Текст книги "Сказание об Урус-хане. Фёдор и Айтуган"

Когда омута разверзаются – темна вода колыхается…

В полдень светёлка бойкого трактира на Пирогощах была переполнена против даже обычного: до десятка «поленцев» сели в разные концы зальца, перехватывая все ходы-выходы, ещё двое гущинских сели в чистой половине, а двое у входа в особый за ней «покоец» – несколько раньше туда вошёл молодой княжич-боярич: шапка с кистью заломлена, на плечах епанчеечка переливается шёлком, сапожки сафьяновые подковками щёпотно постукивают – как мух потянуло на сладкое молодок-прислужек из людской залы накрыть-услужить, но не пущены…

…Играться продавцом отыскали отрока Жеребка, стройненького, голубоглазого, кровь с молоком играет на щеках лёгким румянцем – как положено, не один будет, с дядькой…

Заняли «покоец» за чистой половиной – трактирным сказали: будут Гости Ордынские, большой разговор…

…Невдалеке о ту пору подкатил возок с передним глашатаем и четырьмя конными стражниками-нукёрами: соскочили с коней, держали в поводу – копья в руке, луки-сабли под рукой… Вышли два гостя, предуведомляемые чёрноризным служкой из наших и ступающим позади толмачём. Дивя столующих – когда же это татарва в шинок? – прошли на чистую половину; зорко осматриваясь, прошёл за ними заматерелый степной волк – старший над стражей, присел за свободный столец, как раз напротив тех двоих, таких же как он…

В покое гости удивлённо уставились на молодца, но он, по возрасту улыбчиво достойно приветствовал первым – по-хозяйски уверенно пригласил к столу; за спиной его стоял человек-гора, само олицетворение спокойствия и послушания.

В стороне стоял и другой, накрытый столец – немного, но достойно…

Но гости, не задерживаясь, сразу перешли к делу:

– Бек, покажи товар – мы люди торговые: рынок хозяев не ждёт…

– Нате, только с руки не сниму.

На мизинце раскрытой ладони печаткой вверх угнездился перстень, чёрная печатка в светлой оправе. И… какой-то необычный: сам по себе почти бросовый, чёрный агат в серебре – но работа…

Гости молчали, потом один,«ювелир»,наклонился рассмотреть получше – «княжич» сам протянул руку для удобства; внимательно вглядывался, потом, получив позволительный кивок молодца, повернул тыльной стороной руку и, не сдержавшись, одобрительно цокнул филигранной работе по металлу…

…Смотрел, смотрел…

Удивлялся? Любовался? Тянул время?

Наконец негромко сказал второму:

– Оправа не серебро, камень не агат – и перстень старый, очень старый. Не знаю, что посоветовать – но только работа дивная: такой безделки не стоит…

– Если поднести ханше…

– Кольцо мужское…

– Тогда зря теряем время…

Но товарищ его смотрел стекленеющими глазами на надпись печатки, потом охрипшим голосом потребовал от человека-горы:

– Достань кинжал…

Двое оцепенели – большой человек, наклонившись, вытащил засапожный нож, и крепко сжав рукоятку, протянул остриём к «гостю» – и туда же потянулись змеистые чёрные розы долы клинка…

– Дай перстень…

Двое окаменели – человек-гора согласно кивнул «княжичу»…Взяв перстень большим и указательным пальцами, гость прижал чёрный камень к долу и в тишине раздался чёткий звук надрезаемой стали…

Перстень благоговейно лёг на столешницу – на убираемом от груди гостя булатном клинке на мгновение открылась светлая полоса раненой стали….

– Нет, это кольцо не для наших рук – да и есть ли в мире для него такая рука!

– Да ты что за меня говоришь!? – взвился-взвизгнул «тряпичник».

– Хамид, то, что написано на камне для мусульманина смерть; для христианина костёр, для иудея побивание камнями!…И да благодарю аллаха, что дал коснуться частицы его… Дайте Хамиду коснуться святыни… Целуй – это сама Кааба!

Ошеломлённый Хамид, сползая с лавки на колени, стал не целовать, лизать кольцо на руке потрясённого «княжича» – Большой Человек был не менее удивлён…

Глядя через голову «княжича» на Гору, купец ровно чеканил:

– От Гурганджа до Последнего моря только хан Синей Орды может купить этот перстень – всех сокровищ владык стран Заката не хватит и на половину его, Но!!!…Брось его в колодец, если не хочешь беды; и засыпь колодец землёй – один раз его уже бросали в колодец, но не посмели засыпать… И вот он явился в мир!

…Как будто холодом пахнуло в горнице…

А гость продолжал:

– Нас здесь четверо, кто видел перстень – но только молва разнесётся, что он явился, тысячи джинов бросятся по его следам – и они не будут предлагать плату: они знают, что такой не соберут до скончания века. Кто бы из нас не проговорился – погибнут все! И милостью Аллаха будет, если сами успеем перерезать себе горло, а также всем родным, всем знавшим и знающим нас, всем живущим или жившим рядом, в доме, на улице, в городе… Клянёмся замолчать, онеметь, запечатать уста, глаза, память на то, что видели… Клянёмся!!!…Каждый своим именем бога, над нами единственным!!!…

«Княжич» вскинулся на Тучу – но тот уже шевелил беззвучно губами – …стал нашептывать слова молитвы; два гостя мысленно воспроизводили слова неговоримой клятвы – разом подняли и опустили руки…

– Аминь – за всех досказал Туча…

Потрясённые купцы ушли через общую светлицу, провожаемые вскочившими нукёрами; всадники окружили возок, застучавший по слегам-половицам…

…Гуща и его люди вышли через потаённую дверцу-лаз, хранимую хозяевами от всяких бед…

…Шныри Полена, похватав со столов своё и чужое, выкатили через общие сени…

…Хозяин подарил прислугу оплаченным нетронутым вином, повернувшим головы и рты на другое…

– – – – – —

…Думай, Гуща, думай: от харчевни, где Писарь принял «гостей» до трактира послухов не было – а и понятно, что «гостям» это незачем – но кто присматривал за ним три дня в харчевне, что приметили и настороженные «гущинцы», и бывалые «полешки»? А и ранее, чей «послух» шёл за ним от шитного ряда…

А и от ряда ли?

Уже наведён?

И только перемена стражи смутила – высунулся из тени?… За полумёртвым никто не явился – уже трупом сбросили в МОРОСЕЙКУ, когда пошёл тяжёлый дух…

– Ох, как навито-перевито… Будь бы здесь умная ханум… И как уберечь писаря – ему-то станется со всех сторон…

– Гуща, беда – Писарь сбежал! – Влетел Сыч, караульщик.

– Как?! Скорее за ним!

– Уже побежали: хозяйский и двое наших; в подряснике и места толком не знает – далеко не уйдёт

– Двоих ко мне!

…Внеслись…

– На коней и быстро – сказал куда – там смотреть, не брать…

– Надо бы третьего, при конях…

– Берите из хозяйских одного, кто места знает – и чтобы ни один волос с Писаря не упал.

…Ну, денёк…

Всполоху сталось не на долго: появился караульщик – вытянутое худое лицо было злым:

– Чуть только не успели: выскочили какие-то шныри, набросили сеть, схватили Писаря – мы сразу в ножи, они врозь – ну и пырнули Писаря… Сейчас в беспамятстве: кровищи много – но пустое. Если помре, то со страху.

– Какие то были люди?

– Шваль подзаборная: толи добычу караулили – толи по наводке. Но скорее наводка – сетями подрясник ловить… Да и что из него вытрясешь?

– Вот что, двое на конях гоните на… Кострюки и по улочке туда-сюда, наши там вас подхватят. Увидите, какие-то люди в лядащий домишко ломятся – бейте насмерть

– Ну, Гуща Иванович, удружил потехой – мы уже застоялись!

…Прошёл к раненому: лицо, серое от потери крови и страха, сразу закатило глаза…

Резко встряхнул:

– Тебя кто науськал на смерть бежать?!

Молчал. Страх стеклянил глаза…

– Ладно. Про домок не бойся – пасут лучше здешнего! Теперь так: в Москове тебе делать нечего, кроме что дыбы или ножа ждать. Завтра я тебя должен был свести с хозяином – скажу, на недельку отъехал. Дело такое: купец с сыном положились вести водный торг с Ордой: отец здесь, сын меж Руси и Орды – нужен третий человек на месте в Орде, приказчик, а то и артельный: всё про всё с ордынцами: что везти, кому ублажать, со всеми дружить… Ты немного по ордынски знаешь: поведёшь все дела на месте, кроме прямой купли-продажи. Казан-Булгар-Сувар; в Сарай-Астрахан они пока не суются…

– …я и побольше по ордынски могу…

– Ну, как дело пошло – так и мужик ожил! Теперь так: бабёнка и мальцы это докука или прикипел?

– Думал с ней доживать: там и моё одно семя есть…

– Значит так: тебя зарезали – о теле позаботимся; они распродались и съехали толи …в Суздаль, толи в Переяслав. Домок во сколько ценишь?

– Красная цена рубль.

– Купят за три! И такой мужик купит, что узнают – прижмутся!

– …Туча, я… Надысь с «путейским» сговорил: за полтину всё по своему столу будет глядеть – за рубль весь путь шерстить.

– Лады! Вот и работаешь уже. Как к нему подходить и узнать; и с чего он доверится чужому?

…Писец стал объяснять…

…Ну, теперь всё…

Напоследок сыскалась выгодная докука: обоз взяли под товар до Твери с провозом. Жеребок с повозчиками из купеческих и охраной из «полешек» отправится туда; будет с ними и неприметный возок с Писцом и телега с бабой и тремя мальцами – пристанут по выезду в разных местах… В Твери возьмут дощаник и доберутся водой…

Ввечеру все были в сборе на Зарядье – товар ещё ранее перевезли за Болваны, пониже наплавного моста. Там к нему подошли и приняли в разных местах на дощаники и ладью.

Утром, помолившись у Николы на Водорое, выехали как бы за город, кампаниями – не платя провозного, каждая к своему месту – там пересели на дощаники и ладью…

– Ну, прощай, Москов-батюшка, накладен ты, да уряден – а по правде-кринице да и мы ещё те синицы…

Опасное время – полдень…

…. Мерно-покойно вздыхает лес, в полдень укладывая всех: собак, лошадей, людей неодолимой дрёмой….

Полуденница, её час, удушающий, дурманный, жаркий – час Мары – Моревны, обессиливающего Марева…

Только в глубине зелёного моря, под зелёной зыбкой волной, мерно колышащей и вздыхающей, обнимает освежающая прохлада; зазывает, тянет, завлекает: дальше, вглубь – манит и манит во влажную полутьму…

…Жара змеилась дурманом от земли, млела на поникших ветвях и складывающихся листьях; заползала лижущими языками в почти стёртые тени – накипала в избах, светлицах, горенках…

– Как же у вас жарко: степь всё время дышит, у нас старики летом носят шубы – здесь хочется всё снять вместе с кожей – , удивлённо говорила Ханум обмахивающей её веткой Лозе…

…За несколько дней язвительная лисица обратилась в пристрастно-влюблённую компаньонку – и горе тому, который проговорится двусмысленно-сомнительным словом о Ханум! Теперь и мужики стереглись – чёртова баба могла вцепиться когтями и в глаза…

– Ждана-Ханум Святая – всем курвам понятно?!…

– Хрю – хрю, поросята поняли! – буркнул проходивший мимо тут Сом. Насмешничал, но более для виду. Ханум в мелочи не лезла; о делах сказала сразу, что пусть идут, как обычно шли – а к ней ходить, когда сомнения или новое. И что понравилось Сому – на следующий день после отъезда Гущи, как бы невзначай обмолвилась:

– Меченого знает Гуща-бек – я его не знаю …Ты недоволен был, что он спрятал, как это… Корабль?

– Если не знать, где дощаник, как народ уводить?

– Да, да… Но бек приказал – ослушаться нельзя: я гостья… Сделай так: здешний лес вы знаете лучше всех – высмотри, где спрятан корабль и дороги к нему… И подумай, где и как его перехватить, если побегут…

…Разом то, что слоилось в крепкой мужицкой голове, сложилось в ясную картину…

– Ждана-Ханум, всё так и сделаем… И ещё: стража внутренняя ваша – они без изъяна; стража внешняя от этих – про них знает только Гуща, а поставить и на них стражу нельзя… Но вот грибнички – рыбачки – охотнички проходить могут: всё наши, известные: бабка, дедка, малец, подпасок с лошадьми… – тут невдалёче луговина, завтра и пригонит…

И уже уверенно:

– И как бы то… Вот держится около вас Догоняй, но не ладно, если налетят лихие люди – он же насмерть будет пластаться около вас, вести с ним не подать… Есть у меня сучок, мала-мало почти в рукавицу, но если его где послать «Домой» – он сразу туда… И откуда послали, приведёт. Прикормите его день-два и пусть при вас будет – а пошлёте «Домой», он ко мне прибежит. А я уж сразу пойму – Худо! Он махонький: никто не приметит, не словит…

– Ай, Сом-джан, как верно!

…Вот и порхал теперь вокруг Жданы-Ханум многоцветный четырёхлапый мотылёк, всех смешил щенячьими повадками – и наглостью – и такой пройдошливый, что даже насупившийся было Догоняй махнул на него… Лапой? Хвостом? Как только встречались, умный нахал падал на спину, сучил всеми четырьмя лапами о снисхождении – как почтенному волкодаву трепать такое ничтожество …?

…А недобрый день ложился, давил невыносимым жаром, уже не в голубое, а с переливом в чёрное, небесами; давил и плющил голову, глушил-глупил рассудок – и ослеплял одним желанием: прохлады, воды, ласкающих струй…

Первой не выдержала Лоза:

– Ой, я бы сейчас в речку с головой прямо в платье…

– А почему в платье? Налипнет, всё потом видно – , рассудительно заметила Хивря.

– А пусть хоть черти, хоть попы, только бы жара не было – идёшь, а по тебе вода… Стру! -еч! -ка! -ми!

– Да-к в баню, к вечеру… – опять направила Хивря.

– Да ну его, из жара в жарынь – я бы сейчас зашла с головой под обрывом у Трёх дубов… Идёшь по песочку – вода всё выше, выше, колышится ….Ждана-ханум, а в степи девки и молодухи купаются, или всё по юртАм преют?

– Нет конечно, когда коней купают с ними и купаются – у нас ведь все на конях. Да с чего ты взяла, что в степи бани нет. Есть, хамам называется – только… без воды, сухо и жарко. Лежишь на …лавке – потом выйдешь: так легко, прохладно в любую жару.

– Ну, это парилка… А без воды скучно! А женщины что, лежат и молчат?

Тут ханым не выдержала: засмеялась так звонко, что вслед залились все вместе.

– Да чтобы женщины молчали? Меня матушка с нянюшкой в хамам брали только с собой и когда других не было, …А сами и без меня ходили!

– Ну, ясное дело: бабы языком почешут – срамом белый свет замажут. Мужик ещё не догадается, а баба всей деревне кается…

И ловко отвернула в сторону – ханум не одобряла двусмысленностей.

– А что, если в самом деле… у Трёх Дубов?

– А стража? Когда это парни не пялились…

– А пусть к обрыву не подходят – стерегут на лес…

– А так бы и можно…

…Недобрый день…

…Только когда Мотылёк прибежал к избе Сома хозяйка, встревожившаяся о муже, пошла его искать: всё к одному – единожды отошёл на сторону и вот тебе…

Страшно напрягся, что искала из-за Мотылька: прибежал, кидается, куда-то тянет, а куда – непонятно!

– Беда!

Разом взвилось, хлестнуло – жар полыхнул холодом…

Бросились к теремцу – рвался с привязи не пускать Догоняй! Ханум и стражи не было – потом из леса вывалилась оборванная, в листве и сучьях, Хивря…

С отчаянием тупой надежды всхлипывала, спрашивала…

– Ханум пришла?

– Ханум дома?

… – Где?!

… – Что?!

…Да говори же!!!..

Бессвязно повторяла о Трёх Дубах… Купались… Ханум сидела на берегу… Студила ноги в воде… Зашли за коряжину, чтобы снять и исподки… Лоза что-то говорила… Я что-то говорила… Потом крик «Домой»! … Натянули исподки, выбрались из-за коряги – а ханум… Нет!…Совсем нет!

– Думали, пошла сама…

…Оделись, поднялись на откос – а стража как стояла, так и стоит!…Все стоят!…Кто с Ханум?!…А она не выходила!…Тут Лоза… завизжала… Бросились по откосу и в лес… Лоза сейчас там,…Сидит,…Бормочет непонятное…

Сом застыл, тяжёлый, неповоротливый – закаменел; тот же сом, что лежит в водороине, ждёт, когда подлёщик сам к нему заплывёт – эх, Севрюк бы здесь!

…Резко взбросил тяжёлую голову:

– Коська, Шушарик, Рябчик где?

– Дяденька Сом, я тут – Костька с Рябком коров собираеют.

– Что видели? Где Меченовы шишы?

– А их нет – на зеницу вдруг олень забызал как бешеный, а они, чудно, с насеста – тюх – соскочили и бегом!

– Это не елень – неожиданно заговорил Тихон, некрещеный мишарь, как-то прибившийся к Гуще и прижившийся – но молчун, оттого и Тихон… Слышали – иногда Гуща говорил с ним на непонятном языке.

– …Это не елень – это рог…

– Точно знаешь?

– Не знай – молчи…

Резко выпрямился – уже не Сом, а вытянувшаяся на добычу щука. Говорил ровно, твёрдо, страшно:

– Сельчане, беда! Меченый схватил Ждану-Ханум, коли не выручим… Всё! Не будет нам места ни на этом свете, ни на том!

– Что!? Как посмели!! Ироды!!!…

– Дело говори! Сопли потом размажем!

Разваленная куча на глазах сливалась в одного яростно рвущегося зверя…

– Все с оружием и конями – сюда!

– Охотники, грибники – сюда!

– Рыбаки: харч, остроги, топоры, луки – к лодкам!

– …Нас мало – дощаник не взять!

– Плывите-идите под берегом, высматривайте – чтобы не видели!

– Да с чего они водой-то?

– А с чего они дощаник сразу ухавали – где им, не зная дорог, лесом уйти?

– Верно! Верно! Заткнись – Сом, говори быстрее…

– Люди Ханум где?

– Там – уже и Рубленный встал: кольчугу ладит…

– Рогатина, бери Мишаря и своих – охота будет. Да скорей: свадьба не ждёт!

…Будет, будет она, широкая, красная!

– Бабы, берите вилы, спускайте собак – пусть лес взвоет! Старики на ногах – с бабами: гремите в бучала – Батыга идёт! Травницы, грибницы – ведите, никого не теряйте. За остожье не заходить! Идём на Старицу – дощаник они там прячут!

– А нам, на лодках…?

– Обойдёте по большой воде на другой конец старицы и там караульте, идите за ними; пустите по берегу лазил в уперёд смотреть…

Беснующаяся толпа на глазах сливалась-расходилась новой статью, войском…

Сом, оставив старшим подельника, в себя – Карася, уже поспешал с охотниками – увы, мало, десяток – но с рогатинами, топорами, ножами и маленькими охотничьими луками, слабыми для поля – но в лесу редко станется и десяток сажен, а на пять выверенная рука вгонит стрелу в глаз волка, рыси, лисицы… Ушли, неслышные в мягких поршнях, на особую охоту – на человека…

У края леса подхватили Арслана-воеводу.

…У трёх Дубов нашли оставшуюся стражу и сидящую, гладящую правой рукой траву и поющую что-то бессмысленное Лозу.

Арслан-апа, пошатываясь, подошёл к Акбарсу и без слов ударил его по лицу – у того из глаз медленно текли слёзы…

– Кого бьёшь – он приказ исполнял! Меня бей-убивай! Это я змея! Гадина! Тварь! Сюда завела…! Я…

Звонко хлестнула по зарёванной щеке ладонь Сома:

– Окстись! Кажи место! Собак пустите по верху… Догоняя держи!

…Куда там: сорвался, поволок Гриньку Малыша – прозван за то, что был ростом с Гущу – к обрыву; только на краю тот бросил поводок, иначе летел бы, расшибаясь, за Догоняем… А псина, кувырком через голову, и вскочил на низу – ринулся… Но не один: откуда то рядом с ним оказался, увлечённо пластаясь в полёт, Мотылёк…

Доглядчики по верху скоро остановились

– Собаки мечутся, следов не берут.

– Совсем?

– Кидаются в разные стороны: Ханумову тряпицу не чуют.

– Значит, заходили с воды: и недалеко… Идите по низу, ищите – сверху смотрите, где приставали: вмятина на тальнике ещё не разошлась!

– А и верно…

– Сом, ребята балаган на дубе нашли – всю протоку видно…

Снизу скоро тоже отозвались:

– Есть заход на лодку: тальник верхами связан, а под ним пристанка!

…И это в виду балагана? В паре?

…Да-к это с самого начала охотились на Ханум?!…

– Мужики, на старицу: повезёт – успеем, у них навыка на воде нет!

– Мишарь, толмачь Еруслану-воеводе: пойдёт с воями верх по воде берегом – там подальше от воды есть ходка для скота – Гудило её знает. Ты с двумя мужиками идите бережком, перекликайтесь с Еруслановскими манком…

– А коли вниз по воде пойдут? Тьфу – они же Выселки не пройдут…

– Будем берегом: встречь воды им не быстро …Если богородица поможет… Огонь бросать нельзя – Ханум… Еруслан-бек, всё же стрелы с паклей держи – может, паруса им пожжём…

Домой возвращаться – надеяться и бояться…

Выгребать на попутной воде почти не пришлось: с Коломны и ветер установился в ход воды. Лишь ладья мочила вёсла, выходя вдоль каравана: по пути приставали дощаники, струги, байды – Гуща не препятствовал: на большой караван нападать поостерегутся. Рязань прошли чуть ли не флотом – три десятка судов приставали-отставали… Большие жались в струю муромским; мелкотня нависала с боков и сзади, но долго не держалась: отворачивали по надобности или не выдерживая парусного хода на вёслах.

От городка Нового Нижнего шли уже одни…

Встречных судов, шедших против Окского хода и так было мало, а тут они будто вымерли…

Неясное беспокойство рождала пустая Ока, казавшаяся уже не заснувшей, а притихшей, чего-то выжидающей. Обычно унимавший бездельные страхи Гуща замкнулся, был молчалив – не доходя до Мурома вернул всех воев с каравана; велел держать зуйков-вперёдсмотрящих на мачте-ядрице постоянно. Не объясняясь, проверил оружие у Севрюковых ребят – резко выругал за неполные тулы: приказал набить стрелами в запас и вторые…

На вопросительные поглядывания Севрюка ответил кратко:

– На сердце тяжело… Чую – неладно…

…Кормчим сказано не оставлять обеих, носового и кормового, вёсел…

…Лучной бой к носу и корме; сулицы, багры и топоры к борту – кольчуги и белое оружие под рукой…

Тревога была запущена…

И повёл непонятное:

– А ну-ка ребятки, разверните на поприще ковёр, что Ханум везём…

– …Гринька, играй в сопелку!

– …Мужики: Горбыль, Силка, Бугай, накиньте кафтаны самые богатые, шапки – будете пировать на ковре!

Зуйку Сеньке, слезшему с мачты:

– Спать хочешь?

– Хочу!

– Натяни сарафан, ложись на ковёр – упилась девица: пусть спит… Ну, поиграем скоморошину!

Хохот сорвал тревогу, особенно когда полуспящему Саньке стали мазать щёки свёклой…

– Кормщики, вёслами повиливай – ход чтоб только от воды! Чую, кто-то к нам…

…Пару раз наезжали на рыбаков – смотрели недоумённо, потом плевались:

– Ну, загуляли купчики! Реку гадят – чтоб им…

…А потом пустая река сама отбивала охоту к скоморошине. Тихонько меж собой начинали огрызаться:

– Какого беса?…

…Только за полдень раздался голос зуйка с рыма

– – Эй, на палубе – лодия встречь Оки идёт… Дощаник встречь «по сердцу»…!

– Ну-ка, мужики, скоро наш пирок – открывай роток: недолго тешиться…! Смотри за дощаником неослабно!

…На ковре зашевелились, приосанились – заголосили, кто во что горазд, всё более веселясь – что несём! Застучали ложкари, невидимые за бортом… Зашевелились пьянчуги с Полудницы…

– Гуща… Что-то неладно – дощаник вроде бы НАШ?!?!?!…

…Как студёной водой окатило…

Раздался ставшим вдруг спокойным голос Гущи :

– Мужики, катай скоморошину шибче!

И зуйку на мачте:

– Народу много? Бабы, детки на палубе есть?

– Не так чтобы…, и платков не видно – одни мужики, На нас пялятся, но мы на солнце…

– Быстро наяривай! Песни! Бубны!..Маши рогами!…Ну, Севрюк, твоя пора – дощаник должен плыть по другому ходу…

– …Слушайте все: как я пряну – в топоры…

– …Кольчуги натянуть за бортом! Лежать! Ждать!

– …Кормчие, мотайте ладью как пьяные – но подваливайте на дощаник бортом…

– Эй, скоморошина, ЖГИ!…

Взвыли басы:

Ай да девица-лебёдушка,

Где помяла сарафанушко?

Взвизгнули под дисканты:

 
В поле, поле,
Да на ржице, да на мяконькой,
– Ах, он сладенький!
 

Зарычали басы:

 
Кто таков,
Овёс усатый?
Иль горох такой кудрятый?
 

Все вместе:

– Ну вас!

– Васенька,

– Синеглазенький!

Истошно вскрикивал зуёк с мачты – ладью изрядно качало. Били бубны, выли сопели – но лужёные мужицкие глотки перекрывали всё…

А между тем ладья, виляя как пьяная баба, наваливалась на ход дощаника – крики рвались теперь и оттуда:

– Крысы пьяные, куда прёте!

– Сучь поганая – протри шары!

– Бл…

Но как только загребной кормщик на носовой потеси, увидев надвигающийся дощаник, развернул вправо, кормовой выкатил влево, и ладья встала прямо перед носом дощаника. Уходя от столкновения, его кормщик послал вправо от хода ладьи, но она неотвратимо катилась скулой на борт дощаника и только подправленная задним веслом ушла от встречного столкновения и заскользила борт в борт. Разом затрещали сминаемые вёсла, высокий борт ладьи пополз на борт дощаника – дубовый набор ладьи неумолимо вминался в ель-сосну чернорабочего челнока…

…Страшная одноглазая физиономия выросла над бортом ладьи, изрыгая проклятия обезумевшего человека-зверя!…

…И замедленно спокойно шагнул ему навстречу только что горланивший разухабистую скоморошину купчина – левый рукав охабня спустился до сапога…

– Далеко ли путь держишь, Афанасий?

Правая рука циклопа рванулась к сабле – не успела…

…Ай, подзабыл Афоня, что я бью с обеих рук – и что левая опасней…

Кончар, спрятанный в спущенном рукаве, через материю вошёл в правый бок человека-чудовища и одновременно правая рука, закинувшаяся к рукояти заплечного палаша обрушила по заходящей кривой страшный секущий удар от левого плеча до правого бедра, разваливая клокочущее тело надвое – много лет спустя путались и давились соучастники-заединщики в рассказах о давнем, вспоминая, как стояли огромные ноги, необъятное чрево, ещё отталкивала противника левая рука – а по ним сползала верхняя половина с головой и правой рукой, ещё тянувшейся к сабле у пояса…

Мгновенно «загулявшие гости», сбросив с броней охабни и пыльники и выхватив из-под ковров и подушек мечи и секиры, перекинулись на палубу дощаника, на которой металась обезумевшая толпа, осыпаемая сулицами с борта и стрелами с носа и кормы ладьи…

Это был не начало боя, а его конец – резня, озверелая и беспощадная…

…Двое выскочили, прозрели, не головой – шкурой, помчались, отбрасывая всех, к горенке на корме

…Жданой заслониться?!?!!!…

Отшвырнув палаш, на бегу перехватил копьё и метнул в накрывшую дверь спину – пригвоздил намертво; мчался, сметая своих и чужих, забыв, что в руке только кончар…

За ним клином врезался Севрюк, разбрасывая набегавших справа и слева бердышом: «…совсем ополоумел от бабы…»…

Встал у двери.

С приступочка было видно всю палубу: бой развалился на множество

мгновенно вскипающих, сливающихся и распадающихся схваток. Но шишы, обеспамятев, не видя ничего, кроме себя, резались даже не скопом – в одиночку. А на них летели «пары», и пока шиш замахивался на одного, его – открывшегося – бил второй. А освобождённый им первый уже доставал замахнувшегося на второго… Сколько вымучивал Гуща мужиков-петухов этой навычке… «а Гуща великий вой – не сиди бы в гили, был бы боярином… А мог бы и князем – я бы за ним пошёл» – и вилось в виске «…а вдруг Ханум встряхнёт…».

Сгинь, не блазнись!

…В тёмной каморочке наклонившийся человек хватался-поднимал извивающийся ковёрный рулон… Завизжал, надрываясь:

– …Не трожь – порешу бабу!!!…

Не успел.

Кончар пошёл в глаза – инстинкт отдёрнул руку с кинжалом, чтобы заслониться – и стала бесполезной рука, зажатая меж двух тел: две руки сомкнулись и хруст ломающейся шеи оборвал крик…

Отшвырнув ногой мертвечину, подхватил-поставил рулон – и услышал из войлока:

– Не показывай меня – я не Ханум: она всё скажет…

Затряс головой, отгоняя наваждение:

– Она…

– …жива, увидишь – Молчи!

Самые сообразительные шишы начали прыгать за борт, но их участь была едва ли не страшней: из стены наросшего прибрежного тальника выскользнуло три лодки и стоявшие в них равнодушно-бесчувственные люди стали бить пловцов острогами как рыбу, иногда топорами отрубая руки и пальцы, хватавшиеся за борта….Обессиливших и покорившихся судьбе топили баграми.

Несколько голов появились ниже по течению – откуда-то сверху начали равномерно падать стрелы, после каждой движение голов прекращалось – всплывая, медленно уносились водой трупы…

Осторожно держа закрученный ковёр на руках, вынес на палубу, где добивали раненых, поднялся на ладью; ничего не говоря, прошёл в кормовую каморку, взглядом пришпилив к местам пытавшихся идти следом…

А на борт дощаника уже лезли с лодок: кричали – обнимались, потом вместе стали раздевать убитых, собирать вещички; сносить в общую кучу – дуван дуванить…

К ладье приткнулись лодка – из неё быстро вспрыгнул на палубу, как в седло вскочил, Акбарс-сотник, за ним, поддержанный парой рук, перевалил Арслан-апа.

– Где Ханум?

– Гуща унёс в балаган кого-то в ковре. Она – не она, не знаем, но… как бы не живая!

…Рванулись – но дверь открылась сама: на весь проём заслонял Гуща…

– Беки, до дома молчать. Станем здесь на страже – вы у дверей, я в балагане. Никого не впускать, не выпускать!..Эй, Сом, сюда! Дощаник смотрел?

– Швах! Разве что на дрова…

– Выбери всё путное. Побросай мертвяков в трюм. Отведёшь к омуту у Горбача и утопишь; не оставляй, пока весь под воду не уйдёт; и чтобы ничего не всплыло. Дуван раздуваним дома. С добавкой – хорошо расторговались…

– А ханум?

– Молчок, пока не приедем!

– Как же ребятам-то говорить…

– Так и скажи – старшие знают… Ну, быстро – мы идём под парусом, пристанем у Ведьмаков – догоняй!

Пошёл к каютке – на пути встал Арслан-бек. Тихо сказал, не спрашивая – утверждая.

– Это не Ханум…

– Чего тогда спрашиваешь?

– Одно скажи – она жива?

– А ты как думаешь?

– Значит жива…

– Акбарсу не говори.

– Он и так поймёт – не беспокойся: будем немы и печальны, как мазары.

Прошёл в балаган и, наконец, развязал ковёр…

– …Ты?!

– Гуща, пусти скорей на нужник – вся обос…

– Вон ведро – слив в углу; еда и питьё на столе. Я снаружи: стукни в дверь, коли нужен – входить буду только я.

– Да я сейчас засплюсь…

– Ну, ложись; чего хочешь, бери – всё твоё.

– – – – – —

…Ночь, тёмная, жаркая, душная, шубная, упала разом, отсвечиваясь звёздами на плёсах. Ладейный люд, ползающий, оравший, гоготавший, наконец сбросил с души ликующее бешенство победительной схватки, и вдруг обессилев, распластался там, где свалил демон-сон, кроме кормчих и зуйков….

Неслышно поднялся заснувший вместе со всеми человек-медведь, пивший со всеми, переобнимавшийся со всеми, всех ублаживший – ни одной чары не пропустивший. Прошёл по людям, поднял одного…

– Севрюк – тихо в конурку…

Проходя первым, тронул Арслана-апу и Акбарса-батыра…

– Зайдём на совет…

В каютке стало тесно; у кормового оконца зашевелилась какая-то фигура, даже в небесных отблесках женская…

Гуща кресалом зажёг светильник в плошке:

– Ну, присаживайтесь. Покажись.

Безмолвная паранджа поднялась.

– Открой лицо.

Севрюк дёрнулся, у него даже начало отрываться нехорошее слово…

– Язык держи – девчонку портишь!

– Да как же так…

Беки каменели в безучастии – ждали продолжения…

– Вот что: то, что сегодня было – вертеп-скоморошина… И заманка зверя лютого: кто и что – знать не надо… Арслан-бек, Акбарс-бек, коли бы вы знали, так бы не ярились? Верно?

Разом кивнули три головы.

– Так говоришь, но… Трясло всех!

– То хорошо… И худо – но по другому нельзя было: змея подколодная так бы не выпрыгнула, а беда ещё более ширялась – они наше место уже прознали… Так, Арслан-бек?

– Так…

– Потому знали то лишь Ханум, я, и… Гапа – да и та не всё… Гапушка, как ты не растерялась?

– А чо! Они Ханум хватали – если бы прознали, что не то словили, от меня бы и кусочка не осталось; а пока в недотках – я жива… Только чо так долго плыли – мне суток обещали, а на третий пришли!…

…Ай, умница, как же ты хорошо подыгрываешь…

– Да она настоящая Сарбиназ – ,прорезался голос Акбарса из тени.

– Вот и беки говорят: Ты настоящая Сарбиназ /Кто б разжевал эту Сарбиназ…/!

– Ну ладно вам… – неуверенно увернулась девчонка, не зная, хорошо это или плохо, САРБИНАЗ?