Текст книги "Руководить – значит предвидеть"

Так говорили о Троцком

Троцкий на фреске Диего Риверы

В.И. Ленин

Тов. Троцкий был вполне прав, говоря, что «это (как управлять страной-хозяйством) не написано ни в каких книгах, которые мы считали бы для себя руководящими, не вытекает ни из какого социалистического мировоззрения, не определено ничьим опытом, а должно быть определено нашим собственным опытом».

По воспоминаниям М. Горького

– Да, я знаю, там что-то врут о моих отношениях с ним. Врут много и, кажется, особенно много обо мне и Троцком.

Ударив рукой по столу, он сказал:

– А вот указали бы мне другого человека, который способен в год организовать почти образцовую армию, да еще завоевать уважение военных специалистов…

– Да, я знаю, о моих отношениях с ним что-то врут. Но что есть – есть, а чего нет – нет, это я тоже знаю.

Помолчав, он добавил:

– А все-таки не наш. С нами, а не наш. Честолюбив. И есть в нем что-то нехорошее, от Лассаля…

И.В. Сталин

Политика жестов – это характерная черта всей политики Троцкого с тех пор, как он у нас в партии. Первое применение этой политики мы имели во время Брестского мира, когда Троцкий не подписал немецко-русского мирного соглашения и сделал эффектный жест против соглашения, полагая, что можно поднять жестом пролетариев всех стран против империализма. Это была политика жестов. Как дорого нам обошелся этот жест, вы, товарищи, знаете хорошо. Кому на руку играл этот эффектный жест? Империалистам, меньшевикам, эсерам и всем тем, которые старались удушить тогда еще не окрепшую Советскую власть.

У. Черчилль

…Его собственная Красная Россия, которую он, невзирая на страдания других и риск для себя, кроил и сшивал по собственному произволу, выбросила его вон. Все его интриги, все его дерзкие свершения, все его труды, все его призывы, все его жестокости привели только к тому, что другой «товарищ», его подчиненный в революционной иерархии, слабее его умом, хотя, возможно, и равный ему по количеству преступлений, правит, заняв его место, а он, тот, который когда-то был триумфальным Троцким, один хмурый взгляд которого означал смерть для многих тысяч людей, превратился в наполненный злобой бурдюк, безутешно застрявший на берегах Черного моря и позднее выброшенный на побережье Мексиканского залива.

Ему было трудно угодить. Ему не нравился царь, и поэтому он убил его и его семью. Ему не нравилось правительство Российской империи, и поэтому он взорвал его. Ему не нравился либерализм Гучкова и Милюкова, и поэтому он сверг их. Он не мог выносить социально-революционную умеренность Керенского и Савинкова, и поэтому он сел на их место. А когда коммунистический режим, за победу которого он боролся изо всех сил, наконец победил по всей России, когда диктатура пролетариата стала верховной властью, когда новый общественный порядок из теории превратился в практику, когда ненавистные традиции и культура периода индивидуализма были уничтожены, когда секретная полиция стала на службу Треть его интернационала, короче говоря, когда он приплыл на свою Утопию, он все еще не чувствовал удовлетворения. Он все еще ярился, рычал, ворчал, кусался и плел интриги.

Он поднял бедных на богатых. Он поднял нищих на бедных. Он поднял преступников на нищих. Все случилось так, как он хотел. Но пороки человеческого общества требовали все новых плетей. Опустившись на самое дно самой глубокой впадины, он с отчаянной энергией попытался нырнуть еще глубже. Бедный негодяй, на дне он напоролся на скалу. В мире нет ничего ниже преступного коммунистического класса.

Напрасно он обращал свои взоры на царство диких зверей. Обезьяны не могли оценить его красноречия. Волки, численность которых заметно возросла за годы его правления, не подчинялись указам о мобилизации. Преступники, получившие должности из его рук, выступили сообща и выгнали его вон.

Он нашел жену, которая разделяла его коммунистическую религию. Она работала и строила заговоры вместе с ним. Она разделила с ним тяготы его первой сибирской ссылки во времена царя. Она родила ему детей. Она помогла ему бежать. А он ее бросил. Он нашел родственную душу в девушке из хорошей семьи, которую исключили из харьковской гимназии за то, что она призывала учеников не ходить на молитву и читать вместо Библии коммунистическую литературу. С ней он создал еще одну семью. Как пишет один из его биографов (Макс Истман), «при точном толковании закона она не была ему женой, так как Троцкий никогда не разводился с Александрой Львовной Соколовской, которая до сих пор носит фамилию Бронштейн». О своей матери он пишет холодно и бесстрастно. Его отец – старый Бронштейн – умер от тифа в 1920 году в возрасте 83 лет. Триумф сына не принес счастья этому честному, трудящемуся, верующему еврею. Красные его преследовали за то, что он был буржуазией, белые – за то, что был отцом Троцкого. Брошенный сыном, он остался плыть по волнам русского потопа, и он упрямо плыл до конца. А что еще ему оставалось?

И все-таки в Троцком, индивидууме, так далеком от обычных человеческих привязанностей и чувств, так резко возвышающемся, давайте скажем так, на фоне рядовой паствы, так прекрасно подготовленном для выполнения своей задачи, был один элемент слабости, который с коммунистической точки зрения был особенно серьезен. Троцкий был амбициозен, и амбициозен в самом обычном смысле этого слова. Никакой коллективизм в мире не мог отнять у него чувство эгоизма, который стал в нем болезнью, и болезнью роковой. Он не только должен разрушить государство, он должен затем управлять тем, что от него останется. Он ненавидел любую систему управления, если она не предусматривала его в качестве командира или по крайней мере первого заместителя. <…>

Это вело к проблемам. Друзья начинали завидовать. Встав во главе Красной армии, которую он сам же и реконструировал, несмотря на неописуемые трудности и опасности, Троцкий очень близко подошел к опустевшему трону Романовых.

Коммунистические принципы, которые он с таким уничтожающим эффектом применял в отношениях с другими, теперь не могли ему помешать. Он отбросил их с той же легкостью, с какой он забыл свою жену, отца и собственное имя. Необходимо перестроить армию, необходимо добиться победы, сделать это должен Троцкий, и Троцкому это должно пойти на пользу. А зачем же еще делаются революции? Он использовал свой исключительный талант в полном объеме…

Он был евреем. Он все еще был евреем, и ничего с этим нельзя было поделать. Перенести тяготы судьбы, бросить семью, опозорить свой народ, наплевать на религию отцов, объединить еврея и гоя в общей ненависти – и все это для того, чтобы по такой глупой причине упустить столь великий трофей?! Действительно, трудно смириться с таким фанатизмом, такой пошлостью, таким ханжеством. А это бедствие вело за собой еще большие неприятности. Разочарование повлекло за собой катастрофу.

А все потому, что товарищи не сидели сложа руки. Они тоже прислушивались к разговорам офицеров. Они тоже видели, на что способна армия, перестроенная на основе старых кадров. Пока был жив Ленин, угроза казалась не очень реальной. Ленин действительно считал Троцкого своим политическим наследником. Он пытался защитить его. Но в 1924 году Ленин умер, а Троцкий, который все еще был занят своей армией, все еще управлял своим департаментом, все еще купался в восхвалениях, ранее посвящавшихся только Николаю II, вдруг обнаружил, что против него организована крепкая и плотно сбитая оппозиция…

К. Радек

Государственная машина наша скрипит и спотыкается. А что у нас вышло действительно хорошо – это Красная армия. Создатель ее, волевой центр ее – это РКП в лице товарища Л.Д. Троцкого. Старый Мольтке, творец германской армии, высказывал часто опасение, что перья дипломатов испортят работу солдатских сабель. Воины всего мира, хотя между ними находились и классические писатели, всегда противопоставляли меч перу. История пролетарской революции доказала, как можно перековывать перья в мечи. Троцкий – один из лучших писателей мирового социализма, и ему эти литературные качества не помешали быть первым вождем, первым организатором первой армии пролетариата. Перо лучшего своего публициста революция перековала в меч…

Я не знаю, насколько перед войной товарищ Троцкий занимался вопросами военной теории. Я думаю, что толчок для гениального понимания этих вопросов он получил не из книг, а тогда, когда во время Балканской войны он как корреспондент присматривался к этой репетиции мировой войны. Вероятно, он углубил свое понимание механизма войны, механизма армии, будучи во время войны во Франции и составляя свои блестящие очерки войны для «Киевской мысли». По этой работе видно уже, как великолепно он понимал душу армии.

Одна из величайших побед Троцкого состоит в том, что он сумел людям, пришедшим к нам по принуждению из вражеского лагеря, внушить убеждение, что Советское правительство есть правительство, борющееся за благо русского народа. Понятно, что эта великая победа на внутреннем фронте, эта моральная победа над противником была не только результатом железной энергии Троцкого, внушающей всем уважение, не только результатом глубокой моральной силы, великого умственного, даже военного авторитета, который умел завоевать себе этот социалистический писатель и трибун, поставленный волею революции во главе армии; для этой победы была необходима и самоотверженность десятков тысяч наших товарищей в армии, железная дисциплина в наших рядах, последовательность, с которой мы шли к своей цели, – для этого нужно было чудо массы, которая, вчера сбежавши с фронта, сегодня при гораздо более тяжелых условиях снова стала на защиту страны.

После нашей победы над Деникиным в марте 1920 года Троцкий на съезде партии сказал: «Мы ограбили всю Россию, чтобы победить белых»… Наша армия была крестьянской армией, диктатура пролетариата в ней, то есть руководство этой крестьянской армией рабочими и представителями рабочего класса, осуществлялась партией в лице Троцкого и работающих с ним товарищей, и осуществлялась в первую очередь таким образом, что Троцкий сумел при помощи всего аппарата нашей партии внушить крестьянской армии, усталой от войны, глубочайшее убеждение в том, что она борется за свои интересы.

А.В. Луначарский

Я встретился с ним сравнительно позднее, именно в 1905 году, после январских событий. Он приехал тогда, не помню уже откуда, в Женеву, должен был выступить вместе со мною на большом митинге, созванном по поводу этой катастрофы. Троцкий был тогда необыкновенно элегантен, в отличие от всех нас, и очень красив. Эта его элегантность и особенно какая-то небрежная свысока манера говорить с кем бы то ни было меня очень неприятно поразили. Я с большим недоброжелательством смотрел на этого франта, который, положив ногу на ногу, записывал карандашом конспект того экспромта, который ему пришлось сказать на митинге. Но говорил Троцкий очень хорошо…

Эффектная наружность, красивая широкая жестикуляция, могучий ритм речи, громкий, совершенно не устающий голос, замечательная складность, литературность фразы, богатство образов, жгучая ирония, парящий пафос, совершенно исключительная, поистине железная по своей ясности логика – вот достоинства речи Троцкого. Он может говорить лапидарно, бросить несколько необычайно метких стрел и может произносить те величественные политические речи, какие я слыхал до него только от Жореса. Я видел Троцкого говорящим по 2¹/₂– 3 часа перед совершенно безмолвной, стоящей притом же на ногах аудиторией, которая как зачарованная слушала этот огромный политический трактат. То, что говорил Троцкий, в большинстве случаев было мне знакомо, да притом же, конечно, всякому агитатору приходится очень много своих мыслей повторять вновь и вновь перед новыми массами, но Троцкий одну и ту же идею каждый раз преподносит в новом одеянии. Я не знаю, много ли говорит теперь Троцкий в качестве военного министра великой державы – очень вероятно, что организационная работа и неутомимые разъезды по всему необъятному фронту отвлекли его от ораторства, – но все же прежде всего Троцкий – великий агитатор. Его статьи и книги представляют собой, так сказать, застывшую речь – он литературен в ораторстве и оратор в своей литературе.

Троцкий – человек колючий, нетерпимый, повелительный, и я представляю себе, а очень часто и знаю, что отсюда возникает и сейчас немало трений и столкновений, которые при более уживчивом характере могли бы быть вполне избегнуты.

Зато как политический муж совета Троцкий стоит на той же высоте, что и в ораторском отношении. Да и как иначе – самый искусный оратор, речь которого не освещается мыслью, не более как праздный виртуоз, и все его ораторство – кимвал бряцающий. Любовь, о которой говорит апостол Павел, может быть, и не так нужна для оратора, ибо он может быть исполнен и ненавистью, но мысль нужна необходимо. Великим оратором может быть только великий политик.

Властолюбие его носит тот же характер, что и у Ленина, с тою разницей, что он чаще способен ошибаться, не обладая почти непогрешимым инстинктом Ленина, и что, будучи человеком вспыльчивым и по темпераменту своему холериком, он способен, конечно, хотя бы и временно, быть ослепленным своей страстью, между тем как Ленин, ровный и всегда владеющий собою, вряд ли может хотя когда-нибудь впасть в раздражение.

Троцкий бесспорно превосходит его (Ленина): он более блестящ, он более ярок, он более подвижен. Ленин как нельзя более приспособлен к тому, чтобы, сидя на председательском кресле Совнаркома, гениально руководить мировой революцией, но, конечно, не мог бы справиться с титанической задачей, которую взвалил на свои плечи Троцкий, с этими молниеносными переездами с места на место, этими горячечными речами, этими фанфарами тут же отдаваемых распоряжений, этою ролью постоянного электризатора то в том, то в другом месте ослабевающей армии. Нет человека, который мог бы заменить в этом отношении Троцкого.

Б.Г. Бажанов [1]1
  Бажанов Б.Г. – личный секретарь И.В. Сталина в 1923–1927 гг.


[Закрыть]

Из большевистских вождей Троцкий производил на меня впечатление более крупного и одаренного. Но справедливость требует тут же сказать, что он был одарен отнюдь не всесторонне и наряду с выдающимися качествами обладал немалыми недостатками.

Он был превосходным оратором, но оратором типа революционного – зажигательно-агитаторского. Он умел найти и бросить нужный лозунг, говорил с большим жаром и пафосом и зажигал аудиторию. Но он умел вполне владеть своим словом, и на заседаниях Политбюро, где обычно никакого пафоса не полагалось, говорил сдержанно и деловито.

У Троцкого было очень острое перо, он был способный, живой и темпераментный публицист.

Он был человек мужественный и шел на все риски, связанные с его революционной деятельностью. Достаточно указать на его поведение, когда он председательствовал в 1905 году на Петроградском Совете рабочих депутатов; до конца он держался храбро и вызывающе и прямо с председательской трибуны пошел в тюрьму и ссылку…

Благодаря темпераменту Троцкого, его мужеству и его решительности, он был несомненно человеком острых критических моментов, когда он брал на себя ответственность и шел до конца. Именно поэтому он сыграл такую роль во время Октябрьской революции, когда он был незаменимым выполнителем ленинского плана захвата власти; Сталины куда-то попрятались, Каменевы и Зиновьевы перед риском отступили и выступили против, а Троцкий шел до конца и смело возглавил акцию (кстати, Ильич большой храбрости не показал и немедленно уступил доводам окружающих, что ему не следует рисковать своей драгоценной жизнью, и поспешил спрятаться; а Троцкий этим доводам не уступал; так же и до этого, после неудачного июньского восстания Ленин сейчас же скрылся, а Троцкий не бежал, а пошел в тюрьму Керенского). Но здесь надо указать и на один важный недостаток Троцкого. Он был слишком человеком позы. Убежденный, что он вошел в Историю, он все время для этой Истории (с большой буквы) позировал. Это было не всегда удачно. Иногда это была большая поза, оправданная ролью, которую играл Троцкий и его социальная революция в мировых событиях; к примеру, когда советская власть во время гражданской войны висела на волоске – «Мы уйдем, но так хлопнем дверью, что весь мир содрогнется», – это тоже для позы и для истории; иногда это было менее оправдано; еще было терпимо, когда Троцкий принимал парады своей Красной армии, стоя на броневике; но бывало и так, что поза была не к месту и была смешна…

Стратегией гражданской войны руководил, конечно, больше Ленин, чем Троцкий. Но в организации Красной армии Троцкий сыграл несомненно очень большую роль. Здесь надо отметить одну черту, характерную не для одного Троцкого. В процессе управления страной, отдельными сторонами в организации борьбы и хозяйства, способные люди быстро росли и учились…

Не подлежит сомнению, что и первое время организации Красной армии Троцким все шло в лозунгах и речах, о солдатских комитетах, выборных командирах, бестолковщине, демагогии и бандитизме. Но скоро Троцкий сообразил, что никакой армии без минимальных военных знаний и без минимальной дисциплины создать нельзя. Он привлек специалистов – старых офицеров царской армии; одни были куплены высокими чинами, других просто мобилизовали и заставили отдавать их умение под строгим надзором коммунистических комиссаров. А в борьбе за дисциплину пришлось всю гражданскую войну бороться против Сталиных и Ворошиловых. И сам Троцкий при этом многому научился и из агитатора постепенно превратился в организатора. Но больших высот в этом деле он все же не достиг: не говоря о конфузе с транспортом, когда пришлось организовать борьбу за власть, ничего дельного здесь Троцким создано не было, и в смысле организации посредственные молотовы били его по всей линии. Правда, Троцкий считал, что самое важное в этой политической борьбе – это большие вопросы политической стратегии, «политика дальнего прицела», борьба в сфере идей. Тут он явно шел за Лениным, пытаясь копировать ленинские схемы и ленинские рецепты, явно демонстрируя свою слабость по сравнению с Лениным, который, конечно, занимался, и очень занимался, вопросами политической стратегии, но придавал не меньшее значение и вопросам организационным (в Петербургском перевороте 1917 года организация сыграла большую роль, чем политика)…

Я бы сказал, что Троцкий – тип верующего фанатика. Троцкий уверовал в марксизм; уверовав затем в его ленинскую интерпретацию. Уверовал прочно и на всю жизнь. Никаких сомнений в догме и колебаний у него никогда не было видно. В вере своей он шел твердо. Он мог только капитулировать перед всей партией, которую он считал совершенным орудием мировой революции, но он никогда не отказывался от своих идей и до конца дней своих в них твердо верил; верил с фанатизмом. Из людей этого типа выходят Франциски Ассизские, и Петры Отшельники, и Савонаролы; но и Троцкие, и Гитлеры. Не теоретики, не мыслители, такие фанатики оказывают гораздо большее влияние на судьбу человечества, чем столпы разума и мудрости…

И еще одна черта меня всегда поражала в Троцком – его удивительная наивность и непонимание людей. Можно подумать, что он всю жизнь прошел, видя только абстракции и не видя живых людей, как они есть. В частности, он ничего не понял в Сталине, о котором написал толстую книгу…

А.И. Боярчиков [2]2
  Боярчиков А.И. – сподвижник Троцкого, много лет проведший в лагерях.


[Закрыть]

О Троцком я услышал, когда ехал в конке за Нарвской заставой, в Петрограде. Это было в марте 1917 года, вскоре после свержения царя Николая II…

У солдата на груди был серебряный крест Георгия Победоносца – высшая солдатская награда за храбрость в бою. Раненый солдат стал рассказывать своим товарищам про вчерашний митинг в цирке Чинизелли, где с большой речью выступил Троцкий:

– Ну, братцы, и оратор же этот Троцкий. В голосе у него есть звон – как набат. Он говорил о мировом социализме… Тогда не будет ни бедных, ни богатых…

Рассказ раненого солдата произвел впечатление на пассажиров. Он возымел такое действие, будто ударил гром среди ясного неба. Его окружили женщины и стали рассматривать серебряный крест и больную руку.

Кто-то спросил про Троцкого, в какой он состоит партии. Солдат не знал, что ответить. Но его выручил старый рабочий в темных очках, сидевший неподалеку.

– Троцкий состоит в партии социалистов-интернационалистов, – сказал он. – Еще в 1905 году рабочие выбрали его председателем Петербургского Совета рабочих депутатов. В 1905 году Троцкий руководил восстанием рабочих Петербурга. За это царь Николай II выслал его в Сибирь «на вечное поселение», а из Сибири он бежал за границу. Теперь он вернулся в Петроград.

В конке нарастал шум. Люди переговаривались, пересказывая слова старого рабочего. Все были взволнованы. Рассказы о Троцком и о его последней речи всем понравились. Это было новое слово революции…

Вдруг раздался мощный голос дьякона, и все стихли.

– Православные, – сказал он. – Троцкий – человек не русский, а иудей. Он и веры не христианской, а иудейской. Опомнитесь, православные! Христианам нельзя идти за иудеем. Это нам запрещают Господь Бог и православная церковь.

В конке все молчали, опустив головы. Все пассажиры были преимущественно верующими и боялись кары Божьей за непослушание слову Божьему, изреченному пастырем. Эти люди не знали тогда, что православная церковь доживала свою последнюю «вечерню». В наступившей тишине сердца бились в тревоге. Однако в напряженной тишине раздался звонкий, молодой голос студента-путейца.

– Вы не правы, отче, – сказал он. – О человеке надо судить не по его национальности и вере в Бога, а по тому, что он сеет на земле – добро или зло. Иисус Христос тоже был иудей, а ему поклоняется половина человечества. Если Троцкий принес на землю добро, то за ним пойдут миллионы людей.

Люди облегченно вздохнули. Будто гроза прошла стороной. На студента смотрели с благодарностью. Он сумел погасить в душе слушателей упреки совести и разрешил сомнения, волновавшие их. Этот разговор в конке запомнился мне на всю жизнь и глубоко запал в мою юную душу. Я с большой радостью понял тогда, что у российского трудового народа есть мужественный защитник в лице Троцкого, который пойдет на смерть за народное счастье.

Рядом с Троцким в штабе РККА

Я тихо отворил дверь и вошел в кабинет. Троцкий сидел за столом, ярко освещенным зеленым абажуром, и писал. Я заставал его в таком рабочем положении очень часто и всякий раз при этом испытывал необъяснимое волнение. Было в нем что-то удивительное, не похожее на других людей. Что-то неповторимое и чудное от природы: в нем было все ярко. Взор глаз приковывал – от него нельзя было оторваться. Иссиня-черный цвет волос. Чарующий, с металлической дикцией голос, звучавший как музыка… Когда он произносил речи, звуки призывали людей на великие свершения, проникали в душу слушателей и завораживали так, будто таинственными путями говорили: «Дерзайте. Боритесь. Побеждайте». И люди боролись, дерзали, побеждали, шли в бой, не щадя своих жизней за дело революции, за дело пролетариата. Троцкий был великим оратором мира.

Однажды машина Троцкого заехала в расположение войск батьки Махно. Машину мгновенно окружили махновцы. Они предложили Троцкому, Глазману и водителю выйти из автомобиля. В эту минуту жизнь всех троих висела на волоске. Дула винтовок были в упор направлены на них, и только чудо могло спасти их от смерти.

И чудо произошло. Сверкая своими огненными глазами, Троцкий поднялся на крыло автомобиля. Все винтовки и пистолеты повернулись на него. А он быстрым жестом рассек воздух поднятой рукой и произнес короткую и пламенную речь. Результат был удивительный. Повстанцы кричали: «Да здравствует Троцкий!» Подняли его на руки и качали. После этого они все до одного перешли в Красную армию – за Троцким.

Теперь это покажется невероятным, но тогда было так…

Последняя встреча со сподвижниками

Кто-то из нас спросил Троцкого:

– Если Сталин нас будет расстреливать, он истребит все революционные кадры. Разве можно ему это позволить? Разве мы не должны принять предупредительные меры?

Это был самый больной вопрос оппозиции. Его задавали Троцкому тысячи наших товарищей. Речь шла о судьбе не только русской революционной интеллигенции, которую Сталин может физически уничтожить, но и всего русского народа и Октябрьской революции…

Троцкий обсуждал этот вопрос в кругу своих близких единомышленников. Анализировались причины гибели и перерождения многих революций за многовековой период мировой истории. На наш вопрос мы получили такой ответ от Троцкого:

– Предупредить акцию Сталина можно только силой. – Троцкий сделал рукой жест вверх. – Но сила – не наш путь. Прошу это крепко запомнить. История не простит нам непартийного решения внутрипартийного вопроса… Для того чтобы акцию Сталина предупредить силой, мы должны взяться за оружие и начать гражданскую войну… Если мы прольем хоть одну каплю крови наших заблуждающихся товарищей по партии, то на наши головы падет проклятие живущих и грядущих поколений.

Нравственная чистота его всегда была на высоком уровне. Недаром он много раз говорил своим ученикам: «Лучше быть мучеником, чем палачом, лучше принять смерть, чем позор». Да, Троцкий заглядывал в историческое зеркало и всегда опасался увидеть себя в нем тираном. Эту мысль он повторял в нашей беседе с ним в разных вариантах. Он не хотел рубить внутрипартийный узел мечом, который ему предлагали его военные единомышленники. Он отклонил этот меч потому, что боялся Суда Истории.

Последняя речь Троцкого

Последнюю речь в Кремле Троцкий читал с листа. Друзья предупредили его заранее, что в зал заседания пленума будет пропущено много молодчиков, которым приказали сорвать выступление Троцкого. Это было впервые, когда Троцкий писал свою речь на бумаге, прежде чем выступить с ней.

Вот что было сказано им тогда (цитирую по памяти):

– На глаза партии надели шоры. Партия идет ощупью, не зная, куда ее ведут. Дайте же ей самой посмотреть, куда надо идти. Революция не стоит на месте. Она идет вперед или отступает назад. Третьего ей не дано… Социализм в одной стране есть национальный социализм. Такой социализм враждебен Марксу, Ленину, которые нас, коммунистов, никогда этому не учили… Наступили сумерки русской и мировой революции. Вы отступили от ЛЕНИНА и внутри страны… Жизнь рабочих не улучшилась… В стране хозяйничают бюрократы. Они травят честных революционеров и приговаривают: «Это тебе не восемнадцатый год». Вы подбираете руководителей по принципу: «Если будешь нас поддерживать – выберем, не будешь – прогоним и посадим». Вы идете по опасному пути перерождения…

Троцкий говорил быстро. Его голос то затихал, то опять гудел, как набат колокола. Его гневные слова летели в зал и были направлены против партийных чиновников. Они как бешеные вскакивали с мест и как безумные кричали:

– Хватит! Заткните ему глотку! Долой его!

В зале заседания поднялся невероятный шум, который все время нарастал. Взбесившиеся чиновники и молодчики стучали ногами, кричали и двигали стульями, устраивали обструкции по сигналу (ужимкам и усмешкам) держиморд, сидевших в президиуме. Проявляя особое усердие, они бросали на трибуну в Троцкого толстые книги и тяжелые предметы. Из зала слышны были крики: «Гад! Мерзавец! Негодяй! Подлец! К стенке гада!» Сталин строил рожи с трибуны, а куйбышевы по этим рожам подстегивали и подстрекали молодчиков срывать речь Троцкого.

Это был драматический час русской революции.

Троцкий стоял на трибуне спокойный и строгий. В эту минуту он напоминал капитана на тонущем корабле. Только вокруг него не море бушевало, а пираты-змеи шипели, норовя укусить, убить или отравить капитана.

Чтобы не слышать это змеиное шипение и дикие крики, несущиеся из зала, Троцкий заткнул уши и продолжал читать написанную речь. Не для чиновников он ее читал, а для СУДА ИСТОРИИ.

Бессильные заставить Троцкого замолчать, руководители заседания увели из зала стенографистку. Вслед за этим крики по адресу Троцкого все нарастали, доходя до прямых призывов к насилию над ним и убийству. «Бей гада! Бей гада, бей!» – скандировали молодчики, не давая возможности Троцкому до конца дочитать свою речь.

Казалось, что все сошли с ума. На лицах одних людей было недоумение, граничившее с безумием, у других глаза налились кровью и сверкали лютой ненавистью к оратору. Это были молодчики. Они кинулись на трибуну, как убийцы. Но они не прошли. Перед ними выросла гигантская фигура командующего Московским военным округом старого большевика, старого петербургского рабочего Николая Ивановича Муралова. Он стоял с поднятыми кулаками и ждал… Убийцы отступили.

Г.А. Зив [3]3
  Зив Г.А. – социал-демократ, знавший Л.Д. Троцкого с начала 1890-х годов. Из книги «Троцкий. Характеристика (по личным воспоминаниям)».


[Закрыть]

В психологии Троцкого не было вообще элементов, относящихся к жестокости и гуманности. Там у него было пустое место. Чувство симпатии к людям, не в смысле удовлетворенности поведением, а как самостоятельное чувство, воодушевление, было незнакомо ему. Для него люди были просто единицами – десятками, тысячами, сотнями тысяч, посредством которых удовлетворялась его «Воля к Власти»… Троцкий морально слеп. В нем был натуральный физиологический дефект. То, что в английском языке именуется «Моральное безумие». Его головной орган для любви и симпатии атрофировался еще в утробе матери.

Как Бронштейн представлял себе ход предстоящей в России революции, которой он, повидимому, был так горячо предан, я не знаю, и он сам, я полагаю, не знал: по крайней мере, он никогда ничем не подавал повода думать, что у него имеются на этот счет какие-нибудь взгляды или «планы». И это вполне естественно: ведь единственное значение революции для Бронштейна заключалось в активном проявлении своего «я» в его революционной деятельности. Ход революции, ее возможные результаты, то, что для других было «конечной целью», для Бронштейна было лишь средством для самоутверждения своей личности. С этой точки зрения он всегда был оппортунистом чистейшей воды, несмотря на всю свою неизменную крайнюю «революционность». Знаменитое изречение «Движение – это все, конечная цель – ничего» в известном смысле как нельзя более было применимо к нему. В революции его интересовала не столько сама эта революция и ее ход, сколько собственная его роль в ней…

В марте 1898 года был арестован и я. В апреле я очутился в одесской тюрьме, где уже находились Бронштейн и все другие, привлекавшиеся по нашему делу. Тюрьма эта была образцовая, построенная согласно новейшим требованиям тюрьмоведения, в виде креста. Каждое крыло креста состояло из высокого коридора, по обе стороны которого были расположены камеры в четыре этажа. Двери каждой камеры открывались на железную галерею, идущую вдоль всего этажа. Галерея каждого этажа железной лестницей соединялась с галереей соседнего верхнего и нижнего этажа; кроме того, каждая галерея сообщалась с соответствующей галереей по другую сторону коридора при помощи железного мостика.