Текст книги "Журнал «Рассказы». Окна погаснут"

– Слушай, Катюх… Тёмка – он не такой, как вы. Вас нельзя сталкивать. – А про себя Макс подумал, что вот сын же вечно требует других детей. Чего бы и нет? Защитный костюм – и ну кататься с не пойми чем. Наверное, ему это было бы весело.

Конечно, такие мысли Макс быстро душил. Он строил вокруг сына старый мир, старый дивный мир, и ни о чем другом не думал.

– Жалко. Я бы хатела тям игать.

– Давай, знаешь… мы с твоим папой тебе тут горку забабахаем, хочешь?

– Дя.

И отросток с голосом девочки бешено задергался во все стороны – видимо, от детской радости.

– Зря ты тут построил, – сказал «Лёха». – Столько сыну придется объяснять…

– Ну не было внизу места! Сам уже всего себя извел. Ну не было! Скажу, что дом наоборот перевернулся, не знаю…

– Ему ж шесть, а не четыре. Не поверит.

– Ой, отстань! Не трави душу. Главное – соединить, чтобы галерея была от люка досюда. У нас не оставалось баритовой штукатурки?

– Да пес ее знает. Разве что вон, в развалинах. – «Лёха» немного отполз в сторону второго люка, как бы указывая на него.

– Надо найти. Только я… знаешь, к Лиму схожу. Хотя кому я это опять…

– Не гони. Много раз уже обсуждали – это я, Лёха, и пофигу, как мы выглядим. Чего тебе к Лиму? Душа требует?

– Вроде того.

Макс вышел на свет. Перед складом стояло штук пятнадцать искореженных автомобилей и шесть вполне исправных. Бензин в них кончился – надо было искать новый, ездить никуда пока не приходилось, и Макс пошел пешком. Через выжженный полигон к вышкам охраны и дальше, через двойной забор.

А за забором простиралось то, что по телевизору называли Пустошью – остатки пригорода. От застройки, выросшей вокруг оборонного предприятия и секретной лаборатории при нем, остались полуразрушенные здания с выбитыми окнами и черными от копоти стенами, кучи обломков, вывороченный наизнанку асфальт. И несколько ссохшихся трупов. От самого́ города в отдалении и вовсе осталась воронка. И трупов никаких там не было – взрыв своих покойников забрал с собой, буквально расщепил их на атомы.

Да, ядерная война была страшна. Но, пожалуй, не так страшна, как писали фантасты. Около полусотни городов по всему миру превратились в руины. Стало холоднее, на улице и вправду была зима. Летом. Хотя и не шибко лютая – минус пять и редкий снежок. Во всех крупных городах удары были отражены. Поговаривали, например, что в Москве вообще помнят разве что световую вспышку. Несколько десятков человек ослепли, но в целом там живут как раньше. Чуть беднее, чуть скромнее, но это мелочи.

Крупные очаги радиоактивного заражения окрестили Пустошами, всего их появилось пять по миру. И правительства, враждующие вчера, сегодня уже подписывали пакт о совместном контроле за такими очагами. Это, конечно, были огромные площади. Макс оказался посреди Пустоши, простиравшейся от Хабаровска до самого Урала. Непосредственно взрывы разрушили лишь четырнадцать городов, остальную территорию накрыло радиационным облаком. Его как-то контролировали, не давали идти дальше, на «живые» земли, – Макс в этом не разбирался.

Через неделю после того, как долбануло, восстановилось телевещание. Там обыкновенные люди в пиджаках демонстрировали обычную жизнь и рассказывали про мирные соглашения, про совместные действия. Кто-то без зазрения совести признавался, сколько заработал на произошедшем. Кто-то доказывал, что это принесло пользу. И не важно стало, кто ударил первым. И не важно стало, кто чьи интересы защищал.

Макс отыскал закуток между двумя разрушенными зданиями – там он после войны обустроил импровизированное кладбище. Там земля хорошо шла. И было-то всего три могилы.

На одной стояла деревянная табличка из горелого обломка с надписью «Лим Чэнь». Дата смерти – через месяц после бомбардировки.

Накатило что-то на Макса, нахлынуло – стащил он с головы защитный шлем, сел на каменный обломок возле могилы и затянулся – очень уж курить захотел. Да, Лим тогда совсем раскис, после взрыва. На родину хотел. Макс не такой был – очень быстро принялся строить, чинить, латать, создавать рай на земле вокруг сына, и весь рай-то – просто как прежде, ничего больше. Как прежде, солнце за окном, как прежде, люди во дворе, хоть и на голограмме. Живучесть. Непробиваемая и тупая живучесть Макса, проявившаяся в детстве, заставила его работать и цепляться за осколки старого мира.

– Лучевую болезнь захотел?

Макс обернулся.

– А… ты уж и сюда дополз, падла, – сказал он беззлобно.

– Надень шлем.

– Да. Курить захотел, Лёш. Просто курить.

– Дело привычки. Макс, а ты как, вообще, по ночам хорошо спишь?

– Не жалуюсь.

– С Лимом… зря ты, Макс.

– Ну-ну, сейчас буду перед навозной кучей оправдываться. – Макс надел шлем. – Извини. Просто этот япошка сраный плохо сделал свою часть работы.

– Сделал, как мог. Ничто не вечно, ты знаешь. И, Макс… я тебе все пять лет, что мы с Лимом работали, говорил одно и то же. Китаец он. Ки-та-ец, Макс.

– Да разница какая? Мертвый он, вот в чем суть.

Раковая форма жизни уползла. Макс посидел еще немного на обломке, выдохнул тяжело и больно и на негнущихся ногах подошел к другой могилке. Это мама его. Для Тёмки – бабушка, которая уехала домой. А может, и вправду домой – кто знает. Но Макс, конечно, в загробную жизнь не очень верил. В нее мало верится посреди Пустоши. Еще меньше верится в людей. А в себя… в себя вовсе не верится. Ты-то всегда знаешь, какая ты гниль. Никто не знает, можешь прикидываться заботливым отцом и добропорядочным строителем. Но сам ты всегда знаешь.

И к третьей могиле подошел Макс, и разревелся. Там даже настоящее надгробие вкопано было. И было на нем неумело и неаккуратно высечено «Варя моя».

Варя

Макс шел обратно через пустынный пепельный полигон. От химзащиты он вспотел, но снимать ее на улице больше не планировал. Вообще не стоит поддаваться минутным приступам отчаяния, думал он. Рядом ползло то, что называло себя Лёхой, и со всех сторон к нему тянулись серые жилы, вспахивая землю.

– Макс, – говорило оно. – Ты не думал, что дальше?

– Нет никакого дальше.

– Люди живут. За Чертой до сих пор живут нормально.

– Но нам путь туда закрыт.

– А ты пытался? Знаешь, Макс, по-моему, ты слегка помешался. Ты зачем все это настроил? Горку, двор? Думаешь, твой сын будет счастлив?

– Он болеет.

– И ты уверен, что его не вылечат там? Макс, у тебя два варианта. Всего два. Но ты уперся в создание иллюзии старой жизни посреди пустыни. Ты помнишь последние дни стройки? Мы думали, всему миру каюк. Мы строили это, потому что думали – всему миру каюк. Но это не так. А у тебя… вроде как затык, Макс.

– Он болен, – повторил Макс и дальше шел уже молча.

Внутри склада он осмотрелся, прежде чем поднять люк, зыркнул недобро на серые бугры, представляющиеся маленькой девочкой и бывшим сослуживцем, и сказал:

– Отползайте.

– Макс, да мы… – начал было Лёха, но Макс его перебил:

– А ну отползли все! И купол мой не смейте трогать!

Раковая форма жизни послушно скрылась в развалинах второго бункера, и Макс спустился в свое убежище.

Душ, перекур и быстрее вниз, быстрее к Тёмушке.

А Тёмушка вжался в угол, спрятался за тумбочкой и сидит ни жив ни мертв. И трясется.

– Ты чего здесь? – Макс схватил сына на руки.

Тот глянул на него мутно и спросил:

– Папа, ты настоящий? Ты настоящий папа?

– Да, да, – сказал Макс рассеянно и так, с ребенком на руках, ломанулся в комнаты.

– Там… – прошептал Тёма и заплакал.

Варя сидела на полу в кухне, вращая глазами. Нижней части лица у Вари не было, а была белая пластиковая челюсть на шарнирах, вмятина сбоку и куча шестеренок под кожей. Некоторые шестеренки валялись на полу, гнутые, ломаные, и Варя механически пыталась их собрать и вставить обратно в свое лицо.

– Нарушение целостности, – говорила Варя. – Нарушение целостности. Нару…

Макс поставил трясущегося Тёму на ноги, подошел к роботу, дернул у того что-то в шее. Робот поник и вырубился.

– Ну вот… вот, – невнятно сказал Макс и развел руками. К сыну не подходил. Вообще не знал, что делать. А Тёма все повторял и повторял:

– Ты мой настоящий папа?

Полулегальная стройка вскоре превратилась в настоящий инвестиционный проект, а «строители бункера по вечерам» – в нанятых рабочих. Инвестор давно уже искал случая проверить свою технологию «семейного убежища». Но, как любой фанатик, он искал не исполнителей, а единомышленников. И нашел в лице Гриши.

С любительской стройкой второго бункера закончили быстро и полностью переключились на воссоздание проекта безумного богача. Полная имитация старой жизни, одна двухкомнатная квартирка почти стандартной планировки под землей и бесчисленное множество помещений и технологий, имитирующих реальность вокруг. Почти – поскольку необходимо было сделать аварийный вход в серверную для экстренных настроек погоды, подачи тепла, температуры воды, картинки за окном. Так появился «папин кабинет», скрывавший вход в огромную серверную и генераторную.

Эти два помещения занимали такую же площадь, что и сама «квартира». Хранилище на двести квадратов ярусом ниже – запас питания и прочих материалов на пятьдесят лет вперед. Еще одно столь же огромное помещение для сохранности этого самого питания. Там же были котельная, выходы всех коммуникаций для обслуживания, контроллеры систем подачи воды и очистки и подачи воздуха, доступ к канализации (подключились к общегородской).

Лим, глава отдела интеллектуальных систем на их заводе, присоединился к проекту. Все они, все семнадцать строителей и Лим, подписали бумаги о неразглашении.

Война в мире стала делом привычным. И к завершению строительства уже никто, кроме Гриши, не боялся ядерной войны всерьез. Люди привыкли. Люди ко всему привыкают.

Инвестор принялся искать одобрения своего проекта в официальных кругах. Стройка была практически завершена, оставалось доработать систему виртуальной улицы, чтобы не сбоила, и провести испытания. На этапе испытаний, конечно, всем рабочим перекрыли бы доступ к проекту, вот только не дошло ни до каких испытаний.

Вновь об угрозе вспомнили за пару недель до взрывов. Резко сменилась телевизионная риторика – сытые ведущие стали говорить о том, что это необходимо, что апокалипсис предрешен самим Богом, что он красив и величественен.

Макс гнал от себя пугающие мысли, и жена его тоже. Жизнь шла и шла своим чередом, пока однажды не взвыла воздушная тревога. Ледяной голос с черного телеэкрана по всей стране транслировал одно и то же: выпущены боеголовки, запас времени двадцать семь минут, отыщите ближайшее убежище.

Так началась ядерная война. Пугалка из сомнительных антиутопий и дорогих блокбастеров стала явью.

Макс, внезапно собранный, соображающий, безэмоционально-живучий Макс погрузил в машину свою мать (они жили вместе с тех пор, как отец Макса умер), жену и пятилетнего сына и погнал в сторону бункера. Он знал, что половина подвалов заперты и никто не успеет их открыть. Знал, что в подвале можно и не выжить, попав в эпицентр ядерного взрыва. Знал, какая толкучка сейчас начнется на подступах к подземным бомбоубежищам. Да их и было-то два на весь город – никто всерьез к апокалипсису не готовился. Ну, кроме Гриши, кроме благословенного Гриши и Инвестора с прибабахом, дай бог им выжить.

На улицах творился какой-то ад. Люди бежали, люди обносили разбитые витрины магазинов. Впрочем, Макс заметил, что в магазинчике на углу продавец раздавал продукты сам. И груженные баулами жители бежали от него к близлежащим подвалам, надеясь там пережить катастрофу.

Крики, шум, столпотворение, ужасные заторы на дорогах. Водители сигналили как безумные. Несколько машин упали с виадука, через который надеялся проехать и сам Макс. Но проехать было невозможно. И все бросали свои автомобили и бежали, бежали что есть сил, в панике, не разбирая дороги.

Макс тоже решился бежать. Благо полигон начинался сразу за мостом, и склад, скрывающий под собой убежище, находился у ближайшей границы полигона. Его мать бежала первой, страх придал ей силы, несмотря на возраст. Сам Макс бежал с Тёмой на руках и потому немного отставал.

Варвара, испуганная и хлипкая, никогда не способная к борьбе, еле за ним поспевала. На спуске с виадука она угодила носком в решетку водоотводного лотка, крошечный размер обуви сыграл с ней злую шутку, ведь и вся Варя была тоненькая и миниатюрная. Да, Макс инстинктивно выбирал женщину, которую нужно защищать, но защитить в итоге не сумел.

Она подвернула ногу и упала на землю. Макс и сейчас это помнит урывками.

Крик Тёмы:

– Мама! Мама!

И Тёма бьет Макса крошечными кулачками по спине с требованием вернуться за мамой. Макс, тяжело дышащий, с залитыми потом глазами, загнанный, сосредоточенный, бежит, бежит и ускоряется. Он кричит на ходу:

– Подвал! Любой подвал!

Варя исчезает, Варю скрывает трепыхающаяся от паники толпа.

– Тёма, – сбивающимся, всхлипывающим от усталости голосом говорит Макс. – Мама… нас догонит. Мама… спрячется в другом месте. Мама…

У Макса толком и времени не было осознать, что он сделал. Инстинктивный выбор – спасай себя и потомство. Живи, любой ценой живи.

Тёма в его руках бьется в истерике, дергается во все стороны, детский гнев огромен. Макс сжимает его так крепко, что делает больно. А ребенок орет навзрыд, орет на второй громкости, до отрицания себя, кажется глаза вот-вот лопнут:

– Мама! Мама! Мама!

У полигона их ждет бабушка. Она не знает, куда идти. Макс показывает ей лазейку в заборе, еще несколько человек видят это и следуют за ними. У таких последователей нет плана, совсем нет, – эти бегут, чтобы к кому-то прибиться, чтобы спастись с кем-то.

На подходе к складу все и происходит.

Гремит далеко, в самом городе, в центре, но мир все равно озаряется слепящей световой вспышкой на несколько секунд. Воздух вокруг рвется в клочья, и дует ветер – бешеный горячий ветер. Макс видит, как у мужчины, бегущего рядом, сама собой загорается одежда. Повсюду взрывается бензин в машинах. Макс толкает ослепшую мать внутрь склада, Макс бежит, ему даже страшно смотреть на притихшего Тёмушку – ослеп, умер, переломало кости волной, потом, все потом, главное – добежать.

У Макса не было доступа в «семейное убежище», его отобрали на этапе завершения строительства. Макс бежал в общий бункер. Но краем глаза на лету он видит опускающийся люк именно «семейного убежища», он орет что есть мочи, надрывая всего себя изнутри: «Жди! Жди!..»

И вот он у края люка. Он бросает ребенка в чьи-то руки, он не соображает в чьи, прыгает сам, падает, съезжает задом по лестнице, кого-то сталкивает вниз, успевает схватить мать, буквально роняет ее (потом, все потом, разобьется о бетонный пол – черт с ним, черт с ним!), закупоривает люк и не верит, что смог. Он дышит. Дышит, главное – дышать. Оглядывается. У его матери разбита голова, но старуха жива. Жива и плачет. Тёма, ошалелый, безумный от грохота и света Тёма с ожогом под глазом таращится во все стороны и ничего не соображает. Его держит Лим.

– Почити готоуо, – объясняет Лим, коверкая слова до неузнаваемости (русский он знал хорошо, а вот акцент подводил). – Почити готоуо. У хиланилище есть запасы на тли года.

Тёма спит и похож на покойника. Мать Макса что-то напевает – она как будто слегка тронулась.

Лим спокоен. Пока еще спокоен.

– Гиде твоя Уаля? Жена?

Макс в ответ глядит молча и дико.

Лим все понимает, и он все еще спокоен:

– Не надо голеуать. Она сплячеся в подиуале, уидишь. Не надо голеуать.

Потом Лим ушел жить в отстойник.

– Уам надо пиливикнуть к обситаноуке, – сказал он. – Побудьите своей семьей.

Конец света случился в три часа дня. Тёмка проспал беспробудным, провальным сном весь день и всю ночь и проснулся только в полдень. Макс принялся было его успокаивать, но Тёма просто потребовал завтрак и спросил, когда мама вернется с работы. Спросонья он даже не понял, что не дома. И Макс догадался, что день, когда мир рухнул, вылетел из детской памяти – не было его. Тогда он рассказал, как привез Тёму спящего в их новую квартиру, а мама будет чуть позже. Хотя где брать маму, он пока не знал и принялся судорожно обдумывать версии.

Потом мальчик вспомнил, как мама упала посреди улицы, но без подробностей, и Макс выдал:

– Маме плохо стало. Мама поехала на лечение, чтобы больше не падать. Через две недели вернется здоровая. Потерпишь?

Тёма согласился. Собственный ожог под глазом его не очень беспокоил. Через два дня ожог разболится, с него слезет кожа кусками, и Макс расскажет Тёме, что тот заболел вместе с мамой, поэтому на улицу ходить очень долго будет нельзя. Ожог затянется со временем, но Тёма и вправду начнет постоянно болеть.

Макс, когда врал ребенку, надеялся отыскать Варю в каком-нибудь подвале и привести сюда. И на третий день после катастрофы они с Лимом влезли в РЗК, вооружились инструментом и вышли. Первое, что они увидели, – три трупа рядом со входом во второй бункер и сами развалины. Люк треснул и провалился, под ним начиналась горелая каменоломня. Трупы отнесли за склад – это были их бывшие коллеги и, как тогда казалось, единственные, кто сумел выбраться из-под обвала.

Начались долгие поиски выживших. Поначалу пешком, поскольку машины на поверхности разбиты вдребезги. Эпицентр взрыва, по расчетам Лима, был километров в пятнадцати от склада, но взрывной волны хватило, чтобы разрушить часть зданий, спалить все горючее в округе и выжечь землю.

Позднее они обнаружили несколько уцелевших автомобилей на одной из подземных парковок, а бензин раздобыли на придорожной заправке дальше от города – туда разрушения не дошли, хотя все было так же пусто и мертво. Несколько желтых тел на улицах намекали, что радиоактивное облако протянулось гораздо дальше пригорода.

Еще Макс обнес магазин детских товаров – точнее, то, что от него осталось. Надо же было Тёмушке во что-то играть. Во избежание расспросов Макс соврал, что старые игрушки потерялись при пересылке.

Нашли и Варю. В подвале жилого дома, совсем близко к виадуку. И еще несколько десятков тел вместе с Варей.

– Плими мое сочуситивие, длуг, – сказал поникший Лим, но Макс, обезумевший Макс думал лишь о том, что сказать сыну. И воспаленный его мозг выдал идею – маму ребенку можно вернуть.

– Лим. Сделай Варю, – попросил он как-то наивно и совсем по-детски.

– Пилиди у себя, Макис. Это неуозможино. Ласскажи все сыну.

– Нет, Лим, послушай, нет! – Макс уже целиком был заражен своей идеей. Идеей построить маленький старый мир. – У вас же есть эта… у вас в лаборатории есть ШАПА!

ШАПА, как ее назвали создатели, она же Шагающий Адаптивный Помощник-ассистент – типичный проект для пускания пыли в глаза. Лим, как специалист из Китая, изначально был приглашен ради ее создания. Оборонный завод, на котором все они работали в мирные времена, проектировал роботов для военных нужд – в основном гусеничных манипуляционных роботов, которые уже не первый десяток лет служат человечеству в качестве подсобных механизмов.

Для привлечения инвестиций разработали лишь одного человекоподобного робота, по сути – голосового помощника на ножках с функцией принеси-подай. Руководству предприятия не давали покоя лавры зарубежных компаний, которые уже давно воплощали подобные эксперименты в жизнь. Вообще-то, и технологические возможности по созданию такого робота существовали давно, правда, из отечественных составляющих там была только искусственная кожа с уральского завода.

Робот вышел страшноватый, воспринимал себя как женщину и почти всегда бездействовал. Включали его разве что для развлечения инвесторов и иностранных партнеров, чтобы те поумилялись немного тому, как кукла на тонких ножках с почти человечьим лицом научилась держать равновесие и отвечать миленьким женским голосом на заурядные вопросы.

– Лим, Лим, там и делать ничего не нужно! Архитектуру лица – это легко, это сраный 3D-принтер! И программу, конечно, – она должна не анекдоты рассказывать, а отвечать, как мать!

– Это неуозможино, – повторял Лим.

– Да она ж даже нашу речь анализирует! Есть… есть программы робота-няни, есть… что угодно есть! Лим, помоги, а!

Лим согласился. Больше от безысходности – он был спокоен и уверен в первые сутки после катастрофы, а потом сдал. От безлюдья и непонимания, что делать дальше. Поиск выживших оказался бесполезен – это придавило Лима.

Он перебрался на предприятие. Часть здания была разрушена, но конкретно лаборатория не пострадала. Макс радовался такой счастливой случайности, но Лим сказал, что никакая это не случайность – лаборатория изначально проектировалась устойчивой к взрывному и радиационному воздействию, и если бы у кого-то, кроме Лима, имелся к ней доступ… да, если бы был доступ – спаслось бы много людей. Но код доступа для входа знал только Лим, а он предпочел укрыться в «семейном убежище».

– Уот это сичасливая силучайность, – подытожил Лим.

ШАПА походила на человека ровно настолько, чтобы пугать, но Макс надеялся, что Тёма будет слишком счастлив увидеть мать. К тому же болезнь могла повлиять и на внешность, почему нет.

А потом вернулось телевещание. Лим ожил и решил добраться до Китая.

– Макис, – говорил он. – Уежай тоже. Миного голодов целые.

Макс, глупый Макс, он не выдавал этого, не признавался ни себе, ни матери, ни ребенку – но втайне был уверен, что создает для Тёмушки нечто вроде последней картинки, провожает в последний путь. Что умрет его любимый Тёмушка через два-три месяца от дозы, полученной при ожоге, – да ведь и болел он все время. Зациклился Макс и не думал ни о чем, кроме создания крошечного уголка старого мира.

– Доделай Варю. Усовершенствуй программу, чтобы она отвечала хоть нормально. Ребенка могла носить на руках. Чтобы могла с ним посидеть. Доделай и катись, куда хочешь!

Лим был непреклонен и начал готовиться к отъезду. А Макс… Макс как-то напился от безысходности, благо алкоголь и тонны сигарет они взяли на той же автозаправке, избил Лима и запер его в лаборатории. Утром, протрезвев, он вдруг решил, что это, вообще-то, не самый плохой план.

Зашел к Лиму и объявил, что просто его не отпустит, пока Варя не будет готова.

Лим пошел на принцип.

– Ласскажи все сыну, – сказал недобро и попытался уйти.

Завязалась драка, хваткий, как паук, Макс вышел в ней победителем, связал Лиму руки, чтобы тот больше не кидался, бросил его в угол, закурил и, пуская дым в лицо бывшему другу, заговорил хрипло, безжизненным каким-то голосом:

– Ты доделаешь мне Варю. Или ты вообще отсюда не выйдешь.

– Нет. – Лим от злости плюнул Максу в лицо.

Слетевший с катушек Макс поднял Лима, усадил его на офисный стул и вкрадчиво произнес:

– Делай, тварь, иначе я тебе…

Лим брыкался, кричал и угрозы не услышал.

Макс взял кабелерез, взял Лима за руку, заставил его вытянуть пальцы.

– Тебе ж мизинчики не нужны, да, чтоб программировать? Вот и посидишь без них.

Как это часто бывает, Макс долго решался. Не смел причинить вред тому, кто его когда-то спас. Видел плаксивое, скорченное лицо перед собой, видел сопли и слезы. И эти слезы вдруг пробудили такую безотчетную ярость. Макс стал отсекать Лиму фаланги – не весь палец целиком. Одну, вторую, третью, чик, чик, чик – третью с особым хрустом, уж больно крепок там сустав. Полилась кровь, заскулил Лим.

– Плошу, хуатит… хуа… а-а-а…

Макс уже не слышал ничего.

– Ты мне, гнида, сделаешь Варю, ясно? Сделаешь, япошка сраный. Сделаешь.

Вся злость на мир, на войну, на тех, кто эту войну развязал, на собственное бессилие вдруг обратилась к Лиму – там было лицо всех горестей и несправедливостей, лицо зла, и Макс, как заведенный, как твердолобый механизм, схватил вторую руку жертвы, не чувствуя вообще никакого сопротивления, никакой ответной силы, и отсек еще три фаланги. Бедный Лим с окровавленными руками подвывал – сил на крик уже не осталось.

А Макс никак не мог успокоиться. Поднес кабелерез к лицу Лима, увидел слабый, но отчетливый ужас в его глазах и отсек самый кончик носа. Чик-чик, чик да чик…

Макс оглядел корчащегося Лима с удовлетворением. Внутри у него торжествовала вскормленная с детства и так всегда выручавшая плотоядная живучесть.

– Вот тебе, а не дом.

Вечером Макс обрабатывал Лиму раны, бинтовал ладони и говорил до странности спокойно:

– Давай, дружище, крепись. Сейчас я тебя подлатаю, а ты мне Варю мою подлатаешь, да? И заживем как прежде. Все заживем как прежде.

– У тебя клиша едет, – тихо и жалобно откликался Лим.

А крыша и вправду ехала, и все время дома Макс срывался на мать, которую ненавидел. Только Тёму он любил.

И появилась в доме новая Варя, и Тёма сиял от счастья. Хоть и нельзя теперь играть с мамой столько же, сколько раньше (она ведь болеет), – а все равно счастлив.

Мать Макса, как эту новую Варвару увидела, места себе не находила. Максу, в общем, и самому некомфортно было – эффект зловещей долины никто не отменял, он только на маленьких детей не действует.

Много было скандалов, ругани, Тёма боялся озлобившейся бабушки и жался от нее по углам. Через неделю бабушка, по словам папы, уехала домой.

На самом деле она повесилась в отстойнике, и Макс похоронил ее рядом с телом Вари. Похоронил без сожалений – своего детства он ей так и не простил.

А потом Лим пришел. Оставленный на произвол судьбы в лаборатории, с забинтованными руками, без носа, загнанный, размякший Лим пришел. Варя впустила его. Лим вообще себя странно вел. Он думал, что пришел похитить ребенка, но увидел его спящего (дневной сон по расписанию даже в постапокалипсис) и не осмелился разбудить. Послушно ждал, когда мальчик проснется сам. Макс с очередных раскопок должен был вернуться нескоро.

И мальчик проснулся, и Лим обещал рассказать ему страшную тайну, но Макс вернулся сильно раньше обычного – будто почуял что.

– Тёмка, мы с дядей пойдем поговорим. Беги в свою комнату.

Тёма исчез, Макс выволок трясущегося Лима наружу, бросил на бетонный пол «подъезда».

– Зачем ты приперся, а? Мы живем, живем хорошо, че ты тут забыл?

– Отвези меня домой, – странно и глупо попросил Лим, хотя вроде должен был понимать, что ребенка Макс не бросит.

– Хорошо.

Он помогал Лиму в сборах, он создавал для него имитацию побега. Вообще-то, он собирался немного последить за Лимом, чтобы обезопасить покой своей семьи, и бросить, да только Варя после незваного гостя стала сбоить и зависать. Вероятно, оттого, что слишком сложна была эта технология, сложна и необкатана, но Макс, конечно, решил иначе.

Лим клялся, что ничего не делал. Озверевший Макс, искренне веря, что так защищает сына, проломил ему голову обломком бетонного заграждения.

– Ты прости, Лим. Прости. Но я должен быть уверен, что ты больше не придешь.

Теперь Варя лежит посреди комнаты. Макс прервал ее попытки механическими манипуляциями вернуть в свое лицо потерянные шестеренки, которые имитировали мимику. Адаптивный алгоритм поддержания равновесия дал сбой, и Варя стесала себе пол-лица о кухонную плиту.

Тёма неделю не разговаривал. Потом вдруг попросил Макса включить робота, потому что «все авно мама». Он даже попытался приклеить ей обратно куски искусственной кожи на ПВА. Конечно, это не помогло, ПВА вообще к пластику не клеится. Тогда Макс починил лицо робота при помощи строительного степлера. Тёма гладил ее и иногда разговаривал, но играть больше не звал.

Путешествие

– Тёмка. – Макс погладил сидящего у него на коленях ребенка по голове. – А ты знаешь, что такое путешествие?

– Когда далеко-далеко едут?

– Да. Когда далеко-далеко едут. – Макс руками чувствовал, что сын безволен. В последние дни он стал очень быстро уставать и ходил грустный – уж это, наверное, из-за ненастоящей мамы. – И мы с тобой далеко-далеко поедем, хочешь?

– А мама с нами?

Макс поглядел на сидящего напротив робота со скобами в лице.

– Да. Да, конечно. Мама с нами.

– Ну тогда хочу. – Тёма слабо улыбнулся.

– Только слушай, мы с тобой в игру поиграем. Будем играть в… в сталкеров!

– Кто такие сталкеы?

– Ну это… это такие люди, которые совершают таинственные путешествия. А в таинственных путешествиях много опасностей, и от всех их нужно спасаться. Поэтому сталкеры ходят в особых костюмах. Хорошо?

– Да, папа.

– Только снимать такой костюм ни в коем случае нельзя – сразу невидимое чудовище нападет и съест! Ам!

Тема засмеялся и согласился.

– Ну вот. Славно. Только на тебя у меня костюма нету, придется за ним сходить. Посидишь тут с мамой?

– Посижу, конечно.

– Давай только… кое-что… – Макс ссадил сына с коленок, подошел к Варе и попросил ее наклониться. – Смотри. Вот тут у нашей мамы такой небольшой рычажок. Давишь его вниз – и мама спит. Понял? Ну это… мало ли, пригодится.

В подтверждение своих слов Макс надавил на крохотный рычажок, и робот-Варя вырубился.

– Подойди, посмотри.

Тёма внимательно изучил рычажок, потрогал его несмело и сказал:

– Ну все! Включи маму!

Внутри у Вари тихонько затрещало, она расправила плечи и выдала медным голосом (с тех пор как челюсть перестала двигаться без некоторых нужных шестеренок, голос у нее стал чуть более роботизированным, чем раньше):

– Доб-рое утро! При-вет, Макс! При-вет, Тёма.

Макс вышел на поверхность. Как Варя поломалась – он будто прозрел. Пелена спала, и он осознал, что все это время занимался не тем. Были варианты, были пути отхода – да только он их не видел, как слепой во тьме. Нет, Макс, никого ты не любишь. Ты ж не сына спасаешь – ты свое детство исправляешь. Старый мир, ты строишь старый мир, и в нем маленькому Максику все позволяют и никто не бьет. А старый мир скопытился, и это уже не важно.

И давит на тебя не ответственность за весь иллюзорный мирок. На тебе вериги висят. Брошенная Варя, хоть ты и не мог иначе. Вздернувшаяся старуха, которую ты вроде не любил, но чувствовал привязанность к ней. Бедный Лим с пробитой головой. Просто ты сошел с ума. Или всегда был не в себе, и вот безумие твое нашло выход. Условия подходящие.

– Макс, ау!

Подполз Лёха.

– А?

– Ты вроде как завис. Шел-шел да и замер. Ты в себе?

– Да. Уедем мы, Лёх. Спасибо, что не бросил. Я же…

Макс расплакался.

– Да не кисни, Макс. Я давно говорил – вариантов у тебя два. Это ты, как заведенный, тут дивный новый мир сколотить решил. Береги Тёмку. И это… Макс, вдруг пригодится: пока ты в Пустоши – мы везде. Значит, и я везде. Мы ж так бесконтрольно делимся и все оплетаем, что… единая сеть.

– Ага. Навозный орифлейм.

Оба посмеялись.

– Короче. Нужна будет помощь – найди любой наш отросток и позови меня. Лёх, конечно, много, но я-то тебя услышу. И узнаю.

– Спасибо тебе, Лёш. Я бы… знаешь, я бы не помогал такому, как я. После Лима… нет, не помогал бы.

– Ты просто отец хороший. Человек – говно. Но отец хороший. Давай дуй.

Лёха вместе со всеми отростками заполз в развал под землей, а Макс подумал немного и открыл вход под купол – туда, где старательно выстроил детскую площадку. Пусть уж девочка Катя играет, хоть она и серый комок.