Текст книги "Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года"

Экономические, политические, военные турбулентности навели Гагарина на идею, что продолжать укрываться от ураганов в родном углу – неперспективно, и заставили его покинуть известную и понятную ему среду. Осознав, что проект государства превратить клушинские огороды в крупномасштабную социалистическую фабрику по производству продовольствия по разным причинам откладывается, и почувствовав, что государство имело возможность нанимать в городах много работников, Гагарин успешно “самоурбанизировался”.

При этом он не столько был мобилизован государством – как большинство людей вокруг себя, сколько позволил себя мобилизовать, на своих условиях. Гагарин выбрал себе самого перспективного работодателя – государство, а дальше при любой возможности предлагал ему свои услуги.

– Нужна рабочая сила для индустриализации? – Я.

– Нужны операторы для управления сложной военной техникой? – Я.

– Нужны испытатели технологичных машин? – Я.

– Нужны дипломаты для холодной войны нового типа в биполярном мире? – Я.

Это была разумная там и тогда стратегия: тот, кто последовательно шел навстречу и активно предлагал сотрудничество государству, озабоченному экономическим ростом и “догоняющей модернизацией, получал шанс не только выжить, но и достичь долгосрочного успеха”.

Окружение всякий раз навязывало Гагарину понятную, инерционную групповую идентичность – часто комфортную и/или престижную (“физкультурник”, “металлург”, “полярный летчик”, “космонавт Первого отряда”): а он несколько раз за жизнь преодолевал эту “социальную гравитацию”, рано осознав, что идентичности – ситуативны. Многим людям удается освоить приемы мимикрии и осуществить адаптацию – но только некоторые способны раз за разом “избавляться от багажа” в надежде найти себе других “своих” – не ради комфорта, а ради выполнения новой задачи; “перепридумать себя” не ради скорейшего достижения состояния покоя – а, наоборот, чтобы превратиться в новый, другой инструмент деятельности.

* * *

И вот еще что: несмотря на весь трагизм истории этой семьи – на круг, в итоге, им повезло перескочить через самое страшное тридцатилетие – с 1918-го до, условно, 1948-го – без особых потерь, сохранив максимум популяции. Их не раскулачили и не сослали, они умудрились выжить, несмотря на то, что оказались в зоне столкновения двух огромных армий, а затем не умерли от голода в послевоенные годы.

Выжив – и заметив открывающиеся перспективы, они успешно воспользовались ими, выиграв таким образом от “идеального шторма” 1918–1948. В качестве благодарности своему партнеру – государству семья стала оплотом лояльности ему – и примером успешного симбиоза. Род Гагариных, пусть уже не такой большой, как раньше, процветает во всех отношениях – и, похоже, прочно вошел в число пресловутых “двухсот семей”, которые являются главными бенефициарами политического режима в России – и представляют верхнее сословие в стратифицированном российском обществе.

Глава 3. Литейная

Разумеется, гагаринское ПТУ теперь называется “лицей”, так что еще через 50 лет фраза “Гагарин, как и Пушкин, учился в лицее” наверняка не будет казаться такой нелепой, как сейчас. Так же эволюционирует и понятие “черт знает где”: в 1949-м Люберцы для москвича, живущего в центре, были то же самое, что Камчатка, сейчас это город, граница которого с Москвой – условность; скоро мы и вовсе перестанем понимать, почему биографы говорят, что Гагарин уехал из Гжатска учиться в Люберцы, а не – попросту – в Москву.

Если цены на квадратный метр жилья как-то отражают рейтинг благополучия районов, то Люберцы – промышленный пригород на востоке Москвы, который в конце 1980-х благодаря субкультуре “люберов” пользовался едва ли не самой зловещей репутацией в стране, – не самое уютное место на свете.

В 1949 году Люберцы представляли собой железнодорожную станцию и россыпь рабочих поселков вокруг одного большого завода и множества маленьких. Жизнь была, как нетрудно догадаться, не сахар. Карточки отменили в 1947-м, но провизия и товары по-прежнему в дефиците, промышленность только-только перестала работать на войну, и конверсия происходила медленно. Всюду были “толкучки”, где дороже всего стоил трофейный ширпотреб. Огромное количество инвалидов и нищих, часто одновременно.

Люберецкий краевед так описывает тогдашний центр города – привокзальную площадь с распивочным заведением “Голубой Дунай”, где собирались молодые ветераны войны. “Рабочие с ГЛЗ (государственный люберецкий завод) приносили для продажи дрова (обрезки досок и чурбачки). Целый ряд торговок предлагали «кофе» (из желудей) и «какао» (из шелухи от очистки зерен). Бабушки варили дома «питье». Заливали в утепленные чайники и приносили на площадь. Зазывали покупателей: «Кому горячий кофий!», «Покупайте сладкая какава!» Тут же можно было купить вареную картошку с укропом, лепешки. Девчонки и мальчишки жевали жмых (остатки семян масличных растений после выжимания из них масла), чаще из подсолнечника” [3].

После 1991 года малопрестижные профтехучилища часто выдавливали на окраины городов, однако Люберцы – исключение: лицей, приятное глазу здание казенной архитектуры, стоит посреди здешней хай-стрит, Октябрьского проспекта, – на случай если вы соберетесь туда – справа от большого, напоминающего мексиканскую гасиенду, Макдоналдса; примерно на месте его парковки находилось общежитие ремесленного училища при заводе сельскохозяйственных машин имени Ухтомского.

Вымощенную площадку перед зданием лицея украшает постамент со скульптурой Гагарина. Судя по некоторой разбалансированности членов, космонавт изображен в состоянии не то невесомости, не то эйфории от успеха советской космической программы. Между пьедесталом и ногами – шар и некая железная лента, наверное, “орбита”. Памятник несколько лубочный, кто-то даже мог бы назвать его китчевым, однако это тот случай, когда примитивистская форма удачно отражает не “психологию” и “внутренний мир” персонажа, а коллективные представления о нем: над Люберцами парит трогательный человек будущего, ставший со временем добрым духом города, гением места. В 2010 году англичане, планируя праздновать пятидесятилетие первого полета в Лондоне, купили право сделать копию именно с этого памятника.

“Летом 1949 года Юрий окончил шестой класс. Ничего радостного в этом окончании не было. Беззаботные школьные годы прерывались почти на половине. Он все больше понимал, что не суждено уже будет ему первого сентября пойти в седьмой класс и сесть за парту… Семья Гагариных бедствовала. Деревенский домик, который в Клушине разобрали, а на окраине Гжатска поставили своими силами, состоял из кухни и двух тесных комнат; вторая была скорее боковушкой, чем отдельным помещением. А жило здесь восемь душ. Вернулись под родительский кров Валентин и Зоя. Зоя вышла замуж и родила дочь Тамару. Заработки у взрослых членов семьи были мизерными. Отец плотничал по найму в окрестных колхозах, часто с ним вместе надолго уходил и зять. Валентин работал монтером, но сорвался со столба и долго лежал в больнице с угрозой ампутации ноги” [2]. Тот же источник утверждает, что это отец, по сути, вытолкнул Гагарина в Москву: “И Юре после шестого класса твердил: иди да иди в ремесленное” [10]. В конце концов многие бросали школу сразу после четвертого класса – обязательным тогда в СССР было лишь четырехлетнее начальное образование; дальше всё решали родители.

Так или иначе, летом 1949-го Юрий – очень странно, что без предварительного письма или телеграммы – “прикатил к нам в Москву с деревянным сундучком в руках” [11]. К кому “к нам”? “Зацепка у меня была насчет Москвы. Там жил брат отца – Савелий Иванович, работавший в строительной конторе” [8]. Разумеется, это было рискованно – рассчитывать на жилплощадь и тем более помощь родственников. По-видимому, Гагарины надеялись на возможности дяди Савелия – который не то “работал на заводе имени Войкова” [14], не то был директором завода “Красный радиатор” [12]. Хотя дочь дяди Савелия скромничает – “работал в строительной конторе, заработки маленькие” [11]; возможно, “Красный радиатор” возник в сознании Валентина Гагарина потому, что адрес дяди был 2-я Радиаторская улица, дом 2, квартира 4 (слишком много радиаторов для одного эпизода).

Так или иначе, встретили Юрия хорошо, сводили в Третьяковку и в цирк [11] – “показывали столицу со всеми ее красотами” [8], однако когда стали выяснять, куда поступать, оказалось, что “сделать уже ничего невозможно: в Москве экзамены повсюду прошли” [10].

“Но он не может снова вернуться в Гжатск! – горестным шепотом сказала жена” [10].

Почему не может? Темная история.

Тут и возникли эти самые Люберцы:

“– Тогда остается ремесленное училище в Люберцах” [10].

“А затем я отвезла его в Люберцы…” [11].

По правде говоря, весь этот эпизод не выдерживает никакой критики: свалился как снег на голову, неделю развлекались, потом спохватились, прослезились, но вспомнили про Люберцы – и утешились; Гагарины ведут себя так, словно они персонажи “Семейки Аддамс”, очень странно.

Есть, однако, альтернативная версия лета 1949-го – которая изложена никак не засвеченным в “Дороге в космос” – и поэтому мало известным каноническим биографам – двоюродным братом Гагарина по материнской линии Владимиром Дюковым, который и тогда жил, и теперь живет в Клязьме. Он утверждает, что летом 1949-го Юрий приехал к ним в Клязьму с братом Валентином: “Тот привез младшего устраивать в столице в ремесленное училище. Но Юру не приняли. Уехали братья домой ни с чем. Юра пошел в 7-й класс в Гжатске. А в последних числах сентября родной брат отца Алексея Ивановича, живший в Москве, прислал телеграмму: «Срочно привози Юру!» В Люберецком ремесленном училище № 10 при заводе сельхозмашин имени Ухтомского был недобор, и Юрин дядя уговорил директора принять племянника с условием: паренек пойдет в 7-й класс школы рабочей молодежи” [5].

Эта версия гораздо более понятная. Летом, в июне, Гагарин со старшим братом Валентином приезжает поступать в Москву. Его никуда не берут – скорее всего потому, что у него закончено всего шесть классов, а берут после седьмого. Раз уж выбрались из дома, братья заезжают в Клязьму к родственникам – а потом возвращаются в Гжатск, не в самом лучшем, надо полагать, настроении. Но затем появляется информация о том, что в Люберцах могут взять и с шестью классами – Гагарин срочно срывается с места, мчится в мир радиаторов – там его подхватывает двоюродная сестра Антонина – и таки поступает. Подтверждается и датировка – в “Поименной книге ремесленного училища № 10”, выписка из которой экспонируется в Люберецком музее, написано, что Гагарин зачислен в училище согласно приказу № 140 от 30 сентября 1949 года. Все правильно: “в последних числах сентября прислал телеграмму”.

Получается, правда, что Гагарин закрепился в Москве со второй попытки; эта информация показалась неуместной авторам официальной биографии – и они подправили даты своему подопечному.

“Шел август 1949 года. Люберецкое ремесленное училище № 10 осаждали толпы подростков, съехавшиеся из Подмосковья, Смоленской, Калужской и других близлежащих областей” [4]. Осаждали; однако, надо сказать, любви с первого взгляда не возникло ни с той стороны, ни с другой. “Юра показался мне поначалу, – рассказывал он <завуч ремесленного училища>, – слишком хлипким, тщедушным. А вакансия оставалась единственно в литейную группу, где дым, пыль, огонь, тяжести… Вроде бы ему не по силам. Да и образование недостаточное: шесть классов” [10]. Гагарин, со своей стороны, также не горел желанием посвящать два года обучения странной специальности, с которой не понимал, что ему делать дальше; если уж на то пошло, он “рассчитывал выучиться на токаря” [4], ну или хотя бы на слесаря, “но учеба на этих отделениях, как говорится, не светила” [4].

Директора уболтала Антонина; самого Гагарина – директор училища Иван Степанович Тихонов, “фронтовик, офицер, очень авторитетный среди нас, подростков, человек, – вспоминает Т. А. Чугунов. – Ребятки, говорит, на эти специальности мы вас принять никак не можем, у вас же всего по шесть классов образования. Поступайте на литейщиков-формовщиков, туда возьмем. Мы, конечно, начали протестовать: мол, такие специальности-то не знаем, не нужны они нам. Директор поглядел на нас внимательно и спрашивает: «В Москве памятники стоят, видели? Так это же формовщики и литейщики их отливали. Огненные специальности, очень нужные, и вы будете ими владеть!» И мы согласились” [13].

Небольшое свидетельство о процедуре приема оставил однокурсник Гагарина Юрий Колыванов. Рукопись хранится в музее Люберецкого лицея № 10 в папке с не сулящим ничего хорошего названием: “Начало пути”. “Ребят вызывали по списку. Они выходили и останавливались напротив комиссии за столом. В комиссии зачитывали их заявления с просьбой о приеме, справки об образовании и принималось решение о зачислении в группу. Выбор специальностей был невелик, токари, электрики, слесари и формовщики-литейщики. Вскоре мы, поступающие, поняли принцип распределения по специальностям, которым руководствовалась комиссия, – это образование и физические данные поступающих. Ребят с семилетним образованием распределяли в группы токарей и электриков, а тех, кто был с начальным образованием, – в группы слесарей и формовщиков-литейщиков, последних подбирали еще и по физическим параметрам.

…В конце работы приемной комиссии слово было предоставлено старшему мастеру училища. Он сообщил присутствующим в зале родителям тех ребят, которых приняли в группы токарей и слесарей, что на всех в училище не хватает штангенциркулей, и показал его. В то время этот прибор можно было купить на рынках-толкучках”.

В тот момент, когда Гагарина со скрипом принимали в самую непрестижную группу во всем училище, мало кто понимал, до какой степени существенным окажется для города решение человека, отвечавшего за работу с абитуриентами. Двоюродная сестра Антонина потерпела неудачу в попытках уговорить завуча – не в смысле чтобы натянуть экзаменационную отметку до троечки (Гагарин все вступительные сдал на “отлично”), а чтобы дали общежитие. Ей было ясно сказано – идите ищите съемную квартиру, мест в общежитии нет.

“Попробуйте устроиться у местных жителей. В прошлом году наши ученики снимали там углы. Антонина и Юрий перешли железнодорожную линию, постучались в самый первый дом. Открыла старуха. Да, конечно, у нее жил ремесленник. И занимался тут, и спал. Тихий прилежный постоялец (она испытующе скользнула глазами по пришедшим). У нее очень хорошие условия, почти что отдельная комната. Берет недорого: всего двадцать пять рублей в месяц. «Почти отдельная комната» оказалась тесным чуланом без окна, отгороженным грязной ситцевой занавеской. В чулан вмещались только раскладные козлы с соломенным тюфяком да больничная тумбочка, заменявшая и стол, и шкаф. Лампочка малого накала болталась на шнуре. Антонина оглядела этот затхлый закуток и за руку вывела брата на вольный воздух. После нескольких неудачных попыток они вернулись в училище. Третий раз за день Антонина постучалась к завучу.

– Ведь он не сможет платить даже одного рубля, поймите. Как-нибудь, хоть в коридор, поставьте кровать.

– Некуда. Не могу!

– Тогда… все равно зачисляйте! Будет у меня в Москве жить” [10].

По косвенным намекам в книжке Л. Обуховой “Любимец века” можно, однако, догадаться, каким образом Гагарины всё же решили эту проблему. Антонина – с которой Обухова подробно разговаривала, но, по-видимому, не всё могла прямо написать, поэтому изъяснялась экивоками – просто разжалобила завуча Горинштейна, задействовав свое женское обаяние. Так или иначе, весы склонились на правильную сторону – Горинштейн отошел на заранее подготовленные позиции и нашел лишнее койко-место. Так что теперь, обнаружив на гербе Люберец взмывающую в космические дали ракету, мы не думаем, что это ошибка и герб принадлежит, допустим, Звездному городку или Королеву. Нет, именно Люберцам: и ракета потому – что сюда взяли учиться Гагарина.

Свидетельства о двух люберецких годах в жизни Гагарина скудны и неразнообразны. Нам не известен ни один мемуарист, который сообщил бы об этом периоде что-нибудь не то что пикантное, а хотя бы не слишком пресное. Фактическим монополистом в этой сфере является один человек, Тимофей Андреевич Чугунов, который учился с Гагариным в одной группе и в Люберцах, и в Саратове (правда, в Саратове всего год: его забрали в армию). Как и Гагарин, этот достойный джентльмен был в оккупации, поступил в “ремесло” после 6-го класса – и затем доучивался (опять же с другом Юрой) за 7-й класс в вечерней школе. Он автор расплывчато озаглавленных мемуаров “С юности на всю жизнь”. И тогда как все остальные их одногруппники по ремесленному либо умерли, либо используют технологию “стелс”[13]13
  Технология, позволяющая летательному аппарату оставаться невидимым для радаров противника. – Прим. ред.


[Закрыть] и никак не проявляются на радарах, Тимофей Андреевич, напротив, жив, здравствует и не делает вид, что автор книги о его однокашнике для серии “ЖЗЛ” – всего лишь еще одно докучливое насекомое, бьющееся к нему в окно.

Как часто бывает в мире, у всех этих удачных обстоятельств обнаруживается оборотная сторона. Чугунов, ставший таки профессиональным литейщиком, в 1960—1970-х сам работал на Урале директором училища, похожего на люберецкое, поэтому склонен педалировать “воспитательный момент” – и не акцентировать какие-либо “темные стороны” гагаринской личности – ну или, по крайней мере, какие-то любопытные эпизоды, которые, несомненно, должны были случаться, учитывая тогдашний возраст героя этой книги и его склонность к авантюрным поступкам. Нет: “мы чувствовали ответственность, стремление учиться, получить специальность и побыстрее начать работать”. Ясно. А было ли что-то “такое”? (Автор вопроса при помощи интонации дает понять, что в идеале ему бы хотелось услышать о причастности юного Гагарина к серии ритуальных убийств.) “Наша лично группа – таких никаких нарушений не было. Приключений особых не было”.

“Юра очень любил цветы… поливал цветы и вытирал пыль с горшков. Рассказывал, что у них дома в Гжатске всегда было много цветов” [4]. “Был очень способным парнем. Учился исключительно на пятерки, а на экзаменах всегда помогал более слабым товарищам” [4], инициировал культпоходы в зоопарк (“На волков и лис обратили особое внимание” [4]), в Горки Ленинские, в парк Сокольники на встречу с турецким поэтом Назымом Хикметом, Пушкинский музей, театры; Тимофей Андреевич неисчерпаемый кладезь сведений.

Были ли у него какие-то способности, о которых никто не знает? Может быть, он показывал фокусы, курил сигары, умел шевелить ушами? Нет, не курил; а что же? всё то же: фотографировал и играл в духовом оркестре. “Другой раз такую шуточку сотворит с этой трубой!” Многообещающая пауза. “Как начнет реветь – все смеются и закрывают уши от его дудения”.

Какое-то юношеское прозвище? (В одном из воспоминаний приведено подозрительное свидетельство о том, что “в шутку прозвали друзья Юрия «Гусь-гагара»” – подозрительное потому, что фамилия мемуариста – тоже Гусев [9].) “Да нет. Для девочек он был «Юрочка» – настолько он привлекательный был, настолько добрый, никогда никого не обидит; улыбка, сам весь как мяч-попрыгун. У него очень память хорошая была, все схватывал на лету. Знал наизусть много стихотворений. В литейной группе ни одной девочки не было, но в других были – мы вечера проводили, танцы, кружки всякие” [1].

Гагарин в люберецком лицее – определяющий пространство элемент внутреннего убранства; цветные панно, бюсты, еще панно – что объяснимо: вам не нужно нанимать дополнительных вербовщиков, когда у вас есть выпускник, по которому ясно, что, если вы хотите попасть на обложку журнала “Тайм”, вам вовсе не обязательно проводить юность в местах вроде Итона. Кстати, именно в Люберцах – а вовсе не в Саратове, как считается, – фамилия Гагарина впервые попала в газеты. Гагарину доведется оказываться много на каких обложках, о нем будут писать на первых полосах “Нью-Йорк таймс”, “Дейли телеграф” и “Фигаро” – но первой им заинтересовалась “Заводская правда”, многотиражка завода имени Ухтомского. 6 июня 1951 года здесь опубликована заметка М. Гурьевой “Экзамены в заводской школе рабочей молодежи”. Она выполнена в лаконичной манере, напоминающей твиттер-послания президента Медведева. “В 7-м классе сдают экзамены 32 учащихся. Все они хорошо написали изложение и выполнили письменную работу по алгебре. Первыми до установленного времени сдали работы по алгебре Гагарин, Чугунов, Черножуков, Золотов, Напольская и другие. По этим предметам и по геометрии они получили «пятерки»”.

Среди прочих меморабилий[14]14
  Памятных предметов. – Прим. ред.


[Закрыть] в музее демонстрируется подлинная парта, за которой сидел Гагарин. Деревянная конструкция выглядит убедительно; было бы здорово, если бы на ней оказалось еще вырезано что-нибудь, что позволило бы получить ответы на вопросы, которые роятся в голове у любого биографа: секс, конфликты, происхождение капитала – что там происходило в голове пятнадцатилетнего Гагарина, угодившего в чужую, наверняка враждебную, небезопасную среду? Но нет, приходится зачехлить лупу несолоно хлебавши.

Как он вообще смог выжить в этом криминальном аду, на окраине послевоенного мегаполиса? Да нет же; Чугунов, учившийся с Гагариным и в люберецком ремесленном, и в саратовском индустриальном, утверждает, что в Люберцах было даже “поспокойнее” – и вообще склонен описывать училище как своего рода тихую гавань. Хорошие преподаватели, забота государства (“были на полном государственном обеспечении: нас учили бесплатно, одели в красивую форму молодого рабочего, предоставили места в общежитии, в столовой вкусно кормили три раза в день, a нам, литейщикам, дополнительно выдавали ежедневно 15–20 граммов сливочного масла и по стакану молока” [4]). Общежитие было одноэтажным, барачного типа, домом, где квартировали и учащиеся, и преподаватели. В комнатах жили по 15–16 человек; кровати обычные, пружинные, не двухъярусные; матрацы набиты морской травой; стол, табуретки, тумбочки. Это откровенничает Т. А. Чугунов; Л. Обухова, с чьих-то еще слов, сообщает и другие подробности: комната здесь часто шла на комнату, а группы “превращались в ватаги” [2]. “И в первый же год было у них генеральное сражение с парнями по второму году обучения. Второгодники хотели главенствовать и добивались этого методами откровенного насилия: они становились цепью в узком проходе и ловкими движениями срывали пояса у новичков. Пояса были на защелке под крупной металлической бляхой; раздавался быстрый лязгающий звук – и противник оказывался распояской, в виде, абсолютно унизительном для мужского достоинства!” [2]. И вообще, “случалось всякое, особенно в первый год. Даже скоропалительная «забастовка» из-за невыданных спецовок. Заупрямившиеся ребята решили не выходить из спальни и для этого… залезли под кровати” [2].

“Всем учащимся выдали шинели, девушкам коричневые платья из полушерсти. Обедать ходили группами в столовую соседнего весового завода. После голодных лет войны каша с маслом, мясные щи казались… <…> царской едой” [6]. Да, все это несколько напоминает антураж викторианского работного дома из “Джейн Эйр”, но, с другой стороны, то был мир, где дефицит товаров первой необходимости компенсировался государственной поддержкой, а суровость условий и ранний отрыв от родительской заботы – коллективизмом: если ты детдомовский сирота – а таких в их группе было двое – то все демонстрировали тебе сочувствие и старались как-то тебя обогреть; когда кто-то ездил к родственникам и привозил продукты – сирот кормили в первую очередь [1]; если ты заболевал малярией и денег на лекарства не было, то можно было рассчитывать на то, что приятели укроют тебя всеми своими матрацами, а сами пока будут спать на голых досках [7].

Сам Чугунов, правда, говорит, что, возможно, необъективен: всё ведь относительно, смотря с чем сравнивать. Для него – после войны, когда немцы пытались угнать его с матерью в Германию, – да, люберецкое училище казалось очень и очень спокойным местом. Надо полагать, для Гагарина – подростка, все имущество которого было кепка, китель со значком за спортивные отличия, часы-луковица и подержанный фотоаппарат “Любитель”, – тоже.

У Обуховой есть история о том, как однажды, получив на руки заработанные деньги, молодые литейщики отправились на Перовский рынок “покупать чемоданы”. Чемоданы? “Нам ведь выдавали обмундирование, и хотелось держать его в порядке. Рынок был огромный, шумный, мы в нем чуть не потерялись, но чемоданы купили: большие, неуклюжие, фанерные. Изнутри оклеили их картинками – и остались очень довольны” [2].

Что это за чемоданы с Перовского рынка? Оказывается – Тимофей Андреевич оживляется – у этого случая была предыстория. “Родители нашего одногруппника Миши Седова купили ему там костюм – который им упаковали. Уже в Люберцах, когда развернули, выяснилось, что костюм подменили ворохом тряпок. Юра Гагарин и мы возмутились – и поехали на рынок искать обманщиков. Никого не нашли – но зато сами сделали некоторые приобретения”. Чугунов – военный китель, Гагарин – фанерный чемодан. Какими именно картинками имел обыкновение обклеивать Гагарин свою мебель с внутренней стороны, Чугунов не помнит.

Что касается преступности – опасно ли было перемещаться по улицам с модным чемоданом? – то Чугунову вспоминается, скорее, как они ходили на дежурства вместе с милицией, которая использовала подростков из ремесленного в качестве кого-то вроде юных дружинников; “ходили с удовольствием”.

Анна Тимофеевна, часто навещавшая сына в первые месяцы [14], понимала ведь, что ремесленное училище при заводе – училище, где даже при дефиците учебных мест в сентябре оказывается недобор, – не самое благополучное место на свете, – не знала, разумеется, что им еще повезло. В середине нулевых годов среда деградирует даже по сравнению с послевоенными годами: здесь будет убит директор училища.

Повезло и с товарищами, из которых общеизвестны Александр Петушков и Чугунов, но был и еще один важный человек, от которого Гагарин, по словам Чугунова, много взял – “и как спортсмен, и как человек”. Виктор Лыков, тоже учившийся в их группе, был “отличный спортсмен”. “Юра с завистью смотрел на его красивую спортивную фигуру, они подружились и вместе стали заниматься спортом. Между Виктором и Юрой шла «борьба» на спортивных снарядах. К концу 1949 года Гагарин начал крутить солнце на турнике” – и охотно демонстрировал свои впечатляющие навыки как до, так и после полета. Лыков больше занимался спортом, чем учебой; Гагарин – и тем и тем. Вместе с Чугуновым и Петушковым, которые тоже пообещали, что закончат 7-й класс в вечерней школе, они поступили, уже в 1950-м, в школу рабочей молодежи. “Решили, вот получим среднее образование и втроем поступим в институт” [4].

Любопытное свидетельство, касающееся этого периода, удалось записать корреспондентке газеты “Люберецкая панорама” Т. Савиной, которая обнаружила одноклассницу Гагарина по школе рабочей молодежи Веру Фетисову:

“Школа размещалась в подвале цеха ГЛЗ (как назывался завод в народе), где производились моторы, неподалеку от его 2-й проходной. В этой вечерней школе было несколько классов, где обучались не только молодые заводчане и учащиеся ремесленного училища, но и работники других предприятий города. Юрий Гагарин выделялся среди 20 учеников в классе своим очень серьезным отношением к учебе и самостоятельностью. Особенно любил литературу, физику, математику, был редактором классной стенгазеты. Среднего роста, улыбчивый, всегда подтянутый и аккуратный, он, в пример многим, ходил в тщательно отутюженных брюках, начищенных ботинках. И даже привычная форма учащегося ремесленного училища, где он учился одновременно со школой, выглядела на нем как элегантный костюм. По выходным ходили в заводской клуб на танцы, играли в волейбол, готовились к экзаменам на трибунах стадиона «Торпедо», если там не было соревнований, влюблялись.

Юре Гагарину нравилась одноклассница Лида Тимченко, красивая девушка среднего роста с пышными темными волосами. Он ухаживал за ней, уговаривал продолжать учебу в техникуме. Лида работала в табельной деревоотделочного цеха. Позднее она вышла замуж за пожарного и уехала куда-то к нему на родину…” [6]. (Чугунов тоже припоминает: “В классе – в школе рабочей молодежи – было много девочек. Лида Тимченко – единственная девушка, которая нравилась ему. Она работала на заводе. Симпатия была” [1].)

Еще в музее есть черная – в пандан к парте – форменная фуражка Гагарина, переданная для экспонирования матерью. Странное обилие черного цвета наводит на мысль о каком-нибудь колледже гробовщиков, однако для дизайнеров 1940-х черный, по-видимому, ассоциировался не столько с трауром, сколько с элегантностью – в той степени, в какой следует быть элегантными квалифицированным советским рабочим.

Училище было, по существу, юношеским колледжем при заводе сельскохозяйственных машин имени Ухтомского. Любопытно, что до революции завод принадлежал американскому гражданину, назывался, соответственно, “Нью-Йорк” – и, если Википедия не врет хотя бы на этот раз, был одним из крупнейших машиностроительных предприятий в Европе.

Что значит литейщик-формовщик, специальность Гагарина?

Принадлежащее самому Гагарину (в “Дороге в космос”) описание того, чем занимаются литейщики, производит впечатление энигматического: “Мы делаем формы, ставим стержни, накрываем верхнюю опоку и ставим на конвейер”. Ничего, кроме глупого вопроса “И что?”, в голову не приходит.

В музее демонстрируется длинная, метра под два, металлическая кочерга, к которой приварено нечто вроде металлического же ковшика, – предмет, который, пожалуй, мог бы послужить иллюстрацией к старой итальянской пословице “садишься обедать с дьяволом – запасайся ложкой подлиннее”; это инструмент литейщика – по-видимому, чтобы зачерпывать в вагранке расплавленный чугун и переливать его в форму для заливки.

Вообще, когда говорят, что Гагарин был рабочим-литейщиком, услужливое воображение моментально помещает его с этой самой кочергой куда-то вроде гигантского мартеновского цеха, суетящимся вокруг домны, среди других сталеваров или по крайней мере просто металлургов (в духе любимого гагаринского соцреалистического романа В. Попова “Сталь и шлак”). Судя по всему, Гагарин-литейщик – в Люберцах по крайней мере – специализировался именно по чугуну, то есть он не был сталеваром и к мартеновским печам отношения не имел, а работал с вагранкой, не слишком большой печью с относительно небольшими температурами плавления. Проконсультироваться относительно терминологии и технических деталей процесса проще в Гугле, чем в люберецком училище – там теперь можно стать квалифицированным поваром или автослесарем, а вот если вы хотите “отлить лучший мир” (именно это пожелали Гагарину в Англии его тамошние коллеги по первой специальности), то ехать придется куда-то подальше: на литейщиков здесь уже давно не учат.