Текст книги "Волшебники"

– Каким еще людям? – искренне удивился Элиот.

– Бедным! Больным! Неспособным к магии!

– А они, эти люди, хоть что-нибудь сделали для меня? Меня обзывали педрилой и засовывали в мусорный ящик, потому что я один в пятом классе носил брюки со стрелкой.

– Надеюсь, что винный погреб у тебя на вершине будет, – раздраженно бросила Дженет. – Или, еще лучше, бар со всеми напитками. Ты ж и восьми часов без выпивки не протянешь.

– Я сварю простое, но крепкое пойло из местных ягод и трав.

– А химчистка?

– Да, это проблема. Можно применить магию, но результат будет не совсем тот. Лучше, пожалуй, жить в «Плазе», как Элоиза.

– Вот скука-то, – буркнул Джош. – Давайте займемся огненными фигурами.

Он стал у большого картотечного шкафа. Каждый ящичек этой библиотеки в миниатюре был снабжен ярлычком, от Айланта на левом верхнем до Цукини на правом нижнем. Огненные фигуры Харпера оказались бесполезной, но захватывающей игрой: пламя свечей преобразовывалось в каллиграфические знаки, которые держались в воздухе миг и сразу же гасли. Все наперебой манипулировали осиновым прутиком, стремясь к вершинам сложности и непристойности. Занавески при этом воспламенялись (явно не в первый раз), и их приходилось тушить.

Когда они пресытились каллиграфией, Элиот принес узкую, хищного вида бутылку граппы. Огненную забаву пережили всего две свечи, но заменять остальные никто не стремился. Время было позднее, второй час. Физики сумерничали в уютном молчании, Дженет растянулась на ковре, положив ноги на колени Элиоту. Интимность между ними удивляла Квентина, знавшего о сексуальных предпочтениях Элиота.

– Значит, мы теперь полноправные физики, без всякой инициации? – Огненное семечко граппы, пустив корни в груди, разрасталось в крепкое дерево хорошего самочувствия. – Нас не будут клеймить или там брить, не знаю?

– Только по желанию, – сказал Джош.

– Я думал, вас – то есть нас – будет больше.

– Да. Ричард с Изабел выбыли, а пятикурсников у нас нет, – сказал Элиот. – Фогг собирался уже слить нас с натуралистами, если никто не прибавится в этом году.

Джош театрально содрогнулся.

– Какие они были, Ричард и Изабел? – спросила Элис.

– Огонь и лед, – сказал Джош. – Шоколад и марципан.

– Без них все по-другому, – заметил Элиот.

– Скатертью дорога, – добавила Дженет.

– Ну, не так уж они были и плохи, – возразил Джош. – Помнишь, как Ричард взялся оживить флюгер, чтобы тот крутился сам по себе? Три дня там сидел, натирал его рыбьим жиром и не хочу даже знать чем еще.

– Один неумышленный прикол не засчитывается, – ответила Дженет.

– Просто ты никогда не понимала его.

– Я поняла, что не хочу иметь с ним ничего общего, – отрезала Дженет – первая дисгармоничная нота за этот вечер.

– Но теперь у нас снова есть кворум, – торопливо добавил Элиот, – и не абы какой. Физической магии всегда достаются самые лучшие.

– За лучших, – произнес Джош.

Хмельной бриз раскачивал Квентина на ветвях его огненного дерева.

– За лучших, – повторил он, подняв бокал, и они выпили.

Враг

Квентин только теперь осознал, что ни разу не вздохнул свободно за весь свой первый год в Брекбиллсе, включая экзамены и происшествие с Пенни. Все время ждал, что Брекбиллс рассеется, как мираж. Магический колледж, не говоря уж о законах термодинамики, постоянно нарушаемых здесь, был слишком хорош для реального и этим напоминал Филлори, где в конце каждой книги Эмбер и Амбер выставляют Четуинов вон. В глубине души Квентин чувствовал себя как турист, которого вечером опять запихнут в раздолбанный грязный автобус с драными виниловыми сиденьями, вонючим сортиром и подвешенными наверху теликами. Поедет он домой с липкой открыткой в руке, глядя, как исчезают в зеркале заднего вида изгороди, башни и шпили Брекбиллса.

Однако этого не случилось – и, как он стал понимать, уже не случится. Он потратил уйму времени, думая «это всего лишь сон», «почему именно я» и «ничто не длится вечно». Пора было становиться собой – девятнадцатилетним студентом секретного колледжа, где занимаются реальной и актуальной магией.

Войдя в число физиков, он получил возможность понаблюдать за ними вблизи. После знакомства с Элиотом Квентин предположил, что в Брекбиллсе все такие – и сильно ошибся. Во-первых, Элиот выделялся своими странностями даже и в этом избранном обществе. Во-вторых, он был гением, лишь кое в чем уступающим Элис – но пока Элис трудилась как проклятая, Элиот вообще ничего не делал (а если и делал, то тщательно это скрывал). Единственной заботой Элиота была его внешность, в частности дорогие рубашки; он носил их с запонками, нарушая дресс-код, за что его регулярно наказывали.

Джош, хотя и одевался всегда по форме, тоже выглядел как нарушитель: пиджак на нем был вечно измят, сидел косо или оказывался узким в плечах. Можно было подумать, что он делает это нарочно, как клоун. Джош, однако, хорошо знал – Квентин это понял только со временем, – что никто не принимает его всерьез, и момент, когда недооценившие его люди спохватывались, доставлял ему искреннее, слегка садистское удовольствие. Поглощенный собой меньше, чем Элиот или Дженет, он был самым наблюдательным в группе, и от него мало что ускользало. Несколько недель он только и ждал, что Пенни свихнется, сказал Квентину Джош.

– А ты думал! Парень ходил, как сплошная загадка, пришпиленная степлером к тикающей часовой бомбе. То ли кинется на кого-то, то ли блог заведет. По-своему я даже рад, что он кинулся.

Джош в отличие от других физиков ничем особенно не блистал, но демонстрировал недюжинное мастерство во всем, чем неспешно овладевал. На первом курсе он, как рассказывал Элиот, добрых полтора месяца не мог сдвинуть с места стеклянный шарик, но уж когда сдвинул, шарик разбил окно и ушел глубоко в ствол клена – где, вероятно, и теперь пребывает.

Родители Дженет, адвокаты высокого голливудского полета, были очень богаты. В Лос-Анджелесе с ней нянчились разные знаменитости – под нажимом, весьма умеренным, она даже говорила, кто именно. Наверно, поэтому она вела себя как актриса, была самой заметной из физиков и за обедом всегда произносила какой-нибудь тост. Парней она себе выбирала кошмарных – их единственной хорошей чертой было то, что долго они у нее не задерживались. Худенькая и плоская, она умела себя показать в самом выгодном свете. Форму она посылала домой, чтобы подогнать по фигуре, но самым сексуальным в ней был засасывающий, широко распахнутый взгляд.

Взбесить она могла так, что даже друзья еле сдерживались, зато и скучать не давала. Страстное, верное и нежное сердце обеспечивало ей повышенную ранимость – а когда ее ранили, она тут же давала сдачи. Мучая всех вокруг, сама она страдала еще сильней.

Даже став физиком, Квентин проводил много времени с прочими третьекурсниками: сидел с ними на лекциях, работал на ПЗ, готовился к экзаменам, обедал в столовой. Лабиринт перепланировали – так, оказывается, делалось каждое лето, – и весь курс неделю изучал его заново, перекликаясь через высокие стенки.

Отпраздновали осеннее равноденствие; викканское[14]14
  Викка – неоязыческая религия, основанная на двоебожии и поклонении силам природы.


[Закрыть] течение в Брекбиллсе было довольно сильным, хотя всерьез эту байду принимали разве только натуралисты. Все было на уровне: костер, музыка, плетеный человек. Иллюзионисты устроили световое шоу. Все рассопливились на холоде и разрумянились от костра. Квентин и Элис произвели фурор, научив остальных огненной каллиграфии, Аманда Орлов призналась, что последние пару месяцев втихую готовила медовуху. Студенты, напившись сладкой, шипучей, противной браги, назавтра чуть не простились с жизнью.

Заучивание жестов и мертвые языки – хотя их, видит бог, хватало и в этом семестре – немного потеснились в пользу прикладной магии. Месяц они занимались азами архитектуры: укрепляли фундаменты, делали крыши водонепроницаемыми, чистили сточные канавы от листьев – все это в сарайчике чуть больше собачьей конуры. Одно-единственное заклинание, оберегающее крышу от молний, Квентин запоминал три дня, отрабатывая перед зеркалом скорость, направленность и выразительность жестов. Текст на древнебедуинском тоже попортил немало крови, но наведенная профессором Марчем небольшая гроза свела на нет все усилия. Молния прошила крышу насквозь, и Квентин промок до костей.

Через вторник Квентин работал с Бигби, неофициальным руководителем физиков. Бигби, человек небольшого роста с влажными глазами и седым ежиком, любил наряжаться в длинный викторианский плащ. Маленький горб отнюдь не делал его калекой. У Квентина создалось впечатление, что Бигби – политический эмигрант: тот постоянно бубнил о заговоре, жертвой которого стал, и был уверен, что когда-нибудь вернет себе власть. Держался он с заносчивым достоинством обиженного интеллигента.

На одном семинаре – специальностью Бигби были до смешного трудные чары, трансмутирующие химические элементы на квантовом уровне, – он сунул руку сначала за одно плечо, потом за другое и что-то там отстегнул. У Квентина это вызвало ассоциацию с женщиной, расстегивающей лифчик. После этих манипуляций за каждым его плечом возникли по два крыла наподобие стрекозиных. Бигби с блаженным вздохом привел их в движение.

Радужные лопасти на миг превратились в размытое пятно и снова остановились.

– Извините, – сказал Бигби, – просто не мог больше вытерпеть.

Странностям Брекбиллса конца не предвиделось.

– Профессор Бигби, вы… Кто, собственно, – ангел? – Квентин понимал, что это невежливо, но не мог удержаться. – Вы эльф?

Бигби страдальчески улыбнулся, производя крыльями сухой хитиновый шелест.

– Пикси, точнее. – Это, кажется, слегка смущало его.

Однажды ранним утром Марч читал им лекцию по метеорологической магии, вызывая попутно циклоны. Для грузного мужчины он был невероятно подвижен: при виде того, как краснолицый, с красно-рыжим конским хвостом профессор подскакивает на цыпочках, Квентина одолевал сон. Чамберс каждое утро приносил ему угольно-черный эспрессо в позолоченной турке, но к началу лекции кофе переставал действовать. Квентин на минутку закрыл глаза и услышал, что Марч обращается персонально к нему:

– …между субтропическим и тропическим циклоном, Квентин? По-французски, если не трудно.

Квентин моргнул и сказал наобум:

– Разницы никакой.

Возникла пауза. Квентин стал ее заполнять, пытаясь выяснить, о чем же его спросили, и поминая на всякий случай бароклинные зоны. Студенты ерзали. Марч, почуяв возможность над кем-то поиздеваться, тянул время, Квентин тоже тянул. Он ведь читал, учил – ну что за подлость такая.

Момент затягивался, щеки пылали. Это ведь даже не магия, просто метеорология.

– Я не совсем поняла… – раздался голос из задних рядов.

– Я Квентина спрашиваю, Аманда.

– Но, может быть, вы и нам объясните? – гнула свое Аманда Орлов, демонстрируя тупую настырность отличницы с устоявшейся репутацией. – Эти циклоны баротропные или нет? Я что-то запуталась.

– Они все баротропные, Аманда, – сдался Марч. – Все тропические циклоны.

– Я думала, один баротропный, а другой бароклинный, – вставила Элис.

Чтобы не вдаваться в утомительные детали и не терять основную нить, Марч вынужден был отцепиться от Квентина. Тот охотно бросился бы к Аманде и облобызал ее широкое, не знающее косметики чело – но ограничился воздушным поцелуем, когда Марч отвернулся.

Лектор, перейдя от чистой метеорологии к чарам, рисовал на доске символ вроде мандалы. Через каждые полминуты он отходил на край подиума, обозревал рисунок, шепча что-то под нос, и вновь углублялся в творчество. Цель заклинания была весьма тривиальна: оно то ли вызывало град, то ли предотвращало его – что именно, принципиального значения не имело, но профессор пребывал в затруднении. Текст полагалось произносить на староголландском, в котором Марч явно был не силен. Хоть бы осрамился, подумал Квентин – будет знать, как привязываться к людям с утра.

Брекбиллсские аудитории имели защиту от большинства шалостей, но подиум, как все знали, был ахиллесовой пятой любого учителя. Посредством определенных усилий и английского языка жестов можно было качнуть его пару раз. Авось Марчу по прозвищу Смерть Студентам этого хватит. Квентин немного поколдовал под партой; подиум дрогнул, как от пинка, и опять застыл. Есть!

Марч в самом деле отвлекся, но решил продолжать – не начинать же все сызнова.

Квентин был разочарован, однако всезнайка Элис шепнула, перегнувшись к нему:

– Вот идиот, второй слог пропустил. Там должно быть…

Пленка реальности на миг дала сбой, как в кино. Когда она снова стала на место, все увидели, что за спиной у Марча стоит человечек в сером английском костюме и клубном бордовом галстуке, сколотом серебряным полумесяцем. Марч, произносивший свое заклинание, не видел его, и незнакомец смотрел на студентов со значением, будто призывая их вместе подшутить над учителем. Лицо его, что Квентин не сразу понял, мешала рассмотреть ветка с зелеными листьями. Она взялась непонятно откуда и не была прикреплена к дереву – просто висела перед пришельцем и закрывала его лицо.

Марч перестал бормотать, Элис тоже умолкла. Скрипнул в полной тишине чей-то стул. Квентин не мог шевельнуться: кто-то перерезал проволоку между его телом и мозгом – уж не этот ли, в галстуке? Элис так и сидела, слегка подавшись к нему; ее волосы заслоняли ему обзор. Человек на подиуме был единственным, сохранившим способность двигаться. Вот он склонил голову к плечу и нахмурился, словно услышал, как колотится у Квентина сердце.

Здесь что-то не так, чувствовал Квентин. Адреналин в крови не находил выхода, мозг кипел в собственном соку. Незнакомец расхаживал по возвышению с видом исследователя – точно джентльмен-воздухоплаватель, опустившийся на воздушном шаре в экзотическую страну. Та же ветка не давала проникнуть в его намерения.

Он обошел вокруг Марча. Походка у него была странная, чересчур плавная. Да он и не человек совсем, понял Квентин – а если и был им, то теперь перестал. Пальцев под белыми манжетами было на три-четыре больше, чем надо.

Прошло пятнадцать минут, полчаса. Квентин не мог повернуть голову. Незнакомец, то входя в его поле зрения, то пропадая, повозился с оборудованием профессора Марча, пошлялся по аудитории, достал ножик, подрезал ногти. Все предметы, к которым он приближался, начинали ерзать на месте. Железный стержень со стола Марча он согнул, как резиновый. Произнес скороговоркой заклинание, от которого вся пыль в комнате завилась в смерч и улеглась снова – лишние пальцы у него на руках при этом гнулись в стороны и назад.

Прошел час, следом другой. Страх накатывал на Квентина потными сокрушительными валами. Здесь происходило что-то очень плохое, неясно только, что именно – и началось это после его проделки. Ну надо же быть таким дураком! Он трусливо радовался, что не может пошевелиться – это освобождало его от совершения подвигов.

Неизвестный как будто не сознавал, что в комнате, кроме него, кто-то есть. Молчал, как мим, и совершал столь же нелепые действия. Поднес кулак к корабельному хронометру на стене, но не ударил, а медленно продавил стекло, сломал стрелки, сокрушил механизм – как будто думал, что часам так больнее.

Урок должен был кончиться бог весть когда – что они себе думают там, снаружи? Где Фогг? Почему парамедичка, когда ее помощь действительно требуется, пропадает куда-то? Хотел бы он знать, что сейчас на уме у Элис. Если б его парализовало чуть-чуть под другим углом, он мог бы видеть ее лицо.

Тишину нарушил голос Аманды Орлов. Она как-то освободилась и теперь ритмично, не теряя спокойствия, произносила слова, которых Квентин ни разу не слышал. В них гремели зловещие фрикативные звуки – это была боевая магия, призванная порвать врага в самом буквальном смысле. Где она, интересно, этому научилась? В Брекбиллсе такие заклинания не включались в учебный процесс и уж тем более не использовались. Закончить Аманде не удалось: она заверещала, как при быстрой перемотке, и скоро умолкла совсем.

Утро перешло в день. Бредовый сон, где паника перемешивалась со скукой, все так же сковывал третьекурсников. Снаружи слышались какие-то звуки. Из окон Квентин видел только одно, да и то краем глаза, но там что-то застило свет. Шесть или семь голосов пели что-то в унисон на фоне мерных ударов. Дверь осветилась вдруг так, что стала прозрачной, под полом перекатывался грохот, но мужчину в сером костюме все это, похоже, не беспокоило.

За окном мотался на ветру красный лист, продержавшийся дольше своих собратьев. Квентин смотрел, как ветер треплет его, и думал, что ничего красивее в жизни не видел. Посмотреть бы на это еще хотя бы минуту – он все бы отдал за эту минуту наедине со своим красным листком.

На этой мысли он то ли впал в транс, то ли просто уснул. Разбудило его тихое пение мужчины на подиуме:

 
Спи-усни, моя забота,
Папа сходит на охоту,
Снимет с зайца шкурку,
Завернет дочурку.
 

Спев это, неизвестный стал мурлыкать без слов и внезапно исчез. Квентин не сразу заметил, что его больше нет – в основном из-за профессора Марча, простоявшего все это время с открытым ртом. Как только другой пропал, Марч мешком свалился с помоста и грохнулся об пол.

Квентин, попытавшись встать, рухнул в проход. Руки, ноги, спина затекли и отказывались повиноваться. Под коленками, распрямившимися как после долгого перелета, вскипали пузырьки ослепительной боли, слезы облегчения увлажняли глаза. Все закончилось благополучно, ничего страшного не случилось. Элис постанывала, чьи-то башмаки – возможно, ее – лезли ему в лицо. Стоны и рыдания сотрясали аудиторию.

Позже Квентин узнал, что Фогг собрал весь свой штат почти сразу после появления незнакомца. Защитные чары колледжа засекли чужого мгновенно, но сдержать не сумели. В экстремальных условиях Фогг с любой точки зрения проявил себя компетентным боевым командиром: быстро, спокойно и четко оценил ситуацию и умело распорядился имеющимися ресурсами.

За утро вокруг башни, где помещалась захваченная аудитория, соорудили леса. Профессор Хеклер, надевший сварочный шлем для защиты глаз, чуть не поджег башню своей пиротехникой. Героические попытки профессора Сандерленд пройти сквозь стену успеха не принесли – да и неясно было, что она будет делать, если пройдет. Даже Бигби явился на помощь и применил некие эльфийские чары, от которых другим преподавателям, как показалось Квентину, стало не по себе.

В тот же вечер после обеда, сделав обычные объявления, Фогг попытался дать студентам отчет о случившемся.

Стоя во главе длинного стола, он выглядел старше обыкновенного. Когда мрачные первогодки окончательно убрали посуду, он поправил манжеты и потрогал лысеющие виски.

– Многие из вас не удивятся, услышав, что кроме нашего существуют и другие миры. Это не догадка, а факт. Я в них никогда не бывал, и вы тоже не побываете. Искусством перехода из одного мира в другой владеют очень немногие, однако известно, что некоторые из этих миров обитаемы.

Враг, с которым мы столкнулись сегодня, может быть очень велик. (Так после этого все и стали называть существо в сером костюме: Враг.) То, что мы видели, – лишь его часть, которую он просунул в сферу нашего бытия. Что-то вроде детской ручонки, шарящей в приливном озерке на пляже. Такие явления уже наблюдались и описаны в литературе как разрастание.

О его мотивах мы можем только догадываться, – тяжело вздохнул Фогг. – Мы для этих существ как силуэты пловцов, движущихся по поверхности их мира; пловцы иногда ныряют, но глубина их погружения всегда незначительна. Как правило, они не обращают на нас внимания, но сегодня, к несчастью, заклинание профессора Марча привлекло чем-то Врага. Какая-то ошибка или помеха позволила Врагу проникнуть в наш мир.

Квентин внутренне содрогнулся, но виду не показал. Это из-за него все вышло.

– Враг поднялся наверх витками, – продолжал Фогг, – как глубоководная акула к пловцу. Истинные его мотивы недоступны воображению, но похоже, что он действительно искал что-то или кого-то. Не знаю, нашел ли он то, что искал – возможно, мы никогда этого не узнаем.

Обычно Фогг излучал уверенность, слегка смягченную природным комизмом, но сейчас определенно выглядел сбитым с толку.

– С инцидентом, о котором я говорю, покончено, – объявил он, потеребив галстук. – Студенты, ставшие его непосредственными свидетелями, пройдут осмотр, как медицинский, так и магический, и будут очищены в том случае, если Враг как-то коснулся их. Все завтрашние занятия отменяются.

С этими словами он повернулся и вышел, хотя все ждали какого-то продолжения.

Но все это было потом. Пока что Квентин лежал на полу и чувствовал себя просто великолепно. Худшее позади. Он совершил страшную ошибку, но теперь все опять хорошо. Век бы так лежать и смотреть на сиденье стула, корявое и шершавое снизу – прекрасное, очаровательное сиденье. Это даже здорово, пережить такую опасность, чтобы потом всем рассказывать. По-своему он герой. Первое, что надо сделать, – потрогать теплую лодыжку Элис рядом со своей головой. Спасибо судьбе за то, что он снова ее увидит.

Он не знал еще, что Аманда Орлов мертва: Враг ее съел живьем.