Текст книги "Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года"

“Было спокойней, когда с нами был Гагарин. Уравновешенный, рассудительный, он чаще принимал правильные решения” [10]. “Особенно нравился нам «Тимур и его команда». Любил эти постановки и Гагарин. В наших глазах Юра был именно тем Тимуром. Заводилой, честным и отважным товарищем. Мог постоять за себя и за друзей” [10]. “Неизвестно, чем бы все кончилось, но в это время мимо проходил Гагарин. Увидев, что одноклассников бьют, недолго думая, приемом самбо свалил Валета, а потом взялся за одного из его подельников. Юрка занимался боксом в школе, поэтому на противника сыпались поставленные хуки и прямые” [10]. Смелый, сильный, ловкий, умный, веселый, рассудительный, благородный, осведомленный; и даже наглый он в каком-то хорошем смысле; наверняка мы позабыли какое-то из его достоинств, но в любом случае, если прочесть мемуары внимательно, то легко убедиться, что Гагарин им обладает. По правде говоря, в какой-то момент начинает казаться, что Толкалин тоже “сочинил” своего Гагарина, просто вместо сахара использовал специи и пряности – или все же нет?

Собственно, чтобы разрешить это противоречие, автор этой книги и разыскал – в городе Туле – Л. Н. Толкалина. Нужны были не подробности о Гагарине образца 1947, допустим, года – которых в его книге и так хоть отбавляй, а ответ на вопрос: Гагарин правда был прирожденным лидером – или Толкалин приписал это ему задним числом, имея в виду тот удачный набор обстоятельств, который ему выпал в дальнейшем?

Лев Николаевич Толкалин – на его визитке написано (ей-богу) “Lion N. Tolkaline”, а в своей книге он иногда называет себя, в третьем лице, “Левка” или даже “Толкушка” – оказался плотным, с военной выправкой и осанкой мужчиной, глядя на которого, ясно, что раз обычные гагаринские одноклассники выглядят на девятом десятке так бодро, то Гагарин – один из самых здоровых людей в стране – выглядел бы в своем возрасте как молодой Ален Делон. Также Толкалин являет собой живое опровержение представлений о “неинтеллигентности” коммуникационного пространства юного Гагарина: Лев Николаевич из технарской интеллигентской среды, и Гагарину, сыну плотника и свинарки, двери туда тоже были открыты – и он этим входом часто пользовался. Сейчас Л. Н. Толкалин заведует в Тульском госуниверситете кафедрой радиоэлектроники; он изобретатель-профессионал, лауреат Госпремии, до Горбачева работал в оборонке, делал для космоса радиооборудование. У него в кабинете есть специальный красный уголок, посвященный Гагарину и космосу, – фотографии, вырезки из газет, плакаты, автограф космонавтки Савицкой; видно, что бывший одноклассник до сих пор занимает в его жизни важное место.

Самое удивительное в толкалинских мемуарах вот что. С одной стороны, эти новеллы о гжатском Томе Сойере – замечательная альтернатива приторной подростковой “гагариане” вроде “Рассказов о Гагарине” Ю. Нагибина или “Любимца века” Л. Обуховой, да и мемуарам матери – которые пусть и не приторные, однако никакая мать не станет рассказывать о том, как ее сыновья впервые экспериментируют с употреблением крепкого алкоголя (“Кто еще пробовал? – Мне приходилось раза два, – припомнил Юра. – Старший брат Валентин как-то приносил с Пречистенского спиртзавода. Решил надо мной подшутить. Ну, я выпил вместо воды спирта немного, закашлялся. А брат гоготал” [10]). С другой – странным образом, текст Толкалина – где есть глава “Гагарин-хулиган” – не опровергает представления об “идеальном Гагарине-юноше” и вообще не противоречит канону, а, наоборот, скорее подкрепляет его – но как бы с другой стороны радуги; то есть толкалинский Гагарин матерится, носит при себе нож (и пускает его в ход), очевидно, ведет добрачную половую жизнь – однако умудряется оставаться тем же самым Гагариным, который известен нам по “советским” источникам.

Толкалинское свидетельство (которое, правда, тоже записано сильно задним числом, поэтому когда читаешь, как перед важным поединком Гагарин снимает ботинки, подозреваешь, что снимает он их тут потому, что Толкалин знает, что перед тем как впервые усесться, по предложению Королева, в макет “Востока”, его друг тоже разулся), казалось бы, десакрализует юного Гагарина, но одновременно – категорически подтверждает наличие качеств, которые приписывали ему уже после канонизации. То есть он был с самого начала “альфа-самцом”. То есть он правда обладал ярко выраженными лидерскими качествами. То есть он правда мог вести себя как “пионер-герой” во время оккупации. То есть он часто проявлял способность к физическому – да еще и с применением холодного оружия – столкновению. Выражаясь вульгарно, главное ощущение от толкалинского текста вот какое: Гагарин правда был таким, как про него рассказывали, и даже еще круче.

Ни разу не упомянутый в гагаринской “Дороге в космос”, Толкалин осознает – и дает понять, – что не был ЛУЧШИМ другом Гагарина (лучшим был Валька Петров, он уже умер), однако знал его хорошо, два года учился с ним в параллельных классах и еще два – в одном и много раз общался с ним один на один. Он трезво оценивает свою способность составить о Гагарине объективное мнение – и кажется рассказчиком, которому можно доверять; вообще, он то, что называется “абсолютно вменяемый”, и производит впечатление человека если и не остроумного, то скептичного, способного иронизировать и над собой, и над собеседником. Он сознательно старается избегать речевых клише и приводить живые примеры.

Зачем он их написал, эти свои мемуары? Во всяком случае не для того, чтобы выполнить чей-то заказ или с намерением подновить иконный образ и “напутствовать молодежь”; более того, в оригинале, не в журнале, подзаголовок книги – очень неожиданный: “Смешные истории о Гагарине”. Словом, Толкалин явно не из тех, кто превратил воспоминания о знаменитом однокласснике в бизнес. Более того, он даже готов издать мемуары бесплатно. Почему бы тогда ему просто не выложить их в Интернет, чтобы все могли прочесть? Украдут и станут приписывать его оригинальные истории себе. Но ведь эти мемуары написаны от “я”, он там полноправный персонаж? Все равно, в Интернете всё крадут. Резонное замечание.

Лев Николаевич позиционирует себя как литератора-любителя – и, надо сказать, эта скромность настолько же достойная, насколько неуместная: его “истории” – это не просто обрывочные воспоминания, как у большинства окологагаринских мемуаристов, а вполне четко организованные, вписанные в рамочную конструкцию, выстроенные на контрасте двух эпох – сегодняшней и тогдашней – рассказы. “Рамка” состоит в том, что рассказчик как бы осуществляет ревизию мест, где провел детство (“и вновь я посетил”), и предается воспоминаниям. У него прекрасно получается писать сценами, менять ритм, то есть это мемуары замечательные не только по фактуре и по тому, как воспроизведен антураж эпохи, но и “по литературе”.

Мы склонны крайне скептически воспринимать “россказни” про то, каким ангелом был юный Гагарин: как он всю дорогу в космос был старостой класса, разинув рот, слушал учителя физики, конструировал авиамодели с бензиновым моторчиком, а на школьных вечерах проникновенно читал отрывки из романа “Молодая гвардия”. Да, все это сейчас режет слух чрезвычайно – однако не стоит экстраполировать сегодняшние представления о жизни на людей 1940-х годов. У них был совсем другой опыт, радикально отличающийся от нынешнего.

В 1945 году в Гжатске открылось педагогическое училище, которое должно было готовить учителей; и тренировались они как раз на третьем – гагаринском – классе базовой четырехлетки. Завучем здесь была “Ираида Дмитриевна Троицкая, в те годы депутат Верховного Совета СССР. Необходимо признать, не во всех районных городах завучи были депутатами Верховного Совета” [11].

“Какое это было здание! Большие, частично застекленные окна, высоченные потолки, паркетные полы. Все это отдавало давней, вековой постройкой. Конечно, пол и потолки изрядно потерты и закопчены. Но в наших глазах это был настоящий дворец!” [10].

Н. В. Кондратьева, учительница Гагарина в 3-м классе, вспоминает [12], что “окна школы были наполовину заколочены досками”, а ученики были постоянно полуголодными; на большой перемене она “шла с фанеркой в учительскую, где на каждого ребенка выделялся 50-граммовый кусочек хлеба, посыпанный сахаром, а потом с этой фанеркой обходила всех ребят, и каждый брал свой кусочек”.

“Условия, в которых мы учили ребят, были очень плохими. Помещения-то были жилыми и совсем не приспособленными для учебы: комнатки небольшие, парт почти не было, за исключением тех, что остались после войны. Вместо них стояли длинные столы, окрашенные в черный цвет. Вместо стульев – скамейки. И вот за этими столами сидело по несколько человек. Бывало, вызываешь кого-нибудь к доске, а обходить-то было тесно – и они раз – под стол, пролезали там и выпрыгивали к доске… Как мне помнится, в классах учились порядка 25–30 человек. Многие из них пережили здесь оккупацию и поэтому переросли на год-два” [13].

При всем этом тотальном дефиците тепла, канцпринадлежностей и пространства здесь творились удивительные вещи. Учитель физики, отвоевавший всю войну штурманом на бомбардировщике, в 1947–1948 годах, увидев, что парни интересуются авиацией, умудрился притащить для них списанный самолет По-2, а когда пришло время объяснить феномен радиации и рассказывать, как устроена атомная бомба, – сыскать в разрушенном войной городке для лаборатории физики чуть ли не радиоактивное оборудование; неудивительно, что находились подростки, которые, вместо того чтобы думать, как заработать на карманные расходы, все свободное время проводили в таких кружках.

В школе было много харизматичных учителей-мужчин, учителя всерьез воспринимали свои обязанности и, странным образом, работали не за зарплату, а за идею; дети хорошо представляли, как выглядит меритократическая иерархическая пирамида в Советском Союзе, и, соответственно, всерьез интересовались учебными предметами и не считали их априори ненужной обязаловкой.

Правда ли, что Гагарин был активнее, чем среднестатистический школьник? “Правда; когда он видел, что какое-то новое дело начиналось – ему обязательно нужно было туда влезть. Или по учебе у него что-то не получалось – он второй или третий за четверть – он нажимал, нажимал, нажимал”. “Он рос, рос. Ему дают задачу – он выполняет”. На что он был ориентирован – на карьеру, на результат, на отъезд из Гжатска? Какие у него были мотивировки для того, чтобы учиться лучше других? “Никто из нас так далеко глубоко не заглядывал. Просто у каждого был свой статус-кво. Были троечники, которым было все по барабану, были четверочники, а этот все хотел быть лучше других, постоянно. Если хватал трояк – он страшно переживал” [5].

“Много выпало на долю детей и общественно полезного труда: разбирали разрушенные войной здания средней школы, библиотеки, бани. Собирали урожай в пригородных колхозах: дергали лен, копали лопатами картофель. Убирали свеклу, морковь, расстилали лен, а сами были всегда голодными, плохо одетыми, в плохой обуви. Юра – светловолосый, худенький, стройный мальчик, у него было продолговатое личико с серыми зоркими глазами. Этими широко открытыми, проницательными глазами он всегда смотрел в лицо человека, с которым разговаривал, – и его взгляд запоминался надолго. В школу он обыкновенно ходил в черных брюках, в белой, всегда чистой рубашке и аккуратно выглаженном пионерском галстуке. На голове его была пилотка (как у многих мальчиков в то время), а книги он носил в потертой полевой сумке, вероятно, прошедшей трудный путь войны. Это был его парадный костюм. А возвращаясь из школы, он надевал обычно полосатую ситцевую рубашку, старые штанишки и босиком бегал с ребятами, как в то время делали все” [15].

“У Гагариных был приличный огород, соток 15. Надо было кормить большую семью. Вскопать такую площадь было нелегко, да и убрать огород – тоже. Поэтому сажали картошку часто под плуг, плугом и копали. Если хороший плуг достать не удавалось, управлялись сохой. Алексей Иванович брал лошадь у знакомого конюха, что жил на краю города. За лошадью обычно посылали Юрку. А тот любил лошадей и мог взять лошадь с поля, поездить верхом без сбруи, да и без ошибок запрячь в телегу” [10].

“…мы своей ватагой ходили на станцию Гжатск и собирали рассыпавшуюся при разгрузке картошку или сметали соль, а потом, разделив добычу поровну на всех, несли домой… Ловили в Гжати и продавали на станции раков… На рубль десять штук! В 1946-м через Гжатск шли составы с солдатами. Мы приносили в бидончиках и ведерках воду и на коротких остановках поили бойцов, за что в награду получали – кто звездочку, а кто пилотку или ремень…” [14].

Ну или – “мать даст рупь на кино. А идешь, там – отбирают: шаечки были. Развлечений не было – кинотеатр только, очередь огромная, мест не хватало, огромная очередь в кинотеатр. Кто-то в очередь, кто-то по головам” [5]. Отсюда сцена: “В кассу <кинотеатра > – маленькое окошечко в пристроенной будке – стояли сотни людей, в основном пацанов со всей округи. Очередь была настолько тесной, что нахалы свободно лезли по головам и просовывали рубли в оконце. Пришел и наш класс. Но нахалов среди нас не было. Поотиравшись, вышли на улицу. Но здесь уже шуровала банда парня по кличке «Шамай». Шамай осклабился:

– Что, Гагара, несолоно хлебавши? Примыкай к нам, сейчас у кого-нибудь отнимем.

– Нехорошо отнимать.

– А ты сходи купи, а мы у тебя и возьмем.

Юра ничего не ответил, а Шамай зачем-то полез по выбитой снарядами и пулями отвесной церковной стене. Он явно бахвалился своей ловкостью и бесстрашием.

– Что, Гагара, слабо, как я! Или жила не та?

– Да нет, та, только в дурь я не играю.

– Давай в очко сыграем. Деньги есть?

– Откуда?

– Тогда давай померимся, кто выше заберется.

Чувствовалось, хулиган не шутит. Его прихлебатели загоготали. Видно, ему не впервой лазать по стене.

– Что, уже наложил в штаны? – не унимался Шамай.

У Гагарина заходили желваки на скулах.

– Пошли отсюда, – посоветовали Толкач и Славка Нижник.

Между тем начинали собираться одноклассники. Так, на всякий случай.

– А Гагара-то ваш того, слабоват, – обратился к ним «бугор».

Гагарин, между тем, начал снимать ботинки.

– Ты что, совсем рехнулся? – удивился Валя Петров. – И не думай! Сорвешься!

– Ну, если уж я «в штаны наложил», посмотрим, чья возьмет! Сорвусь так сорвусь. Иногда надо и рисковать.

Несмотря на протесты своих, Юрка уже примеривался, нащупывая дыры от вывалившихся от пуль и осколков кирпичей. Метров шесть они лезли вровень. Шамай громко сопел и ругался матерно, если соскальзывала нога. Ботинки он снять поленился, так как был самоуверен. Наконец Юрка вышел вперед на метр.

– Хватит! – орали ребята Гагарину. – Разобьешься!

Метрах на десяти Шамай остановился, и у него сорвалась нога. Но он удержался на руках, ругаясь и ища опору. Начал слезать и Юра. Слезать было куда труднее, чем лезть вверх. Стоящие внизу ребята притихли, глядя на придурков. Ботинки у Шамая то и дело соскальзывали. Наконец он выбился из сил и стал трехэтажным матом орать на своих.

– Сделай чо-нибудь, Черный.

Черный, нагловатый малый, смотрел, задрав голову.

– А чо я сделаю? Как залез, так и слезай.

– Ну, сучара, дай только слезть, я те врежу!

– А ты сперва слезь! – гоготнул Черный.

Гагарин прислушивался к перебранке и, наконец, понял, что шутки плохи.

– Левка, дуй, звони пожарным! <…>

– Зря рисковал, – вполголоса прогудел Валя Петров. – Шамай того не стоит.

Гагарин же ничего не ответил. Но видно было, что о риске он не жалеет. Надо было проучить хама. А рисковать, конечно, иногда приходится, даже жизнью” [10].

Гагарин постоянно проявляет именно те качества, которые и должны быть у человека, 12 апреля 1961 года оказавшегося внутри капсулы на верхушке гигантской ракеты.

Толкалинская книга – ценнейшее свидетельство, поскольку документирует тот факт, что все эти качества не были приписаны Гагарину задним числом, что он был таким, каким хотела его представить советская пропаганда, с самого начала; что при всем своем везении вовсе не случайно там, в капсуле, оказался именно он – потому что он обозначил свои претензии на место в этой капсуле с детства.

Здесь все постоянно оглядываются на Гагарина, ставят его в пример, равняются на него, прибегают к его помощи и заступничеству, апеллируют к нему в качестве неопровержимого аргумента для разрешения любого спора. Он признанный эксперт во всех мыслимых сферах подростковой жизни: саперное дело, сапожное дело, ловля раков, тушение пожаров, драка с применением “приемчиков”. Он “и столяр, и плотник, и на все руки работник”. Он лучший лыжник класса и даже школы. Он прекрасно проявляет себя в строевой подготовке и упражнениях с оружием. Он дока в трофейном оружии. Он в состоянии победить сразу двоих одноклассников в армрестлинге. Он, еще не научившись играть на инструменте, становится “начальником оркестра” – “первой трубой”.

Он вообще все время командует – причем так, что все признают за ним право распоряжаться как естественное. Он постоянно в движении: то едет в Москву, то в лес за детонаторами, то на велосипеде за орехами. Он постоянно учится каким-то дополнительным умениям, которые авось пригодятся в жизни – механика, фотодело, игра на трубе. Его конек – действия в экстремальных, стрессовых ситуациях, когда требуется не только смелость, но и рассудительность, уравновешенность: пока все его приятели телятся, он моментально придумывает единственно верную стратегию тушения пожара, понимает, что делать, когда бомба вот-вот взорвется; он дерется, сознательно и расчетливо выбирая победную стратегию.

Несколько раз он проявляет себя как “воин-поединщик” – за счет победы которого его “ватага” получает возможность беспрепятственно продвинуться через территорию, занятую бандой противника, – ступить на важный мост, проникнуть в кинотеатр. Очень любопытная особенность, учитывая то, что и космонавты, как давно подмечено [16], не кто иные, как воины-поединщики ХХ века.

При всех своих экстраординарных, почти суперменских достоинствах Гагарин вовсе не лишен черт, присущих нормальному подростку. В круг его интересов входят не только учеба, спорт, музыка, литература, театр и техника, но и секс; в его речи часто встречаются вульгаризмы в самом широком диапазоне; он способен приврать, повести себя неуважительно по отношению к взрослым – какой бы “отцовской” ни была для него фигура школьного учителя физики Беспалова, увидев его в обществе другой школьной учительницы, он может подтрунивать над его внеклассной сексуальной жизнью.

“Потом в Гагарина вселился бес. Он вдруг встал на телеге во весь рост, повернулся к преподавателям и заорал:

– Лев Михайлович, как Олимпиада Петровна? А?” [10].

Толкалин описывает его сверхчеловеком, идеальным альфа-самцом. А у него были какие-то слабости? Он заплакать мог, например, из-за чего-то? “Да, бывало. В шестом-пятом ни разу не видел, а в третьем было”. И из-за чего? “Ну, сперли у него, я помню, куртку хорошую. У отца-то нет другой куртки. Всплакнул, было дело. Мы искали – не нашли. Был обычный человек”. А еще? “Проиграл как-то в футбол, его команда – тоже после разочек всплакнул. Но плакал зло. В следующий раз выиграл” [5].

А вот в Гжатском музее хранятся его письма из Саратова однокласснице Аиде Лукиной – крайне сдержанные, но понятно, что между ними были какие-то отношения. Известно какие? “Они там любовь крутили. Она чуть не вышла замуж за него. Понимаете, он физически, как парень, очень рано повзрослел. Мы еще были пацаны, а он – в шестом классе это был уже парень, который интересовался девочками”. “Внешне она выглядела спокойной и уравновешенной, а на самом деле была очень страстной. Она была красива, многие парни на нее засматривались, но Аида выбрала именно Гагарина.

После шестого класса Юра уехал учиться в ремесленное училище. <…> Но Аиду не забыл: почти каждую неделю писал письма, старался чаще приезжать на выходные домой. Аида же продолжила учиться в школе и ждала свадьбы – по слухам, ходившим в городке, Юрий сделал ей предложение. Чтобы быть поближе к любимому, после 10-го класса Аида поступила в столичный вуз. Спустя год им снова пришлось разлучиться – Юрий поступил в Саратовский техникум. Роман Аиды и Юрия длился больше шести лет”[12]12
  Аида Лукина, в замужестве Цибанова, впоследствии также обнародовала мемуары о своем однокласснике. Одно из ее весьма живых воспоминаний – о том, как гагаринская компания подожгла сухую траву в горпарке, приехала милиция, Гагарину удалось сбежать, но некоторых поймали. Утром он тоже пришел в отделение – сдаваться, из солидарности. Но от поздно раскаявшегося поджигателя отмахнулись.


[Закрыть].

Нравы отличались от нынешних? “Ходили, за пальчики держались, звезды считали. Хамства не было” [5].

“Парочка присела на скамеечку, и Гагарин обнял Аиду, а та прижалась к его щеке. Кавалер же опустил руку на талию” [10].

Мы склонны воспринимать Гагарина как крайне застенчивого – в характерной советской манере: несветского, неартистичного, увальнеподобного – молодого человека, который, когда его целует Джина Лоллобриджида, держит руки по швам и подставляет ей щеку, не делая ни малейших попыток самому прикоснуться к ней губами; образ этот, судя по всему, совершенно не соответствует действительности; Гагарин имел большой опыт публичного флирта, вовсе не чувствовал себя в такого рода ситуациях “некомфортно” или “скованно” – просто, по-видимому, понимал правила игры и знал, что советскому офицеру лучше вести себя на публике не так, как рок-звезде.

Подробно расспрашивать Л. Н. Толкалина о юношеских увлечениях Гагарина бессмысленно – он и так пристально наблюдал за своим рано развившимся физически одноклассником и написал об этом все, что знал; поэтому мы возвращаемся к “прочим увлечениям”. Толкалин все время описывает банды противников. А у них была шайка? “Шайки не было, но мы вокруг Юры компоновались”. Он настаивает – именно вокруг него? “Он вообще такой плотный был малый, и братан пришел – он подучил его хорошо; он воевал в танковой разведке – там все было; и он знал приемчики. Нам-то неоткуда было знать, а он иногда помогал; сам не лез драться никогда, но сдачи давал хорошо”. Ну а всё же, на чем еще, кроме Гагарина, базировалась их группировка? “Наша группировка базировалась на оркестре духовом. Кто ходил туда – в основном наши одноклассники – носили с собой мундштуки”. Мундштуки? “Да, знали, что мундштуками в случае чего можно отбиться. У музыканта мундштук первое оружие – как кастет; поэтому мундштуки у нас всегда были в карманах”.

Мундштуки – и оружие: настоящее. “Не пользовались спросом немецкие автоматы «Шмайсеры» и наши «ППШ». Другое дело пистолеты. Были и офицерские «Парабеллумы», и «Вальтеры», и даже маленькие генеральские браунинги. В русских окопах находили наганы и пистолеты «ТТ». Оружием менялись по принципу: махнем не глядя. Обмененное оружие принято было чистить, смазывать и доводить до кондиции. Ржавые стволы оттирали до блеска, а потом воронили примитивным способом, разогревая в смеси льняного масла с углем. На этом частенько и попадались родителям. Они драли за оружие нещадно. Но это мало помогало. Прятали от родителей и милиционеров с одной целью: в нужное время пострелять. Юра, если видел новую систему, обязательно обменивался. Умел заряжать и стрелять из любого исправного образца, а неисправный – ремонтировал. За домом, в огороде, был крытый окоп, где прятались запчасти, патроны, инструменты. Там Юрку частенько и заставал отец Алексей Иванович и, бывало, журил, да так, что тот с полчаса незаметно почесывал свою заднюю часть”.

Окоп? Оказывается, еще до прихода немцев за каждым домом в Гжатске, в огородах, по распоряжению военного начальства, были вырыты окопы – в которых были и настоящие блиндажи, с настилами. После войны они использовались мальчишками – и Гагариным тоже – как склады оружия.

По правде говоря, в описании Толкалина послевоенный Гжатск напоминает русскую версию Дикого Запада. Здесь у каждого мужчины есть оружие, а мальчишки играют в войну с настоящими, заряженными боевыми патронами пистолетами. “В войну играли – улица на улицу, мы в наших окопах, а они – в своих. У нас у Петрова был «дегтярев». Ходили в атаку. Как дашь – не в людей, конечно, поверху, трассирующими, – цепь залегала. Ну и немецкие гранаты, толкушки бросали, они же такие, для атаки, метров на 25, не поражают – бросишь куда-нибудь…” [5].

Вообще, существует много свидетельств – и клушинских, и гжатских – того, что Гагарин в детстве постоянно имел дело с неразорвавшимися снарядами. У самых разных мемуаристов повторяется одна и та же мизансцена: он сидит верхом на снаряде и лупит по нему молотком, пытаясь снять взрыватель и добраться до пороха. Не будет натяжкой заметить, что, очевидно, эксперименты с неразорвавшимися снарядами в детстве способствуют тому, что в молодости человек без видимых проблем поднимается на лифте на верхушку заправленной тоннами горючего космической ракеты.

Общее впечатление от знакомства с толкалинской книгой и другими источниками можно резюмировать так: Гагарин рад был переехать из деревни в город, поменять крестьянскую атмосферу на мещанско-рабочую. Гжатск был для Гагарина комфортной средой, которая могла удовлетворить самые разные его запросы. Тем удивительнее: ни с того ни с сего Гагарин решает, не доучившись в семилетке, бросить школу после шестого класса и уехать в московскую “ремеслуху”. Это неожиданное решение дает повод подозревать, не было ли оно следствием некоего не известного биографам происшествия: не совершил ли Гагарин нечто такое, из-за чего ему пришлось спешно эвакуироваться из Гжатска?

Нет смысла утаивать – такие вещи лучше проговаривать: краем уха, с чужих слов, автор слышал, что молодой Гагарин якобы принимал участие в чем-то вроде ограбления магазина: это называлось “надломить ларек” – и якобы именно чтобы избежать наказания, он покинул Гжатск. Беседы с гагаринскими знакомыми показывают, что все эти слухи следует квалифицировать как беспочвенные; во всяком случае, у нас нет ни одного свидетельства, позволяющего всерьез принять эту версию. Если Гагарин в самом деле вынужден был сорваться в Москву, чтобы не угодить под арест, – почему в дальнейшем он не избегал Гжатска и всегда приезжал туда на каникулы? Затем Гагарин уехал в Москву вовсе не “вдруг” – а лишь со второй попытки (об этом ниже). И самое главное – у него были поводы, гораздо более прозаичные, для того чтобы уйти из школы раньше, чем следует.

“Семья Гагарина, потерявшая в войну всё, жила в первые послевоенные годы бедно. Не было ни хорошей обстановки, ни приличной одежды. Отцу с больными ногами приходилось работать плотником. На матери лежал огород и работа по дому. В то время была введена плата за обучение в 8—10-х классах и в высших учебных заведениях. И Юра задумал сам пробивать себе дорогу в жизни” [15]. Толкалин также категорически отрицает “криминальную версию” – не тот характер – и подтверждает, что Гагарин был далеко не единственным из их класса, на кого давили отцы и требовали как можно скорее получать профессиональное образование – рабочую то есть специальность. Сам он склонял Гагарина к тому, чтобы доучиться, – но на того не подействовали дружеские увещевания. “Он увидел: этот ушел, тот ушел, Петров ушел, Васильев, полкласса ушло, я могу перечислить…”

В седьмом классе учатся тринадцатилетние дети, а Юра Гагарин был пятнадцатилетним юношей; возраст, когда способные к самоанализу и ориентированные на большую карьеру молодые люди уже становятся главными героями романов. И если уж не “Красное и черное”, то “Пятнадцатилетнего капитана” Гагарин читал к тому времени наверняка.

Летом 1949-го Гагарины начинают готовить экспедицию на восток – в Москву.

* * *

История гагаринской семьи – хорошая иллюстрация социальных процессов, которые разворачивались в России в ХХ веке – на пути “от фермы к фабрике” [20] или, если угодно, от хлева к космическому кораблю.

Очевидно, что эта семья (ее материнская, матвеевская ветвь) еще в начале ХХ века, раньше многих, уловила “тренд” и попыталась урбанизироваться. Анна Тимофеевна успела получить достаточное образование, чтобы осознать перспективы городской жизни и планирования семьи; поэтому детей у нее будет не 7–9, а всего четверо: по меркам первой трети ХХ века – когда демографическая модель в России была идентична распространенной в слаборазвитых странах Азии и Латинской Америки, где доход на душу населения крайне низок и большинство жителей заняты в сельском хозяйстве, – существенно ниже среднего. Эта семья, таким образом, тоже приняла участие в важнейшем событии российской истории ХХ века [20] – в “демографическом переходе”, который и был главным следствием революции и дальнейшей политики советской власти: массовых инвестиций в образование, прежде всего женщин, формирования урбанистического общества, быстрой индустриализации, быстрого увеличения уровня потребления. Связь между уменьшением количественного состава среднестатистической (крестьянской) семьи в России и способностью Советского государства модернизироваться за счет расширения (высоко)технологического сектора неочевидна, но она есть.

И конечно, история этой семьи – так, как она сложилась, могла сложиться так только в ХХ веке: когда урбанизация и революция поменяли традиционный уклад; когда правительству большевиков, столкнувшемуся с уменьшением своей естественной социальной базы (пролетариата; как в случае с Матвеевым – которые в 1917 году были рабочими, а потом вернулись в деревню) и оставшемуся в политическом вакууме, пришлось придумывать, как “выкуривать” людей из деревни, превращать крестьян в пролетариев – и для этого создавать им сложности, часто за счет террора, дома – и, за счет протекционного ценообразования и практики количественного смягчения, стимулы в городе.

Таким образом, первая ракета, которая потащила Гагарина наверх, – это ракета Большой Истории, позволившая ему преодолеть социальную гравитацию – и вынесшая его далеко-далеко за пределы нормального, “естественного” существования.

С другой стороны, важно, что с первого раза семье не удалось закрепиться в городе: революция, которая в долгосрочной перспективе будет пылесосом “вытягивать” крестьян в города, в этом случае не помогла, но помешала “натурализации”. Следующим тормозящим фактором оказался брак Анны Тимофеевны Матвеевой, которая вышла замуж за Алексея Ивановича Гагарина: тот, видимо, не отличался склонностью к социальной мобильности – и не рвался в город; во всяком случае до войны.

Тут вспоминается соображение Ярослава Голованова о том, что Гагарин на тестах Первого отряда оказывался скорее вторым – но при этом с впечатляющей стабильностью, и одновременно активно демонстрировал, что претендует на первенство. То, что Гагариным удалось урбанизироваться “со второй попытки” – возможно, сберегло Юрия Алексеевича от чересчур раннего “застывания” внутри одной идентичности, дало ему больше возможностей, чем если бы он с самого начала был городским. “Зона Златовласки”, как это называют астрономы: не слишком далеко, не слишком близко от Солнца; когда “в самый раз”.