Текст книги "Книга поэм"

Книга поэм
Лев Мак

© Лев Мак, 2023

ISBN 978-5-0059-0430-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Я не люблю говорить о себе, особенно в третьем лице (ибо таковым, по сути, является предисловие к любой книге.)

История этой «Книги поэм» такова: за почти 60 лет моей поэтической одержимости, кроме кучи стихов я написал около 32 поэм. В эту вошло 22, не попавший сюда десяток еще ждет своей очереди. Как скоро они будут опубликованы зависит во многом от реакции читателей на эти двадцать две.

Помимо этой книги, я публикую еще пять: «Иудаика», «Эпоха Любви», «Эпоха Надежды» «Эпоха Позора» и «Путинизада».

В них попали избранные мною стихи из предыдущих изданий и Антологий, и новые, написанные сравнительно недавно: их тоже немало.

Большое спасибо Ridero: в том формате, который я избрал, процесс публикации стал намного проще и дешевле. Все они выйдут почти одновременно. Как сказано у классика, книги не горят (хотя их периодически, как это было когда-то с моими в КГБ, обливают спиртом и сжигают). Слава Богу, мне удалось спасти черновики, и вовремя развестись с моей второй женой, – день, который я отмечаю бокалом вина и сегодня.

Лев Мак

Ручей

 
1.
 
 
К любым дверям подходят два ключа.
Порой открыть труднее, чем взломать.
Лечить куда сложнее, чем калечить…
 
 
Так ненависть любви противоречит
В любом деяньи. Бедный человек —
Его судьбу планирует машина,
Чей принцип – экономное решенье.
 
 
Бессмертие – технически возможно.
 
 
На месте встречи прошлого с грядущим
Заложен грандиозный колумбарий,
Роскошная постройка, чье значенье
Есть символ пониманья общей цели,
Основа долгосрочных обязательств
Высоких объяснившихся сторон…
 
 
Кто научил машину ненавидеть?
 
 
2.
 
 
Припоминая стойкость иудеев,
С Рождественской звездою на спине
Из гетто в гетто бродят христиане.
 
 
И я с одним из них скитался мимо
 
 
Стеклянных мегаполисов вдоль мертвых
Исчерна-желтых рек, пересекая
Заросшие бессмертником долины,
 
 
И год назад набрел на это место.
 
 
Меж двух холмов, как бы меж двух колен,
Бесстыдно в небо задранных, зияла
В земле ужасная дыра, откуда
Свистел, вздуваясь, ледяной туман.
 
 
И крикнул спутник мой, взмахнув рукою:
Пред нами ад, инферно, преисподня!
 
 
3.
 
 
В его словах был ужас.
                                         Я смеялся:
Что может удивить тебя, скитальца,
Перелиставшего бестселлер страха,
При жизни призывающего смерть?…
 
 
Мы подошли к провалу. Здесь был слышен
Невидимый, но странно близкий голос
И плеск, как будто женщина стирала,
И пела, пеньем облегчая труд…
 
 
В туман вела тропинка. Осторожно,
Ощупывая посохом дорогу,
Мы начали спускаться в эту бездну,
 
 
И оказались через сто опасных,
Слепых, грозящих гибелью шагов,
На плоской крыше глиняного дома.
 
 
Хозяйка нам обрадовалась. Жизнь
Ее была еще печальней нашей.
Ее кормил ручей, богатый рыбой.
В него она закидывала сеть…
 
 
4.
 
 
Зачем я рассказал тебе об этом,
Любимая? Ты плакала, я видел.
Нам голодно и зябко, ты ж привыкла
К подачкам с вертолетов… Вытри слезы.
 
 
Та женщина не доверяла жизни.
Жила не помня прошлого, не веря
Грядущему. Не зная очага,
 
 
Сушила на камнях сырую рыбу,
Плела из трав веревки, украшала
Слюдой и рыбьей чешуей жилище.
 
 
Она сказала нам: «Внизу, в долине
Ручей заполнил круглую воронку
От некогда взорвавшейся ракеты.
 
 
Там поселились люди. Я боюсь их.
Мне нужен муж, но я их избегаю.
Мне кажется, они едят друг друга…»
 
 
5.
 
 
Мой спутник с ней остался. Я ж спустился
В селенье каннибалов и, не съеден,
Был изгнан ими в гибельное место,
Где жить уже нельзя и людоеду.
 
 
Там копошились в ядерных отбросах
Вблизи ракетодрома десять грязных,
Бесчувственных существ, не знавших речи.
 
 
Одной из них и оказалась ты.
 
 
Ну что, ты хочешь к ним опять? Прекрасно.
Скажи мне только, кто живет за скатом
Того холма, что за четвертым кругом?..
 
 
Я знаю Данта, но не эту местность.
 
 
Смеешься? Что ж, прощай, подруга АДА!
Ручей петляет. Нет пути назад.
 
 
1968 – 1973
 

Петергоф

 
Ватер-дворник хохочет,
Ибо гейзер сокрыт под отверстием ватер-клозета,
                                                                        и новая жертва,
Отколовшись от стайки приятелей,
                                                                   спорящих с гидом,
Семенит, закрывая надушенный зонтик,
                                                                  под арку сортира…
 
 
Ватер-дворник хохочет, а ватер-садовник устало
Давит кнопку на пульте, и в то же мгновенье,
                                                                                 гарцуя
На перистом рыльце фонтана,
Над буквою «Ж» на стене павильона,
Над сжатой в гармошку
Гранитной рекою впадающих в море ступенек,
Над царственным парком фонтанов,
                                                                  повисших, как ивы,
На твердой кинжальной струе,
                                                   не успев облегчиться,
Воспарил человек, ватер-двор озирая в испуге…
 
 
Ура, Ватергоф, всешутейше насаженный сад!
Сколь прозрачны стволы твоих пальм,
                                                                  кипарисов, хвощей,
Иглы брызг,
Камыши и ковыль, и хрустальные удочки,
                                                                         розги и гроздья,
Их подвески, капель,
Как Версаль в гололед, плеск и шип,
Бижутерия влажных губных и свистящих согласных,
Серебро, виноград,
Как прекрасен алмазный подлесок,
                                                                 где каждый охотник
Жаждет знать, где синеет фазан…
 
 
Будто хлеб, преломив
Семь цветов в секстильонах раздробленных капель,
Село солнце, и вот уже ватер-затейник
Ставит с лязгом рубиновый фильтр
                                                        на могучий прожектор,
 

Машет желтым флажком и включает

Центральный Рубильник.

 
Начинается Главное Зрелище – скоро полвека
Каждый вечер несметные толпы зевак
Собирает Оно на Центральную Площадь.
 
 
Гаснут лампы. Стихают насосы.
Обнажая стальные пеньки,
Хрипло булькая, срублены, валятся рощи.
 
 
Тишина нестерпима.
Сейчас, через десять ударов
Сердца, под грубый взволнованный стрекот
                                                              трехсот кинокамер,
Плита танцплощадки отъедет по кругу,
И влажное рыло
Бетонной дыры, грозно всхлипнув,
Понюхает звезды.
 
 
Грянет гимн, загорится прожектор,
                                                                и через мгновенье
Ты увидишь, как, медно ала, в поднебесьи столпясь,
Будто пламя свечи обновляясь в своем умираньи,
С ревом встанет багровая башня, как будто
Ранен кит, на котором стояла земля,
                                                           и теперь не водица, —
 
 
Кровь отчизны твоей бьет в высокое небо,
                                                                                и сам ты —
Потрясенный свидетель
                                     последних мгновений свободы!!!
 
 
1968
 

За бойней, вечером

 
                                           Теперь пора ночного колдовства.
                                           Скрипят гробы, и дышит ад заразой…
                                                                                  Шекспир, Гамлет
 
 
1.
 
 
Мы измучили землю и небо. Там, где тесно
Человеческой жажде, просторно птице.
Узы веры
Помещают Создателя в центр паутины.
Каждый ловит себя на постыдном,
                                                      навязчивом жесте.
С каждой крыши
Мы наблюдаем, как Он созерцает,
Не в силах Ему помешать созерцать, заставить
Вмешаться, спасти от погибели,
                                                    снова послать к нам
Если не Сына, то Дочь, – ведь должна быть
Дочь у Бога, родная Сестра всем известного Брата?!..
 
 
2.
 
 
Жить настоящим почти невозможно.
В горле
Песочных часов, между Еще и Уже, в тесном кране
Сосуда Грааля-Пантагрюэля, в капилляре,
В сгустке растущего тромба, на грани
Кристалла огня, – в поцелуе, агонии, жесте
Заклинающем метаморфозы, – и, бесспорно,
Скорее в поэзии, нежели в прозе.
 
 
Ибо Грядущее, вытекая, как выбитый глаз,
В крике боли становится Прошлым для нас.
 
 
3.
 
 
Снова нужен пророк-оптимист.
Вот и проблема
Утилизации решена: выведен новый
Сорт крыс, пожирающих пластик.
                                                            Дезодоранты
Зело украсили жизнь: любовные игры
Боле не пахнут селедкой, —
                                         вульгарный компьютер
Наделяется признаком жизни;
                                                       создание гаммы
Мыслящих роботов открывает пришествие эры
Рукотворной природы…
 
 
Древняя притча изгнанья из Рая опять актуальна:
Нужен Мессия,
Кто научит нас математике Веры, преподаватель
Техники жизни в бетонных пространствах Грядущего Мира.
 
 
4.
 
 
Биолог изучает волокна, стоматолог – дупла.
Что не ест саранча, пожирают сомненья.
Погубить человека
Много проще, чем вылечить зуб.
Древний дьявол
Мастерит часы из мясорубки, кроит
Новое знамя из ткани, пропитанной ядом:
 
 
Мы целуем его, присягая… Грозно
В полночь светятся окна Его кабинета.
 
 
Чистый ветер
Влетает в нечистые легкие и вылетает нечистым.
 
 
Души
Наших детей, что откованы нами из гулкой,
Медноблещущей бронзы благих упований,
 
 
Перелиты в ременные бляхи, ракетные гильзы,
Антенны радаров…
 
 
5.
 
 
Что сказать о любви, если смысл бытия
                                                     ускользает от слова?
 
 
На Кремлевский паркет
Выбегая бесшумно в шевровых сапожках,
Сын сапожника знал, что скроить из шагреневой кожи
Освежеванной пыткой российской Свободы, —
 
 
Отныне и присно
Судьба Человечества в сфере высоких
Компетенций тирана, —
                                        ежесекундно
Его благодушие дарит нам жизнь.
 
 
Пресса дружно
Называет его миротворцем…
 
 
Увы, от Создателя Мира
Его отличает порочная страсть к кулебякам:
 
 
Кулебяка есть тяжелая русская пища.
Ее несваренье,
Отягощенное яростью и геморроем, приводит
 
 
К цепи событий, порой угрожающих жизни
На планете Земля.
 
 
6.
 
 
Свобода есть невидимый обряд
Отмены Времени, происходящий просто,
Без церемоний, в полной тишине,
При нескрываемом презрении к Пространству.
 
 
В системе единиц свободы боль
Любви равновелика. Отстоянье
Их друг от друга равно сумме бездн.
 
 
Эдем и Ад – метафоры свободы.
 
 
Но в нашей метафизике убогой
Пространство – Божество, а Время, время —
Не деньги, – Дьявол.
 
 
Умри-умри! Кричит ночная птица.
А днем нас убивают по приказу.
 
 
7.
 
 
Так чувствует себя, страшась болезни,
Доноса, слежки, микрофона в спальне,
Грохочущей гортани пропаганды
Член населения, обычный человек.
 
 
Боясь всего, подозреваем всеми,
Седея в играх страха, расставляя
Коллекции невидимых убежищ, —
 
 
Тал делаем и говорим.
                                        Наш пафос —
 
 
Ирония. Попавши в западню,
Построенную глупым людоедом,
Мы побеждаем смерть, вливаясь в стадо
Его бессмертно блеющих овец.
 
 
Мы блеем хором. Здесь блеянье – пропуск
В страну благополучия, пароль
Покорности судьбе, клеймо причастья
К распятию и пыткам миллионов, —
 
 
Замена казни медленною пыткой
Предательства, растянутого в жизнь.
 
 
8.
 
 
Сей грех высвобождает фатум: ангел
Уже не защищает твое темя, —
Кривым мечом перерезает сильный,
Божественный, неодолимый кетгут,
Каким пришита к темени душа.
 
 
Встречая солнце за спиной убийцы,
Не слишком торопящегося с казнью,
Оглядываясь на цветы и крылья
Парящих птиц, ощупывая землю,
Любой надежде подставляя сердце,
 
 
Мы видим не Эдем, не первородный,
Потерянный по ложному навету
Господний сад, а Первозданный Ужас!..
 
 
9.
 
 
Павлины, пьющие из пинии, обвитой
Крутой и хищной виноградной гроздью,
Равно ль бессмертны?
                                      Или тот, кто справа, —
Зеркально симметричный левой птице, —
Бессмертнее приятеля?
                                            Что выше:
 
 
Хлеб, преломленный Богом, иль вино,
Его рукой разлитое по кружкам?..
 
 
Ответьте, ангел стражи, рыжей охрой
Рисованный на дряхлой штукатурке, —
 
 
Вновь идеалы смерти движут жизнью,
И надо знать, как поживает Тот, Кто,
 
 
Невидимый, стоит за зеркалами
И отражает ненависть в любви.
 
 
10.
 
 
Летающий сквозь Время, о, великий,
Незримый Соглядатай, помоги мне
Свести концы с концами, горстью следствий
Дать по лицу причине, разделить
 
 
Число плодов в садах Семирамиды,
Когда-то жившей в Вавилонской башне,
На пленных и рабов, месивших глину
Для кирпичей во всех ее угодьях, —
 
 
Полученное частное пусть станет
Коэффициентом приращенья знанья,
Параболой прогресса…
                                         Ангел Смерти, —
Сочтем эмоции и подытожим в списках
Ты – боль, я – радость, —
Выведем кривую
Зависимости страха от надежды, добра от лжи, —
 
 
Чтоб получить в итоге
Трильон оргазмов и миллиард агоний.
 
 
11.
 
 
Что это я болтаю?.. – не трудитесь,
Любезнейший, изгнать меня из церкви:
Я, право, не агностик.
                                         Богохульство
В наш подлый век, готовый к катастрофам,
Давно не грех, а признак любопытства
(Цинического, правда) к постоянству
Символики трактовок бытия…
 
 
Душа сомлечна Вечности,
                                               Надежда
По интенсивности подобна Боли,
И ей равновелика…
                                  В каждой твари,
Коль присмотреться, хрипло дышит Космос…
 
 
В гипнозе аналогий есть задача.
 
 
Метафора срывает брюки с мифа.
 
 
Природа нас копирует: когда-то
Я ужинал на пляже.
                                    Всякий раз
Теперь в мерцаньи шоколадной жести,
Измятой пальцами, я на мгновенье вижу
Зрачок луны и лунную дорогу,
Кипящую от северного ветра.
12.
 
 
Змея напоминает колбасу.
Билль о Правах – Свободу.
Крематорий
Похож на кочегарку, – вонь в сортире
Предсказывает дождь и перемену
Господствующих ветров.
Появленье
Арабских стульев в русских магазинах
Посадит мир на пятки по-китайски.
 
 
13.
 
 
История – картинка с перспективой
Вдаль уходящих войн, рождений, свадеб,
Эмблем, национальных притязаний,
 
 
Хор сросшихся, как голос с флейтой,
Пространств и судеб…
На подмостках тесных
По прихоти зловещего суфлера
Встречаются Калигула и Сталин,
Атилла завоевывает Трою,
Елену рвет амброзией, она
Уже не хочет быть Жаклин Онассис…
 
 
Ослепшего Тезея Минотавр
Выводит погулять на двор Лубянки…
 
 
14.
 
 
Слепорожденный мир вопит меж жирных, алых
Колен войны, —
Когда и с кем сблудила?
Кто твой отец, подкидыш?..
 
 
Нет ответа.
 
 
Добро и Зло, два сросшихся бедром
Вселенских близнеца, с ножом, дубинкой,
Бинтами и свинцовою примочкой,
 
 
На сросшуюся ногу припадая,
Спешат к клиенту, чтоб избить, утешить,
 
 
И, слезы осушив, оставить в горьком
Недоуменном страхе перед жизнью…
 
 
1969 – 1971, Москва
 

Из ночи

 
                         Опыт автобиографии
 
 
I. УТРО
 
 
1.
 
 
Лилипуты опутывают Гулливера веревочками дождя.
Земля просыпается в разгар ливня,
                                  вздыхает во всю изумленную грудь.
С намокших деревьев в траву осыпаются
                                                                    плоды и птенцы…
 
 
Месяц лимонной сабелькой машет в просветах туч.
Лицо тишины, рябое от свадебных трелей цикад.
Взобравшись на крыши, лунатики режут
                                                 горячие ноги о черную жесть.
 
 
Лунный свет превращает в лимонные листья
                                                                                листву садов.
На широких постелях просыпаются женщины,
                                                               вздрагивают от тоски.
Вспоминая первых любимых, отодвигаются от мужей.
 
 
Спишь… И ночь подбирает тебя
                                                           в одно из черных такси,
Мчит, шурша, в белый замок голодных снов,
                                                                  где женщины и еда…
 
 
О, этот голод: сначала любовь, а потом еда!
Или: еда, а потом любовь, – не все ли равно!..
2.
 
 
С наступлением утра кончается ночь.
Из пруда выплывают серебряные пауки.
Деревенские кошки сходят с ума
                                                        в зарослях валерьяны.
 
 
Взволнованы ночные сторожа.
Кто защитит нас днем? – в ужасе спрашивают они.
 
 
Дом, из которого видно море.
Дом со ставнями зелеными, как трава.
 
 
ГДЕ ДЕВУШКИ ХОРОШО СЛОЖЕНЫ,
ХОРОШИ И КУВШИНЫ.
 
 
Поднимается солнце. Тяжелые шершни вползают
В гости к розам под девственно-твердые юбки,
Копошатся в малиннике. Пахнет
 
 
Абрикосовым джемом и жареной рыбой.
                                                                              Скоро
Ты найдешь ее ленту в своем палисаде.
 
 
Как свистит ее примус! Как пахнет
Перезрелыми дынями ее керосин!
 
 
ЖАРКО ЖАВОРОНКАМ. В НЕБЕСА
УЛЕТАЕТ ДРОЗД С ЗЕМЛЕЙ НА ЛАПАХ.
 
 
Кружит дождь по крыше, как влюбленный голубь.
Теплые бока смоленых лодок,
Ледяное, гиблое веселье, —
 
 
Свист ножа на точиле, начало жизни…
 
 
О, как ревниво грубы с тобою
Гребни волн и обломки молний!..
 
 
3.
 
 
Прочные жуки среди бабочек хрупких.
Невесомые осы над мягкими пауками…
 
 
Жаба-самец надувает шары резонаторов,
                                                                                пробует трель.
Женщины-жабы томленья полны, и икры,
Жабы, цикады болот, полюби их!..
 
 
Курортная дева с презрением смотрит на бледных южан.
Юноша, будьте любезны, – говорит она, —
Где у вас женский пляж?
 
 
Ты пожимаешь плечами. Ты не знаешь, где женский пляж.
Ты выходишь на дамбу, разбегаешься, долго летишь,
И море тебя принимает, покорного, влажным ртом.
 
 
Земные законы смешны у подножья морей. На дне
Зелено и прохладно. Однорукие крабы
                                                     выползают из раковин-амфор,
Мягкие водоросли заплетают твои глаза.
 
 
Ты лежишь на песке. Далеко над тобою
Солнце огненной люстрой лежит на воде,
 
 
Ты всплывешь, как всегда, в середине сверканья его.
 
 
4.
 
 
Это еще не любовь. Это собачья потребность
Найти Нечто и стать Ему верным.
                                                             Недаром
Кто-то стальной канцелярской скрепкой
Присобачил к небу луну – для полночных
                                                                          собачьих спазм,
 
 
И собачью надежду – созвездие Гончего Пса…
 
 
СТРАНА МЕЖДУ СЧАСТЬЕМ И СМЕРТЬЮ ОТ СЧАСТЬЯ.
 
 
Мужчины смотрят, женщины отводят глаза.
 
 
Сквозь горсть земли просвечивает небо.
Энтузиазм цикад, копирующих звезды.
Сгущенье тьмы в конце ожога света.
Метаморфозы, фокус превращенья
В глазах детей полночных поцелуев.
Зеркальные загадки женской плоти.
 
 
О, как ты вожделеешь! Но она
Не хочет лечь с тобой, на том стоит.
 
 
Ее не тяготит пустой живот.
 
 
5.
 
 
Флейтист, – флю-фля, – как влажен звук!
Человечий голос, ослепший зов.
 
 
У него изжога, но он дудит,
А потом выдувает слюну из горячих труб…
 
 
Нежность-Жалость-Любовь… Как у Бога,
Лишь три дырки свистят на его свирели.
 
 
Что с тобою? Чему ужаснулся ты?
 
 
Будущее ждет тебя. Из большого его рукава
Вылетают праздники и камни, женщины и жуки.
 
 
Ангел окликнет тебя из куста.
Дьявол научит севу, охоте, любви.
 
 
К бедрам твоим
Только трижды притронулась женщина.
 
 
Душа еще крепко сидит на твоем плече.
 
 
КОМУ ВЕРИТЬ? КАКОГО ЦВЕТА ЗНАМЯ?..
 
 
И вот у входа в каждое желанье
Растет цветок, и ползает пчела.
 
 
6.
 
 
Мясник с молотком подступает к больному коню.
Беглец приступает к побегу.
Путник пускается в путь.
Кого-то впервые учат седлать коня.
 
 
Песенка – напомнила любовь.
Девушка пела – после любви.
Милая, она ничего не умела —
                                                       ни петь, ни любить…
 
 
7.
 
 
Неосквернимо и бесконечно
Море, хрупкая таинственная почва,
Родина блохи и урагана,
Синий луг, пасущий корабли!
 
 
Размеренные, как анапест, хмуро
Начав игру с второго дня творенья,
На ноздреватой аккерманской гальке
Морские свитки распрямляет берег,
 
 
И вот, светясь, как концевые рифмы,
Медузы тают на сухих камнях…
 
 
8.
 
 
Таким тебе уже не быть.
Запомни свою прическу.
 
 
Старьевщик сошел с ума:
                             он ловит солнечный зайчик.
 
 
Ты уходишь. Ты бросил зеркальце свиньям.
 
 
Кот твой играет головой петушиной.
Отец твой сажает тыквы в тени забора.
 
 
Хохолок дыма над отчим домом. Разлука.
«Эй, Харон!» – перед каждой рекою. Расплата.
 
 
Нужен шанс на бессмертье. Тяните билетик.
 
 
Песенка надежды, упругая, как желанье.
Пила на плече пильщика поет, гнется.
 
 
Воробьиный помет на земле.
Журавлиный клин в небесах.
II. ПОЛДЕНЬ
 
 
1.
 
 
Пойти туда, где тебя любят и ждут.
Вернуться оттуда в лохмотьях, седым.
 
 
ХИЩНОСТЬ ОС, НЕУТОМИМОСТЬ ПТИЦ,
ЗОЛОТЫЕ ШЕРСТИНКИ НА ЖЕНСКИХ ПЛЕЧАХ.
 
 
Уходи! У тебя уже старого имени нет!
Новое имя ожидает тебя, ибо ты вновь одинок!..
 
 
ПИСЬМЕНА ПАРЯЩИХ ПТИЦ
ВЫТИРАЕТ ВЕТЕР С СЕДЬМОГО НЕБА.
 
 
Будь осторожен с объятьями, бранью,
Нежностью и тоской!
Каждое слово и поцелуй
Изменяет тебя навсегда —
                                              некто
Фиксирует каждый твой жест —
                                                      небо
В каракулях ласточек, нотах ос…
 
 
Гнев и любовь, вероломство и низость,
Счастье и красота, —
Вот эти гири, которым взвешен
Каждый твой шаг!..
 
 
2.
 
 
Волны стирают следы копошащихся чаек.
Смысл жизни?.. – в поисках смысла жизни.
 
 
ИСТИНА ПОКОИТСЯ НА ДНЕ ЛЕТЫ.
 
 
Таинственный шорох работы забвенья.
Время – это всего лишь большая надежда.
 
 
В печь сажают хлеба. Каждый хлеб —
Это новая жизнь муки и дрожжей.
Не во власти людской разделять неживое в живом.
 
 
ТОТ, ЧЬЕЙ РУКОЮ
СДВОЕНА СИНЕВА НАД ЧЕРТОЙ ГОРИЗОНТА…
ТОТ, КТО СВОБОДУ
ИЗ ДОБРОДЕТЕЛИ СДЕЛАЛ ИНСТИНКТОМ.
 
 
Стадо сов над изголовьем палача.
 
 
Изобретение целебных пыток.
                                                     Ангел,
Как ласточка, сутулится на стуле.
                                                          Свиньи
Подрывают дубравы,
                         блудливые козы
Объедают побеги.
                             Их нечистоты
Разрушают священные рощи веры.
                                                  За полстолетья
Здесь никто не посмел воздержаться
                                            от бурных оваций.
 
 
Червь, разрезанный плугом,
Станет двумя червями.
 
 
НА КОЛЕНЯХ У ЗЛЫХ СТАРУХ
ДОБРЫЕ МОПСЫ
3.
 
 
Все, что прозрачно, утоляет алчбу или жажду.
Все, что прекрасно, набухает любовью и смертью.
 
 
Вождь опускает на лапы сырую, тяжелую морду.
Спит Война, когда он засыпает.
Просыпается, когда он просыпается.
 
 
Призрак, сотни лет бродивший по Европе,
Стал мужчиной грузным и бровастым,
                                                          с исчезающими усами.
 
 
Воздушные замки материализовались в руины.
 
 
ЛОВЛЯ КРЫС В РАЗВАЛИНАХ ВОЗДУШНЫХ ЗАМКОВ.
 
 
Сырые голоса сирен, гибельные надежды.
 
 
В колчанах арсенала спят ракеты.
Спит чудовище на дне пруда.
 
 
Словно встречные поезда,
Трубным ревом тебя окружает судьба.
 
 
Друг твой, первый, кому ты поверил,
С кем веселилось сердце,
Чьи ладони – печально и грозно поющая книга, —
Друг твой лежит в гробу с разжатыми кулаками.
 
 
Вены его набиты черной свернувшейся кровью.
Прикрыт салфеткой гордый расклеванный гребень.
Космическая муть на дне зрачков.
 
 
ЕСТЬ В ТЕЛЕ ТИШИНЫ ПРОЗРАЧНЫЙ СЛИТОК
ПОСЛЕДНЕГО МОЛЧАНИЯ ЕГО.
 
 
4.
 
 
Шершавы бедра потаскух.
Философы учат жить.
В ломбардах пахнет бардаком.
Терапевты терпеть.
 
 
Тогда-то, поддавшись тоске,
Ты тоже придумал себе орла.
 
 
НАКОВАЛЬНЯ НА МОГИЛЕ КУЗНЕЦА.
ДАЖЕ НАКОВАЛЬНЯМ ПРИХОДИТ КОНЕЦ.
 
 
Дерево предательств, где на сучьях висят
Клятвы, поцелуи, тюремные башмаки.
 
 
ОН – НАСТРОЙЩИК РОЯЛЕЙ.
ЕМУ ПОДОЗРИТЕЛЕН ТВОЙ РОЯЛЬ.
 
 
Чучело человека охраняет груши,
Машет рукавами над вселенной сада,
Пляшет, как деревья, под дудку ветра.
 
 
Жить в интонациях прощанья.
 
 
Тот пункт, где истина конкретна.
 
 
Там, где за каждым гонит эхо
Пушистый, глупый пепелок…
 
 
Страшней изгнаний возвращенья.
 
 
5.
 
 
Курчавая овчина рыжих роз
Укрыла плечи дома: Бог с тобою,
Шальной, опальный ангел, побудивший
На блуд и воровство мое отродье!
 
 
Вернись и припади к коленям Бога,
Как сын к моим коленям припадает!
 
 
Отвергнутый повсюду, сын вернулся!
 
 
6.
 
 
Это с тобой, – ты бежишь, спотыкаешься,
                                                                      бьешься в пыли.
То, что ты нес, разлилось, расплескалось на полпути.
 
 
Ты устал, ибо нес на плечах невесомость надежд.
Ты свободен. Твой полдень еще не весь вышел.
 
 
Полдень последней трети двадцатого века.
Слова твои – шелест ладони о перья любимой птицы,
Пейзажи, в которых грусть
Стала изысканным счастьем.
 
 
Поляны, которые ты любил,
Косят карлики в красных рубашках.
 
 
На вывеску гробовщиков
С восхищеньем глазеет старьевщик.
 
 
Подобием игральных карт
Сексом сцепленные собаки.
 
 
Киномонтаж, родившийся из систем кредита.
 
 
Ворота монастырей, заржавевшие от поцелуев.
 
 
Велосипедные мастерские, где велосипеды
Подвешены  кверх тормашками, рули набок.
 
 
Горы хлеба земного за ломтик небесной булки.
 
 
Адюльтер государства с придворной Музой.
Поведенье гражданки Эвтерпы в постели тирана.
 
 
Мумии вождей съедает моль.
Моль отомстит за всех.
 
 
7.
 
 
Все заклинают поэзию
Держаться в стороне от политики,
Как будто между добром и злом
Уже поставлен знак равенства…
 
 
ТЫ НАВОДИШЬ ЗЕРКАЛЬЦЕ, А ОНИ РУЖЬЯ.
 
 
Курицы под шелковицей, суета, разговоры,
Лепные бра, ангелы, канделябры,
Запахи жарения, холодильники и кроссворды,
Вдыхание ванильной пыли, высасывание помидор,
 
 
Коварное обилие товаров, возможность путешествий,
                                                                                 алчность жен…
Чего не может сожрать саранча?…
 
 
Месть или сплетня? булава или булавка?
 
 
От судорог, от тика – люминал.
8.
 
 
Любовь!
Это было осенью, в сентябре.
Это крикнул петух, похожий на пол сказочного коня.
 
 
Сосед по скамейке вынет вставную челюсть,
Протрет носовым платком.
Она уткнется в твое плечо, и спрячется от собак.
Губы ее, как губы монашки, алы.
 
 
В ТВОЕЙ ЛЮБВИ – ДУБЛЕНЬЕ КОЖ.
В ЕЕ – ВЯЗАНИЕ КРУЖЕВ.
КАК ТЕБЕ ЛЮБ ЗОЛОТОЙ И РОБКИЙ НАРОДЕЦ ЕЕ ВОЛОС!
 
 
Гетто ласк поспешных, шорохов, утешений.
Комнатушка в предместье, за стенкой живет полковник!..
Мы лишние в этом мире, не дыши так, услышат!..
 
 
О, Любовь! Трубный крик,
Заклинанье надежд, утоление жажды, —
Две слепые оглохшие ноты в гигантском аккорде
Извергающей жирную пену из рога!
 
 
Кто трубит? Для чего призывает на помощь?
Молчанье.
 
 
Ты счастлив. Ты слеп. Ты ничего не заметишь.
 
 
Упадает звезда на источники вод.
Там, в дальних небесах, копится гром.
 
 
Нахмурены брови заик.
От морозов осыпались зеркала.
 
 
Твоей любимой двадцать четыре.
Она умирает от меланомы.
 
 
9.
 
 
Розы, которые ты принес в январе,
Отец ее вставит в кувшин с водой.
 
 
Мачеха бросит в цветы аспирин.
 
 
Твоей любимой двадцать четыре.
Ноги ее в коленях связаны лентой.
Фельдшер шприцует живот формалином.
 
 
Уже не похожие на твои поцелуи,
Темные пятна ползут по белому телу.
 
 
Теперь ее не спеша лобзает
Смерть, – грязнейшая из лесбиянок.
 
 
Теперь ее на носилки валят
Две кладбищенские приживалки.
 
 
Тонкие руки ее свисают.
                                      Так с веревок
Мокрые шелковые чулки.
 
 
III. ВЕЧЕР
 
 
1.
 
 
Гнилые дворы,
Мокнут псы под дождем,
Ограды и провода.
 
 
Чья-то нужда,
Чью-то тоска и скорбь,
Чья-то неправота.
 
 
Здравствуй, предместье,
Раздвинь занавеску,
Высунь ладонь под дождь.
 
 
Здравствуй, предсмертье, —
Скоро сочтемся:
Долго ли – Дом, Долг?
 
 
Долго ли – Дар Божий?
Долго ли, странник, Кров?
 
 
Господи, как невесомы
Руки твои, любовь!
 
 
Здравствуй, предместье,
Подставь поцелую
Заспанное лицо.
 
 
Здравствуй, предсмертье.
Скоро я легок,
Как выпитое яйцо.
 
 
2.
 
 
Там, куда никому никогда не вернуться.
Там, куда летит в эмиграцию птица,
Неся на спине гнездо с охрипшим от страха птенцом, —
 
 
В твердой, острой, незыблемой точке падения мира,
Где покоится локоть уснувшего в ярости Бога,
Где Времени нет, где каждый миг наступает
Новый неудостоверенный день.
 
 
БУДУЩЕМУ НЕ БЫВАТЬ – С НАМИ БУДЕТ БЫЛОЕ.
 
 
Наша жизнь не имеет
Права иметь результаты.
                                     Сумма наших страданий
Значит не более, чем снегопад или сосновая шишка.
                                     Задолго до смерти
Мы становимся частью забытого всеми пейзажа.
                                    Нашему брату, —
Я говорю о двуногих, двужильных,
                                    Умеющих сплюнуть сквозь зубы, —
Праведных судей не встретить не только при жизни.
 
 
3.
 
 
Пляшет хорек под куриным, насестом.
Пролетает сорока с улиткой в клюве.
Свиньи хрюкают, обнюхивают падаль.
Пушистеют хвосты у лис.
 
 
Слова твои – слюдяные стрекозы —
Сидят на могильных камнях.
 
 
Дай жизни быть, а смерти умереть.
Перестань надеяться, живи!..
 
 
Степь. Над степью небо, плоское, как степь.
Потерпи. Станет тише, когда выпадет снег.
 
 
4.
 
 
И вот он, вот он, – приход Его, свист, холод —
Какой-то отсвет, вмешательство рук Чьих-то!
Кто ты, о Боже?
                           Садист?
                                         Судия?
                                                      Мститель?
Любознательный мальчик, щекочущий муравейник?..
 
 
Разве тебе не теплее, если мы мерзнем?
Не веселей, не потешней, если нам страшно?
 
 
ИЛИ КТО-ТО СТОИТ, ИЗДЕВАЯСЬ, И НАД ТОБОЮ,
                                                                    И ТЫ СТРЕМИШЬСЯ
НАШЕЙ ЖНРТВЕННОЙ МУКОЙ
                                               ОТ ГНЕВА ЕГО ЗАСЛОНИТЬСЯ?..
 
 
5.
 
 
Данте ошибся: Нерон ревновал к Джугашвили.
 
 
Связь времен распадается раньше, чем тело.
                                                                      В который раз Йорик
Поднимает из ямы свой собственный череп.
                                                                       В кустах иммортелей
Каин-младенец играет с малюткою Смертью.
 
 
Бьют часы, снова кружатся куклы на крышке шарманки.
 
 
Сладкопевец Орфей оскоплен патриотками,
                                                                     лира замарана кровью.
Мандельштам хитроумный,
                    победитель сирен и циклопов, зарезан пигмеем.
 
 
Пенелопа-Надежда его не забыла и ткет ему славу.
 
 
Царь Александр Великий,
Сладкий, умерший от дизентерии,
Спит в саркофаге, наполненном медом.
 
 
Евреи
Снова возводят свой Храм,
                    распевают псалмы, выбирают
Между мною и Бродским.
                                            Из разрушенной Трои
Эней-эмигрант отплывает к филистимлянам.
 
 
В тучах
Стонет Дедал, папаша Икара, изобретатель
Интуриста, серпа, молотка и столярного клея.
 
 
6.
 
 
Встань, школяр, опьяненный душою! Звезды
Ткут тебе золотую прозрачную упряжь, – небо
Освещает дорогу, ведущую к смерти и славе.
 
 
7.
 
 
Кто опыляет ночные цветы? Кто копошится
В их черных тычинках?
Могучая церковь
Умирает, как Лазарь, с мечтою о чуде.
 
 
Дважды рожденный,
Воскреснувший дважды,
                           смердит во второй раз.
 
 
Мужи науки, —
Средоточье агрессии, бодрости и оптимизма, —
Беременны роботом, страстно рожают
Матку-Пандору из нержавеющей стали.
 
 
Искусство
Ходит за сексом, как грач за плугом.
 
 
Казнь божества – обыденная драма.
Ненависть к Богу? – комплекс Эдипа у атеистов.
 
 
8.
 
 
Солодом и хмелем станет пиво,
Хлеб – мукой и дрожжами… Лишь ты, —
Бедный прах, проколотый травою,
Пятый год кормящий муравейник, —
 
 
Станешь ли ты прежней? Можно ль будет
Нам обняться, не страшась друг друга?..
 
 
9.
 
 
Я ее не коснулся, но знаю:
Это не было сном, так во сне не бывает!
 
 
Снова кожа твоя, как когда-то, нежна и прохладна!
Снова сердце мое на сладчайшем ноже замирает!..
 
 
Будто не было страха, тоски,
Мыльной пены в тазу у постели, —
Органиста, фотографа, —
                                     будто бы поршень могучий
Не опустил тебя в смрадную топку под пламя солярки, —
 
 
Будто дым этой страшной трубы,
                                       улетающей в небо в обнимку с тобою,
Я вдохнул, и не выдохнув, выжил,
                                                          и спас навсегда твое тело, —
 
 
Городок из песка,
Сон беглеца, исколовшего ноги, —
Пиршественный ужин, накрытый в пустыне:
 
 
Две хрустальных солонки смеющихся глаз
                                                                рядом с хлебом горячим
Рта на блюде волос,
                           что подобны еще и знаменам,
Укрывающим в битве от зноя…
 
 
О, белогорлая, что есть голод и жажда души,
Как не тело твое, утоление мук и свобода!
 
 
Будь со мной, не уйди, – ты одна
Знаешь тайну и меру немыслимой этой болезни:
 
 
Смерть дана для того, чтоб в нее не поверить, —
                                                                                      мы смертны
Лишь настолько,
                               насколько нам смерти желают…
 
 
Снова
Лицо твое, светящееся в темноте,
Залитое лунным светом,
Само источает свет…
 
 
1970 – 1971