Текст книги "Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года"

Когда Колосов перегнал самолет на основной аэродром, он встретил там командира полка и просил Ивана Михеича Полшкова, чтобы тот не подписывал документ, а оставил дальше учить курсанта Гагарина… желание огромное у этого молодого человека стать летчиком. Он так поставил вопрос, что поможем всеми силами, чтобы он стал летчиком. Тогда Полшков дал добро и добавил несколько дополнительных полетов к тому, что он отлетал и чтобы дальше продолжали учить Гагарина. Прекрасно взлетел, построил маршрут, заходит на посадку, подходит к земле, чуть высокий профиль, исправил это высокое выравнивание и произвел посадку. Первый полет он сделал, значит, он вылетел самостоятельно. Вылетел самостоятельно – он уже является летчиком” [22].

Сам Гагарин упоминает о том, что Акбулатов, инструктор по воздушному бою, разрешил ему подкладывать на сиденье подушечку – чтобы таким образом, не привставая, увеличить пространство обзора. Трудно сказать, насколько эффективной на самом деле была эта подушечка; в конце концов, именно на этом самом “высоком профиле” горели многие курсанты, независимо от роста, – и безжалостно отчислялись. Гагарину повезло.

Еще больше Гагарину повезло в другом отношении: по каким-то причинам (возможно, потому, что многих курсантов со старшего курса отчислили за неуспеваемость, нарушения дисциплины и по состоянию здоровья; возможно, в связи с тем, что Хрущеву уже тогда начало казаться, что при наличии ракетных войск роль авиации в современной войне уменьшается – и лучше потратить бюджеты на изготовление ракет, чем на лишний год обучения курсантов) “командование училища получило задание досрочно выпустить дополнительную эскадрилью летчиков” [28], но так или иначе, его – одного из троих курсантов, кто уже и так умел летать и имел свидетельство летчика аэроклуба, – досрочно перевели со второго курса на выпускной третий. Это, конечно, было ему очень на руку: он выигрывал целый год – сокращалась его казарменная жизнь, он получал офицерское звание, возможность строить карьеру, зарабатывать деньги; мало того, именно благодаря ускоренному выпуску Гагарин и попал в конечном счете под программу набора космонавтов. Оборотной стороной везения была необходимость догонять своих однокурсников – что в случае теории можно было взять за счет усидчивости; но вот летную практику форсировать было сложнее. Кроме того, он, “салага”, оказывался в коллективе “стариков”, что также не добавляло психического комфорта.

О том, что курсантская жизнь Гагарина складывалась не так гладко, как он сам описывал в “Дороге в космос”, можно понять уже по намекам в книге Лидии Обуховой [25]. “Длинная казарма с двухэтажными кроватями – их новый дом – вписывалась в определенные строгие правила. Но кроме распорядка дня, утвержденного начальником ЧВАУЛ, неизбежно должен был возникнуть, наладиться и устояться сложный мир взаимоотношений между вновь приехавшими и «старичками». Невидимая лестница главенств и авторитетов… игра самолюбий принимала порой жестокие формы. В глухой ночной час раздался осторожный шелест босых ног, чирканье спички о коробок. Воскрешая стародавние проделки бурсаков, клок подожженной бумаги вспыхнул у босых пяток спящего: только что назначенного помкомвзвода Гагарина… Злая забава оборвалась в самом начале. Ночные проказники не могли предвидеть молниеносную реакцию. Газетный ком только порхнул огненным голубком у верхней нары, а Гагарин уже стоял обеими ногами на полу. Завязалась молчаливая потасовка. Юра Гундарев – второй помкомвзвода из новичков – выскочил из сна несколькими секундами позже и нырнул в ночную свалку немедля”.

Несколько десятилетий спустя писательница Татьяна Копылова – соавтор Анны Тимофеевны Гагариной по “Слову о сыне” – публикует нечто гораздо более откровенное. “В 1984-м из Оренбурга пришло письмо, заинтриговавшее нас с Анной Тимофеевной. Было оно от полковника в отставке Ивана Михеевича Полшкова, бывшего командира полка боевого применения (полка реактивных истребителей), приданного Чкаловскому летному училищу. В этом полку проходили последнюю перед выпуском практику будущие военные летчики. Иван Михеевич писал, что у него есть документ, который нигде не опубликован и даже не упоминается. Когда мы встретились, он пододвинул ко мне пожелтевшие листки. Бросилась в глаза дата – 4 марта 1957 г., выделенные жирным шрифтом фамилии и фраза: «Объявляется приговор Военного трибунала Южно-Уральского военного округа от 28 февраля 1957 года об осуждении курсантов 1-го ЧВАУЛ Бушнева И. Л., Шпанько Б. Г., Ошуркова Е. Н. за нанесение побоев помощнику командира взвода сержанту Гагарину за его требовательность по службе». Подсудимый Бушнев, будучи недоволен требовательностью по службе пом. командира взвода сержанта Гагарина, склонил подсудимых Шпанько и Ошуркова на избиение Гагарина, на что они ему дали свое согласие. В осуществление этого намерения – при активном участии Шпанько – в ночь на 30 января 1957 года, когда после отбоя весь личный состав лег спать, в том числе и Гагарин, Ошурков и другие курсанты напали на Гагарина и подвергли его избиению, при этом Шпанько и Ошурков завязали себе головы полотенцами, чтобы их не узнали, а Бушнев в это время стоял у входа в казарму с целью предупреждения исполнителей в избиении Гагарина, в случае появления кого-либо из командования. В результате преступных действий Бушнева, Шпанько и Ошуркова сержант Гагарин был избит” [24].

Несмотря на хитроумный маневр с завязанными полотенцами (страшно подумать, на кого были похожи в этот момент Шпанько и Ошурков), злоумышленников удалось вычислить; с ними не стали церемониться и отдали их под суд. Те признали себя виновными; за принуждение к нарушению обязанностей по военной службе трибунал вкатил Бушневу и Шпанько по 3 года с отбыванием в исправительно-трудовом лагере, а Ошуркову – 2, с отбыванием в дисциплинарном батальоне. “…На помощниках командиров взводов лежала малоприятная обязанность – обеспечение внутреннего распорядка подразделения: подъем, зарядка, посещение занятий… И Гагарин всегда исполнял эту обязанность, не делая исключений ни для себя, ни для других. Его требовательность пришлась не по вкусу троим друзьям. Особенно их раздражал ранний подъем на утреннюю зарядку. Вот и предупредили сержанта: что подчиняться ему не будут. Но и тот ответил категорично: «Распорядку в казарме будут следовать все». Троица повторила угрозу. Помкомвзвода вновь подтвердил: «Никаких исключений!» Тогда угрозу привели в исполнение. Избит Гагарин был жестоко, до потери сознания – на несколько дней его поместили в госпиталь. Остальные курсанты настояли, чтобы хулиганы пошли к командованию. Заседание трибунала состоялось через месяц. К этому времени Гагарин был уже здоров и по-прежнему исполнял свои обязанности младшего командира” [24].

Несколько иная – и, вполне вероятно, более правдоподобная, чем конфликт из-за подъема на зарядку – версия событий изложена однокурсником Гагарина: “Гагарин был службист. <…> Он был старшиной эскадрильи и докладывал начальству о всех нарушениях курсантов, даже о тех, кто опаздывал с увольнения. Сами понимаете, молодые люди, неохота расставаться с девчонкой, ну и опаздывали. А Гагарин докладывал о них. Однажды ребята устроили ему «темную», дали понять Гагарину, что делать так нельзя” [28].

О том, что Гагарин был из тех, кому “больше всех надо”, вспоминает и один из преподавателей, И. Скутин, – по его словам, сознательный Гагарин отчитал однажды своего однокурсника, завалившего экзамен по истории КПСС: “Ты что, собираешься стать воздушным извозчиком, а не летчиком-офицером Советской Армии?” [29].

Историю с устроенной Гагарину “темной” подтвердил в личном интервью автору этой книги и В. С. Кислов, бывший в 1957 году замом старшего инженера авиационного полка, в котором служил Гагарин.

Этот эпизод, однако, не отбил у Гагарина охоты продолжать службу в армии; армия была структура, которая по разным параметрам соответствовала его характеру – и он пробыл внутри нее до самого конца жизни. “С детства я любил армию”. В “Дороге в космос” есть несколько озадачивающих гражданского человека абзацев.

“Мне не надо было привыкать к портянкам и сапогам, к шинели и гимнастерке. В казарме всегда было чисто, светло, тепло и красиво, все блестело – от бачков с водой до табуреток.

Я тоже становился солдатом, и мне по душе были и артельный уют взвода, и строй, и порядок, и рапорты в положении «смирно», солдатские песни, и резкий протяжный голос дневального:

– Подъ-е-ом!

<…> Меня ни чуточки не тяготило, что это повторялось изо дня в день. В армии я привык жить и учиться по уставам. Уставы отвечали на все вопросы, связанные с жизнью, учебой и службой, ясно указывали, как служить, изучать военное дело, овладевать оружием и боевой техникой, повседневно повышать политическую сознательность. Как только мне удавалось выкроить свободную минуту, я заглядывал в устав. Он стал законом моей жизни” [1].

Проще всего списать подобного рода пассажи на фантазии “правдистов”-гострайтеров (официальные биографы вообще не знают меры: “любил воинский порядок, строевой шаг и солдатские песни” [29]) или, если угодно, на то, что неглупый Гагарин любил армию потому, что армия была для него, юноши из социальных низов, из провинции, без жилья и без каких-то особых связей, идеальным карьерным лифтом.

Однако несмотря на муштру, несмотря на крайне неприятный эпизод с устроенной ему “темной”, Гагарину, похоже, и впрямь нравилось в армии, которая не была демонизирована общественным мнением и действительно сильно отличалась от нынешней. На тот момент это была, возможно, самая сильная армия в мире – сталинская армия, которая десять лет назад бомбила Берлин, которая оккупировала пол-Европы и стерла в пыль немецкую военную машину. Это была армия, которая даже в мирное время проводила немыслимые по сегодняшним меркам учения – и по-настоящему, всерьез готовилась к третьей мировой – настолько, что отрабатывала на своих солдатах действия в условиях использования ядерного оружия. Всего за год до прибытия Гагарина в Оренбург на Тоцком полигоне, в Оренбургской области, маршал Жуков проводит учения с 45 тысячами солдат и офицеров – и взрывает над ними настоящую атомную бомбу: просто чтобы изучить возможность прорыва обороны противника с использованием нового оружия. Некоторые из гагаринских пилотов-инструкторов участвовали в испытаниях – им было дано задание пролететь через радиоактивное облако (на самолетах Ил-10 с негерметичными кабинами). Все это очень похоже на еще одну главу из отчета о преступлениях советского режима против своих граждан – однако учения были хорошо организованы; теоретически могли быть страшные жертвы – однако обошлось (хотя свои дозы радиации, конечно, получили все участники).

Мы упоминаем обо всем этом для того, чтобы было понятнее, кто именно сидел 12 апреля 1961 года в раскрашенной в зеленый цвет ракете – а затем разъезжал по миру с оливковой ветвью в одной руке и белым голубем в другой и рассказывал, что единственная война, которую ведут советские космонавты, – это война против природы. Даже если бы Гагарин носил на рту тряпочную повязку, чтобы никого случайно не проглотить, и подметал перед собой метелкой дорожку, чтобы ни на кого не наступить, его декларативная приверженность принципам ахимсы вызывала бы у скептиков глубокие подозрения. И, в целом, небезосновательно. Преподавателями Гагарина были фронтовики, обучавшие его вовсе не выполнению фигур высшего пилотажа и цирковым фокусам в мирном небе, а тактике ведения боя. На протяжении двух лет Гагарина готовили не просто к службе в гарнизоне, а натаскивали для участия в третьей мировой войне – которую ждали, которой опасались – и ответом на угрозу которой и стал запущенный ровно в тот момент, когда Гагарин получал лейтенантские погоны, спутник.

Кстати, если уж на то пошло, “почему советский спутник оказался первым в космосе? Да потому, что у американцев были базы в Европе для военно-воздушных сил. Они могли бомбить Москву с европейских баз обычными самолетами. А мы не могли ответить Америке никак… У нас был огромный стимул. Единственная возможность ответить американцам на удар по Москве – это ответный удар по Вашингтону и Нью-Йорку. Это все у нас понимали… И запуск первого спутника, который мы провели в спешном порядке, имел целью вовсе не изучение космоса. Главное было – показать американцам, что мы их можем накрыть. И они это поняли. Раз мы можем запускать спутники, значит, любой город Америки может быть, увы, поражен… <…> это – очень сильно способствовало сохранению мира” [7].

Мысли Гагарина в Оренбурге были заняты не только строевой подготовкой и “высоким профилем посадки”, о чем свидетельствует следующий анекдот, приведенный А. Дихтярем:

“Капитан Федоров прохаживался туда-сюда перед шеренгой вытянувшихся по ранжиру курсантов. Гагарин, как самый мелкокалиберный, на левом фланге.

– Что есть погоны? – спрашивал сам себя и сам же себе отвечал: – Погоны – это не только деталь одежды. Это прежде всего символ мужественности, и носить погоны должно с достоинством!

После занятий курсант Гагарин подошел к курсанту Репину:

– Что есть бюстгальтер? Отвечайте, курсант!

И, не дождавшись ответа, выдал собственный вариант:

– Бюстгальтер – это тебе не только деталь одежды. Это прежде всего символ женственности, и носить его должно с достоинством! Так и напиши своей девушке, Репин” [10].

Тут самое время упомянуть, что именно к оренбургскому периоду относится наибольшее количество признаний женщин, с которыми Гагарин якобы имел какие-то отношения. Какими бы ненадежными ни были эти свидетельства, ясно, что Валентина Горячева была далеко не первой попавшей в его поле зрения женщиной; у летчика Гагарина был если не большой опыт (об этом трудно судить), то, по крайней мере, широкий диапазон выбора – и вот тут он прекрасно обходился без всякой подушечки.

Вообще, мемуары женщин, живописующих свои отношения с Гагариным (в диапазоне от “спала-с-ним” до “пожирал-меня-глазами”), представляют особый интерес, особенно если зачитывать их бивис-и-баттхедовским голосом. Несостоявшиеся супруги охотно рассказывают, как отказали ему, как он предлагал на них жениться, некоторые даже транслируют сны, в которых они снились Гагарину (“…рассказала свой сон: будто он готовил меня в космос. Гагарин уговаривал, а я отнекивалась: «Юр, ты же прекрасно знаешь, сын у меня, муж. Вдруг разобьюсь, у меня же семья…»”) [14]. Удивительнее всего даже не сам сон про “готовил меня в космос” – “где ракета?” – “да вон же – в огороде”, а то, что о таких снах можно было рассказывать по радио; вот уж правда эпоха невинности. Проблема в том, что чем больше подробностей в этих всплывших в 1990-е мемуарах, тем менее достоверными они кажутся.

Алмазом, кохинором этой коллекции является опубликованный в таблоиде рассказ [12] некоей К. Шерстневой, позиционирующей себя как подругу и, в молодости, соседку Наины Ельциной – в девичестве Гириной: якобы будущий космонавт был женихом будущей вдовы экс-президента РФ. Слух распространился настолько широко, что Н. И. Ельциной пришлось публично опровергать его. Сама возможность этой комбинации кажется настолько курьезной, что биограф не находит в себе сил не упомянуть о ней; однако на этом мы перестаем тасовать колоду не вполне приличных карт из несостоявшихся невест Гагарина.

О том, что Гагарин всерьез задумывается в Оренбурге о женитьбе, рассказывают вовсе не только претендентки на его руку, сердце и фамилию. Так, лейтенант Акбулатов запомнил не только высокий профиль посадки Гагарина, но и ряд других подробностей. “Вот такой еще штрих, он обращался ко мне: «Товарищ капитан, мне бы вот в город». Не раз обращались ко мне с такой просьбой. Время было напряженное. Я говорил, ребята, вот закончите, потом будете отдыхать, сейчас главное учеба, финал – к финишу пришли. Какой тут отдых. «Да вот я жениться хочу». Я говорю: «Жениться я всем запрещаю, пока вы не закончите военное училище. И даже не подходите ко мне насчет женитьбы. Запрещаю жениться каждому. Успеете – это никуда не денется»”[17]17
  Любопытно, что лейтенант Акбулатов не только запрещал своим курсантам жениться, но и сам являл собой наглядный пример негативных последствий изменения матримониального статуса, о чем свидетельствует следующий анекдот: “Гагарин побывал у старшего лейтенанта Акбулатова. Не в гостях, разумеется, а выполняя приказание командира эскадрильи: доставить Акбулатову на дом срочный пакет. По возвращении в училище любопытные курсанты засыпали Гагарина вопросами: как там, что там у Акбулатова дома? Гагарин ответил песней: Акбулат удалой, / Бедна сакля твоя, / Кроме койки с женой, / Больше нет… ничего!” [10].


[Закрыть] [2].

Что касается женитьбы курсанта Юрия Гагарина на работнице оренбургского телеграфа, а впоследствии студентке медучилища Валентине Горячевой, которую сам он называл смешным словом “Валюта”, то по понятным причинам мы не можем обсуждать, была ли она “идеальной Гагариной”. Она, безусловно, была – в смысле: была при живом муже – женщиной не светской; держалась напряженно, скованно; ни на секунду не забывала о том, что ей следует быть осмотрительной; встречала журналистов с плотно сжатыми губами – и дочерей своих научила тому же.

Есть свидетельства, что она хорошо готовит; неудивительно при профессии отца: “Иван Степанович был большой мастер кулинарии, но особенно удавались ему беляши – любимое кушанье уральских казаков” [1].

Для нас важно, что ее мемуары – “108 минут и вся жизнь” (в соавторстве с прикомандированным журналистом из “Красной звезды” Михаилом Ребровым), которые, теоретически, могли бы стать откровением, – на самом деле можно читать разве что со спичками между век. Тем не менее в этой по-настоящему пуританской книге не без живости описана сцена их знакомства, состоявшегося на танцплощадке (дотошный писатель Нагибин в своих “Рассказах о Гагарине” щеголяет знанием деталей: “Во время танца запрещалось курить, толкаться, произносить вслух нецензурные слова; полагалось уступать дамам место на скамейке и приглашать к танцам не свистом или пощелком пальцев, а по всем правилам вежливости. Возле площадки продавалось мороженое, морс, ситро, а крепкие напитки были оттеснены к детскому городку” [11]). “Он пригласил меня танцевать. Вел легко, уверенно сыпал бесконечными вопросами: «Как вас зовут? Откуда вы? Учитесь или работаете? Часто ли бываете на вечерах в училище? Нравится ли это танго?..» Если откровенно, то первое впечатление от знакомства с Юрой складывалось как-то не в его пользу. Невысокий, худощавый. Голова большая, короткий ежик волос, торчащие уши. Говорит быстро, после каждой фразы как-то двигает припухшими губами, будто припечатывает слова. Сказать о нем подвижен – значит ничего не сказать. Кажется, будто он одновременно находится в разных местах” [13].

Существует, кстати, и менее каноническая версия той же сцены.

“…Девушка с сомнением посмотрела на очень уж невидного кавалера.

– Позвольте представиться, – курсант «Лысенький», рост метр пятьдесят шесть. Впрочем, через год, даю вам слово, будет метр пятьдесят семь, а может, даже метр пятьдесят восемь.

– Откуда же вы уверены, что подрастете? – рассмеялась девушка.

– Разве я говорил, что подрасту? – с веселым удивлением глядел на нее Гагарин. – Волосы за год отрастут на сантиметр, а то и на два. Вот и выйдет метр пятьдесят восемь!

Девушка снова засмеялась и приглашение приняла” [10].

Как бы то ни было:

“Потом был другой танец, третий…

В десять часов музыка смолкла. Он проводил меня до выхода (выходить за проходную училища им тогда не разрешали) и, словно мы уже обо всем договорились, сказал:

– Итак, до следующего воскресенья. Пойдем на лыжах” [13].

Но вместо лыж они пошли в кино, а на пресловутом “третьем свидании” – в гости.

В доме 35 по улице Чичерина в Оренбурге сейчас находится охраняемый государством памятник истории и культуры – Мемориальный музей-квартира Юрия и Валентины Гагариных, хотя на самом деле это квартира семьи Горячевых, а Гагарин прожил здесь после свадьбы всего лишь неделю[18]18
  О характере отношений Гагарина с будущей тещей можно судить по сохранившемуся в ее памяти эпизоду: “Варвара Семеновна: «Ты уж мою дочь не обижай, она у меня младшая, последняя». – «Мама, вот стану я генералом, а Валя ваша генеральшей, тогда скажете». Варвара Семеновна безнадежно махала на него рукой и смеялась вместе с ним, не в силах сдержаться” [31].


[Закрыть].

Сам Гагарин называет в мемуарах две комнаты в коммуналке на шесть семей на втором этаже бывшего купеческого особняка “просторной жактовской квартирой”, то есть квартирой, входящей в жилищно-арендное кооперативное товарищество. Здесь демонстрируются книжка с “записью акта о браке”, с подчеркнутым “в браке не состояли”, чайный свадебный сервиз, вышитые В. И. Горячевой салфетки, лыжный костюм, туфли, охотничьи и рыболовные принадлежности, пикейное покрывало, кружка, из которой Гагарин пил кумыс, и деревянные лыжи – на которых они не пошли в тот раз, однако все-таки пошли в другой.

Именно здесь… Впрочем нет, мы должны воспроизвести еще один характерный армейский анекдот оренбургского периода:

“Гагарин, без пяти минут молодожен, спрашивает однокурсников:

– Братцы, два вопроса на засыпку! Вопрос первый: может ли сестра стать женой?

– Да ты что! Это ж кровосмесительство, уголовно наказуемое! – возмущается самый морально стойкий – Захаров.

– Молодец, курсант Захаров! Отличный ответ! – хвалит товарища Гагарин. – Теперь вопрос второй: может ли жена стать сестрой?

Этот вопрос ставит всех в тупик.

– Чепуха какая-то, а не вопрос, – высказал общую точку зрения Захаров.

– Ты меня разочаровал, курсант Захаров, – сокрушенно вздохнул Гагарин. – Даю правильный ответ: жена сестрой стать может. Доказываю: моя будущая жена учится в медицинском училище и по окончании – кем станет? Совершенно правильно: сестрой. И не просто сестрой, а сестрой медицинской.

– Ишь, куда вывернул! – решил взять реванш Захаров. – Но если так, тогда ведь и сестра стать женой может!

Гагарин задумчиво посмотрел на Захарова.

– И станет, – сказал он. – Только не твоей, курсант, не твоей!” [10].

…Так вот, именно здесь, на Чичерина, они и гуляли свадьбу.

В конце октября Гагарин, научившийся летать на Як-18 и МиГ-15Бис, имеющий налет 116 часов 41 минуту, в том числе 586 посадок [17], окончил училище по первому разряду. Две недели, пока аттестации рассматривались в Москве, в Министерстве обороны, курсанты “пребывали в так называемом «голубом карантине»”, то есть “в нетерпеливом ожидании офицерских званий” [1]. Именно в этом лимбе Гагарин узнает об успешном запуске спутника с собакой Лайкой (если можно считать успешным полет живого существа в один конец).

Наконец 5 ноября ему присваивают звание “лейтенант”, вручают диплом, значок “Военный летчик 3-го класса” и часы “Штурманские” (которые производились специально для выпускников Оренбургского училища [26]; именно они, что любопытно, были на Гагарине 12 апреля 1961 года). На свадьбу он явится в парадной офицерской форме: синяя фуражка с голубым околышем, синий же двубортный мундир с галунными погонами; черные ботинки, шитый золотом пояс [30].

Иван Степанович, отец Валентины, был поваром в санатории “Красная Поляна” (по версии Гагарина [1]; по другой – в ресторане “Астория” [16]), так что, надо думать, в списке праздничных блюд значились вовсе не только беляши. Известно, что Гагарины – Горячевы пригласили на свадьбу слепого баяниста – и он сыграл им “Вальс цветов”, “Березку”, “Амурские волны”, а также польку, танго и популярные в те время песни – “Подмосковные вечера”, “Катюша”, “Огонек”, “Земля целинников” [3]. По радио передавали выступление Хрущева на юбилейной сессии Верховного Совета СССР. Узнавшая “близкий и родной голос” Валентина простодушно пошутила: “Вот и побывал у нас на свадьбе Никита Сергеевич” [1].

В какой-то момент погас свет – вылетели пробки, и молодые, словно персонажи кинофильма, режиссер которого не имеет понятия, что ему делать с постельными сценами, остались в темноте.

Что, пожалуй, и к лучшему; дальнейшее обсуждение гагаринского брака невозможно; ограничимся лишь упоминанием о том, что литературные негры Борзенко и Денисов, на протяжении многих лет шлифовавшие вместе с Гагариным свой вечнозеленый бестселлер “Дорога в космос”, вспомнили, что незадолго до своей гибели Гагарин специально позвонил им и попросил вставить в книгу, в ту главу, где говорилось о его жене Валентине Ивановне, шикарную фразу: “Моя любовь, как перстень, не имеет конца”[19]19
  Кстати, о перстнях: “При посещении <Гагариным> цеха ювелирных изделий <речь идет о смоленском заводе “Кристалл”> ему предложили приобрести для подарка жене золотое кольцо с бриллиантом стоимостью шесть тысяч рублей. На что Юрий ответил шуткой:
  – Моя жена и без того красива. – А немного погодя серьезно добавил: – И не по карману это мне” [18].


[Закрыть] [19]; история, которая в немецко-русских словарях могла бы, пожалуй, иллюстрировать непростое немецкое существительное Drachenfutter: подарки, которые делает виноватый муж, с тем чтобы вернуть расположение жены – буквально “корм для дракона”.

Почему Гагарин не зажился на жениной квартире? У новобрачного, закончившего училище по первому разряду, было достаточно причин остаться в Оренбурге – ему предлагали работать инструктором, предоставляли квартиру, его молодая жена продолжала учебу и не могла уехать. Однако все равно он отказывается от самого очевидного жизненного сценария – и уезжает служить в Заполярье.

Впрочем, сначала Юрий Алексеевич и Валентина Ивановна наносят блиц-визит в Гжатск – чтобы, по просьбе не терпевшего ущемления его отцовских прав на сына Алексея Ивановича, продублировать свадьбу.

“Ноябрь 1957. Купейный вагон скорого поезда Чкалов – Москва. Молодой летчик в новеньком, с иголочки, мундире военного летчика, свесив голову с верхней полки, заводит разговор с попутчиком, расположившимся внизу:

– Обратите внимание на симпатичную гражданку напротив. По странному совпадению мы с ней изменили свое гражданское состояние в один и тот же день, в одном и том же загсе, и нам выдали свидетельство с одним и тем же номером…” – судя по очередному анекдоту от А. Дихтяря [10], настроение у молодых было неплохое; да и с какой стати было им печалиться? В Гжатске к их приему готовились, и вторая свадьба удалась не хуже первой. Сестра “Зоя приурочила к этому событию угощение: забила большую крольчиху. А Алексей Иванович играл на гармони” [20]. По словам Т. Д. Филатовой, Гагарины могли себе позволить и еще более роскошное меню: “Мы держали большое хозяйство: корову, поросят, кроликов, кур. Молоко продавали, излишки из сада и огорода дарили, урожаи были хорошие, мы не нуждались. По большим праздникам бабушка Анна Тимофеевна запекала свиной окорок в ржаном тесте. К свадьбе Юры и Вали забили кабанчика, сварили холодец, приготовили домашние колбасы” [21].

Однако ж и в Гжатске молодые люди пробыли всего ничего – лейтенанту Гагарину надо было ехать на Север, в полк, а студентке Гагариной – возвращаться в Оренбург, в медучилище. Расставались они – почти на девять месяцев – в Москве, на Казанском вокзале, откуда уходили поезда на юго-восток. Последние слова перед расставанием? “Не грусти, Валюта” [1].