Текст книги "Пояс шахида"

Лев Пучков
Пояс шахида

…Все события, описанные в книге, вымышлены. Любые совпадения с реально существующими людьми и организациями – случайны и непреднамеренны.

Глава 1

…Начало последнего месяца 2001 года. Форпост России на Кавказе – Стародубовск. Казачий рынок – самый большой областной базар, расположенный неподалеку от центра города.

Погода и настроение очень даже обычные для первых деньков кавказской зимы: свинцовое низкое небо без единого просвета, серая взвесь мельчайшей мороси, стылый тягучий воздух, парок из множества торгующих и покупающих ртов… микроскопические гирлянды капель на каракулевых воротниках бекеш, жидкая грязь в асфальтовых выбоинах, отсыревшие базарные псы, боязливо жмущиеся к прилавкам мясного ряда, хмурые взгляды, хмурые лица, преобладающие интонации – брюзжаще-недовольные…

Эх и нехороша же ты, кавказская зима! Не приспособлена под душевные предрасположенности русского человека. Этому бы русскому – в санях с бубенцами прокатиться, в сугробах с веснушчатыми девчатами побарахтаться, на лыжах махнуть десяточку, шумной ватагой медведя поднять с берлоги, да слегка напакостить – втихаря елочку в заповедном лесу срубить на Новый год. Неплохо ведь, правда? Куда как приятнее, чем месить кавказскую грязюку и неуютно ежиться от промозглой сырости, поглядывая на небо в ожидании очередного циклона и между делом мрачно прикидывая, где в таком неудобном месте можно определить запасную позицию для снайпера…

По мясному ряду, осторожно переступая начищенными хромовыми сапогами через лужи, шествует казачий патруль: пятеро молодцев в бекешах, папахах, с погонами, нагайками за опояской, повязками на рукавах и важными усатыми лицами. Шашки бы молодцам положены для пущей важности, да вот беда – молодцы частенько употребляют и, бывает, полоснут кого ни попадя дедовским клинком. Потому постановлением местной администрации ношение ритуального холодного оружия разрешено лишь войсковому атаману и старшинам. Остальные – пешком постоят.

Добравшись до самого конца ряда, служивые в нерешительности останавливаются у предпоследнего лотка. Патруль каждый день другой – как по ведомости распишут. В прошлый раз службу несли, не было этого торгового места. И хотя в теперешней ситуации это их не касается, все равно – по старой памяти интересуются. Как-то непонятно: после пяти крайних лотков с синими курями, и вдруг – такие аппетитные копчености. С чего бы это?

– Почем корейка? – молоденький розовощекий бутуз с погонами хорунжего несытым взором ощупывает деликатесы, разложенные на деревянных поддонах.

– Там ценник, – мрачно выдавил Василь. – Глазоньки разуй, хлопец.

– Если б был – не спрашивал бы. Что я – слепой?

– А ну… Точно – запал под поддон. На, малый, гляди.

– Сто сорок?!

– Точно. Сто сорок.

– Вы, дядечка, видать, с похмелья?

– Чего-чего?

– Вон, на центр пройдите, гляньте цены! Красная цена корейке – сто десять. По сто сорок уже чистый карбонад идет, одно мясо! А карбонад у вас… Ё-мое, точно – с похмелья! Карбонад – за сто семьдесят. Вы что, с луны свалились?

– Слушай, малый, не нравится цена – проходи! Чего приколупался?

– Да вы тут с вашим мясом до весны простоите! Это ж надо додуматься: залезли в самый конец, цены – под потолок… Ну не дураки ли?

– Сам такой, зеленя. И браты твои такие. А мясо, между прочим, – берут. Мы его хорошо делаем, по-особому. Кто понимает толк, переплатит лишние тридцать-сорок рубчиков, но наше возьмет.

– «По-особому»… Да никогда в жизни не возьму вашего мяса! И нормальные люди не возьмут – так переплачивать только совсем дурные могут. Вы лучше его сами лопайте – все равно сгниет!

– Ну, спасибо на добром слове, малый. Проходи, проходи, а то туша ненароком с крюка сорвется, придавит больно…

– Грубо, – неодобрительно заметил Север, высовываясь из «лабаза» и провожая удаляющийся патруль настороженным взглядом. – Чего это вы? Люди службу несут…

– «Службу»! – презрительно скривился Василь, досадливо дернув широченную, как лопата, бороду. – Знаем мы их службу!

– Вырядились, как дурни на Масленицу, – угрюмо поддакнул Петр. – Сапожки начистили. Их на Терек посадить, в заслон – я б на их поглядел!

– Вы полегче, – предупредил Север. – А то скажу Седому, что грубите.

Братья переглянулись и, синхронно крякнув, потерли могучие лапищи. В дремучих зеркалах души кузнецов легко угадывалось сокровенное: догнать «дурней» да выписать всем по разу в дыню. По разу бы вполне хватило – каждый из братов ударом пудового кулачища быка валит!

– Эх, тоска! Торчим тут, как дурни на Масленице…

Да, догнать – и в дыню. Плюс по паре поджопников для блезиру. Милое дело!

Увы, нельзя. Седой дал команду – обеспечить надежное прикрытие операции. Прикрытие как раз и состоит в том, чтобы вести себя прилично, не привлекать внимания, в конфликты с местным населением не вступать. А ослушаться Седого – себе дороже…

– Ладно, чего там. Понимаем – надо…

Дрянное настроение кузнецов вкупе с суровостью по отношению к городским казакам отнюдь не являлось следствием мутного похмелья, а, напротив, имело вполне четкое социально-экономическое обоснование.

Братья Бирюки уже восьмой день торговали мясом. Вернее сказать, имитировали торговлю. Неподалеку, в районе, закупили пяток живых поросят, привезли к родственникам в усадебку, поштучно забивали, коптили и везли на базар.

Прибыль пока что была… минус двадцать процентов! И вовсе не потому, что кузнецы торговали впервые в жизни и в коммерции ничего не понимали. В данном частном эпизоде особого таланта не надо: взял подешевле, продал подороже, разницу – в карман.

– Мест нет, – заявил базарком[1]1
  Директор, заведующий рынком (простореч.).


[Закрыть], сочный румяный усач, прибывшим на поклон братьям. – Зима, люди мясо едят, все забито. Возьму оптом, по семьдесят рубчиков за кило, без категорий.

Братья было встали на дыбы – грабеж средь бела дня! Свиней брали по шестьдесят рублей за кило живого веса. Вычти требуху, башку некондиционную, лодыжки, топление сала при копчении, прибавь дрова да затраченный труд – какова будет прибыль?

Хотели было послать подальше вредного усача, да нельзя – Седой приказал встать на базаре именно в мясном ряду. Поскребли бороды и сунули чинуше малое подношение: тысчонку «деревянными».

– Ну, найду я вам место, – пораскинув на схеме рядов, сообщил базарком. – Только дороже станет, чем оптом продать.

– Как это – дороже?

– Остались три лотка в конце ряда. И все – с лабазами. За лабаз придется платить вдвое больше, чем за место. Место в мясном – триста рубчиков в день, плюс налог. Вот и считайте…

– Давай место, там мы сами разберемся, – не пожелали вникать в рыночные хитросплетения братья.

– И условие… – усач невинно прижмурился. – Цены выставите на тридцать рублей выше, чем на центральных лотках.

– Это отчего так? – насупились братья.

– А чтоб покупательский баланс не сбивать, – базарком подкрутил усы и подытожил: – Не согласны? Тогда сдавайте все оптом. Или уматывайте – заберите обратно ваши деньги.

– Ладно, пойдет, – хмуро приняли условие братья. – Посмотрим, как оно получится…

Получилось все просто замечательно. Шведов недаром облюбовал мясной ряд, разместившийся по периметру у рыночного бетонного забора. Вставай на любое место, торгуй себе сколько влезет и между делом глазей через весь базар на окна второго этажа облсуда. Областной суд – серых тонов дореволюционная трехэтажная глыба бывшей земской управы, располагается за противоположной оконечностью рынка, через дорогу. И, что примечательно, на рыночную сторону как раз выходят окна большого зала на втором этаже, в котором слушается дело Бульдозера и его команды.

А за забором с этой стороны, тоже через дорогу, на грязной узенькой улочке, притаилась скромная одноэтажная усадьба Сулеймана Вахидова. Прикройся мешками, либо поддонами, просверли аккуратно дрелью отверстие в бетонном заборе и временами посматривай – кто к усадебке подъезжает и шастает рядом.

Только братьям ничего сверлить не пришлось: их торговое место, благодаря козням вредоносного базаркома, укомплектовано «лабазом» – прилепившейся к забору стандартной щитовой подсобкой под жестяной крышей, предназначенной для временного хранения продуктов.

В подсобке имеется исправно функционирующий холодильный шкаф, занимающий почти половину небольшого помещения, стеллажи вдоль свободной стены и небольшое оконце под самым потолком, по технологии предназначенное для оборудования вентиляционного отверстия либо вытяжки. Стели шубу на верхнюю полку стеллажа, ложись поудобнее и одним глазом поглядывай в оконце, которое всего лишь на пять сантиметров выше забора и отчасти маскируется пущенной поверх ограждения в два пакета «егозой»[2]2
  Разновидность колючей проволоки.


[Закрыть]. Жаль, забор усадьбы высоковат! Для полного счастья было бы неплохо иметь возможность наблюдать за двором и «присосаться» сканером к окнам дома…

Тот факт, что убыточное торговое место шло в прицепе с такой удобной подсобкой, задницей глядевшей аккурат на усадьбу Сулеймана, нарочито подобранным назвать было нельзя, а следовало, скорее, отнести на счет дьявольской удачливости полковника. Дело в том, что первоначально усадьба чеченского авторитета наших хлопцев не интересовала совсем, а главным объектом наблюдения был облсуд.

– Улица не проездная, машину не поставишь, гулять слухачей не запустишь – с началом процесса подходы блокирует чуть ли не взвод ОМОНа и всех заворачивает. Хорошая милицейская охрана, сигнализация и решетки на окнах. «Рамка» на входе в здание и в дверях большого зала, служебный выход – только через караульное помещение. Процесс закрытый, освещается двумя гостелекомпаниями, все участники – по списку…

Это Шведов привычно анализировал вслух в первый день работы, после беглого ознакомления с обстановкой. Анализ был нерадостный – имел место как раз тот случай, когда организация тривиальной, в общем-то, «прослушки» такого простенького объекта, как областной суд, составляла изрядную проблему.

– Их, по всем человечьим законам, надо публично повесить безо всякого суда и следствия… – проникновенно посетовал полковник. – А государство охраняет их как персон высшей категории. А нас с вами, таких славных ребят, это неблагодарное государство подвергает гонениям и местами даже желает уничтожить физически! Ну не парадокс ли? Раньше, когда я был светлым безбашенным молодчиком вроде вас, я даже на секунду себе представить не мог…

– Короче, дядь Толь, – не совсем корректно прервал маразматические инсинуации хмурый Антон. – Как «слушать» будем?

– А подите-ка вы, хлопцы… – обидчиво поджал губы полковник. – Подите-ка на базар, в мясной ряд, и забейте там местечко поплоше. Чтоб был прямой визуальный контакт с окнами второго этажа. И чтоб в полосу сканирования, по возможности, не попадала всякая отсверкивающая дребезжащая дрянь – типа лоточных жестяных крыш и рекламных вывесок…

Сканер был контурный: обычный лазерный показал себя плохо, ввиду того что по сию пору в Стародубовске частенько бывают густые туманы. Полоса восприятия получилась практически чистой, за небольшим исключением: на виртуальной прямой между приспособленным под самой крышей подсобки контуром сканера и окнами зала судебных заседаний встревала на полтора сантиметра верхняя часть жестяного двускатного покрытия галантерейного ряда. Эти полтора сантиметра давали не то чтобы сногсшибательный, но вполне отчетливый и устойчивый фон: помимо собственно чистых вибраций оконного стекла на втором этаже облсуда, сканер параллельно «снимал» все стуки и бряки с четырех торговых мест галантерейного ряда, а также особо высокочастотные вопли одной из близрасположенных горластых торговок, зазывавших клиентов.

– На нормальных базарах ряды шифером кроют, – досадливо морщился Север, когда зазывные крики «высокочастотной» перекрывали глуховатое монотонное бормотанье участников процесса. – Ты бы, монтсеррат колхозная, осипла поскорее – вот было бы славно…

А когда аудиоконтроль с грехом пополам был организован, выяснилось вдруг, что подлинный информационный клад как раз сзади, а не по фронту. Вот уж чего не ждали!

Знаете, наверное, такой анекдотец, не шибко затейливый, но вполне отражающий нашу ситуацию. Молодой выпускник военного училища вечерним рейсом прилетает на отдых в Сочи, снимает номер в одном из прибрежных отелей, снимает, не отходя от стойки, симпатичную барышню и, плотно занавесив шторы, трое суток напролет со всем юношеским пылом общается с данной барышней в моноплоскостной орогенитальной проекции. А по истечении третьих суток, решив самую малость передохнуть, раздергивает шторы, выходит на балкон и страшно удивляется:

– Ну ни фига себе! Тут, оказывается, еще и море есть…

Вы можете кинуть в меня книгой, но ситуация от этого не изменится – Казачий рынок «держит»… чеченская община. Парадокс, нонсенс, безобразие! Форпост России на Кавказе, оплот казачества, русский город, где дислоцируются ДШБР[3]3
  Десантно-штурмовая бригада.


[Закрыть] и дивизия внутренних войск, личный состав которых практически не вылезает из командировок в ЧР[4]4
  Чеченская Республика.


[Закрыть]…

Парадокс объясняется просто. Стародубовск – не приграничная станица Литовская, где царь и бог – батька-атаман, а каждый казак спит с карабином, пребывая в готовности в любую секунду подскочить по тревоге и мчаться на выручку заслону, принявшему бой с бандой, пожаловавшей из-за Терека. Стародубовск – большой город, областной центр, со всем полагающимися инфраструктурами. Цивилизация, в общем.

А теперь угадайте с трех раз, кто у нас хозяин города, который является оплотом казачества и форпостом? Раз, два… А вот и не угадали! Самую малость поспешили с выводами…

Не все так просто, как кажется. Казачество, это, дорогие мои, не привилегированное военное сословие, как было до ВОСР[5]5
  Великая Октябрьская социалистическая революция.


[Закрыть], а просто общественная организация. Чем занимаются городские казаки, которые не выезжали на порубежье ни разу в жизни? Пляшут, поют, заседают, проводят шумные собрания – «круги» так называемые, устраивают шествия и демонстрации, в дни праздников патрулируют по своему произволу и со скрипучего разрешения УВД в общественных местах, и постоянно чего-то от властей требуют. Это то самое маскарадное казачество, что вечно мечтает и шумит о былых, дореволюционных вольностях и привилегиях и громогласно обещает решить раз и навсегда кавказскую проблему, если власти дадут ему все полномочия. Однако же эти лихие казачата, желая исключительного положения, не вполне отчетливо представляют себе, что же будут делать, коль скоро власти в один прекрасный день с большого похмелья таковое положение обрушат на их буйную голову.

Эти казаки от провинциальных станичников, вечно живущих в состоянии войны, отличаются примерно так же, как лощеный солдат кремлевской РПК[6]6
  Рота почетного караула.


[Закрыть] от бойца оперативного полка, который полтора года отторчал в грязном окопе на посту прикрытия. Власти никакой они не имеют, рычагов управления и финансов – тоже, пьянствуют безбожно, живут впроголодь, а любые акции, пусть даже самые незначительные, умудряются с треском опошлять по самому последнему разряду. Летом сего года организовали демонстрацию против иноземного засилья в так называемой «чеченской слободе» – в Татарском поселке, так демонстранты по большей части оказались пьяны и, не доходя до слободы, передрались с ОМОНом, охранявшим то ли шествие от горожан, то ли горожан от шествия. Двух сержантов серьезно порубали шашками, после чего и последовало запрещение на ношение ритуально-обрядового оружия до особого распоряжения.

Вот отчего потомственные порубежники, братья Бирюки, неприязненно обозвали казачий патруль «дурнями». Не любили они их, и все тут…

Истинными хозяевами Стародубовска, как, впрочем, и любых других российских городов, являются… чиновники. Суровые ребята в камуфляже, крутые «братки» в «Мерседесах», могущественные этнические диаспоры, олигархи, промышленные магнаты – это, конечно, грозная сила. Не меньшей, пожалуй, по степени значимости, формацией можно считать средней руки бизнесменов и вообще средний класс – будущее России и ее социально-экономический потенциал.

Но если досконально разобраться, состояние, положение и само существование всех вышеперечисленных категорий целиком и полностью зависят от прихоти трусоватого, рыхловатого, плешивого субъекта средних лет, с хронической перхотью на лацканах потертого пиджака, неспортивным животиком и жирной, усидчивой до онемения задницей. Таков внешне в общей массе наш милый российский чинуша средней руки.

Распространяться не стану: на сегодняшний день имеется достаточно много литературы по данному вопросу, но, если кто не в курсе, просто поверьте на слово: царь природы в нашем бюрократическом государстве – именно чиновник, а не просто Человек с большой буквы. Достаточно привести статистику. Обратите внимание: наряду с тотальным сокращением вооруженных сил, ликвидацией массы госпредприятий с неизбежным увеличением армии безработных и лавинообразным разорением сельскохозяйственных образований, мы имеем следующий нонсенс: в настоящий момент личный состав корпуса российских чиновников в полтора раза превышает численность бюрократического аппарата всего СССР по состоянию на 1990 год!!!

Вы только подумайте: нас в коммуналке было пятнадцать республик, и тех рыхловатых плешивых типов, что сидели в конторке и выписывали разные справки, лицензии и разрешения, нам вполне хватало. А затем мы все разбежались по индивидуальным квартирам. Следовало ожидать, с учетом численного перевеса к центру, что бюрократический аппарат сократиться как минимум втрое, не правда ли?

А вот жбаном вас по лысине, господа хорошие! Бюрократия – это очень выгодный бизнес. Гильдия, которая фактически правит государством, – она же не сумасшедшая – разве станет она себя сокращать? Ни в коем случае…

Итак, хозяева Стародубовска (напоминаю – форпоста и оплота) – чиновники. Этакие царьки природы, которым государство дало в безвозмездное кормление великолепно отлаженный инструмент: бюрократию. Основополагающей целью пользователей этого инструмента, и вообще чиновничьим кредо, является выжимание «левых» денег из любых стандартных ситуаций, в которые достаточно часто и с роковой неизбежностью попадает каждый российский гражданин, желающий официально уладить свои дела с различными государственными органами. Ситуации эти преследуют человечка с момента выдачи его родичам свидетельства о его рождении до вручения потомкам справки о смерти. Все мы прекрасно знаем, что эти знаковые акты регистрации прихода новой жизни в наш мир и, напротив, ухода из оного, по разного рода причинам могут затянуться на неопределенное время, посему и родичи и потомки вынуждены самую малость «подмазывать» отпускающего чинушу.

Однако останавливаться на методологии выжимания подношений мы не станем – не наш профиль, а вернемся к ситуации в Стародубовске.

Денег у казаков нету. Нищее наше казачество – смотри выше. Помимо лозунгов, гнутых пальцев с гонором великим, да скандала с оскорблениями, чиновный царек поиметь с казака не может ровным счетом ничего. Ты ему – намек на обязательное подношение, он тебя – матом и кулачищем в глаз. Хорошо, шашки догадались отнять! Если же вдруг случится казус – «подмажет» кого-то казак, так ведь он потом будет на каждом углу бить себя ногой в грудь и орать, что купил такого-то статского с потрохами. И всякий раз при встрече грубо тыкать этому статскому: я тебе заплатил, так что ты шишку из себя не корчи, рот закрой и помогай как можешь.

А вот у чеченской диаспоры денег – не мерено. Она готова эти деньги вкладывать в любой доходный бизнес и имеет обыкновение по поводу своих вложений соблюдать конфиденциальность. Чиновник, вступивший в негласное соглашение с диаспорой, может быть уверен, что предметом досужих сплетен данное соглашение никогда не станет. Кроме того, в отличие от неотесанных казаков, диаспора умеет «делать уважение»: окружить нужного человека мнимым почетом, приятной дружественностью и дарить его поистине кавказским гостеприимством.

Вот потому-то Казачий рынок нашего форпоста, как, впрочем, и все остальные предприятия частной торговли Стародубовска, «под диаспорой». Внешние пропорции в норме: ваххабитских лозунгов нету, боевики с зелеными повязками по базару не шарахаются, реализаторы набраны из славян, получают неплохо и стараются на совесть. Продукция оптом скупается на корню у мелких производителей, а кто желает торговать самостоятельно – нет проблем! На тех же условиях, каковые были продиктованы братьям Бирюкам… Жаловаться? Извольте. Все законы соблюдены, в соответствующих надзорных и исполнительных органах все «заточено», «подмазано» и «пробито».

И завершающий штрих всего этого маразма, этакий верхний череп в «Апофеозе войны»: казачий патруль по охране общественного порядка на рыночной площади. Чего они тут ходят, спрашивается? Скажу – только не падайте в обморок. В городе-то прекрасно знают, чей рынок. Потому местные нацболы[7]7
  Национал-большевики. Весьма популярное в Приграничье движение.


[Закрыть] иногда балуют: могут наскочить, палатки раскидать, попинать какого-нибудь чернявого на скорую руку. Вот казачки и следят, чтоб беспорядков не было…

В кармане фуфайки Севера нежно запищал мобильник. Воровато зыркнув по сторонам, наблюдатель шмыгнул обратно в лабаз. Мобильный телефон у сельского бородатого казачины – это неправильно. Если кто посторонний вдруг заметит, могут возникнуть дурные вопросы.

Притворив за собой дверь, Север ткнул кнопку и буркнул:

– На приеме!

– Это не рация, – напомнил образовавшийся на том конце линии Сыч. – Чего встопорщенный? Ты вышел, а тут я звоню, да?

– Точно. Не совсем кстати.

– А ты совсем не выходи…

– А я не робот! – напомнил Север.

– А ты – в бутылку, – флегматично посоветовал Сыч. – А если по большому – докладывай, чтоб знали.

– Детский сад, – констатировал Север.

– Конспирация, – поправил Сыч. – К тебе давешняя «девятка» пошла. Есть просьба: постарайся, чтоб не как вчера.

– Постараюсь…

Север прикрыл плотнее дверь, извлек из нехитрого тайника в коробе под потолком портативную цифровую видеокамеру и, вскарабкавшись на верхнюю полку стеллажа, прильнул к оконцу.

Минут через пять у ворот усадьбы Сулеймана остановилась белая «девятка». Север поймал машину в объектив и заискивающе попросил:

– Не торопитесь, красавцы! Подарите мужчине три секунды. Больше не надо – я шустрый, я успею…

«Красавцы» были болезненно проворны и особой коммуникабельностью не страдали. Вчера, примерно при таких же обстоятельствах, сеанс съемки сорвался: привыкший к степенному поведению горцев, Север самую малость замешкался с камерой, и в результате зафиксировал лишь убывающие в калиточный проем затылки. Наказывать его за это никто не стал, но неласковые высказывания место имели. Скоро приговор, каждый день дорог…

Из «девятки» высадились трое, вяло осмотрелись и без особой спешки вошли в калитку. Машина развернулась и укатила обратно.

– Спасибо, – поблагодарил Север, зафиксировав троицу и проводив объективом «девятку». – Что ж вы так, орлы? Двух суток не прошло – сварились…

«Орлы» не то чтобы сварились – просто почувствовали себя вольготнее. Два дня назад с гор спустились, дикие, встопорщенные, от каждого кустика шарахались. Пошатались по городу, зависли пару раз в кабаке, помяли пышных казачек, убедились, что никто их не «пасет», не преследует, и размякли.

Обычное дело: прелести цивилизации разлагающе действуют даже на самого отпетого головореза, шмыгающего по своим горам и чащобам, аки неуловимый призрак. Если вы поверхностно знакомы с историей диверсионных войн, то наверняка знаете, что всех матерых диверов брали за горло именно в населенных пунктах и изымали из приятной обстановки. А именно: из баньки, теплой постели веселой вдовушки или милой зазнобы, от щедрого стола, с какого-нибудь безопасного внешне торжества на даче у верных друзей и так далее.

Почему так получается? Да все просто. Дивер – он сын Природы-Матери. Потому на природе его трепетная интуиция работает на всю мощь и предугадывает малейшие отклонения от нормы. Но, помимо этого, как и все мы, дивер – сын человечий. То есть его не на фабрике клонировали, зубастым и могучим, а он когда-то ребеночком был, он родом из детства. Потому, оказавшись под сенью дружественных стен и в полной мере ощутив на себе тепло податливого женского присутствия, любой профи поневоле впадает в инфантильный транс. Интуиция погружается в летаргический сон, а глубины подсознания оказывают диверу медвежью услугу, исторгая из недр своих несокрушимые детские установки. Мнится матерому, что он грудной сосун, любимый всем Человечеством и защищенный от всех бед враждебного мира мягкой мамкиной сиськой…

Убедившись, что возле усадьбы более ничего интересного не происходит, Север оценил результат своего операторского творчества, озадаченно крякнул и, спустившись со стеллажа, произвел обстоятельный покадровый просмотр.

– Вот такая шняга… Сычонок будет в трансе! – пробормотал наблюдатель и тотчас же набрал номер.

– Заготконтора слушает, – ответил Сыч.

– Подъезжай! – рявкнул Север командирским голосом.

– Со стеллажа упал? – озадаченно поинтересовался Сыч. – Чего там у тебя?

– Не телефонный разговор. Подъезжай. И стульчик прихвати.

– Не понял? – проявил тугоумие Сыч.

– Увидишь – упадешь, – пообещал Север. – Давай, я жду…

Сулейман Вахидов имеет негласный статус топ-менеджера рынка. Вся информашка, которую удалось добыть по данному субъекту: появился в Стародубовске недавно, месяца три назад, капитально строится в «чеченской слободе», а усадебку возле рынка прикупил для офиса. Пока строится, живет здесь малой[8]8
  Основательные чеченцы селятся тейпами: несколько домов за одним забором. Малая семья: жены и дети.


[Закрыть] семьей. В усадьбе постоянно полно народу – по делам приезжают, у ворот торчат несколько машин.

Поначалу на отдельно живущего Сулеймана особого внимания не обращали. Следили за «слободой», памятуя об основном принципе горского фундаментализма: ни одно «мероприятие», планируемое пришлыми диверами, не обходится без активного участия и поддержки местной диаспоры.

Так вот, следили-следили и выследили. Две московские адвокатессы – чеченки по национальности, временно поселившиеся в «слободе» и разъезжавшие по городу под охраной четверки дюжих горцев, пару раз зачем-то навещали Сулеймана.

В связи с данным обстоятельством обратили свой милостивый взор на усадебку и вывели некоторую интересную закономерность. Если ранее, судя по информации рыночного люда, в усадьбе вечно был проходной двор, то с началом завершающей стадии процесса будто ножом отрезало: посещаемость упала до нуля. Машины у ворот не толпятся, людишки не шастают туда-обратно – такое впечатление, что старший менеджер по каким-то причинам временно свернул дела.

Вопрос: что это за причины такие?

– Ты на всякий случай приглядывай, – мимолетно озадачил Шведов сканирующе-пишущего Севера. – Лежишь, слушаешь. Иногда посматривай в ту сторону…

Два дня назад Север валялся себе на полке, слушал процесс и одним глазом смотрел в оконце. И высмотрел кофейную «девятку» с ингушскими номерами, воровато шмыгнувшую в ворота.

– Есть контакт, – последовал доклад по команде. – Номера пишите…

А спустя полчаса из усадьбы выехала… белая «девятка» с местными номерами. Сулейман пользовался подержанной «ГАЗ-24-10», другой машины в усадьбе не было. Чудо!

– Опять запишите, – продиктовал Север новые данные.

Перекрашенная «девятка» прибыла в «слободу» и была оставлена в строящейся усадьбе Сулеймана. Удалось отследить, что, помимо водилы – родственника Сулеймана, руководившего строительством, в ней никого более не было.

– А теперь веди наблюдение непрерывно, – распорядился Шведов, сделав охотничью стойку. – И того… контрольный пост от «слободы» переносим на автостоянку у въезда на эту улочку. Чует старый пес – истина где-то рядом…

В завершение процессуального дня одна из адвокатесс заявила, что на прения сторон пригласила троих свидетелей, каковых собирается предъявить завтра с утра. Север заявление адвокатессы слушал, особого внимания ему не придал и утренний отъезд «свидетелей» элементарно прозевал: как раз вышел справить нужду.

Пост наблюдения у облсуда отметил давешнюю «девятку» у парадного подъезда, но толком заснять «свидетелей» не удалось: при входе они подняли воротники, надвинули поглубже шапки и вообще, сволочи, спрятали лица. Такая же история повторилась при выходе. Сданные с рук на руки Северу «свидетели», как уже говорилось выше, проявили не присущую горцам проворность: крашеная «девятка» в усадьбу Сулеймана не заезжала, но «свидетели» высадились и шмыгнули за калитку с фантастической быстротой – словно полгода специально для этого тренировались. Отслушать голоса в суде проблемы не составило, но идентификация результатов не дала: искажения и помехи имели место.

А сегодня гости расслабились. Результат – налицо. Точнее, результат: три лица. Одно из которых до боли знакомо и навевает столь теплые ностальгические воспоминания, что рука поневоле тянется передернуть затвор снайперской винтовки…

Минут через пятнадцать прибыл Сыч в сопровождении своей неизменной тени – Мо. Оба сильно небриты, с крепким чесночным амбре, в засаленных дохах и войлочных замызганных шапках – крестьяне, одним словом.

Сыч в этой ипостаси чем-то неуловимо напоминал хрестоматийного конокрада. Коренастый, основательный, в меру жуликоватый, круглые совиные глаза, бесшабашный, с сумасшедшинкой взгляд.

Мо по недомыслию можно принять за симпатичного сельского дурачка. Странная блуждающая улыбка на лице, взгляд пустой, бездумный. Глаза его приобретают осмысленное выражение, когда видят врага или хорошее оружие. Враги и оружие – вот две вещи, которые интересуют этого человека. На все остальное Мо наплевать.

– Как успехи? – мимоходом поинтересовался Сыч у братьев.

– И не спрашивай, – угрюмо ответил Василь. – Одни убытки…

Воровато зыркнув по сторонам, Сыч юркнул в «лабаз», сделав знак своей тени, чтобы остался снаружи для контроля за подступами. Мо встрепенулся, взгляд потяжелел, налился свинцом. Наблюдать – значит, где-то рядом могут быть враги. Это уже лучше – жизнь приобретает смысл.

– Присаживайтесь, товарищ крестьянин, – Север, вручив командиру «Canon», выдвинул из-под стеллажа пластиковый бутылочный контейнер и поплотнее прикрыл дверь. – А то ненароком в обморок упадете.

– Интригуете, коллега, – буркнул Сыч, не торопясь включать просмотр. – Чего ты там отснял?

– Скажу банальность, – расплылся Север. – Лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать.

Просмотрев начало записи, Сыч машинально нажал стоп кадр, озадаченно крякнул и с глубоким чувством продекламировал:

– Листья дубовые падают с ясеня. Вот ни фуя себе, так ни фуя себе!!!

– А ты присядь, присядь, – засуетился Север, подталкивая контейнер поближе.

Сыч присел, перемотал обратно, полюбовался еще раз и открыл было рот.