Текст книги "Разумное животное. Пикник маргиналов на обочине эволюции"

Такую же по сложности работу проделывают и совсем крошечные африканские муравьи-ткачи, причем работают коллективно. Сначала они, сцепившись в живые цепочки, постепенно стягивают вместе края двух листьев. Затем их сестры берут в челюсти личинок и выдавливают из них клейкую жидкость, застывающую в нить. Орудуя этими „тюбиками", муравьи аккуратным зигзагообразным швом скрепляют листья».

Как мы видим, для создания сложных форм поведения природе даже не требуется большой мозг. Между прочим, научившийся обтачивать гальку Homo habilis тоже был не намного мозговитее своего австралопитекового предка. Одним словом, если рассматривать человека умелого исключительно с точки зрения орудийной деятельности, то его можно считать обыкновенной человекообразной обезьяной, оббивавшей камни на основе инстинктивной программы. Сейчас с этим соглашаются не только зоологи, но и многие антропологи, не любящие попусту философствовать. Разумеется, вполне вероятно, что в других областях габилис проявлял много больше интеллекта, но об этом мы, к сожалению, ничего сказать не можем.

Таким образом, орудийная деятельность – весьма ненадежный критерий для разграничения инстинктивного и разумного поведения, да и прямохождение, как мы выяснили, возникло в незапамятные времена, когда человек еще не выделился из животного мира. В таком случае, какой инструмент нам следует применить, чтобы безошибочно отделить зерна от плевел? Вопрос этот отнюдь не праздный и носит в антропологической литературе название проблемы грани. Если с головастым эректусом все более или менее ясно (несмотря на кучу архаических черт, он все-таки почти человек), то его предок Homo habilis, практически ничем не отличающийся от умной человекообразной обезьяны, – самый настоящий камень преткновения. По какому ведомству его числить? Где кончается обезьяна и начинается человек?

Этот очень трудный вопрос, конечно же, далеко выходит за рамки палеоантропологии и может быть сведен, по сути дела, к старой как мир проблеме «что есть человек». Философы бьются над ним много веков, и нельзя сказать, чтобы сильно преуспели на этом поприще. Платон, как известно, в свое время определил человека предельно просто – двуногое без перьев. Тогда Диоген Синопский (тот самый, что жил в бочке и публично онанировал на афинских площадях) принес ему ощипанного петуха и заявил: «Вот человек!» Некоторые полагали, что человека от животного отличает наличие религиозного духа. А вот изобретатель громоотвода и рационалист до мозга костей Бенджамин Франклин считал, что человек – это животное, создающее орудия труда.

Мы не полезем в большую философию, а процитируем отрывок из блестящего романа Веркора (Жана Брюллера) «Люди или животные?», где автор всласть поиздевался над ухищрениями философов. Разумеется, Веркора занимала не узко антропологическая, а в первую очередь философская и этическая проблематика, не говоря уже о том, что при ответе на вопрос «что есть человек», нелегко оставаться в рамках строгой науки. Коллизия романа, если не вдаваться в детали, проста: в джунглях обнаружили «тропи», племя обезьянолюдей, и суду присяжных предстоит решить, чем является убийство тропи – убийством человека или убийством животного.

«Оказалось, что у каждого из членов комиссии имеется по этому вопросу своя более или менее твердая точка зрения, каковая и отстаивалась ими с пеной у рта. Старейшина, которого попросили высказаться первым, заявил, что, по его мнению, лучшее из возможных определений уже дано Уэсли. Уэсли, напомнил он, указал, что нельзя считать Разум, как то обычно делают, отличительной особенностью человека. И в самом деле, с одной стороны, никак не назовешь глупыми многих животных, а с другой – вряд ли свидетельствуют о мудрости человека такие его заблуждения, не свойственные даже животным, как фетишизм или колдовство. Подлинное различие, по словам Уэсли, заключается в том, что люди созданы, дабы познать бога, а животные не способны его познать.

Затем слово попросила маленькая седая квакерша с детскими глазами, робко смотрящими из-за толстых стекол очков; тихим, дрожащим голосом она пролепетала, что ей не совсем понятно, как можно узнать, что творится в сердце собаки или шимпанзе, и как можно с такой уверенностью утверждать, что они по-своему не познают бога.

– Но, помилуйте! – запротестовал старейшина. – Тут нет никаких сомнений! Это же совершенно очевидно!

Но маленькая квакерша возразила, что утверждать – еще не значит доказать, а другой член комиссии, застенчивый на вид мужчина, добавил, что было бы по меньшей мере неосторожно отрицать, что у дикарей-идолопоклонников есть Разум: они просто плохо им распоряжаются; их можно сравнить, сказал он, с банкиром, который доходит до банкротства, потому что плохо распоряжается своим капиталом. И все-таки этот банкир – финансист, и финансист куда лучший, нежели любой простой смертный.

– Мне кажется, – закончил он, – что, напротив, необходимо исходить именно из того положения: человек – животное, наделенное Разумом.

– А где же, по-вашему, начинается Разум? – иронически осведомился изящный джентльмен в безукоризненно накрахмаленных воротничке и манжетах.

– Это как раз и следует определить, – ответил робкий господин...

Высокий плотный мужчина с роскошными белыми усами, отставной полковник, служивший когда-то в колониальных войсках в Индии и прославившийся своими многочисленными любовными историями, сказал, что его мысль, на первый взгляд, может показаться присутствующим несколько парадоксальной, но, наблюдая в течение многих лет людей и животных, он пришел к выводу, что есть нечто такое, что свойственно одному лишь человеку: половые извращения. По его твердому убеждению, человек – единственное в мире животное, создавшее, например, блестящие сообщества на основе гомосексуализма.

Но один из присутствующих джентльменов, фермер из Хемпшира... к сожалению, должен сообщить уважаемому полковнику Стренгу, что однополая любовь нередко встречается у уток как среди самцов, так и среди самок.

Маленькая дама ответила, что... у нее на сей счет имеется свое особое мнение. Человек, сказала она, единственное в мире животное, способное на бескорыстные поступки. Другими словами, доброта и милосердие присущи лишь Человеку, только ему одному.

Старейшина не без сарказма осведомился, на чем основывается ее утверждение о неспособности животных на бескорыстные поступки: разве не она сама только что пыталась доказать, что, возможно, они также познают бога? Джентльмен-фермер добавил, что его собственная собака погибла во время пожара, бросившись в огонь спасать ребенка...

Взяв слово, джентльмен в накрахмаленных манжетах заявил, что его лично очень мало волнует, будет или нет дано определение Человеку. Вот уже пятьсот тысяч лет, сказал он, люди прекрасно обходятся без таких определений... Пусть же действуют так и впредь. Лишь одно имеет значение, заключил он: следы исчезнувших цивилизаций, иными словами – Искусство. Вот что определяет Человека, от кроманьонца до наших дней.

– Но, – спросила его маленькая квакерша, – неужели вам безразлично, что целому племени, если, конечно, тропи – люди, грозит рабство или что из-за каких-то обезьян, если тропи – обезьяны, могут повесить невинного гражданина Великобритании?

Джентльмен признал, что действительно, с высшей точки зрения, ему это совершенно безразлично...

Джентльмен-фермер заметил... может ли тот дать точное определение Искусству. Коль скоро, по его мнению, Искусство определяет Человека, надо раньше определить, что такое Искусство.

Джентльмен в манжетах ответил, что Искусство не нуждается ни в каких определениях, ибо оно единственное в своем роде проявление, распознаваемое каждым с первого взгляда.

Джентльмен-фермер возразил, что в таком случае и Человек не нуждается в особом определении, ибо он тоже принадлежит к единственному в своем роде биологическому виду, распознаваемому каждым с первого взгляда.

Джентльмен в накрахмаленных манжетах ответил, что как раз об этом он и говорил.

Тут сэр Кеннет Саммер напомнил присутствующим, что комиссия собралась не для того, чтобы установить, что Человек не нуждается в особом определении, а для того, чтобы попытаться найти это определение.

Он отметил, что первое заседание, возможно, и не принесло ощутимых результатов, но тем не менее позволило сопоставить весьма интересные точки зрения.

На этом заседание закрылось».

Как же решает проблему грани современная антропология? Многие специалисты считают, что границы семейства гоминид должны быть очерчены в первую очередь при опоре на морфологические критерии – так называемую гоминидную триаду. Элементами этой триады являются вещи, нам уже знакомые: прямохождение, приспособленная к тонкому манипулированию кисть с противопоставленным большим пальцем, высокоразвитый и относительно крупный мозг. Другие ученые (в частности, французский нейрохирург Ж. Антони и отечественный антрополог М. И. Урысон) полагают, что в настоящее время наука не располагает, да и вряд ли когда-либо будет располагать надежным морфологическим критерием, с помощью которого можно было бы отдифференцировать ископаемую человекообразную обезьяну от древнейшего человека на ранней стадии развития. Только орудия и следы трудовой деятельности дают нам право говорить о человеческом поведении. С этой точкой зрения решительно не согласен В. П. Алексеев, настаивающий на первостепенности морфологического подхода. По его мнению, привнесение в зоологическую систематику дополнительного критерия (в виде социальности в той или иной форме) абсолютно неприемлемо.

Некоторые специалисты вводят понятие своеобразного «мозгового рубикона»: если емкость черепа ископаемого примата меньше 800 см3, то это обезьяна, а если больше – то человек. Однако рубикон в данном случае установлен совершенно произвольно, и мы уже знаем, что сравнительно небольшой мозг не помешал габилисам выучиться оббивать гальки. Не станем повторяться и приводить различные pro et contra[2]2
  За и против (лат). – Ред.


[Закрыть] по каждому пункту, а отметим только, что эта дискуссия представляется не только насквозь спекулятивной, но и совершенно бесплодной. Стремление к исчерпывающим формулировкам имеет мало общего со строгой наукой и отнюдь не всегда похвально.

Еще одна небольшая цитата из Веркора.

«Я спросил:

– Еще обезьяна и уже человек, – что это значит? Кем же считать такое существо: обезьяной или человеком?

– Старина, – ответила мне Сибила, – греки долго считали важным решить вопрос, сколько камней составляют кучу: два, три, четыре, пять или больше. В вашем вопросе не больше смысла... Любая классификация произвольна. Природа не классифицирует. Классифицируем мы, потому что для нас это удобно. И классифицируем по данным, которые берем тоже произвольно. В конце концов не все ли равно, как назовем мы существо, череп которого вы держите в руках: обезьяной или человеком? Кем оно было, тем и было... Имя, которое мы ему дадим, ничего не изменит».

Золотые слова. Поэтому не станем попусту классифицировать, а поладим на том, что существуют проблемы такого уровня сложности, когда элементарная дихотомия попросту не работает. Зародышевая фаза антропогенеза целиком и полностью укладывается в эту нехитрую парадигму, и отчаянные попытки втиснуть ее в прокрустово ложе жестких дефиниций на каждом шагу оборачиваются самым пошлым фарсом. Сакраментальная максима «труд создал человека» затерта до дыр и ничуть не лучше утверждения «досуг создал человека». Точно так же хождение на двух ногах, цепкая рука с противопоставленным большим пальцем и относительно развитый мозг сами по себе ничего не решают. Мозг умных дельфинов выглядит куда более впечатляюще, чем аналогичный орган самых продвинутых сапиенсов, но сие обстоятельство ни в коей мере не помогло им сделаться разумными существами. Если же дотошный читатель все-таки непременно хочет знать, каким образом заурядный примат умудрился выбиться в люди, попытаемся это детское любопытство удовлетворить. Не подлежит сомнению, что в начале начал, несколько миллионов лет тому назад, на просторах восточноафриканской саванны одновременно работало сразу несколько факторов.

1 Австралопитеки были вынуждены приспосабливаться к сложной и разнообразной среде обитания, где сплошь и рядом приходилось действовать нестандартно.

2 Они были по преимуществу собирателями, то есть занимали такую экологическую нишу, где пищи никогда не бывает вдоволь. Между прочим, врановые и попугаи умны именно по этой причине, поскольку собирательство требует немалой сообразительности и ежечасного принятия нетривиальных решений. При этом весьма неплохо не только уметь прятать еду впрок в укромных местах, а вдобавок еще и научиться отыскивать чужие припасы. Подобное вороватое поведение, которым наш далекий предок должен был овладеть, обеспечивает наилучшую стратегию выживания.

3 Австралопитеки жили в сложно организованной группе и должны были рано или поздно изобрести работоспособную систему коммуникации в виде звуковых, мимических и жестовых сигналов.

4 У них рождались несамостоятельные и беспомощные детеныши, изначально обреченные многому учиться сызмальства.

5 Члены первобытного стада полуобезьян должны были располагать необходимым досугом для размышлений о тщете всего сущего.

Итак, что же мы имеем в сухом остатке? Извилистый путь четвертичных гоминид в люди был во многом случаен и никогда не смог бы состояться, если бы не членораздельная речь, немедленно обеспечившая громадный отрыв человека от всех остальных животных. Когда именно наш предок заговорил, в точности никто не знает, но не подлежит сомнению, что речь на порядок ускорила его эволюцию. Впрочем, о проблеме происхождения языка мы поговорим в одной из следующих глав.

На протяжении почти миллиона лет габилис оставался полновластным хозяином африканской саванны, пока у него не появился серьезный конкурент – человек прямоходящий, или Homo erectus. По современным представлениям, это знаменательное событие произошло около 2 миллионов лет назад и тоже в Восточной Африке. Эректус выглядел весьма внушительно и был уже вполне человеком: приличный рост (до 170 см), великолепная осанка, емкий череп (900—1100 см3, а иногда и несколько больше) и почти современные пропорции (относительная длина рук и ног мало отличалась от аналогичного показателя Homo sapiens). Разумеется, печать глубокой архаики на его физическом облике была еще очень заметна (выраженный надглазничный валик, отсутствие подбородочного выступа, массивная нижняя челюсть), но все же он куда больше походил на анатомически современных людей, чем малоголовый Homo habilis. Довольно долго предок и потомок как-то уживались друг с другом, но в конце концов человек умелый не выдержал острой конкурентной борьбы и вымер около 1,5 миллиона лет назад. Впрочем, не исключено, что отдельные популяции габилисов мигрировали в Южную Африку и доживали свой век там, охотясь на павианов и постепенно деградируя. Ральф фон Кёнигсвальд написал о последних австралопитеках очень поэтично: «Эмигранты с низким лбом и большими зубами, они должны были принимать питекантропа за гения, а синантропа за сверхчеловека».

Homo erectus быстро заселил всю Африку, но этим не ограничился. По всей видимости, уже около 1,8 миллиона лет назад прямоходящие люди проникли через синайский перешеек в Палестину и на Ближний Восток и приступили к освоению огромных просторов Евразии. Это был первый по времени великий африканский исход (австралопитеки, по-видимому, никогда не покидали Африку). Ископаемые останки эректусов различного геологического возраста сегодня обнаружены не только на африканском континенте, но и в Юго-Восточной Азии, Китае, Восточной и Западной Европе и даже в Тамани и на Кавказе. Географическая изоляция сравнительно небольших коллективов древнейших людей, разделенных огромными расстояниями, привела к тому, что внутри некогда единого вида возникло множество локальных вариантов. Современная наука считает, что питекантропы, синантропы, атлантропы и так называемый гейдельбергский человек – все это географические расы, или подвиды, единого вида Homo erectus, населявшего нашу планету на протяжении большей части четвертичного периода. Впрочем, не исключено, что и первичная популяция прямоходящих людей, выплеснувшаяся за пределы африканского континента, уже была в значительной степени неоднородной. Во всяком случае, знаменитый череп № 1470, возраст которого оценивается почти в 2 миллиона лет, следует, видимо, причислить к ранним эректусам, еще до их исхода из Африки. Между тем, несмотря на сравнительно небольшой объем (810 см3), он обладает целым рядом прогрессивных, истинно «сапиенсных» черт по сравнению с черепами более молодых эректусов: слабое развитие надбровных дуг, почти плоское лицо, меньшая массивность челюстных костей и некоторые другие признаки.

Еще совсем недавно считалось, что эпоха Homo erectus была временем удручающей рутины, растянувшейся на 1,5 миллиона лет, а подлинным творцом культуры и высоких каменных технологий стал анатомически современный человек, живший в верхнем палеолите. Некоторые ученые даже отказывают прямоходящему человеку (не говоря уже о габилисе) в праве именоваться разумным созданием, ибо его техника обработки камня отличалась крайним консерватизмом и не претерпела существенных изменений за все время его существования. Однако похоже, что самые свежие археологические находки (сделанные в последние 10—15 лет) заставляют пересмотреть эту привычную точку зрения или, во всяком случае, значительно ее скорректировать.

Во-первых, выяснилось, что Homo erectus был не бездарным увальнем-трупоедом, а умелым и ловким охотником. Причем охотился он отнюдь не на всякую степную мелочь вроде сусликов и сурков, а на животных крупных и опасных – бегемотов, носорогов и даже слонов. Подкараулив зверя, отважный эректус стремительно бросался в атаку, орудуя длинным и прочным копьем, изготовленным из дерева или кости. Не так давно в Нижней Саксонии обнаружили 8 сосновых копий в 2,5 м длины каждое и пару десятков конских черепов. Возраст этих находок – 400 тысяч лет. В ту далекую эпоху на Земле не было не только кроманьонцев – людей современного типа, но даже неандертальцев, так что смертоносное оружие, вне всякого сомнения, принадлежит прямоходящему человеку. Интересно, что центр тяжести этих пик лежал в передней трети древка, как и у современных копий, а острый как бритва каменный наконечник крепился к древку с помощью древесной смолы. Аэродинамические свойства доисторического оружия тоже не оставляли желать лучшего. Ученые изготовили точную модель такого копья и убедились на опыте в его высокой эффективности: дальность броска достигала 64 м. Надо полагать, прямоходящие люди ловко управлялись со своим охотничьим инвентарем, ибо сражали наповал больших зверей – зубров, пещерных медведей, лошадей и мамонтов. На берегу Генисаретского озера в Израиле археологи нашли груды костей бегемотов со следами надрезов от кремневых клинков, а в немецком местечке Бильцингслебен, что близ Эрфурта, обнаружили кости носорогов. Поскольку 27 % найденных здесь костей принадлежат именно этим двухтонным исполинам, не вызывает сомнений, что первобытные охотники предпочитали промышлять крупного зверя. Долгое время специалисты не могли понять, каким образом прямоходящие люди расправлялись с мамонтами и слонами, поскольку прошибить толстенную шкуру этих животных с помощью примитивного доисторического копья – задача не из легких. Недавние находки показали, что для этой цели применялись длиннющие пики особого типа с очень остро заточенным тонким концом. Орудуя таким копьем, бравый Homo erectus прокалывал шкуру мамонта, словно шилом, доставая до сердца животного. В Бильцингслебене нашли много медвежьих костей, но весьма примечательно, что это были исключительно черепа и кости конечностей. Очевидно, тушу оставляли гнить в лесу, а домой тащили только головы и лапы убитых зверей. Возможно, медвежьи черепа использовались в магических обрядах; во всяком случае, раскопанная археологами загадочная овальная площадь изобилует символикой, позволяющей заподозрить церемонии ритуального характера. Немного пофантазировав, можно даже предположить, каким образом рождался этот медвежий культ. Как известно, медведь – всеядное животное, и его мясо часто бывает заражено личинками трихин (трихинелл), мелких кишечных гельминтов, вызывающих тяжелое паразитарное заболевание. При употреблении в пищу недостаточно прожаренного мяса некоторых диких животных освободившиеся из мышечной ткани трихины внедряются в кишечную стенку и быстро растут. Достигнув зрелости, они отрождают личинки, которые с током крови разносятся по всему организму и оседают в мышцах, где инкапсулируются и обызвествляются. Клинически трихинеллез проявляется интенсивными мышечными болями (вплоть до контрактур) и желудочно-кишечными расстройствами, а в тяжелых случаях могут развиться нефрит, миокардит, менингоэнцефалит и тромбозы вен и артерий. Мышечные трихинеллы сохраняют жизнеспособность в течение 20 и более лет.

Если человек каменного века ел плохо прожаренную медвежатину, то очень скоро заболевал и чахнул на глазах. У окружающих это вызывало священный ужас: создавалось впечатление, что человека настиг гнев хозяина леса. Поэтому со временем медвежатину есть перестали, а череп страшного зверя, умевшего убивать после смерти, сделался объектом поклонения.

Во-вторых, Homo erectus пользовался огнем. Если еще совсем недавно считалось, что первый костер запалил неандерталец чуть больше 200 тысяч лет назад, то сегодня практически не осталось сомнений, что честь приручения огня по праву принадлежит прямоходящему человеку. Жаркие костры горели на нашей планете и 300, и 400, и 500 тысяч лет тому назад, а недавно на стоянке древних людей в северной части Израиля археологи обнаружили остатки очага возрастом 780 тысяч лет. Между прочим, эта находка не только переворачивает привычные представления о том, когда люди овладели огнем, но и замечательно согласуется с географией расселения Homo erectus в диахронии. Как мы помним, прямоходящий человек покинул Африку около 2 миллионов лет назад, но первые переселенцы, осваивая Евразию, предпочитали селиться в зоне тропиков и субтропиков. И только около миллиона лет назад люди начинают понемногу проникать в приледниковые регионы с гораздо более суровым климатом – в Центральную и Северную Европу и Северный Китай. Возраст древнейших останков эректуса в Восточной Англии составляет 700 тысяч лет. Понятно, что выжить в этом суровом краю без огня едва ли было возможно.

В-третьих, имеются свидетельства, что прямоходящий человек не только умел строить жилища (в Бильцингслебене обнаружены остатки хижин, сплетенных, по-видимому, из ивовых прутьев), но и создавал, быть может, произведения искусства. На юге Марокко нашли вылепленную из глины фигурку человека, возраст которой по самым осторожным оценкам составляет 300—500 тысяч лет. Правда, большинство специалистов относятся к художественным талантам Homo erectus весьма скептически.

В-четвертых, раскопки, проведенные в Испании в последнее десятилетие, заставили ученых немного подправить историю заселения человеком Европы и допустить, что, возможно, уже около миллиона лет назад прямоходящие люди умели преодолевать такие серьезные водные преграды, как Гибралтарский пролив. А самые горячие головы не сомневаются, что Homo erectus строил простейшие плоты и совершал на них морские путешествия протяженностью в несколько десятков километров, и даже поговаривают о наличии у прямоходящего человека достаточно развитого языка, ибо спланировать и осуществить такую акцию без членораздельной речи весьма затруднительно. Справедливости ради следует отметить, что подавляющее большинство ученых не разделяют точки зрения пылких энтузиастов относительно морских свершений эректуса и не без оснований полагают, что заселение Европы происходило традиционным кружным путем – вокруг Средиземноморья через Переднюю Азию и Балканы. Люди в своих миграциях всегда следовали за травоядными копытными, а изучение ископаемых останков животных неопровержимо свидетельствует о том, что просачивание африканской фауны на европейский континент осуществлялось через Ближний Восток. Кроме того, сравнительный анализ митохондриальной ДНК многих североафриканских и европейских видов показал, что если прямой обмен между Африкой и Европой все-таки имел место, то был крайне незначительным. С другой стороны, известно, что некоторые вполне сухопутные животные могут преодолевать значительные морские пространства: например, древние слоны добирались до Кипра, проплывая расстояние более 60 км. Но вот Гибралтар почему-то не стал торной дорогой, хотя его ширина сегодня колеблется от 14 до 44 км, а в ледниковые эпохи, когда уровень моря заметно понижался, он был еще уже. По мнению некоторых исследователей, это объясняется очень сильным поверхностным течением в проливе, каковое обстоятельство чрезвычайно осложняло переправу.

Итак, вопрос о мере разумности прямоходящего человека остается открытым. Даже если новые археологические находки покажут, что он предвосхитил многие достижения анатомически современных людей, его судьба была предрешена: около 300 тысяч лет назад Homo erectus благополучно вымер, оставив после себя один-единственный молодой подвид, получивший в специальной литературе название неандертальца. Вот об этом очередном представителе рода Homo мы сейчас и поговорим.