Текст книги "А у нас во дворе есть девчонка одна"

 
«Когда к тебе я тронусь в дальний путь,
Что взять с собой?» – она в письме спросила.
– Свой голос захвати, свой запах милый,
Улыбки доброй не забудь.
 

 
Мокрый мой, июньский мой лесок…
Солнце, подбоченясь, смотрит сбоку —
Надоело в тучах лежебоку…
Тени падают наискосок.
Проводив дождливый, хмурый полдень,
Запахами добрыми наполнен
Мокрый мой, июньский мой лесок!
 

 
Тут темновато, тесновато,
Тут сосны в полтора обхвата.
Дубы с корявыми руками,
С листвой почти под облаками.
Чтобы урвать луча полоску.
Орешник листья стелет плоско.
Обжив тенистые глубины,
Встают на цыпочки рябины.
А снизу травы повсеместно
И папоротники кривые…
Тут все растет и дышит тесно,
Тут птичьи голоса живые.
Не то что твой хваленый ельник:
В нем и кузнечики не пилят,
Он из субботы в понедельник
Простреливается навылет.
 

 
Если сердце любимой ослепло,
Друг не понял твой голос живой,
Если сделался горсточкой пепла
Не свершившийся замысел твой,
Не горюй, так бывает и с небом…
Видишь, вновь не в ладу с декабрем,
Все, что было задумано снегом,
Все упало на землю дождем.
 

 
Самолет пошел на Богучаны…
Это старое ангарское село,
До бровей его снегами замело.
Там тайга, да Ангара, да все бело.
Сколько раз его пожарами пожгло.
Поднималось оно зло да тяжело,
Знало лишь силок, да вершу, да весло,
А какой там царь, какое там число —
То село и бровью не вело…
А теперь над ним свистящее крыло —
Самолет пошел на Богучаны…
 

 
Невозможно поверить, что мы уже седы,
Что ничто не вернешь…
             Вот опять, вот опять
Эта глупая птица из сада соседа
Третью ночь не дает мне ни думать, ни спать.
Сделай шаг, и безжалостной будет расплата.
Ну и пусть.
Не гожусь я, чтобы чахнуть в раю.
Назначай мне, ночной Мефистополь проклятый,
Час, когда ты потребуешь душу мою.
 

 
Что случилось? Обагряя мглу,
Пламя побежало по крылу.
Смерть… Неужто смерть – ее лучи?
Дай скорей мне руку. И молчи.
Помнишь, никогда мы не хотели
Умирать в беспомощной постели.
Лучше, солью заливая глотки,
Сгинуть в море на подводной лодке.
Иль пропасть, борясь, пока не поздно,
Где-нибудь у полюса во мгле
Или на космическом, на звездном,
Сделавшем работу корабле.
Даже здесь – на небольшой вершине,
В заурядной рядовой машине.
 
 
К черту! Что за бред? Я жить хочу.
Страшно? Ты молчишь, и я молчу.
Будь я летчиком, я б спас машину
Волею своей несокрушимой.
А сейчас над небылью повисли,
Вот она оскалом светит волчьим.
Да неужто правда? Зубы стисни.
Если время сгинуть – сгинем молча.
Может быть, силен молчаньем нашим,
Может быть, могуч доверьем нашим,
Летчик пламя бурое собьет!
 

 
Я посадил жасмин среди берез.
Сначала мне казалось, что он рос.
Потом березы в прихоти своей
Над ним нависли роскошью ветвей.
Укрытый ими с головы до ног,
Он утреннего солнца пить не мог.
Но сквозь листву берез во всю длину
На запад ветвь он вытянул одну.
Когда березы, наконец, уснут,
Он видит солнце только пять минут.
И вот смотри: увядший, старый, тот,
Воспрянул он, цветет жасмин, цветет!
 

 
Еще на ветвях не играют метели,
И дразнится солнце с горячих небес,
Но те, что вчера еще утром желтели,
С последних дубов паруса облетели,
И кажется мертвым беспомощный лес.
Но нет,
            как остатки забытого лета,
Живого былого зеленого цвета,
Прижавшись к подножью дубов невеселых,
Нахально топорщатся ежики елок.
И веришь:
            дубы отдохнут, поостынут,
И вновь адмиральские головы вскинут,
Команду дадут, оглядев небеса,
И – заново лес развернет паруса.
 

 
Приходи не в воскресенье —
Встретишь белку и лису
В этом смешанном, осеннем,
Перепутанном лесу.
Все причудливо и просто.
Тихо кружит листопад.
И на елочках-подростках
Листья желтые лежат,
Листья красные лежат.
Тот с рябины, тот с березы,
Этот темен, этот розов.
И еще слетают с веток
Всех оттенков, всех расцветок…
Словно звезды, как медали,
Словно их в награду дали,
Чтобы елочки стояли,
Будто в новогоднем зале.
Чтоб сверкал под птичье пенье
В рыжих отсветах небес
Весь мой праздничный, осенний,
Непрощающийся лес!
 

 
Кто-то придумал, что тридцатого мая
Мне будто бы стукнуло пятьдесят.
Зачем их считают, не понимаю, —
Года, как яблоки в листьях, висят.
Какой из них выбрать —
            из тех, неновых,
Мальчишеских, высвеченных пургой,
Когда в полярных снегах двухметровых
Ты землю слышать умел под ногой?
Тот, в серых бомбах и минах под Жиздрой,
Когда в беспомощности немой
Ты отдал за полминуты полжизни?
Или, может, сорок седьмой,
Когда тебя пели тамтамы и трубы
И все языки унесли потом?
Или тот, когда первые девичьи губы
Ты открыл потрясенным ртом?
 
 
Вернуть их нет никакого средства —
Все, как яблоки, падали навсегда,
Но, что там – ожог, удача, беда, —
Каждый чем-то остался в сердце.
И жизнь моя вновь мне сейчас видна,
С ошибками, может быть, и грехами,
Но сердцем, помыслами, стихами
Людям вся она отдана.
А если бы люди могли бы,
Как в кино, возвращать невозвратный путь, —
Что, как мне бы дали на выбор,
Какой из годов навсегда вернуть? —
И вдруг понимаю я, холодея,
Что даже без самых горьких лет,
Оставивших кровоточащий след,
Я был бы сегодня душой беднее.
Пусть сердцу трудно – оно не скажет.
Пусть шумы его иногда басят,
Но я не прошу никаких поблажек,
Черт с ними, с годами. Беру пятьдесят.
 

 
Нет, внешне ты совсем нехороша.
Но привлекла к тебе не жалость —
Испуганной и щедрой показалась,
Окликнула меня твоя душа.
Когда же я в ответ попытку сделал
Поглубже в эту душу заглянуть,
Меня глухая охватила жуть —
Насколько у тебя прекрасней тело.
 

 
Это будет вот так:
              будут звезды бесчисленно падать.
Разбежится гроза,
              а закат еще жив в полумгле…
Будешь ты повторять мне:
              «Не надо, не надо, не надо…»
Я возьму тебя за руку
              и поведу по земле.
И рука твоя станет доверчивой,
              доброй, послушной.
А земля будет разной —
              радушной, чужой, равнодушной…
Это что за река? Это Нил, Енисей или Волга?
Как дрожат под ногами тяжелые плиты моста…
Я люблю тебя, слышишь?
              Всю жизнь. Беспощадно. Безмолвно.
Звезды тихо уходят домой.
              Холодеет. Рассвет.
                        И в руках пустота.
 

 
Вот когда засыпает Москва и дождем
Пишет имя твое на заборе —
Заливает мне душу, врывается в дом
Море, голое море. Твое беспощадное море.
 
 
Хочешь, встанем на лунной дорожке,
Так, чтоб не расплескать луча…
Ты прижалась ко мне, я рукою сторожкой
Слышу влагу ночного плеча.
 
 
А вокруг темный,
             теплый,
             вздыхающий мир поднебесный…
И поплыть,
             и забыть о московской тоске.
И проснуться, обнявшись,
             на утреннем зябком песке
В бухте той,
             кроме нас,
                          никому не известной.
 

 
Сказал мне сверстник:
– Хватит молодиться.
Не торопись, приятель, не беги.
Поскольку кровь людская – не водица,
Про черный день ее побереги.
Живи в покое, брось былые песни…
Я усмехнулся, дружбы нить рубя:
Прощай, тебе я больше не ровесник,
На двадцать лет моложе я тебя.
 

 
Скоро стукнет в меня лопата.
Стану деревом я, ребята.
Буду осенью осыпаться,
Буду за зиму отсыпаться.
На песок, на ледок журчащий
Заходите ко мне почаще.
А душе не дам умереть я,
Пусть придет через два столетья,
Все такая же неугомонная,
Скажет: «Здравствуй, Малая Бронная!»
 

Мы идем, обнявшись, в разных мирах
(цикл стихов)

 
Я люблю эту девочку в шарфике тонком,
В красных варежках, взятых у зорьки взаймы,
Что явилась сияющим гадким утенком
Ни с того ни с сего посредине зимы.
Я люблю эту женщину, ту, что проснулась
И открыла нежданно мне глаз глубину,
Ту, чья нежная и беспощадная юность
Молодит и торопит мою седину.
Мы смеемся, бежим, окликая друг друга,
Друг от друга почти ничего не тая.
По снегам и болотам Полярного круга
Разнеслась лебединая песня моя.
Время бьет каблуками в пружинистый камень.
Самолеты взвиваются, небо смоля…
…Ну и что же, любимая, если земля
Потихоньку горит у меня под ногами?
 

 
Как ты непохожа на сверстниц моих,
               что когда-то
Сквозь Кольскую вьюгу
               на лыжах бежали со мной.
На поздних девчонок,
               ушедших из школьниц в солдаты,
На тех, что во вдовы записаны были войной.
Как ты непохожа на все поколенья былые,
Москвичка на шпильках,
               студентка с лукавым смешком.
Откуда ж ты знаешь,
               как пахнут цветы полевые?
Как ветры приморские
               в стекла стучат кулаком?
Откуда ж ты знаешь,
               как сосны горят на закате,
Как весело мчаться
               над злым половодьем весны?
Ты плачешь над песней
               о том захмелевшем солдате,
Что к хате сожженной
живым воротился с войны?
Вся в полуулыбках,
               в сегодняшних ритмах занятных,
Поющих не так, как в былые года соловьи,
Откуда ж тебе так нежданно понятны
Заветные трудные думы мои?
Ты смотришь на снежный,
               седыми горами зажатый,
В краю моей юности
               маленький город родной…
И как ты похожа на сверстниц моих,
               что когда-то
Сквозь Кольскую вьюгу на лыжах
               бежали со мной.
 

 
В сердце разная боль и разный страх.
Мы идем, обнявшись, в разных мирах.
Ничего между нами с тобою нет,
Никого между нами с тобою нет,
Только лунный свет, только тридцать лет.
Видим под сводом одних небес
Я – приволжский плес,
ты – прибрянский лес.
Две галактики наши встают из тьмы,
Скальпель памяти в них погружаем мы.
Ты вытаскиваешь его наугад.
Я дивлюсь, как твой маленький мир богат.
Я огни и вехи в моей судьбе
Достаю со дна, отдаю тебе.
Я азартней еще не видал игры —
Мы идем и смешиваем миры.
Переулок полон полночных снов.
Мы идем, понимая слова без слов.
Каждый шаг двойной, как эхо в горах.
Мы идем, обнявшись, в разных мирах.
Еще много в них неоткрытых звезд,
Нерожденных слов, непонятных слез…
Но встает уже новый рассвет, лучась…
Видно, стоило столько пройти пути,
Чтобы в самый нежданный на свете час
Через два поколенья тебя найти.
 

 
Ты счастье со мною пережила,
Бездумна, бездомна и весела,
Покорная и облеченная властью.
Но главное – это еще не счастье.
Ты горе со мной пережила,
Бессонна, отгадлива и смела.
Жила ты, с молвой и с болезнями споря.
Но главное – это еще не горе.
Если впрямь ты веришь любви,
Ты будни со мною переживи.
Ладиться будем или не будем.
Ссориться будем или не будем,
Но чтобы их не было вовсе, буден.
 

 
Простите все, кого любил я раньше
Полвека или полчаса.
Простите, души маленьких обманщиц,
С которых путь по жизни начался.
И та, с кем все на свете было общим,
Та, что сожгла на медленном огне
Себя, меня, все, что болит и ропщет
И никогда не замолчит во мне.
И вот, когда уже иссякли силы,
Когда казалось, что конец всему,
Доверчивость и радость приносила
Ты, несмышленыш, сердцу моему.
Не знаю, что ты поняла сначала,
Не знаю, что года подарят нам,
Но, звонко оторвавшись от причала,
Мой парус вновь помчался по волнам.
Две жизни жить, быть может, невозможно,
Не по плечу слепому храбрецу.
Конечно, все свести совсем несложно
К дешевому мещанскому концу.
Но верю я – мой парус не обманщик,
Зовут его лучистые края…
Простите все, кого любил я раньше.
И в добрый путь, избранница моя.
 

Попробуй отыскать причину
(цикл стихов)

 
Попробуй отыскать причину
Того, что дом сгорел дотла.
Попробуй вычеркнуть морщину,
Когда она уже легла.
 

 
Кто эта женщина у окна?
Кому-то, войдя, пожимаю руки я,
А глаза мои близорукие
Упрямо притягивает она.
Мы с женою живем чуть не восемь лет —
Ссоры, обязанности, привычки.
Давно изношены те черевички,
Что в сердце моем оставляли след.
Кто эта женщина у окна?
Стараюсь я обойти кого-то.
Ее улыбка вполоборота.
Не ко мне ли обращена?
Как на портрете, в раме оконной,
Против света, потупя взгляд,
Стоит она тихо.
                Бьюсь об заклад —
С этой женщиной мы знакомы.
Пока гулял по белому свету,
Таскал за собой я улыбку эту.
Руки забыв на спинке стула,
Она, храня свою нежную власть,
Цвет живой волосам вернула,
Позволила на плечи им упасть.
Кто эта женщина у окна…
Вы незнакомы?
Моя жена.
 

 
Как мне быть, если каждую полуулыбку твою,
Что была не ко мне, что светилась вдали,
Даже мысль, просто мысль я тотчас узнаю,
Как радар сквозь туман узнает корабли.
Как мне быть, если чувства непрошено стынут
В миг, когда
             безразборно
                       улыбки твои
По кусочку откусывают от любви,
Словно дольки от апельсина.
 

 
Неуемный, страстный, некрасивый,
С песней, перебитой январем,
Был он первым солнышком России,
Библией и первым букварем.
 
 
При лампадах, при свечах, при лампах
Перед каждой буйной головой
Из горячих, из гремучих ямбов
Возникает взор его живой.
 
 
Звончатый, улыбчивый, красивый,
Излучает он все тот же свет,
Как бывало, числясь по России
Вот уже почти что двести лет.
 

О чем мечтаю я всерьез?

Открыть в знакомый лес калитку,

Добраться до своих берез

И тихо сотворить молитву.

 
Две березы – два сильных ствола
Перепутали свои корни.
А чтоб было листве просторней,
Жизнь вершины их развела.
И стоят они, ветви раскинув.
И, усталый от суетни, —
Я одной доверяю спину,
На другую ставлю ступни.
Расставаясь с собственным весом,
Потихоньку сливаюсь с лесом.
А березы мне тянут листья,
Шебуршат в лесном полусне,
Полузвуки и полумысли
Доверительно шепчут мне.
 
 
Независимы, неугасимы,
Тихо ветками шевеля,
Мне они возвращают силу,
Как, бывало, Антею земля.
 

 
Про стариков и про мальчишек,
Хваля естественный порыв,
Мы часто жалостливо пишем,
Что он ушел не долюбив.
Но нет страшнее оборота,
Когда у гробовой доски
Ты все испишешь до зевоты
И все излюбишь до тоски.
Так нет, живя напропалую,
Оставь навек среди живых
Оборванными поцелуи,
Незавершенным лучший стих.
 

 
Каждый день мы навстречу друг другу идем.
Может, это мне ты улыбнулась неловко
В синих сумерках под фонарем
На случайной автобусной остановке.
То боясь поспешить, то шаги торопя,
То затеяв на картах смешное гаданье,
Я живу каждый день сочиняя тебя,
В торопливой, счастливой тоске ожиданья.
 

 
Не потому ль, что я в ваш дом приехал,
Ты вспыхиваешь вся?.. А я был глуп —
Я все с тобой вполголоса, вполсмеха,
Вполпоцелуя осторожных губ.
Я к той, другой, спешил. А ей не к спеху.
Не гонит, терпит, нравлюсь, да не люб.
Она со мной вполголоса, вполсмеха,
Вполпоцелуя равнодушных губ.
 

 
Меня тревожит молодость твоя,
В ней все колеблется, играет, бродит.
То затихает ряской в тихом броде,
То вскидывает жало, как змея.
То знаю все, то ничего не знаю,
То малости какой-то не пойму.
Неведомая, но уже родная,
О чем ты плачешь, прячась в полутьму?
Нас версты и столетья разлучали,
Мешая подступающему дню.
Весь мир твоих забот, твоих печалей
Я с удивленьем радостным делю.
И снова я с тобой тридцатилетний,
Годов с меня слетает чешуя.
И ты мудрей, ты старше, а не я.
И снова ночь мне кажется последней…
Немыслимо прикосновенье рук
И каждый новый поцелуй острее…
О чем же ты вновь всхлипываешь вдруг?
 

 
Взгляну в глаза твои русалочьи,
Коснусь сияющих волос,
Зажгу сандаловые палочки
Те, что из Индии привез.
Речь оборву на первой фразе я, —
Что сказано, уже мертво.
И встанут Африка и Азия
У изголовья твоего.
 

Братьям, детям, внукам, правнукам

Брату Александру

 
Мой брат умирал, сотрясаясь от кашля,
Большой, непривычный для жалоб и слез.
Упал он внезапно, как падает башня,
Как падает поезд с бегущих колес.
Он жил, не любя ни пилюль, ни таблеток.
Он жил, не боясь на земле ничего.
Но страшная сила мертвеющих клеток
Сдавила и скомкала душу его.
Мне больно, мне стыдно, что в мире богатом,
Где по небу мчатся ракеты к Луне,
Где людям покорен расщепленный атом,
Две капли спасения не дали мне.
И пять докторов – провожатые к смерти —
Смотрели, как мертвая сила растет…
 
 
…Друзья мои, медики, медлить не смейте,
Не спите ночей, не считайте забот!
В тот час, из которого нету возврата
Ступайте у смерти стоять на пути.
Верните мне доброго старшего брата,
Не дайте другим раньше срока уйти.
 

1959

Ивану Ошанину

 
В глаза друг другу мы раз в год глядели,
И каждый жизнь торил своей тропой.
И лишь когда мы оба поседели,
Вдруг вспомнили, что братья мы с тобой.
Судьба порой жестока и горбата.
И, не прося от жизни ничего,
Как правильно иметь родного брата
И верный локоть чувствовать его.
 

1965

Сын

 
Сын играет в войну, расставляет солдат
И командует ими с утра до обеда.
А когда над Москвою салюты гремят,
Просыпаясь, кричит мне: «Папа! Победа».
Он забыл о бомбежках.
              На пятом году
Все прекрасно и просто, как мамины руки,
Как зайчата на празднике в детском саду.
За окошком вечерние мирные звуки.
Он не знает о смерти в зеленом дыму,
О гноящихся ранах, о грязи по локоть.
И победа
             однажды с рассветом к нему
Лучезарной и чистой пришла издалека.
 

1945

Гроза

Сыну – Сергею Ошанину

 
Была гроза. Гроза, как наводненье.
Без отдыха. Все миги, все мгновенья —
Одна сплошная молния ребром.
Один непрекращающийся гром.
Я, столько лет глядевший на природу,
Такой грозы еще не видел сроду.
Казалось, это день и солнце встало,
Казалось, это море грохотало.
Казалось, этот гром и это пламя,
Нечеловечьей злобой рождены,
На землю низвергаются стволами
С затучной марсианской стороны.
Никто не спал. Собака жалась к людям
И вздрагивала вогнутой спиной.
Соседи шебуршали за стеной.
Качались ветви, как от тяжкой боли,
Казалось, содрогался шар земной!
А сын, шельмец, устав на волейболе,
Спокойно спал…
 

Разговор с сыном

 
– Тебе непонятно, пока ты молод,
Как трудно бывает встать поутру,
Как телу особенно холодно в холод,
Как сердцу особенно жарко в жару.
 
 
– Быть может, отец. Но порой тяжела мне
И молодость – хоть засыпай на снегу.
От мыслей скачущих и желаний
Я третью ночь уснуть не могу.
У тебя, даже завидно, так все ясно —
Привычен дел повседневный круг,
Любовь не слишком огнеопасна,
Соседи тебя уважают вокруг…
 
 
– Мальчишка! Так говорить не смей!
Даже осенью день неразлучен с рассветом.
Что знаешь ты о любви моей?
 
 
– Прости, отец. Но я не об этом.
Мне подвиги, спутники, звезды мнятся,
На песке мне чудится девичий след…
А утром вскочу – мне снова семнадцать
Еще ничего не умеющих лет!
– Хочешь, мальчик, давай меняться!
Я дам тебе мудрость и кабинет,
Все книги мои, ученое званье,
Уваженье, воспоминанья,
Уменье прятать переживанья
И нерастраченные желанья…
 
 
А глупый мальчишка смеется: – Нет!
 

1958

Дедское

Внуку Глебу

 
Глечик, Глебище, Глебушатик…
То заплачет он вдруг навзрыд,
То игрушку ручонкой схватит,
«Мама», – басом заговорит.
Сын Сережка, давно ли «дохлый»,
Стал отцом без особых наук.
Молоко на губах не обсохло,
А туда же: «Гляди, мол, – внук!».
В деды сунуть меня затеял.
Погодите-ка, вот вам дед!
Я дарю им Хемингуэя —
Бородатый мощный портрет.
Мне пока дорог еще хватит —
Солнца, снега, ветра, дождя.
Глечик, Глебище, Глебушатик…
А улыбка-то ведь моя!
 

1964

«Вот ты важно ходишь по квартире…»

Дочери Татьяне

 
Вот ты важно ходишь по квартире
И смеешься звонко и беспечно,
Девочка, единственная в мире,
Та, которой верен буду вечно.
Я не говорю, как ты прекрасна.
Это знают ветер, солнце, травы
По словам несвязным и лукавым,
По глазам доверчивым и ясным.
 
 
Для тебя земля светлей и шире.
Ты смеешься звонко и беспечно,
Девочка, единственная в мире,
Та, которой верен буду вечно.
 

1940

Ночной разговор

Дочери Татьяне

 
Тишина стоит в полночный час,
Только дочка не смыкает глаз.
Затаясь, чуть дышит в тишине…
– Что с тобою, дочка?
– Страшно мне.
– Что ты, чижик, сквозь стекло окна
Фонари к нам смотрят и луна.
Много лет назад отменены
В детских снах колдуньи, ведьмы, черти…
Спи. А я покараулю сны.
Ты чего боишься, дочка?
– Смерти.
Я сажусь на край ее постели.
Что сказать ей, маленькой, в ответ?
– Умирают те, что постарели,
А тебе одиннадцати нет.
Говорю и понимаю с грустью,
Что слова не впрок и не всерьез —
Вроде что «тебя наши в капусте»
Или «аист нам тебя принес».
То ли нужно дочке или сыну?
Вот она подперлась локотком:
– Ну, а если тиф, а скарлатина?
Ну, я вырасту… А как потом?
– Дочка, так бывает в жизни с каждым.
Мысль о смерти, оставляя след,
Потревожит сердце не однажды —
В детстве, в юности, на склоне лет.
В детстве смерть пугает, но она
По ночам лишь изредка страшна.
Завтра встанешь —
              солнышко, цветы…
И о смерти позабудешь ты.
А у дочки тот же грустный вид.
– Ну, забуду, – дочка говорит. —
А потом?
– Потом пройдут года,
Все иным покажется тогда.
Это понял я на той неделе,
В час, когда сошлись мы у постели,
Где в последний раз глядел на свет
Давний друг восьмидесяти лет.
Как он был спокоен, наш учитель!
Выпуская жизнь уже из рук,
Оглядел нас уходящий друг
И губами шевельнул:
                – Живите!
Вот они какие, старики!
 
 
Я молчу, припомнив все сначала.
Дочка думает. И тихо стало.
Только яркие ее зрачки
Смотрят на меня из темноты.
Слышу:
– Папа, это он, а ты?
Ждет она, как люди ждут зарю
За лучом, порой едва заметным.
И тогда я дочке говорю
О своем, о взрослом, о заветном.
Не о детстве, что бежит рекой,
Не о дальней старости людской.
Нет,
      на кромке выжженной земли,
Где границу пулеметы чертят,
Мы в суровой зрелости вели
Настоящий разговор со смертью.
Если сделаешь хоть шаг вперед —
Там она тебя и караулит.
Может быть, осколок или пуля
Сразу сердце теплое найдет.
Если сделаешь хоть шаг назад —
Там родные, дорогие люди,
Захлебнувшись кровью, замолчат,
Городов, садов и сел не будет…
Я впервые понял под огнем —
Там, на Западном, в смертельном риске, —
Что тревогу о себе самом
Не сравнить с тревогою о близких.
И хоть жизнь всегда неповторима,
Понял я на дымном берегу,
Что за эту землю, за любимых,
Если надо умереть – могу.
И, пока я жив, пока я есть,
Будут солнцу улыбаться дети,
Будет край наш городами светел,
Над садами будет мирный ветер,
Чтобы каждой веточке расцвесть.
Дочка, ты как яхта у причала…
Паруса поставишь, поплывешь.
Час придет, и ты сама поймешь,
В чем бессмертья нашего начало.
 
 
Милое, родное существо,
Спи, печалью сердца не тревожа.
Смерть страшна для тех, кто плохо прожил,
Кто не сделал в жизни ничего.
Лунная дорожка широка.
Дочка спит под сенью доброй ночи.
В знак бессмертья на плече у дочки
Теплая отцовская рука.
 

1948