к нашей перебранке с огромным интересом, и, когда я обрываю разговор на полуслове, Гольдберг галантно замечает:

– Будешь извиняться перед ней, не забудь извиниться и от моего имени. Букет ей уже отправлен. Я же обещал.

Мне хочется послать этого патентованного негодяя куда-нибудь подальше, а то и сразу начистить физиономию за себя и за супругу, но я лишний раз мстительно делаю зарубку в памяти: когда представится выбор – сажать его или миловать, непременно выберу первое.

– Ну и как? Теперь мы сможем поговорить серьёзно о наших делах? – на лице Гольдберга больше нет снисходительной улыбки. Он теперь сама серьёзность и сосредоточенность. – Всё это время, что ты здесь находился, потрачено нами непродуктивно. А его у меня, повторяю, мало.

Мы с Лёхой переглядываемся, и я утвердительно киваю головой.