Текст книги "Время пришло"

Лев Николаевич Толстой
Время пришло

Жизнь моя накоротке. Я умираю, и прежде чем умереть, мне хочется – не то, что хочется, но мне необходимо, я не умру спокойно, не сказав вам, всем людям, милым братьям моим, то, чем вы губите себя, чем губите не только свои тела, свои души, но и своих детей.

Говорить о том теперь, в чем это учение, я не буду, я говорил это много и много раз в других местах. Скажу только о том, что вытекает из того, что вы не следуете ему, какие ваши страшные страдания, какое развращение вас и детей ваших только оттого, что вы не следуете ему.

Последствие этого неследования то, что вы живете в том, что называется государственном устройстве. Государственное же устройство есть не что иное, как такое сцепление людей, при котором люди, сами не зная этого, мучают, губят себя, губят свои души, считая дурное хорошим и хорошее дурным.

Но что же такое это – государство? Может быть, это – какой-нибудь завоеватель, злодей, дикарь, напавший на вас и завладевший вами силою? Должно бы быть так, потому что делает он над вами все то, что может делать только такой враг. И что же, – этого врага нет, этот враг вы сами. Враг этот то государственное устройство, при котором вы сами мучаете, грабите себя, всех себя, в пользу малой части развращенных людей, пользующихся этим грабежом.

Но, может быть, нельзя жить без государства? Так по крайней мере, уверяют вас. «Без государства, без власти, без того грабежа и тех насилий, которые делаются над вами, вы все будете не переставая грабить друг друга, перережете себя». И вы как будто верите в это и спокойно даете грабить себя, и даже не то, что даете грабить (это еще было бы понятно), а сами грабите себя, а добычу отдаете тем, которые уверяют вас, что вам надо грабить себя и отдавать им добычу.

В головах ваших все так смешалось, что вы уже все видите навыворот. Люди, минуя таможни, перевозят товары, или дома торгуют, не платя пошлин, или сядут на землю, считающуюся господской, чтобы кормиться, все эти люди считаются преступниками, и их хватают, судят, сажают в тюрьмы; а никому в голову не приходит, что преступники те, кто мешает перевозить товары через какие-то границы, или требуют пошлины с водки, сахара; что преступники не те, кто хочет удержать все, что заработал, а те, кто отнимают часть этого; не те, кто хотят кормиться с земли, а те, которые, не работая на ней, не пускают на нее. Главное же, преступники это те, кто лишают людей свободы за то, что они признают над собой одну власть Бога, а не хотят признавать над собой власти людей, не хотят идти в судьи, в солдаты, не хотят убивать, мучить людей.

Говорят, что можно человека здорового, сильного так запутать, что он поверит, что он слаб и не может пошевелиться ни одним членом, – что он поверит этому и будет лежать и позволять делать над собой все, что вздумается. Разве не то же с вами, с нами, со всеми народами? Вас уверили не только о том, что вы бессильны, но в том, что вы сами должны сечь, мучить, позорить, развращать себя и своих детей. Зачем? За что губите себя, своих детей, свои тела и души?

Затем, что есть правительство, власти, государства и что нельзя не повиноваться ему, что всегда так было.

Но, во-первых, то, что всегда – не всегда, а давно – так было, не показывает того, что теперь так и должно быть. Долго, очень долго, люди не знали другой жизни, как пастушеская, и других средств сообщения, как свои ноги и ноги животных, и слова, и даже не письмо и не печать. Но ведь это не осталось таким же навсегда.

Это во-первых, а во-вторых, надо понять, что такое государство, и какими силами оно обладает, чтобы властвовать над нами. Государство – это власти. А власти – это те люди, в руки которых мы отдаем свои жизни. Что это особенные люди, Самые лучшие или хоть самые сильные? Ни то, ни другое. Эти или по наследству, или по бессовестной извращенности люди, как Наполеоны, Екатерины, захватившие власть, или случайно по ловкости, тоже безнравственно, плутовски устроившие себе избрание.

Таковы власти. Сила же их в том, что мы сами всеми силами поддерживаем их. Сила в том, что мы все для своих маленьких выгод поддерживаем их, участвуем в их преступлениях, называемых законами, и для этих своих маленьких выгод губим свои и чужие жизни и души.

Пора опомниться, пора очнуться! Пора и потому, что страдания, а главное, развращение народа, то есть наше, все растет и растет и дошло уже до ужасающих пределов, Какой-нибудь – не могу удержаться – негодяй, называемый императором, или подлец, называемый министром, задумают для самых ничтожных, легкомысленных, тщеславных, корыстных, низких целей присоединить к своим государствам маленькие народы других государств, вступят в войны, и сотни тысяч людей идут убивать братьев и умирать в сражениях.

Пора понять, что если было время когда государственные власти могли быть нужны, было время, когда они могли быть терпимы, было время – каково самое последнее – что люди, хотя и видели безумие подчинения государствам, не могли очнуться и освободиться от инерции предания, но пора понять, что теперь пришло время, когда разумные существа, люди, не могут уже больше сознательно губить свои жизни, свои души, и жизни и души своих детей. Пришла пора людям опомниться, и этому загипнотизированному человеку, поверившему в то. Что он не может пошевелить ни одним членом, спокойно встать, оглянуться вокруг себя и просто начать жить, как свойственно жить всякому живому существу. Пора всем людям, особенно христианского мира, понять, что они сами связывают, мучают, губят себя, и перестать это делать.

Перестать, самое простое, делать все то, что противно требованиям и выгоды здравого смысла, и, главное, нравственности. Перестать, самое первое, повиноваться тем, кто называет себя властью, перестать давать подати, перестать признавать таможни, а ввозить товары мимо, признавать суды, полицию и обязанность исполнять требования их, перестать отдаваться во власть военным, перестать, главное, самим принимать участие в каком бы то ни было насильническом действии правительств.

«Вы хотите податей, я не даю их, вы можете отнять, но я не даю и признаю не себя преступником, а вас грабителями и преступниками. Вы хотите, чтобы я вез товары через таможню, я везу контрабандой и знаю, что преступник не я, а вы. Тоже и с судами, и с военной службой. Не иду ни в присяжные, ни в выборщики, ни в солдаты. Главное же, не только не иду ни в стражники, полицейские, сборщики податей, ни в какие бы то ни было слуги правительств, но считаю преступниками точно так же, как и теперь считают преступниками убийц, – всех людей, участвующих в правительстве».

«Вы говорите, что если уничтожить правительство, то мы все перережем друг друга. Но сколько вы ни говорите это, я не могу верить этому, не могу – потому что я, человек, не имею ни малейшего желания резать моих соседей, точно так же и все мои соседи и знакомые. Желание это я вижу только в вас, не только желание, но и исполнение. Но из того, что несколько людей: императора, королей, министров, генералов, богачей и всяких губернаторов и т. п., имеют желание грабить и резать народ, что они и делают, я никак не могу заключить, чтобы весь народ желал того же, и вследствие того, что его перестали мучить, тотчас же бы стал мучить сам себя. Не вижу этого. Вижу только то, что государство есть остаток самого грубого, старинного суеверия, вроде суеверия жертв, приносимых богам, которое дожило до того, что оно даже и не может не быть разрушено».

«Хорошо, – скажут, – но если это так, то отчего, несмотря на явный вред его, государство держится и держится, и люди не могут разрушить его? Отчего это?»

На это есть две причины.

Первая то, что те люди, которые теперь хотят и пытались и пытаются разрушить государство, пытаются совершить это теми самыми средствами, которыми государство держало и держит в своей власти людей. Пытаются разрушить не государство, а только одну из форм, заменив одну другой, и тем же насилием, и тем же обманом народа, который сам мучает теперь, а при разрушении одной формы государства будет мучать себя в другой.

Это одна причина, другая же причина это развращение, в особенности религиозное, до которого государство довело народы. Причина это в том, что люди не верят в то единственно свойственное нашему времени религиозное миросозерцание, по которому люди все братья и цель жизни – увеличение в себе любви и соединения, не допускающих ничего разъединяющего: ненависти, вражды, неравенства и, главное, насилия. Поверь люди в это учение (они и верят, но только не решаются жить по нем), поверь люди в это учение, или скорее, откажись от того, что противно ему и скрывает его, и тотчас же они поднимутся, как тот загипнотизированный человек, и начнут жить истинно человеческой, согласно с сознанием всего человечества, жизнью.

Ведь нужно только одно: понять, в чем обман, и не участвовать в том насилии, которое губит наши жизни, не участвовать и не противодействовать ему тем же насилием. Подати? Я не даю, как не даю тому разбойнику, хотящему взять силой деньги. Отнять и вы можете, но знайте, что вы не власть, не государство, но просто грабители. То же на таможне, то же на суде, то же на призыв в войско, на предложение участвовать в выборах для образования насильнического правительства. Только поступай так десятки, сотни, потом тысячи, десятки тысяч людей, и кончится весь ужас нашей жизни. Очнитесь, братья! Время пришло.

Но что же будет – будет для каждого отдельного человека и для народа, для того, что называется государством? Для народа будет то, что наверное уже не будет податей, не будет пошлин, не будет земельной собственности, отнимающей землю у трудящихся, не будет судов, тюрем, казней, не будет войн, ни тех, при которых сам идешь убивать и умирать, ни тех при которых чужие люди приходят убивать и разорять живущих. Скажут: «будет хуже». Пускай скажут. Что будет хуже? Мое воображение отказывается представить себе худшее. Худшее, что я могу себе представить, это то, что бывает в самые тяжелые времена революций. Но ведь и тогда все ужасы были оттого, что насилие продолжало считаться единственным средством улучшения своего положения. Так что худшее для народа от прекращения участия его в насилии я не могу и никто не может себе представить.

Но что же будет для отдельного человека? В худшем случае, в самом невероятном, если человек этот, не платя податей, не признавая границ государств, отказываясь от исполнения судейских и военных обязанностях, останется одиноким, будет то, что подать будет взята с него насилием, что на него наложены будут наказания за неисполнение правительственных требований вообще. Хотел я сказать о том, что те лишения и опасности, которым подвергнется человек, будучи одиноким, при отказе от участия в государственной жизни, что лишения эти будут меньше тех лишений, которым он подвергается, живя государственной жизнью. Хотел я сказать это, но это была бы неправда. Хотел я сказать, что риск наказаний за неуплату податей, за несоблюдение других требований государства, и в особенности за отказ от воинской повинности, предстоящей не всем, но только тем, которые подлежат ей, будет меньше тех невзгод, которые несет человек от участия в государственной жизни. Но, повторяю, это была бы неправда, и не может быть неправда, потому что благо, как духовное, так и телесное, приобретается только усилием – духовным, нравственным стремлением жить по-Божьи, для души. Без этого же человек как был рабом, так и будет рабом и никогда не освободится от рабства, которое он сам в себе носит.

Не может быть достигнуто благо многих людей и исполнение истины без жертвы и самоотречения. Жертва же и самоотречение доступны только человеку религиозному, живущему не для одного тела, а для души.

Так что то, к чему я призываю вас– это то – чтобы избавиться от того зла, которым мы губим свои души и души близких наших нам и детей наших. Достигнуть же этого нельзя рассуждением и расчетом, а только духовным усилием и жертвой, которая дает благо людям и, главное, тому, кто ее проявляет.

Люди, или покоряясь самым унизительным для человека требованиям порабощения, совершая такие же злодеяния, как и те, от которых мы хотим избавиться, хотят быть людьми, иметь разумную, добрую жизнь. И этом недоразумение. Можно понять, что человек, не понимая совершаемого над ним обмана самопорабощения, участвует в нем, или, не понимая, что причина его угнетения – насилие, по инстинктивно животному чувству делает насилие за насилие; но и непонятно и непростительно, когда человек, понимая обман, которым он опутан, и все то зло, которое терпит не он один, а его братья от этого обмана, – сам участвует в нем, сам сечет себя и братьев, отнимает у себя плоды своих трудов, участвует, или деятельно, или молчаливым соглашением, во всех злодеяниях администрации, судов, войска, в которых ему велят участвовать, или, понимая причину своих бед в насилиях, сам совершает их.

Да, да, страшно, почти необъяснимо для разумного человека суеверие причастия, поедания тела и крови под видом вина и хлеба, или искупления и т. п., но еще удивительнее суеверие подчинения насилию государства или совершения насилия для уничтожения насилия: революционеры.

Страшны лишения, страдания, риск, но, не говоря уже о революционерах, рискующих несравненно больше тех, кто отказывается от участия в правительстве, разве не тот же или почти тот же риск по теперешнему времени и людей правительственных? Революционеры и бомбы сравняли шансы – хотя на это они пригодились, и шансы эти все более и более уравниваются. Так что теперь, если человек предпочитает покорность властям, то есть дрянным людям, покорности Богу и своей совести, он делает это только по глупости или потому, что предпочитает ложь истине, подлость – благородству, или если сам предпочитает делать насилия, как революционеры, то только потому, что предпочитает зверство – человечности, ненависть – любви и ложь – правде.

Так это по расчету. Но человек становится человеком только жертвой. Есть сторонники суеверия государства, которые идут на жертву ради своего суеверия; есть, и еще чаще, такие революционеры; так должно и не может не быть и есть среди людей, не говорю: христиан, но просто людей разумных и добрых.

Так вот, будьте ими, и вы найдете истинное благо и дадите его людям.

1908