Текст книги "Мёртвый город"

Глава 4
Сертифицированная явка

Пили чай в столовой, оборудованной то ли в конференц-зале, то ли в комнате для совещаний, не знаю, как раньше называлось это помещение, по размерам раза в три превосходящее кабинет коменданта.

Здесь было несколько столов, лавки, стеллажи с бачками и армейскими котелками, а также полевая кухня, наполовину выгруженная во двор через расширенный дверной проём.

Пахло соляркой и наваристым мясным бульоном, двое чистили в «сороковку» картошку, один орудовал у печки, видимо, готовил обед для всей толпы охотников за беспилотником.

Прямо как в армии. Получается, что у них тут даже не столовая, а целый пищеблок в одном помещении.

С Никитой были ещё двое: молодой боец примерно моего возраста и дядька постарше, в танковом шлемофоне, очевидно, тракторист.

Задушевной беседы за чаепитием не получилось. Мы с Никитой не родственники, не друзья, познакомились накануне Хаоса и сразу подрались из-за девчонки. Так что мы скорее враги, по статусу мирного времени.

Никита, однако, поступил, как и подобает «правильному пацану»: не стал открещиваться от меня, хотя мог бы сказать, что видел меня всего один раз и понятия не имеет, кто я такой. К тому же он с ходу поручился за меня (поступок импульсивный и необдуманный, как и большинство движений в жизни Никиты, – но благородный), так что я теперь вроде как ему обязан.

Выпили по стакану крепкого чаю с сахаром, погрызли ржаные сухари, тракторист с бойцом налили ещё по стакану, а Никита толкнул меня в бок:

– Пошли покурим.

Я хотел было возразить, что не курю, но понял, что Никита хочет обсудить со мной нечто, не касающееся чужих ушей. И даже догадался, о чём будет разговор, поскольку иных общих тем у нас с ним нет.

* * *

Когда шли по коридору, навстречу нам проскакали трое пацанов лет девяти – двенадцати. От них разило свежим дерьмом, но при этом они были предельно радостные и одухотворённые, как будто провернули какую-то успешную операцию и теперь спешили доложить о результатах, в надежде получить ценную награду.

Я удивился и озадаченно хмыкнул: это что за гитлерюгенд такой фекально-ароматизированный на службе у сил правопорядка?!

Выйдя во двор, мы по вычищенной дорожке прошли в беседку, где было оборудовано место для курения.

Аккуратно у них тут всё, по-военному. И дедовщина, или, если хотите, дискриминация, тоже по-военному: сам комендант вовсю дымит у себя в кабинете, а бойцы должны бегать в курилку.

Никита предложил мне сигарету. Я отказался, он закурил и, покосившись на часовых, с любопытством смотревших в нашу сторону, спросил:

– Ну, рассказывай. Как там?

– Да пока всё нормально. Выздоравливает помаленьку…

«Там» – это про Катю, всё прочее Никиту не интересует.

Дело в том, что Никита, по местным архаичным понятиям, вроде как нареченный жених Кати Солнцевой. Они вместе росли, учились в одном классе, и Никита считал Катю своей девушкой. Катя, однако, так не считала. Она держала Никиту за друга детства, покровительствовала и помогала, когда он из-за дурного характера регулярно попадал в разные истории. То есть ничего между ними не было, однако Никита жёстко отшивал от Кати любого, кто пытался подъехать к ней с малейшим намёком на марьяжные намерения. Хм… Да, я тоже попал в число таких несчастливцев и вынужден отметить, что у Никиты это получается неплохо. Бьёт он больно и шустро.

В самом начале Хаоса с Катей случилась беда: её жестоко изнасиловали. В подробности погружаться не будем, кому интересно, можете почитать материалы дела № 5, а жестокость в данном случае заключалась в том, что на момент надругательства у Кати был острый приступ аппендицита. То есть, когда над ней глумились, она буквально разогнуться не могла от боли в животе. В результате у Кати получился перитонит, была во всех отношениях тяжёлая и трудоёмкая операция (или даже спецоперация как в медицинском плане, так и в военном – лекарства, например, добывали в кровопролитном бою), и её еле спасли.

Когда Никита узнал об этом, он прибежал в Уютное Местечко и закатил жуткую истерику. Я в тот момент отсутствовал (была очередная попытка удрать из Города, на этот раз с семьёй Ивана), но Нинель мне всё рассказала.

В общем, девчонка едва ли не при смерти, ещё толком в себя не пришла, а Никита упал на колени у кровати, рыдает, бьётся башкой об пол, и…

Может, вы подумали, что там было «какой я амнундак, что не сберёг тебя, не был рядом и вообще проморгал всё подряд?!».

Да, я сначала тоже так подумал, но там были немного другие слова.

«Как ты могла?! – рыдал Никита. – Как ты допустила такое?! Почему ты не сберегла себя?! Как мы теперь будем жить с этим?!»

Нормально, да?

Нинель с Валентиной его пинками гнали, а он всё ползал, рыдал и канючил «как ты могла да как ты допустила…».

С тех пор как отрезало: Никита больше не пришёл ни разу и вообще никакого участия в судьбе Кати не принимал.

– Про меня не спрашивала?

– А сам как думаешь?

– Ннн… Не знаю… Ну что, спрашивала, нет?

– Спрашивала, – не стал врать я. – Как там Никита, жив ли, здоров…

– Вот же б…во! – Никита вдруг отвернулся и подозрительно сырым голосом выдал: – Зря его Нинка вскрыла! Я эту тварь должен был сам порешить…

Это он про насильника. Ага, занимательная методика радикального решения проблемы.

– И что, тогда бы у вас всё враз устаканилось? Никита, ты в каком веке живешь?

– Нет, ну ты сам подумай, что люди скажут? «Ага, это та, которую – того! А этот её хахаль вообще полный валенок – не отомстил, не кастрировал, за него всё баба сделала!»

Тут я выдал сентенцию про любовь, предрассудки и пережитки. Целиком озвучивать не стану – когда припрёт, я могу быть многословным и убедительным, – а суть такова: если ты любишь человека, тебе глубоко плевать, что скажут «пацаны на районе».

– Ну да, ну да… – Никита сокрушённо вздохнул. – Но… Не могу я перешагнуть через это. Ну ты понимаешь, да?

– Нет, ни фига не понимаю. Это какой-то махровый анахронизм и параллакс сознания. Её изнасиловали! Она ни в чём не виновата! После этого она как никогда нуждается в поддержке, помощи, защите… Блин… И что тут непонятного?!

– Ну так… Она ведь сама его впустила. А могла бы не открывать, время-то какое…

– О Боже… Всё, Никита, давай закроем тему. Нам никогда не понять друг друга – мы из разных измерений.

Помолчали немного. Никита достал ещё одну сигарету, подкурил и спросил этаким виновато-извиняющимся тоном:

– А у вас как с Нинкой?

Ага, вроде отстранился от Кати и её близких, а сам следит издалека, в курсе всех коллизий нашей дружной семьи. Небезразлична ему Катя, так и будет теперь маяться поодаль и терзаться в душевных муках. И ей ведь спокойно жить не даст. Прямо-таки мазохизм какой-то.

– У нас всё пучком. Семимильными шагами движемся к свадьбе.

– Ну вот, хотя бы тут хорошие новости. Рад за вас.

– А я буду рад, когда весь этот бардак кончится.

– Да, я тоже буду рад. Так всё это зае…ло, что впору стреля…

Суть я понял, а конца фразы не услышал: Никита вдруг замер на полуслове.

В этот момент я рассматривал вездеходы под навесом из масксети, а когда повернул голову к крыльцу, к нам уже торопился патруль, пленивший меня, а с ними дежурный, который давеча докладывал, и ещё пара бойцов из комендатуры.

И все с карабинами наперевес, направленными в нашу сторону.

– Не понял… – У Никиты от изумления челюсть отвисла. – Эт-та что за…

– Руки в гору! – зло кривя рот, крикнул дежурный. – Оба! Быстро! А ты – сдал ствол! Бегом!

– Вы чё, мужики, с перепоя угорели?! – возмутился Никита. – Вы полегче с оружием, оно иногда стреляет.

– Сдал ствол! – аж взвизгнул от усердия дежурный. – Считаю до пяти! Потом стреляем! Раз…

– Да на, на, только успокойся…

Никита отдал карабин и подсумок с патронами, нас обоих быстро связали и повели в комендатуру.

* * *

Когда мы подымались на крыльцо, навстречу нам выскочила давешняя троица мальчишек. Каждый грыз по большому куску сахара, а один, который в центре, бережно прижимал к груди объемный бумажный кулёк.

Ох ты, сто тысяч вольт мне в инпут – как говорит наш инженер, когда сильно удивится…

Какой неожиданный зигзаг истории.

Проклятые Павлики Морозовы! О чём думали ваши дебильные родители, опоенные денатуратом? Пароксизм похоти окончательно убил им мозг, или на вашем градообразующем предприятии нет цеха по производству кондомов?!

Комендант был мрачен, как грозовой фронт. И так же, как вот такой фронт, он искрился от переполнявшей его негативной энергии, которая требовала скорейшей разрядки.

В кабинет вошли всей толпой, и здесь сразу стало тесно. Комендант, вынужденный пятиться к столу, не сдержался и гневливо рявкнул:

– Какого хера вы сюда все прётесь?! Служба осталась, патруль убежал в коридор! Живее, живее, выметайтесь!

Патруль торопливо покинул помещение, мы с Никитой остались под конвоем дежурного и двоих бойцов комендатуры.

Комендант сел за стол, потащил из пачки папиросу, размял, но не закурил, а ткнул мундштуком в мою сторону, как будто из пистолета прицелился:

– Дорохов Александр Иванович?

– Так точно.

– Художник?

– Так точно.

– «Так точно»… А вот это что такое?!

Мерзкие гоблины. Гадкие карапузы. Даже представить страшно, что из вас вырастет.

– Это моё служебное удостоверение.

– И?

– Гхм… И схема маршрута.

– Ну вот и приехали… Какого, на хрен, маршрута?!

– Центр – Юго-Восточный выезд и центр – АЗС.

– Так ты диверсант?

– Никак нет.

– «Никак нет», значит? А как ты всё это объяснишь?

– Ну… Понимаете…

Я лаконично изложил легенду, которая мало чем отличалась от реальности. Переврал только реальные задачи группы и, разумеется, заменил выдвижение от схрона с мукой к центру на мифический поход к заправке. Подоплёка легенды была простой, понятной любому вменяемому человеку, и все пункты легко укладывались в рамки житейской логики. Я не местный, плохо знаю окрестности, несколько раз безуспешно пытался покинуть Город, блуждал, поэтому начертил маршрут номер один. Зная по опыту, как небезопасно гулять по незнакомым местам, выяснил у своих домашних и нанёс на схему маршрут номер два, когда собрался на АЗС. Ну и, разумеется, к диверсантам я никакого отношения не имею. Диверсант – это такой камрад, которого заслали через линию фронта, чтобы взрывать важные объекты и убивать всяких вип-персон, я же приехал сюда до Ха… до События совершенно легитимно, ни от кого не прячась, в числе прочих командированных граждан, и задача у меня была сугубо мирная: плановая проверка системы безопасности химкомбината в составе группы таких же безобидных и застенчивых «очкариков». А когда всё началось, я с роковой неизбежностью застрял здесь, как и все прочие иногородние, по каким-то делам приехавшие в Город накануне События и потом не сумевшие отсюда выбраться.

– А чего ж ты тогда свои документы скинул?

– Ну как… Я ведь сотрудник Государственной Службы. Смотрите, какая «ксива», практически один в один как фээсбэшная. Кто будет разбираться, куда, зачем, по какому поводу я приехал – вы ведь тут все службы перестреляли-перевешали…

– Это не мы, – строго поправил меня комендант. – Мы никого не вешали.

– Ну да, я в курсе. Просто… В общем, просто испугался, когда тормознули, подумал «ещё повесят за это проклятое удостоверение». Ну вот и скинул…

– Угу… – Комендант прикурил папиросу, со вкусом затянулся и перестал протыкать меня взглядом, приотпустил немного.

Я украдкой перевёл дух. Кажется, кризис миновал, расстреливать с ходу не будут, и всё идёт к нормализации. Не сглазить бы только…

– А ты раньше его видел, до События? – спросил комендант Никиту.

– Нет, не видел. Мы как раз накануне познакомились, тринадцатого вечером.

Никита тоже в двух словах рассказал, как мы с ним пересеклись.

– Так он точно художник? – уточнил комендант.

– Да-да, он художник, – подтвердил Никита. – Да там целая толпа видела, он нарисовал портрет моей… гхм… эмм… ну, в общем, одной девушки… Ну и за это как раз и огрёб.

– Плохо нарисовал?

– Нет, нарисовал хорошо. Плохо вёл себя. В общем, клеился к девушке. Ну и…

– Ясно, – кивнул комендант. – Значит, сделаем так…

Комендант призадумался и стал пускать дымные колечки. Получалось у него плохо, не колечки, а колёса-восьмёрки велосипеда, врезавшегося в трактор. Наверное, не было гармонии в душе у сурового человека, не нравилась ему эта ситуация.

Мы молча ждали его решения. Никита смотрел на меня досадливо и сердито. Не зло, не с ненавистью, а именно так: «Ну ты и олух, художник! Из-за тебя так неловко встряли…»

– В общем, так. – Комендант затушил папиросу, встал и кивнул Никите. – Пока с ним до конца не разберемся, ты в камере посидишь.

Ну и бойцы твои с тобой посидят. Без обид, сам видишь, какая херня получается. Но это будет недолго, ТАМ быстро всё выяснят. Всё, давайте на выход.

Мы вышли из кабинета, взяли на буксир патруль и уже разоружённых бойцов Никиты, которые в тревоге ожидали, чем всё кончится, и всей толпой спустились в подвал.

* * *

В подвале был такой же коридор, как и наверху, с дверями по обеим сторонам, только под потолком светились лампочки в плафонах, и вдоль стены тянулся пучок кабеля.

Чисто, пахнет хлоркой, тихо…

Так, а это что такое?

Откуда-то спереди доносились странные звуки, то ли стон, то ли мычание.

Я сразу напрягся. Зловещая тишина, хлорка, звуки…

Подвал однако! Недаром мне с некоторых пор не нравятся подвалы.

Комендачи повели Никиту с бойцами налево, очевидно, там были помещения для содержания узников или попросту камеры. Все прочие пошли направо: комендант, за ним командир патруля, потом я, а за мной гуськом, в колонну по одному, патруль. Если бы не эти тревожные звуки, я бы ухмыльнулся: забавная процессия получилась, я теперь вроде как особо опасный преступник, вон какой конвой.

Мы остановились у обитой войлоком двери, и комендант нажал кнопку звонка. Звуки доносились именно отсюда: когда комендант позвонил, всё стихло.

Посмотрел я на эту дверь, и у меня душа ушла в пятки.

Господи… Это что, пыточная?!

Я ещё понятия не имел, что там, за этой дверью, а всё моё естество уже вопило и вставало дыбом: не ходи туда, там скверно, очень скверно…

Дверь приотворилась, кто-то спросил – спокойно, с этакой доброжелательной ленцой:

– Что, Виталий Палыч, привезли?

– Нет, ещё нет. – Комендант замялся. – Тут это… Парнишку поймали одного… Гхм… Интересного. Вроде так всё у него складно выходит, но… Гхм…

– Но?

– В общем, думаю, что надо бы вам его посмотреть.

– Хорошо, – покладисто ответил голос из-за двери и скомандовал там кому-то: – Покури пока, я сейчас.

Дверь распахнулась, выпуская в коридор человека, и тотчас же закрылась, я так толком и не успел рассмотреть, что там внутри, только фрагмент стены в шаровой краске.

Человек был среднего роста и…

Ну и всё, пожалуй, дальше всё было совершенно среднее и невзрачное, даже взгляду зацепиться не за что, ни одной особой приметы. Среднего телосложения, в серой спецовке, сам весь серый, невзрачный, даже глаза серые и какие-то… потухшие, что ли, взгляд такой безразличный, с ленцой.

Я сразу окрестил его для себя «Некто». Никаких эпитетов не сумел подобрать, «Некто», и всё тут.

Некто окинул меня безразличным взглядом и уточнил:

– Этот?

– Так точно, – по-уставному ответил комендант.

– Где взяли?

– Да вот в том-то и дело… Взяли в районе поиска беспилотника, с оружием и это… – Комендант тряхнул пакетом с моими документами. – С историей, в общем. Со странной такой историей.

– Так, уже интересно. – Некто пошел по коридору направо, бросив через плечо: – Пошли, расскажешь.

– Стойте здесь, – скомандовал комендант и устремился вслед за серым человеком.

* * *

Некто и комендант зашли в кабинет, расположенный в самом конце коридора, дежурная стража закрыла Никиту с бойцами и утопала наверх.

Я остался с патрулём.

Некоторое время в подвале было очень тихо.

Из-за страшной войлочной двери не доносилось ни звука. Я нарочно отводил глаза, но взгляд сам собой, помимо моей воли, тянулся к этой двери. Нет ли на ней красноречивых потёков и брызг? Нет, вроде не видно, но это же войлок, он ведь впитывает…

– Ну, падла, чуял я, что с тобой что-то неладно, – тихо пробурчал рукосуй. – У меня нюх на таких, как ты. Сразу понял, что ты весь из себя хитровыбоенный.

– Да всё со мной ладно, – так же тихо, но смело, на грани наглости возразил я – что-то мне подсказывало, что здесь, во владениях серых людей, никто из патруля не посмеет меня тронуть без особого распоряжения. – Это просто недоразумение, сейчас всё разрешится.

– Ну что, Андрюха, получим мы за него что-нибудь? – опасливо косясь на войлочную дверь, тихо спросил один из патрульных.

Да, я заметил, что тут, в подвале, все стараются говорить тихо и даже бравый комендант, как видите, запинается и чувствует себя не в своей тарелке.

– Если диверсант, то получим. – Командир опасливо покосился на страшную дверь и шёпотом уточнил: – Слышь, диверсант… Ты гэрэушник, что ли?

– Да уж куда там, – поспешил я разочаровать моих конвойных. – Всего-то лишь служба по надзору за ВГО.

– ВГО?

– Важными Государственными объектами. Приехали сюда перед Событием безопасность вашего химкомбината проверять и застряли.

– Не спецназ?

– Ни в одном глазу. Клерк я. Картограф.

– Гонит, – неуверенно предположил рукосуй. – Заливает гад.

– Ни капли. Всю свою сознательную жизнь рисую карты. И читаю документацию.

– Ну, если так, тогда облом, – вздохнул командир. – Было же чётко сказано: за диверсанта. А этот не гэрэушник и даже не фээсбэшник. Картограф, мля.

– И много сейчас за диверсанта дают? – заинтересовался я.

– А тебе на фига?

– Ну, мало ли… Сейчас всё выяснится, меня отпустят, пойду ловить, если дело стоящее…

Патрульные дружно ухмыльнулись. Наверное, глупость сказал: тут вся толпа с утра до вечера ловит, и тишина, а какой-то недотёпа вылезет из подвала, и у него сразу всё получится.

– Три дежурных месячных пайка, – сказал командир.

– О… А это сколько?

– Это до фига и больше, – пояснил рукосуй. – Это до весны семью кормить можно.

Да, наверное, «дежурный паек» – это неплохо. Кормят их славно, вон какие ряшки розовые отъели. И энергии хоть отбавляй, по сугробам летают словно снегоходы, в то время как все прочие горожане еле ноги волокут. Так что приз просто фантастический по местным меркам: если вы заметили, тут некоторые за пакет сахара готовы человека сгубить, чего уж там говорить про трёхмесячный паёк.

Спустя некоторое время из крайней двери справа показался комендант и не предвещавшим ничего хорошего голосом скомандовал:

– Заходи!

* * *

Это помещение было похоже на кабинет коменданта, с некоторой разницей в деталях: минус окно и печка, плюс стеллаж с несколькими радиостанциями, нехитрый электрообогреватель со спиралью и вентилятором и два ноутбука на столе. В остальном всё было так же – стол, сейф, шкаф, вешалка, скамейка, даже солдатская кровать заправлена на тот же манер, словно это делал один и тот же человек.

А ещё тут пахло хорошим дезодорантом, и нигде не было видно пепельницы. Очевидно, хозяин кабинета не курил.

Некто сидел за столом, прижав к уху трубку ТА-57, флегматично угукал, очевидно, общаясь с кем-то, делал пометки в блокноте и одновременно рассматривал мою схему. Схема лежала на развёрнутой карте, и по движению зрачков хозяина кабинета я понял, что он мимоходом сопоставляет мои художества с штатной обстановкой.

Комендант стоял рядом со столом чуть ли не на вытяжку, сразу было ясно, кто в доме хозяин.

Я было удивился телефону – с начала Хаоса в Городе отсутствует напрочь такое явление, как «связь», но, присмотревшись, заметил, что провод телефона соединён с радиостанцией.

Продолжая общаться по телефону, делать пометки и смотреть в схему, Некто дал нам мастер-класс пантомимического менеджмента.

Минимальным движением бровей и едва заметным кивком он показал, что меня следует развязать. Мы с комендантом буквально ели его глазами, так что этого мимолётного знака было вполне достаточно.

Комендант изобразил жест неуверенности, который я трактовал так: может, не стоит, это ведь неустановленный преступник, мало ли что у него на уме?

Некто повторил мимолётное движение бровями. Комендант не стал испытывать его терпение и быстро избавил меня от пут.

Некто опять одними бровями и едва заметным кивком показал на дверь: свободен.

Комендант вновь изобразил неуверенность: вы хотите остаться наедине с развязанным Не Пойми Кем, который запросто может оказаться особо опасным злодеем?!

Некто с непоколебимой уверенностью кивнул. Примерно так, как если бы я был его лучшим другом, которому он без тени сомнения может доверить свою жизнь.

Комендант пожал плечами – воля ваша, вышел вон и тихонечко прикрыл за собой дверь.

Некто кивнул на лавку.

Я сел и принялся растирать успевшие затечь запястья. Туго завязали опричники усердные.

Некто закончил разговор, сделал ещё несколько записей в блокноте и наконец-то обратил на меня свой взор.

В его взгляде не было никаких эмоций и намёков на предпочтения (нравлюсь я ему или, напротив, вызываю антипатию, обычно это видно сразу, и на этом можно строить базу отношений), в нём можно было обнаружить только исследовательский интерес, как будто он был учёным, а я лабораторной крысой.

Я понял, кто передо мной, поскольку у меня уже был опыт общения с этой кастой.

Нет, это не беспечность и не самоуверенность.

Невзрачная, неприметная внешность, вальяжность и расхлябанность – это всего лишь ширма, за которой прячется смертельно опасный хищник, способный в мгновение ока уничтожить меня одним движением. Позволив развязать меня и оставаясь со мной один на один в кабинете, он ничем не рисковал.

Единственный, кому сейчас угрожает опасность, – это я.

Он видел меня насквозь, чувствовал все мои эмоции и хаотичные движения души, он читал меня как раскрытую книгу. Ему было достаточно несколько секунд поиграть со мной в «гляделки», чтобы во всём разобраться: он понял, что я знаю, с кем имею дело, что я его смертельно боюсь и не буду делать глупости. Ни радости ни удовлетворения по этому поводу он не выразил, только кивнул:

– Хорошо. Будет меньше проблем. Итак, я весь внимание.

Я начал излагать свою легенду. Говорил складно, спокойно, уверенно, рассчитывая на шаблон восприятия. Когда основной массив предлагаемой информации – правда (которую нетрудно подтвердить) и в нём присутствуют небольшие вкрапления лжи, это звучит вполне органично и воспринимается как монолитная правда.

Однако сейчас это не сработало.

Как только я подменил реальные задачи по «Красному Коду» версией про безопасность химкомбината, Некто прервал меня:

– Ты врёшь.

– Но… Это нетрудно проверить, – обескураженно промямлил я. – Какой смысл мне врать?

– Пошли. – Некто встал и направился к двери, сделав мне знак следовать за ним.

Мы шли по коридору вдвоём, только я и он.

Некто ни разу не оглянулся, но у меня даже и мысли не возникло, что можно напасть на него сзади.

Те, кто никогда не встречался с существами из этой касты, могут возмущаться и обвинять меня в трусости и малодушии, но я-то знал, на что они способны, эти серые господа.

Шансов на победу и, как следствие, на удачный побег у меня было примерно столько же, как у недельного ягнёнка, который попробовал бы напасть сзади на матёрого волка.

Поэтому я безропотно шёл за ним и старался дышать по системе, стравливая лишние гормоны, бесконтрольно выдаваемые на-гора готовящимся к страданиям организмом.

Короткий вдох – выдох на семь счетов.

Господи, зачем он меня туда ведёт?..

Я ожидал увидеть в пыточной нечто вроде дыбы или какое-нибудь хитрое кресло с ремнями для фиксации жертвы, однако тут всё было проще и прозаичнее.

К стене была прислонена деревянная дверь под углом сорок пять градусов, и на этой двери томился растянутый на верёвках голый человек.

Под дверью было мокро, с человека натекла основательная лужа пота и крови, и с первого взгляда было ясно, что он невыносимо страдает.

Всё его тело, покрытое кровоточащими порезами и рваными ранами, мелко дрожало и подёргивалось, как будто получало разряды электрического тока. Между тем в тот момент, когда мы вошли, к нему никто не притрагивался.

Человеку было слегка за тридцать, хотя могу и ошибаться, лицо его было искажено гримасой страдания, так что возраст точно определить не представлялось возможным. Очевидным было лишь то, что он в прекрасной физической форме: это, наверное, и имел в виду кто-то из патрульных, когда сказал, что пойманный диверсант – «натуральный кабан».

В пыточной (или помещении для допросов, это уж как вам больше нравится) стоял тяжёлый запах пота и крови, густо приправленный ароматом свежесваренного кофе.

За столом, на котором стояли два открытых ящика с «инструментарием», сидел ещё один невзрачный камрад, листал какой-то журнал и пил кофе. Он был непохож на первого: чуть-чуть полнее, шатен с карими глазами – но никаких особых примет тоже не имел, взгляду зацепиться было не за что.

В первый момент я даже растерялся.

Согласитесь, два Некто в одном помещении – это уже сложности для восприятия на грани неразрешимой проблемы.

Однако я быстро нашёл выход из положения и тотчас же окрестил его Палачом.

И как только я нашёл ему определение, мне стало дурно. Потому что я вдруг понял, что это не абстракция, не кино и вообще шутки кончились. Сейчас истерзанного человека снимут с двери, меня пристроят на его место, палач допьёт кофе и возьмёт вон те страшные щипцы с кривыми «усиками»…

И эта сложносоставная вонь из пота, крови и кофе…

Бббеее…

– В коридор, – скомандовал Некто, вовремя углядевший перемены в моём состоянии.

Я выскочил в коридор и с минуту оглашал своды утробным рыком.

О Боже…

Хреновый из тебя партизан-подпольщик, Саша. Тебе даже пальчик не прищемили, а просто в пыточную завели, и ты тут же поплыл. Не твоё это, ой не твоё, ты не создан для этого…

Вволю порычав (теперь комендантские будут меня ненавидеть – кому-то ведь придётся здесь убирать), я вновь вошёл в пыточную, не по своей воле, разумеется, а повинуясь кивку серого господина.

– Как ты думаешь, почему этот человек страдает? – спросил Некто.

– Он диверсант? – предположил я, старательно отводя взгляд от несчастного.

Меня по-прежнему мутило от вида его ран.

– Да, он диверсант… Но страдает не из-за этого.

– А из-за чего?

– Он врёт. Три часа подряд не может ответить на несколько простых вопросов. Ты всё понял?

– Да-да, я понял.

– И какой вывод?

– Нельзя врать.

– Верно, твой лимит вранья исчерпан. Как только ты соврёшь ещё раз, ты без разговоров займёшь его место. Это понятно?

– Да, я понял.

– Хорошо. Пошли в кабинет…

* * *

Выслушав рассказ о моих злоключениях, Некто перечитал пометки в своём блокноте, ещё раз просмотрел схему маршрута и ненадолго призадумался.

Я понял, что сейчас он решает, как поступить со мной.

И я замер, съёжился, потупил взгляд, желая казаться ненужным и неинтересным.

Зачем вам слабонервный клерк какой-то заштатной Службы по контролю за ВГО, без перспектив и связей? Гоните его прочь, пусть прозябает дальше в своём ничтожном мирке, подальше от вас, таких мудрых и могущественных, вершащих судьбы этого несчастного Города.

Потратив на размышления несколько секунд, Некто пожал плечами:

– Что-то я так и не увидел, как мы можем тебя использовать. Не подскажешь, чем ты можешь быть нам полезен?

– Ничем! – с трудом скрывая радость, заявил я. – Абсолютно ничем. Связь с группой давным-давно утрачена, я тут в блокаде, на общих правах, как и тысячи прочих граждан. Ценности никакой не представляю, меня даже на обмен никто не возьмёт. Так что извините, но я для вас совершенно бесполезен.

– Угу, – кивнул Некто. – Значит, мы с тобой закончили…

«Так что можешь выметаться, – мгновенно домыслил я конец фразы. – И постарайся больше не шататься с оружием в районе проведения поисковой операции, ибо это чревато разными неприятностями».

Да, это было бы вполне логичным завершением нашей беседы, иных вариантов я просто не видел.

– … Так что сейчас тебя отвезут в центральную комендатуру…

– Спасибо!

– …и повесят на площади перед мэрией.

Не понял…

Что он сказал?!

Мне послышалось, или эта бездушная машина Смерти таки разродилась плоской шуткой?

– Извините, плохо расслышал… Вы сказали…

– Повесят, – повторил Некто. – На площади перед мэрией.

Повторил спокойно, обыденно, даже с ленцой, как будто речь шла о чём-то совершенно ординарном. Типа, зайди на склад, возьми новые валенки.

– ???!!!

– Ты сотрудник секретного подразделения, – снизошел до пояснения Некто, верно интерпретировав моё внезапное онемение. – Прибыл в Город с тайной миссией, направленной против Режима. Ты пойман с оружием в руках в районе проведения операции. Ты по всем параметрам подпадаешь под определение «диверсант». Александр – ты диверсант. И тебя повесят. Есть что сказать на прощание?

«Я диверсант, значит, патруль получит три месячных пайка».

Господи, при чём тут паёк, что за идиотская мысль в такой ответственный момент?!

Я во все глаза смотрел на своего собеседника, пытаясь понять, шутит он или нет.

С таким же успехом можно было пытаться понять, будет ли танк давить велосипедиста, который едет перед ним по колее, или это они просто так путешествуют, каждый сам по себе, но в одном направлении и близко друг к другу.

Да нет, какие тут шутки: разве может шутить машина, обнаружившая дефект в системе, подлежащий немедленному устранению?

Это не сон, не сказка, похоже, меня действительно повесят!

– Явка, – хрипло пробормотал я.

Получилось натужно и вымученно, как будто под пытками выдал самую страшную тайну. Не нарочно так получилось, с перепугу, но в итоге вышло очень органично.

– Явка? – уточнил Некто. – В смысле дача Гордеева?

Я молча кивнул.

– Обоснование?

– Доктор прописал… то есть подписал…

Бред, просто бред… Я не знал, что ответить на вопрос «Обоснование?». Какое, к чёрту, обоснование… Обоснование чего?!

В голове было пусто, от страха я утратил способность мыслить рационально, сказал первое, что пришло на ум. А так как врать было нельзя, сказал правду. Когда я был на даче в последний раз, то действительно обнаружил надпись, сделанную скорее всего рукой доктора. Не ручаюсь, но почерк похож.

Нет, я понятия не имею, зачем он это написал! Может, просто пьян был и дурью маялся. В общем, практический смысл этой надписи так и остался мне неведом.

– Ага… – Некто сфокусировался на мне, в его взгляде вновь возник исследовательский интерес. – Ты хочешь сказать, что явка сертифицирована?

Я поспешно кивнул.

Опять какой-то бред. Что значит «сертифицирована»?! Как явка может быть сертифицирована, кем, с какой целью?!

– Диктуй. – Некто взял ручку и перевернул страничку блокнота.

– «…a1 propos: 2509…»

– Так… – Некто полистал блокнот. – Ага, это день рождения Ольшанского. Верно?