Текст книги "Слово о словах"

БОЛЬШОЕ ГНЕЗДО

Слова, имеющиеся в языке, составляют так называемый словарный состав языка. Главное в нем – основной словарный фонд.

Ядро основного словарного фонда составляют корневые слова. Основной словарный фонд гораздо менее обширен, чем словарный состав языка.

Зато живет он очень долго, в продолжение веков, и дает языку базу (материал) для образования новых слов.

Получается любопытная картина.

Все слова языка, какие мы знаем, можно, оказывается, вообразить себе в виде трех кругов, вписанных один в другой.

В самый большой круг, внешний, входят именно все слова, какие сегодня живут в языке; даже те, которые родились только вчера; даже те, что умрут завтра; даже те, что возникли лишь по случайным причинам, для какой-нибудь специальной надобности (вроде слова «кодак» или слова «хлыщ»). Этот круг и есть словарный состав языка.

Внутри этого круга существует другой, более узкий. Он содержит в себе уже не все слова, а лишь некоторую часть их. Какую?

Только те слова, которые язык отобрал и признал окончательно, которые существуют и развиваются в течение долгого, очень долгого времени, которые меняются, переосмысляются, дают начало и жизнь другим словам, – только они входят в этот второй круг, в основной словарный фонд.

Наконец внутри этого круга есть еще один, охватывающий самую отборную, исходную, основную часть слов. Здесь хранятся слова-корни, те самые, из которых – при помощи которых! – язык в течение долгих веков образует все нужные для его развития новые слова. Этот малый круг – ядро словарного состава и основного фонда, это святая святых языка. Здесь нет ничего случайного, ничего временного. Здесь таятся основы, созданные народом много веков назад, бережно и осторожно пополняемые. Крайне редко, в виде особого исключения, проникают сюда пришельцы-гости – слова, изобретенные заново. Но именно из этого ядра в основном течет в языке непрерывная струя обновления, освежения его запаса. Именно здесь находится главный, первый источник всего по-настоящему нового, огромного большинства всех образуемых заново слов.

Это легко представить себе. Но попробуем наполнить нашу воображаемую картину живым содержанием. Попытаемся хотя бы на одном-двух примерах посмотреть, как же распределяются по этим кругам наши самые обычные, всем известные простые слова.

С незапамятно-древних времен находится во внутреннем круге – в ядре основных слов на самой глубине словарного состава – широко распространенное и известное слово-корень «лов». Искони, насколько мы можем знать, оно было связано с одним значением; хватанье, поимка. В самых старых рукописях наших мы уже встречаем слова с этим корнем.

В «Начальной летописи», под датой 21 мая 1071 года, сказано о том, как князь Всеволод за городом Вышгородом в лесах «деял звериные ловы, заметал тенета». «Лов» уже тогда означало: охота сетью, поимка зверя.

В поучении Владимира Мономаха детям тоже говорится, что великий князь много трудился, всю жизнь «ловы дея»: он связал своими руками 10 и 20 диких коней, охотился и на других зверей. Он же сообщает, что «сам держал ловчий наряд», то есть содержал в порядке охоту, конюшню, ястребов и соколов.

Значит, уже в XI веке слова «лов», «ловчий», «ловитва» существовали и были известны русскому народу. Слово «лов» означало тогда охоту, «ловлю» сетями или силками. Позднее, несколько веков спустя, оно приобрело иное значение: в многочисленных грамотах Московской Руси упоминаются «бобровые ловы», «рыбные ловы», которые один собственник передает или завещает другому. Очевидно, теперь «лов» стало значить уже не только действие того, кто охотится, а и место, на котором можно промышлять зверя. Но в обоих этих значениях сохраняется одна сущность: «лов» – это охота при помощи «поимки» добычи. Один и тот же корень живет и там и здесь.

И сейчас в нашем языке имеется слово «лов». Мы тоже понимаем его не совсем так, как понимал Мономах или московские подьячие времен царя Ивана IV. Иногда мы можем встретить выражение «начался подлёдный лов сельди», «закончился осенний лов трески». Здесь слово «лов» означает то же, что «ловля рыбы»; начался «лов зайцев» мы не скажем никогда.

Встречается и чуть-чуть отличное от данного употребление слова. «На этом омуте самый большой лов». Тут оно как бы обозначает «способность ловиться», близко к таким словам, как «клёв». Но, как и восемь веков назад, для нас совершенно ясна живая связь между всеми этими словами. Во всех них живет и дает им жизнь все тот же древний корень «лов».

Слова-родичи, потомки корня «лов-», к нашему времени образовали в русском языке обширную семью, большое гнездо. Я выписал их в виде схемы. Вглядитесь в многочисленное потомство старого «лова».

«Деды» и «внуки» различаются по многим признакам. Во-первых, тут есть слова очень древние и совсем новые[8989
  Читатели предлагают мне добавить сюда множество таких новых и новейших образований с корнем «лов»: лов-итки (пятнашки), само-лов-ка (верша, рыболовная снасть), тигро-лов, блох-о-лов, ондатро-лов (всё – официальные названия профессий).


[Закрыть]]. Слово «ловитва», например, в нашем современном языке совсем не употребляется; даже во времена Пушкина оно представлялось уже старинным, неживым словом. Им пользовались только в «высокой» речи, в стихах и других литературных произведениях[9090
  Интересно, что А. Майков в стихотворении «Кто он?» употребляет это слово в значении «рыбная ловля». «Старый рыбарь» у него говорит Петру Великому:
Да теперь мне что в ловитве?Вишь, какая здесь возня!Вы дрались, а бомбой в битвеЧелн прошибло у меня…  Я думаю, в последний раз слово «ловитва» употребил в русском стихе поэт К. Д. Бальмонт в 1913 году:
Говорят, что пляска есть молитва,Говорят, что просто есть круженье…Может быть ЛОВИТВА или битва,Разных чувств – в движеньи – отраженье…

[Закрыть]]. В «Словаре современного русского языка» вы его не найдете, хотя, встретив его в какой-нибудь старой книге, поймете без особого труда. Очевидно, оно находится у самого внешнего края большого круга нашей схемы; оно готово вот-вот выпасть из словарного состава языка.

Очень старым является такое слово, как «ловчий». Но все же оно кажется нам более живым. Помните, у Крылова в басне «Волк на псарне» еще действует ловчий, с которым беседует серый разбойник? Слово это употребляется нами сейчас очень редко; однако в языке людей, занимающихся охотой, вы, пожалуй, еще и теперь встретите его. Сто´ит охоте с гончими собаками занять у нас место массового спорта (а это вполне возможно), и слово «ловчий» может ожить, как ожило во дни боев Отечественной войны слово «надолба», как воскрес на футбольном поле старый монастырский «вратарь». Да еще не только воскрес, а положил на обе лопатки иноплеменного «голкипера». Очевидно, слово «ловчий» все еще является законным обитателем «большого круга» – словарного состава русской речи.

Совершенной противоположностью этим словам являются такие, как «ловчить» или «ловчило». Они зарегистрированы в «Словаре современного языка». Но еще каких-нибудь сто лет назад их никто не знал и не слышал. Ученые проследили историю их появления. Пришли они в общий язык из военного жаргона, из тех слов, которые произвели для своих нужд офицеры и юнкера царской армии. «Ловчить» у них значило: умело и пронырливо пользоваться обстоятельствами; «ловчилой» назывался проныра, «ловкач».

Можно думать, что этим случайно родившимся словечкам не суждена долгая и плодотворная жизнь. Пройдет немного лет, и они исчезнут. Только в письменных памятниках прошлого найдет их будущий ученый, как сейчас он находит в них старое слово «ловитва». Они – временные гости нашего словарного запаса. Пусть живут в нем. Но им никогда не проникнуть внутрь основного словарного фонда.

В особенном положении находится слово «неловкость». Оно замечательно тем, что, происходя от того же старого корня «лов», имеет значение, очень далекое от понятий «поймать», «схватить», «сделать своей добычей».

Что´ значит, когда я говорю: «Ах, вчера я случайно совершил такую неловкость!»? Это значит: «Я допустил неправильный поступок, вел себя как неумелый, неловкий человек».

Слово «неловкость», хоть и несет в себе корень «лов», но здесь он употребляется нами в совершенно новом, очень удаленном от первоначального, смысле. Мы еще чувствуем связь слова «неловкость» со словом «ловкий» или «ловкач», а вот его связь со словами «ловля», «ловец» или «лов» совсем утратилась (если искать связи не только звуковой, но и по смыслу).

Сказать: «Я сделал неловкость» можно; но попробуйте скажите: «он допустил» или «он сделал „ловкость“»! Так выразиться нельзя. И получается, что теперь в языке образовалось уже нечто вроде нового корня «нелов», который почти совершенно отделился от старого «лов».

Слово «неловкость» принадлежит тоже к числу потомков «лова», родившихся почти на наших глазах в течение последнего столетия. Трудно сказать, какова будет его дальнейшая судьба и проникнет ли оно во внутренний круг, в основной словарный фонд нашего языка, породит ли оно там какое-нибудь свое потомство. Но в первом круге, в словарном составе, оно заняло свое прочное место. Многие, весьма многие из потомков «лова» имеют теперь уже свои обширные семьи.

С «лов» непосредственно связан глагол «лов-ить». А от него пошло великое множество производных глаголов; они были бы немыслимы без него: «на-лов-ить», «вы-лов-ить», «об-лов-ить», «об-лав-ливать». Легко заметить, что в последнем глаголе (так же как и в слове «облава»[9191
  По поводу слова «облава» в языкознании существует мнение, согласно которому тут мы имеем дело уже с другим корнем, не связанным непосредственно с «лов».


[Закрыть]]) старый корень «лов» является перед нами уже в виде «лав», так что не каждый и не сразу тут его узна´ет.

Однако нас сейчас среди этого хоровода слов интересует только одно прилагательное, также происходящее от того же корня. Это «лов-кий».

Слово «ловкий» хорошо знакомо каждому; вряд ли кто-либо заподозрит в нем наличие какой-нибудь странности, неожиданности, загадочности. Тем не менее оно тоже ставит перед исследователем языка довольно любопытные задачи.

Попросите нескольких ваших знакомых, чтобы они объяснили вам, что´, по их мнению, значит слово «ловкий».

Несомненно, большинство из них, подумав, скажет примерно так: «Ловкий? Гм… ловкий… Ну, это значит: изящно, сноровисто двигающийся, хорошо развитой физически… Ловкий физкультурник. Ловкий акробат или наездник… Мало ли…»

Справившись в современном словаре, вы увидите, что и он согласен с таким определением. В словаре Д. Н. Ушакова сказано:

«ЛОВКИЙ, -ая, -ое: 1. Искусный в движениях, обнаруживающий большую физическую сноровку, гибкость…

2. Изворотливый, умеющий найти выход из всякого положения.

3. Удобный».

Действительно, рядом с «ловкий вратарь» мы часто слышим и «ловкий жулик» или «какой-то мне неловкий стул попался».

Но интересно вот что. Заглянув в словарь XVIII века, вы тоже найдете там слово «ловкий». Однако толкование этого слова удивит вас своей неожиданностью.

Там совершенно не будет указано наше современное, основное, первое значение этого слова: «искусно в движениях», «гибкий телом». Очевидно, его тогда совсем не знал язык. Статья словаря тех времен о слове «ловкий» выглядит примерно гак:

«ЛОВКИЙ, -ая, -ое: 1. Сручной, удобный на обхват и держание: ловкий инструмент, ловкое топорище…

2. Двум господам слуга (то есть плут, двуличный человек)».

Нетрудно разобрать, что тогдашнее первое, основное, значение слова сохранилось и до нашего времени; только теперь оно стало для нас второстепенным и стоит под № 3: «удобный». Старое второе значение осталось вторым и у нас.

Но сто´ит обратить внимание вот на что: есть тонкая разница между выражениями «ловкое кресло» или «ловкое седло», с одной стороны, и «ловкое топорище», «ловкое косовье», «ловкая ручка, рукоять» – с другой. В чем эта разница?

Да в том, что и «косовье» и «рукоять» могут называться «ловкими» именно потому, что они хорошо ловятся охватывающей их рукой, подходят к этой руке. Здесь язык еще довольно ясно чувствует в слове, которое означает «удобный», самое исконное значение корня слов – «брать руками», «ловить». Недаром языковеды XVIII века вместо «удобный» говорили «сручной».

Когда же мы сейчас произносим: «по этой лестнице неловко подниматься», тут начальное значение почти исчезло; осталось и окрепло значение вторичное – «удобно». И его уже не заменить словом «сручно». На таком примере очень ясно, как развивались эти значения. Раньше они были более картинными, как говорят – конкретными. «Ловкий» значило «удобно охватываемый рукой». Затем постепенно они стали более общими, расплывчатыми и, выражаясь ученым словом, абстрактными. Теперь «ловкий» означает «вообще удобный», удобный и для руки, и для головы, и для всего тела. Теперь говорят: «как ловко сидит на нем костюм»; мы даже не замечаем, что, по сути дела, это означает: его костюм сшит так, что он как бы ловит, обхватывает его фигуру. Мы понимаем это слово более абстрактно: «удобно сидит» – и только[9292
  В других, близких к русскому, языках могут встречаться и еще дальше отстоящие от первоначального значения слова, происходящие от слова «лов». Так, например, на Украине слово «ловкий» стало уже вообще синонимом слова «хороший»; вы можете услышать там выражения: «ловкая дивчина» или «ловкий борщ», причем ни то ни другое никак не будет правильно понято нами, если мы попробуем разбирать их по уже знакомым нам значениям этого корня. «Ловкая дивчина» – может быть довольно неловкой в движениях, но просто красивой, хорошенькой девушкой. «Ловкий борщ» – это «суп, ловко приготовленный», то есть попросту вкусный.


[Закрыть]].

К великому сожалению языковедов, во времена еще более ранние, чем XVIII век, у нас не было хороших, полных словарей русского языка, составленных современниками. Есть только такие словари языка тех дней, которые ученые составляют в наши дни. Составить же их сейчас можно лишь на основании письменных свидетельств о языке далекого прошлого, выбирая из старых грамот, рукописей, записей одно за другим все находящиеся в них слова. Об устной речи XVI или XIV столетия мы можем теперь только догадываться по косвенным признакам.

Тем не менее тот, кто займется разысканиями о слове «ловкий» по документам и по позднее составленным словарям старорусского языка, будет весьма удивлен: он этого слова там совершенно не встретит.

Вот непонятное явление! В XVIII веке слово «ловкий» существовало и имело даже несколько значений, а в XVI веке его как будто не было вовсе. Правдоподобно ли это? Как же возникло оно потом и когда? Куда делось? Или, вернее, откуда взялось?

Думается, что слово «ловкий» в разных значениях жило в нашем языке, входило в его словарный состав и задолго до XVIII века. А не можем мы его обнаружить там лишь потому, что в те времена оно как раз и было словом не письменной, а устной речи.

Впрочем, и сейчас это так. Подумайте, много ли шансов, что в каком-нибудь служебном заявлении, в переписке между двумя важными учреждениями, в учебниках по различным наукам встретится вам слово «ловкий» или «ловко»?

«Настоящим удостоверяется, что ученик Павлов ловко решает задачи». Шансов найти такую фразу не так уж много!

А в устной речи мы его употребляем постоянно. Разница, значит, в том, что в наши нынешние словари мы все же включаем и слова, живущие в устном языке, а лет триста назад этого никто не делал.

Заметьте и другое. В народном устном языке, в разных областных наречиях мы и сегодня можем найти такие значения слова «ловкий», которые не занесены ни в один большой словарь.

Около Пскова[9393
  Слово живет и далеко за пределами Псковщины. См., например, у В. Солоухина: «И мы… шли куда-нибудь в „ловкие“ места. „А то еще под Курьяновской кручей очень ловко место“, – говорил Петруха, а я запоминал». (Владимир Солоухин. Владимирские проселки. День шестнадцатый. «Московский рабочий», 1961.)


[Закрыть]] мне приходилось слышать выражения вроде: «У нас этот черный кот – вот ловкий: мышей пять за ночь поймает!» или: «Рыбу ловить любишь? Ну ладно, сведу тебя на самое на ловкое место».

Вдумайтесь в эти примеры. «Ловкий кот» здесь значит: «искусно ловящий мышей». «Ловким» называется место, изобильное рыбой, где она хорошо ловится. Между тем в наших словарях таких значений, как «удачливый при ловле» или «искусный при ловле», для слова «ловкий» нет. Почему нет? Потому что живут эти значения не в общерусском языке, а только в отдельных народных говорах.

Можно наверняка сказать, что и четыреста лет назад в живой устной речи народа существовали все эти значения слова «ловкий». Однако они не попадали в письменные документы. Поэтому мы теперь и не можем найти их там. И именно поэтому языковеды, когда им приходится восстанавливать словарный состав русского языка далеких прошлых дней, не могут ограничиваться только тем, что они находят в древних бумагах.

Слова «ловкий» нет в старинных грамотах. Но в тех песнях, сказках, былинах, которые русский народ, передавая из уст в уста, хранит долгие века в своей памяти, почти не меняя в них ничего (ведь говорится: «Из песни слова не выкинешь!»), оно имеется. И языковед уверенно утверждает: значит, оно существовало в языке и тогда, когда эти старые песни и сказки слагались. Правда, оно не попало в письменные документы. Но это еще не доказательство его небытия.

Можно было бы на этом закончить рассказ о корне «лов». Но сто´ит отметить коротко, что корень этот жив не только в одном нашем языке. Древность его такова, что мы находим его же в языках многих братских славянских народов[9494
  Значит, он существовал еще до их разделения, в общеславянском языке-основе. А это было больше тысячелетия назад.


[Закрыть]]. И в их словарном составе существует немало слов – его потомков, производных от того же «лов». Повсюду каждое из них живет своей особой жизнью. Нет ничего любопытнее, чем сравнивать историю их в нашем языке и в родственных,

Вот взгляните, какие семьи имеет древний «лов» в языках болгар, поляков и чехов:

В болгарском есть слова:

В польском есть слова:

В чешском есть слова:

ло´вица – охота

ло´вы, лов – охота

лов – охота, добыча, улов

лов – охота

ловджи´я – охотник

лове´цъ – охотник

ло´вчи – охотник

ло´вчи – охотник

ло´вец – охотник

ловя´ – ловить, хватать

ло´виць – удить

ло´вити – охотиться, ловить рыбу, зверей

ло´вски – охотничий

лове´цки – охотничий

ло´вецки – охотничий

ловджилък – занятие охотой[9595
  Слово «ловджилък» и «ловджи´я» представляют особый интерес: они образованы из славянского корня «лов» при помощи турецких суффиксов. По-турецки «охотник» – «авджы», поскольку «охота» – «ав», а суффикс «-джи» («джы») образует имена лиц действующих: «каикджи» – лодочник, «арабаджы» – извозчик, и т. д. По этому образцу создано и болгарское «лов-джи-я». Занятие же чем-либо по-турецки именуется словами с суффиксом (послелогом) «-лук», «-лык». Поэтому «занятие охотой» у турок будет «авджылык», а у болгар соответственно – «ловджилък». Сказалось вековое влияние турецкого порабощения.


[Закрыть]]

ло´виште – место охоты, ловли

ловъкъ – ловкий

ло´вка – капкан

ло´вкост – ловкость

лови´тба – ловля

лови´тво – ловля

По этой табличке наглядно видно, до какой степени по-разному обращаются все эти языки с одним и тем же общим корнем, как из одного и того же корня родятся в них совсем разные, хотя и родственные слова, – в каждом языке по его особым законам.

И вот что, кстати, особенно интересно.

У нас, в нашем русском языке, мы знаем слово «ло´вка» – капкан, западня, но встречается оно только в составе сложных слов: «мышеловка», «мухоловка». А в болгарском слово это живет совершенно отдельно: «ло´вка». Можно, значит, думать, что некогда оно так же самостоятельно существовало и у нас.

Любопытно и то, что слова, близкие к нашему «ловкий», имеются только у болгар: «ло´вок» там значит именно «ловкий». Рядом с ним живет и знакомое уже нам слово «сру´чен», то есть «сручно´й, удобный в руке». В чешском же и польском языках корень «лов» не образовал никаких слов, которые значили бы «удобный», «умелый», «гибко движущийся» или «изворотливый». Там эти понятия выражаются словами других корней: по-чешски «ловкий» будет, как это нам ни удивительно, «о´братны»[9696
  А чему удивляться? Подумайте о таких наших словах, как «оборотливый», «оборотистый»…


[Закрыть]], по-польски – «спры´тны», «спра´вны».

Таково большое, расселившееся через границы между племенами и между языками гнездо корневого слова «лов» – древнего слова славянских народов-братьев.

СЛОВО, КОТОРОМУ 2000 ЛЕТ

Мы говорили до сих пор о словах, либо принадлежащих русскому языку и его областным говорам, либо (как слова, связанные с корнем «лов») составляющих богатство сравнительно небольшой семьи языков, в данном случае – языков славянских.

Но бывают слова, сумевшие, путем ли заимствования или как-либо иначе, проложить себе путь на гораздо более широкую сцену, постепенно завоевать весь мир, пересекая границы не только между языками, но и между языковыми семьями. Чаще всего так путешествуют не готовые «слова», уже обросшие суффиксами, окончаниями, приставками, а самые корни, или бывает так, что готовое, целое слово одного языка становится основой для языка другого.

Познакомимся с одним или двумя примерами таких слов – завоевателей пространства.

По темной улице пробежал быстрый свет. «Что такое?» – спрашиваете вы. «Ничего особенного! – равнодушно отвечают вам. – Прошла машина с яркими фарами…»

Лет сорок – сорок пять назад вы на свой вопрос получили бы, пожалуй, не совсем такой ответ:

 
Пролетает, брызнув в ночь огнями,
Темный тихий, как сова, мотор, –
 

ответил бы вам, например, около 1910 года поэт А. Блок.

Вы, мой младший современник, несомненно, удивились бы: «То есть как это „мотор пролетает“? Один мотор, без самолета?» Я не дивлюсь: и для меня слово «мотор» в те дни значило «автомобиль», «машина».

История соперничества между этими тремя словами очень поучительна: ведь она разыгралась на глазах у нас, старших. Автомобиль – это настолько новое явление в жизни мира, что в русском языке само название его установилось совсем недавно и, я бы сказал, как-то еще неокончательно.

В самом деле: вы теперь, так сказать, «пишете» чаще всего «автомобиль», а «выговариваете» «машина». Услыхав сообщение: «На улице сегодня сотни машин», вы никак не представите себе, что ваша улица сплошь заставлена молотилками или турбинами (хотя ведь это все тоже машины!); вы сразу поймете – на ней много автомашин, автомобилей. И сами скажете: «Сергей Васильевич купил себе машину»; верно: как-то не принято в разговоре употреблять слово «автомобиль».

В начале же века фраза: «Они уехали на машине» – ни в коем случае не означала «на автомобиле». Под «машиной» в просторечье скорее подразумевали «поезд», «чугунку». Как же именовался тогда автомобиль?

При своем первом вступлении в жизнь, в девятисотых годах, он официально получил именно это, созданное из древних основ, имя. Мы уже знаем: такие названия, как «аэроплан», «автомобиль», «мотоцикл», не существовали в древнем мире: ни грек, ни римлянин не признали бы их своими. Это искусственные слова-гибриды: они склеены в наше время из отдельных древнеримских и древнегреческих частей, сплошь и рядом не одно-, а двуязычных. «Авто» значит «сам» по-гречески, «мобилис» – это «подвижной» по-латыни; слово, как видите, «греко-римское»: в природе таких почти не существует.

Значит, «автомобиль» был окрещен сразу же «автомобилем». Но у нас в России столь хитроумному слову не повезло. Оно осталось жить почти исключительно в книжной, письменной речи: в любой энциклопедии вы, конечно, найдете статью «Автомобиль», посвященную этому средству транспорта. В живом же разговорном языке самодвижущаяся повозка вскоре стала получать другие наименования.

Вероятно, потому, что наиболее поражавшей воображение ее частью был совершенно новый тип двигателя – бензиновый мотор, автомобиль вскоре стал «мотором». Удивляться нечему: никаких других «моторов» широкая публика в то время еще не знала; самое это слово, так сказать, приехало в мир «на автомобиле» (отчасти на трамвае; но его «электро мотор» оказался для языка уже чем-то производным от простого мотора). Таким образом, около 1900 года слово «мотор» в смысле «автомобиль» стало общепринятым не только в чисто разговорном просторечье: оно употреблялось в газетах, в переписке, в ведомственных бумагах и даже в ходовых песенках.

 
На Островах летит стрелою
Мотор вечернею порой.
Шофер, склонившись головою,
Руль держит крепкою рукой… –
 

распевали мальчишки на улицах Питера в десятых годах нашего века, подражая тогдашним водителям «моторов». Если бы вам теперь сказали: «Наша улица полна моторов», – вы бы, вероятно, очень удивились, вообразив густо стоящие на мостовой бензино– или электродвигатели. А я в мои десять лет, в 1910 году, понял бы все как до´лжно: на улице много автомобилей. Ведь «мотор» это и значило «автомобиль».

В те времена от слова «мотор» стали появляться и производные слова. То, что мы теперь именуем «такси» тогда называлось «таксомотор» (впрочем, с недавнего времени слово это снова воскресло у нас: сейчас в Ленинграде можно повсюду встретить объявления о работе «таксомоторных» парков, станций и т. п.). Таким образом казалось, что это наименование для автомобиля сможет удержаться навсегда, а самое слово «автомобиль» исчезнет вместе со своим братом «аэропланом». Но случилось иначе. В советские времена, когда впервые число автомобилей в нашей стране стало по-настоящему значительным, когда была основана отечественная автомобильная промышленность, язык резко переменил все. «Автомобиль» утратил имя «мотора»: разных, хорошо знакомых «моторов» и аппаратов с «моторами» стало теперь слишком много везде, начиная с самолета.

В письменном языке окончательно утвердилось название «автомобиль», а язык устный перешел на слово «машина». Это тоже случилось не без основания. Языковеды давно подметили, что из множества всевозможных механизмов люди всегда склонны называть просто «машиной» именно тот, который они встречают чаще других, который им ближе, важнее других, представляется им, так сказать, «машиной всех машин», «машиной» по преимуществу. Велосипедист говорит «машина» о велосипедах, тракторист – о тракторах, а весь народ в целом называет теперь «машиной» именно автомобиль.

Из всего этого вытекает одно: название автомобиля родилось совсем недавно. Оно еще не установилось окончательно: мы слышим то «автомобиль», то «машина», то «автомашина» и даже «таксомотор». Значит, слова эти совсем еще молоды. А вот слову, которое означает деталь автомашины, слову «фары», ему уже не сорок-пятьдесят, а все две тысячи лет, и оно живет и держится. Как получилась такая странность?

В III веке до нашей эры царь Египта Птолемей Филадельф приказал соорудить маяк у входа в шумную гавань города Александрии. Местом для новой башни избрали маленький островок у входа в порт. Островок этот по-гречески назывался «Фа´рос», – некоторые говорят, потому, что издали, с берега, он казался косым парусом идущей в море галеры. А слово «парус» по-гречески звучит именно так: «фа´рос». Впрочем, возможно, что имя это имело и другое происхождение.

Маячная башня вознеслась на 300 локтей в вышину (около 180 метров). Подходившие к городу моряки издали видели языки огня, развеваемые ветром на ее вершине. Слава о Фаросском маяке разнеслась по всей земле. Его стали упоминать в ряде «семи великих чудес света», рядом с пирамидами нильской долины и колоссальной статуей на острове Родос. И так как это был самый замечательный из всех тогдашних маяков, самый знаменитый и самый большой, то все чаще в наиболее далеких углах морского побережья в языках различных народов вместо слова «маяк» стало звучать слово «фарос»[9797
  Примерно так же у нас сейчас появилась склонность любой большой стадион называть «Лужники»: «Воронежские Лужники», «Тбилисские Лужники»…


[Закрыть]]. Сочетание звуков, у греков когда-то означавшее «ветрило», начало теперь на многих языках означать маячный огонь, световой сигнал. Из греческого слово стало международным.

Конечно, переходя из языка в язык, оно несколько меняло свою форму; мы уже знаем, как это бывает. Но все же везде его можно было узнать. Можно узнать его и сейчас.

Заглянем в иностранные словари. В португальском языке вы найдете слова «farol», «faros», «farus». Они значат именно «маяк» или «маячный огонь».

Слово «faro» (по-английски буква «а» выговаривается, как «эй») есть в Англии. Тут за ним тоже сохранилось его древнее значение – «маяк».

То же самое значило слово «faro» сперва и у испанцев. Но затем, чуть изменив его, превратив в «farol», им стали называть всякий уличный фонарь. А затем и каждый фонарь вообще начал именоваться «farola».

Позаимствовали от древних мореходов это слово и во Франции. Оно само в форме «fare» означало тут маяк; уменьшительно «farillon» значило рабочий фонарик, малый маячок-мигалка, бакен. Однако к нашим дням слово «фар» (phare, fare) осталось здесь только в одном значении: оно означает именно такого типа фонарь-прожектор, какие мы видим на наших машинах. Всякий другой фонарь именуется совсем не похожими словами, происшедшими от других корней: «лантэрн», «ревэрбэр» и т. п.

Есть, как вы знаете, это слово, ставшее давно уже не греческим, не французским, не английским, а всеобщим, международным, и в нашем, русском языке. Тут оно тоже прежде всего означает: «яркий фонарь автомобиля». Но теперь, по сходству между самими предметами, оно применяется и к небольшим прожекторам, укрепляемым на паровозах, самолетах и даже велосипедах. Оно стало значить: «всякий яркий электрический фонарь, снабженный отражающим свет зеркалом».

Но пусть оно значит что угодно. Как только я слышу его, мне мерещится там, за туманом времени, за длинным рядом веков, над далеким старым морем дымный факел Фаросского маяка. Представьте себе ясно, как невообразимо давно это было! Пламя Фароса давным-давно погасло. Рухнула его гордая башня. Искрошились те камни, из которых она была сложена. А самая, казалось бы, хрупкая вещь – человеческое слово, называвшее ее, – живет. Таково могущество языка.