Текст книги "Слово о словах"

ЛЕСНЫЕ ЗВУКИ

Слово «кукушка» все производят от ее крика. Но вот уж слово «синица» как будто с писком этой птички не связано. Многим представляется, что оно, скорее, придано ей по цвету ее оперения. Может быть, «синица» значит «синяя птичка»?

А бы видали когда-нибудь живую синицу?

«Большая синица ростом с домашнего воробья. – написано в энциклопедическом словаре. – Верхняя сторона ее тела желтовато-зеленого цвета, переходящего местами в серый. Нижняя сторона – желтая. Шапочка на голове, бока шеи, горло и продольная широкая полоса, идущая по нижней стороне тела – черные. Щеки – белые. Клюв – черный».

Спрашивается: где же здесь синий цвет?

«Вот-вот, так оно и есть, – скажут вам тотчас сторонники «вау-вау» теории. – Название синицы, конечно, не имеет никакого отношения к ее окраске. Это тоже звукоподражание. Слыхали вы, как эту птичку еще зовут в народе? Она носит несколько имен: «зенька, зинька, зинзивер…»

Это верно. Знаменитый русский «птицевод» А. Богданов так прямо и писал когда-то: «Зинькой и зинзивером синицу прозвали по ее крику…»

Если так, тогда можно допустить, что «зинька» – настоящее имя синицы, а «синица» – его искажение. «Зинька, зиница, синица…» Пожалуй, «вау-вау» теория права: ведь мы опять договорились до звукоподражания.

Ну, а на самом деле на чьей же стороне правда?

Многие птицеловы, охотники, зоологи свидетельствуют: «большая синица (это одна из синичьих пород) весной действительно испускает звонкий крик: «зинь-зинь-таррарах!»

Казалось бы, это все решает. Но беда в том, что другие столь же осведомленные знатоки слышат в щебете синицы несколько иные звуки: «Пинь-пинь-тарарах!»

Украинские любители птиц все, как один, от профессора до пионера-птицелюба, согласно утверждают, что писк синицы надо передавать так: «Цень-цень-тарарах!»

И, наконец, совершенно случайно, в стихотворении американского поэта прошлого столетия Эмерсона я наткнулся на чувствительные строчки, посвященные той же лесной певунье:

 
Как вешний привет раздается
Повсюду: «Чик-чик-э-ди-ди!»[1111
  Эта же запись напева синиц встречается в романе Д. Олдриджа «Охотник». А отличный немецкий языковед-этимолог М. Фасмер сообщает, что его соотечественники тот же птичий возглас изображают как «ци-ци-гэг».


[Закрыть]]
 

Вот теперь и судите сами, каким же из этих мало схожих звуков люди должны были подражать? Как было бы правильнее окрестите веселую обитательницу северного леса: «зинька», «пинька», «ценька» или «чикчинька»?

Чтобы решить этот сложный вопрос, пойдите в марте в лес или, еще лучше, приманите синиц к своему окну, вывесив кусочек сала на веревочке. Гости сейчас же явятся.

Прислушайтесь к их голосам – и вы немедленно убедитесь, что ничего похожего ни на «зинь-зинь», ни на «чик-чик» они не «произносят». Просто птички издают три каких-то очень неясных музыкальных тона: два – покороче и позвонче, третий – раскатистый и трескучий. Изобразить, передать их звуками нашей человеческой речи просто немыслимо.

В этом нет ровно ничего удивительного. Голосам животных нелегко подражать; чтобы их «записывать», ученые-орнитологи (птицеводы) предложили множество сложных систем, но среди них ни одной удовлетворительной.

Поэтому каждый человек, и тем более каждый народ, передает эти крики на свой собственный лад.

Возьмите для примера обыкновенную утку. Думается, мы, русские, правильно считаем, что эта птица крякает, произнося совершенно ясно: «кря-кря».

Но, по мнению французов, утиное кряканье надо передавать иначе: «куэн-куэн».

Румыны изображают крик утки опять-таки по-своему: «мак-мак-мак». А датчане полагают, что их утки ясно выговаривают: «раб-раб-раб».

К сожалению, я еще не успел узнать, как крякают утки других народов; вероятно, пришлось бы столкнуться со множеством самых разнообразных мнений.

Еще любопытнее получается с петухом. Уж это ли не знаменитый солист среди птиц? Кажется, кто может не понять, что он ясно и громко возглашает свое несомненное, членораздельное «ку-ка-ре-ку»?

А вот подите же! Французам в его крике слышится несколько иное сочетание звуков: «кокорико»; а петухи британских островов, по уверениям их хозяев-англичан, распевают нечто на наш слух совсем уж неправдоподобное: «кок-э-дудль-ду»[1212
  По-английски это звучит как «петька глуп», нечто вроде нашего «попка-дурак».


[Закрыть]].

Откуда же такое странное несогласие?

Очень понятно откуда: послушайте несколько часов подряд петушиное пение, и вы, точно так же как и с синицами, убедитесь, что птица эта просто не подчиняется ни русским, ни французским, ни каким-либо другим человеческим словарям. Она ровно ничего не «выговаривает». Она тянет что-то чисто петушиное, совершенно свое, нечто вроде «а-а-а´-а-а´», «о-о-о´-о-о´» или «э-э-э´-э-э´», в зависимости от возраста, сил и породы. А нам, людям, вольно вкладывать в этот простой, нечленораздельный крик свои, чисто человеческие звуки, которых там и в помине нет…

Это неудивительно. Точно так же, желая изобразить голосом звуки музыкальной пьески, вы ведь тоже начинаете напевать какое-нибудь «тру-ля-ля, тру-ля-ля», или «тим-пам-пам», хотя, конечно, ни рояль, ни скрипка, ни труба ничего похожего «произносить» не способны.

ОТ ЗИНЗИВЕРА ДО СНЕГИРЯ

Выводы, к которым я вас привел, настолько неожиданны, так противоречат обычным нашим представлениям о названиях животных и птиц, что стоит, пожалуй, проверить их еще на одном любопытном примере. Впрочем, речь и тут пойдет о той же самой синице.

В «Лесной газете» – книге известного писателя Виталия Бианки – есть рассказ, озаглавленный: «Зинзивер в избе».

«В лесную избушку… через открытую дверь смело влетел зинзивер – синица; желтый, с белыми щеками и черной полосой на груди…»

Несколько ниже талантливый писатель-натуралист объясняет и происхождение этого странного птичьего имени:

«Пел зинзивер, синица… Птица нехитрая: «Зин-зи-вер! Зин-зи-вер!»

Ну вот: птица кричит «зинзивер» и называется тоже «зинзивер». Казалось бы, лучшего доказательства того, что люди, изобретая новые слова, прибегают к звукоподражанию, и не требуется. Но это именно «казалось бы».

Да, слово «зинзивер» действительно несколько похоже на те звуки, которые синица издает. «Пинь-пинь-тарррарах» или «зинь-зи-веррр!» – разница небольшая. И то и другое «слово» распадается на три части: два звонких звука и что-то вроде раскатистой трели.

Но вот в чем заключается немалая странность: в словаре болгарского языка, родственного русскому, приведено несколько болгарских названий синицы: «ценцигер», «синигер», «синигир».

Удивительно! С одной стороны, «ценцигер» звучит почти так же, как «зинзивер»; похоже, болгары тоже подражали голосу лесной певицы. С другой стороны, близкое к «ценцигеру» имя «синигер» отчасти напоминает и слово «синица» – «сини-гер». Можно подумать, что и там, за Балканами, по какой-то странной ошибке желто-черно-белая птица тоже получила название, связанное с «синим» цветом.

С третьей же стороны… Вот с третьей стороны и подстерегает нас самая главная неожиданность. Разве третье название синицы – «синигир» – не напоминает вам русское имя другой, совершенно на синицу непохожей, ярко-красной и пепельно-серой северной лесной птички – снегирь? Напоминает, и даже очень.

«Синего» в снегире нет уже равно ничего. Многие думают, что его название связано с тем, что он – птица зимняя, появляющаяся в наших местах вместе со снегом: «снег-ирь» – «снежная птица».

И вдруг – никакого снега: синигирь! Возникает вопрос: откуда могло получиться такое своеобразное сходство в названиях двух совершенно друг на друга не похожих птиц?

Не будем сейчас искать ответа на эту довольно сложную задачу. Скажем только, что наблюдение это сильно подрывает веру в справедливость «теории звукоподражания», той «вау-вау» теории, о которой мы говорили выше.

Теперь возьмем в руки какой-нибудь хороший, полный словарь русского языка – ну, скажем, составленный известным языковедом Владимиром Далем, и посмотрим, что там говорится о слове «зинзивер».

Нас ждет разочарование. Слова «зинзивер» у Даля в словаре нет. Зато имеются два других слова, очень похожих: «зинзивель» и «зинзивей». Что же, видимо, это тоже какие-то птички?

Увы! «Зинзивель» оказывается растением – «проскурняк», а «зинзивей» – другим растением, «бриония». Но ведь растения не пищат, не чирикают вроде синиц, не поют песен. Почему же их назвали такими птичьими именами?[1313
  Этимологические словари возводят оба эти названия к древнеиндийскому «зингивера» (инбирь), буквально означающему «роговидный». Вот тебе и «звукоподражание»!


[Закрыть]] Нет уж, лучше давайте ограничим в правах пресловутую «вау-вау» теорию!

Спору нет, в современном нашем языке, вероятно, можно найти некоторое количество слов и, в частности, имен-названий, построенных на подражании тем или иным звукам. Для примера я приведу вам на память вещь смешную – известную игрушку, надуваемый воздухом резиновый шарик со свистулькой, именуемый «уйди-уйди». Это одно из звукоподражаний, и притом совсем недавнее. Можно даже довольно точно указать момент его возникновения – второе десятилетие XX века, когда такие свистелки впервые появились на так называемых «вербных» весенних базарах Петербурга и Москвы. Тогда же предприимчивыми торговцами были созданы и смешные рекламные возгласы, вроде: «А вот иностранный мальчик потерял свою маму! Он плачет и зовет, свою маму не найдет! Уйди, уйди!» Слово привилось.

Можно найти и другие примеры.

Но, во-первых, их очень мало, непомерно мало в сравнении со всей массой человеческих слов; так мало, что никакого особого значения они иметь не могут.

Во-вторых, – и в этом главное, – чтобы человек мог начать «подражать» голосам и запевкам разных птиц, шороху ветра и камыша, треску дерева и стуку камня, надо, чтобы он уже достаточно развил и свои органы речи и свой слух. Он сначала должен был научиться свободно говорить, а потом уже начал передразнивать «языки» птиц и зверей, стихий и неодушевленных предметов. И, вероятно, те немногие слова нашей речи, которые на самом деле родились из звукоподражаний, как раз представляют собой не самый старый, а сравнительно новый слой в языке. Они не начало языка, а порождение его расцвета.

Теория звукоподражания может, пожалуй, объяснить появление того или другого отдельного слова. Но объяснить, как человек научился говорить, как он создал все огромное богатство своих слов, самых важных, самых нужных, она бессильна.

Ни слово «небо», ни слова «земля», «вода», «ходить», «работать», «трудиться», «торговать» никогда не были подражаниями звукам природы. Они возникли, очевидно, другим путем.

УСТАМИ МЛАДЕНЦЕВ

Рядом со «звукоподражательной» «вау-вау» теорией некоторое время существовала другая. Шутки ради ее можно было бы назвать теорией «бай-бай» или «ням-ням». Суть ее изложить нетрудно. Каждый ребенок, подрастая, пока он еще не научился говорить «по-человечески», начинает болтать на особенном «детском» языке.

Теперь вы, вероятно, уже забыли об этом, но было время, когда и вы вместо «хочу есть» сердито кричали: «ням-ням», когда слово «бо-бо» означало для вас «больно», «бя» – «плохо», «тю-тю» – «я спрятался», а странное словечко «тпру-а», которое и взрослому-то трудно выговорить, не сломав языка, значило не то «гулять», не то «прогулка».

Обычно думают, что малыши потому вместо настоящих слов пользуются этими забавными «суррогатами», что их «легче произносить», «выговаривать». Детишки сами выдумывают свой чудной язык, всегда и у всех одинаковый, а покорные папы и мамы, уже забывшие свое детство, послушно перенимают его у собственных детей.

Возьмите, например, такие слова, как «мама» и «папа». Русские дети называют мать – «мама», маленькие французы – «мама´н», немецкие ребята – «мама´», английские – «мэ´мма», китайские – «мама», корейские – «омма». По-видимому, где бы ни родился человек, почему-то именно это или очень похожее слово первым приходит ему в голову, когда надо назвать самое близкое, самое родное, самое дорогое существо на свете.

«Мама» – первое слово человека, который только что явился в мир. Так, может быть, оно и было первым словом всего человечества? Не с него ли и не с ему ли подобных «детских» слов начался в глубокой древности наш язык?

Может быть, и там, у колыбели мира, создателями первых слов были дети? А потом, когда в дело вмешались взрослые, этот язык начал развиваться, расти. Слово «мама» могло легко превратиться в «мать» и родственные ему слова. Слово «бо-бо», развившись, стало словом «больно», «болезнь» – и т. д. Это очень заманчивая теория, и кажется она довольно правдоподобной.

Однако справедлива ли она в действительности?

Попробуйте понаблюдать за малышом, который в этаком «ням-ням-возрасте» растет сейчас где-нибудь около вас.

Вот он лежит в своей кроватке. Не унимаясь ни на миг, он все время движет всеми частями своего крошечного тельца (если, конечно, не спит): машет ручками, «сучит ногами». Движения его еще неосмысленны, случайны; он плохо управляет ими. И тем не менее он все время «работает», «тренируется», упражняет мышцы, не задумываясь над тем, что из его «гимнастики» получается.

Точно так же он непрерывно издает, то неумело шлепая на разные лады губами, то сжимая их, то раскрывая, непонятные звуки.

Естественно, что лучше всего и чаще всего ему удаются самые простые движения. Легче всего для него точно так же издавать несложные, нечленораздельные звуки.

Зажмите себе рот ладонью и попытайтесь, то отпуская ее, то прижимая снова, произносить хотя бы звук «а». Помимо желания, у вас получится нечто вроде: «ба-ба-ба», или «ма-ма-ма», или «па-па-па». Да, да! Помимо вашего желания!

Точно так же у маленького ребенка, когда он, покрикивая, то сжимает, то распускает губы, вырываются, совершенно независимо от его намерения и воли, те же самые случайные сочетания звуков: «Ммаммамма! Пппа-ппапа! Тетете! Тятятя! Няняня-мамама!»

Можно сказать уверенно: смысла, значения в них немногим больше, чем в «слове» «плюхх», которое «выговаривает», падая в воду, камень.

Но малыш не камень. Он чувствует то холод, то тепло, то сытость, то голод… На все это он отвечает и движениями и голосом, лепетом. Подошла мать, вот он и заводит свое: «бабаба» или «мамама». Начали его кормить – он опять мурлычет что-то в этом же роде. Что именно? Да ровно ничего: что выйдет.

Но взрослые привыкли к языку; привыкли сами говорить и понимать то, что говорят другие. И они невольно начинают вкладывать в каждый издаваемый ребенком звук то значение, которое им (а вовсе не ему) представляется наиболее подходящим.

Бормочет он что-то вроде «мамама», и мать в восторге уверяет, что он уже «начинает говорить», «называть ее». Вырвется у него «папапа», и она даже обижается: почему он отца любит больше, чем ее?! А ведь у малыша в это время наверняка нет еще никакого представления о том, что в мире живут люди, много людей, что они разные, что одних называют «папами», других «мамами», третьих «тетями» или «дядями». Словом, взрослые навязывают малышам свое понимание невнятных звуков, которые те, ни о чем не думая, издают.

Доказать, что это верно, не так уж трудно.

Вот вы, наверно, думаете, что слово «мама» всюду и везде, у всех народов мира означает в устах младенцев «мать». Ну, так ничего подобного[1414
  По правде говоря, это мое утверждение слишком решительно. Шведский путешественник и писатель Э. Лундквист очень удивляется тому, что маленькие индонезийцы зовут своих матерей «мамма», точь-в-точь, как шведские ребятишки. А в языке мексиканских индейцев пуэбло слово «тата» значит «отец», почти как у нас. Тем не менее ничуть не меньше и противоположных случаев: одно слово выражает совершенно разные понятия.


[Закрыть]].

В русском языке, в немецком, во французском – это так.

А у грузин слово «мама» означает вовсе не «мать», а как раз наоборот – «отец»; «мама» по-грузински значит: «папа»! Вам это, вероятно, покажется очень странным, даже смешным.

Ничего смешного здесь нет. Древние римляне этим же словом «мамма» называли грудь женщины, кормящей ребенка молоком. Именно поэтому и сейчас у нас в зоологии класс, млекопитающих животных называется латинским словом «маммалиа». Почему же так получается?

Это довольно понятно. Ребенок без всяких особых мыслей лепечет свое: «мамма, мамма», а взрослые толкуют это по-своему. Одним представляется, что он зовет «мать», другие считают, что он обращается к отцу, а третьим кажется, будто он никого не зовет, а просто голоден, хочет есть. Все они одинаково правы, и все в равной степени ошибаются.

У нас, русских, в детском языке отец называется двумя совсем друг на друга не похожими словами: «папа» и «тятя». Слово «дед», «деда» у нас значит «отец отца» (или матери), – «баба» – «мать матери» (или отца). Мы думаем, что так оно должно быть и повсюду.

А в других языках?

У англичан «дэд» (дэдди) значит «отец», «папа». Слово это совсем не похоже на наше «папа», но довольно близко напоминает «тятю» и особенно «дядю». Поставьте рядом такие слова, как «деда», «дядя», «тятя», «тетя», и вы невольно подумаете: да может быть, это одни и те же звуки, только чуть-чуть по-разному выговариваемые?

То же самое мы видим повсюду в мире. Слова эти часто очень похожи, а значат они повсюду разное.

У турок и у родственных им народов слово «дади´» значит «няня», а во Франции слово «дада´» – «игрушечный конек», «лошадка на палочке».

Французские малыши к тому же говорят «додо´» вместо нашего «бай-бай».

В Грузии дедушку называют «бабуа», бабушку – «бэбиа», а маму, как это ни странно на наш слух, – «дэда».

Да нет даже надобности углубляться в дебри чужих языков. У нас в русском языке слово «папа», как известно, значит «отец». Но вот возле Пскова до сих пор в детском языке это же слово означает также «хлеб», «кушанье». «На´, на´, поешь папы!» – такую странную фразу можно услышать там из уст матери или бабушки, разговаривающей с маленьким ребенком. То же самое наблюдается и на Западной Украине[1515
  И даже в Подмосковье. Один из моих читателей записал возле Кунцова такую колыбельную:
Как уж я тебе, коту,Новы лапотки сплету;Дам тебе папыВ серенькие лапы:Ешь, котик, не ворчи,Больше папы не проси!  Любопытно также, что в английском языке словечко «pap» означает соску, детскую кашку. И в Голландии «pap» – густая каша.


[Закрыть]]. И опять-таки удивляться не приходится: как слово «мамма» может получить в понимании взрослых то значение «мать», то смысл «материнская грудь», так и «папа» иной раз понимается как «отец», а иной – как «еда», «питание». Все дело в том, что так называемый «детский язык» на самом деле придумывают и растолковывают вовсе не сами грудные ребята, а их взрослые воспитатели, те люди, которые уже умеют говорить, понимают, что такое язык и для чего он нам нужен.

Так в наши дни люди говорящие «помогают» объясняться тем, кто говорить еще не умеет. Без этой помощи у них бы ничего не вышло.

Но ведь тысячелетия назад, когда люди впервые овладевали речью, на земле еще вовсе не было говоривших живых существ, ни больших, ни малых. Никаких «учителей», никаких «помощников» у древнего человека не было. И конечно, он никак не мог «начать говорить», «овладевать языком», тем способом, каким сейчас овладевают им наши ребята, учась у других. Безусловно, детский язык не мог быть и никогда не был основой, началом «большого» человеческого языка.

Есть и другие доказательства справедливости этих возражений.

Некоторые слова и словечки, которые обычно считаются «детским лепетом», на самом деле имеют свою очень долгую и сложную историю и свое, совершенно недетское, происхождение.

Вот, например, уютное, сонное слово «бай-бай», – от одного его звука глаза слипаются. Кто, казалось бы, мог его выдумать, кроме засыпающего в теплой кроватке ребенка?

Однако, заглянув в словарь «взрослого» русского языка, мы рядом с «бай-бай», рядом с «баиньки», «баюшки», рядом с выражением «баюшки-баю» встретим самый настоящий, да еще старинный, русский «взрослый», глагол «ба´ять», подлинно русское существительное «байка». «Баять» значит: «рассказывать»; «байка» – «сказка». А сочетание слов «баюшки-ба´ю», несомненно, значит: «я тебе сказываю сказочки». И конечно, оно родилось вовсе не в речи малышей, а в устах матерей и бабушек, которые «убаюкивали» своих любимцев, рассказывая над их колыбельками бесконечные дремотные сказки-байки[1616
  Крайне любопытно отметить здесь одно не вполне понятное обстоятельство. В словарях английского языка приводится английское же детское выражение «ту гоу бай-бай», означающее в Англии «идти спать». Выражение это, видимо, не имеет прямой связи с прощальным приветствием «гуд бай». Интересно было бы выяснить, откуда оно взялось в английской детской речи и как получилось такое странное сходство его с нашим «бай-бай». Слово за «англистами»!


[Закрыть]].

Точно так же языковед скажет вам, что детское словечко «ладушки» (мы его теперь неверно понимаем как «ладошки») на самом деле очень древнего и любопытного, но совершенно «взрослого» происхождения. Детская песенка «Ладушки, ладушки, где были? – У бабушки!» распевалась тогда, когда нашего слова «ладонь» еще и не существовало на свете: наши предки вместо «ладонь» употребляли слово «доло´нь»[1717
  Это «долонь» значило: «сторона кисти, обращенная долу», то есть «вниз, к земле».
Зачем ты, грозный аквилон,Тростник прибрежный долу клонишь?А. С. Пушкин

[Закрыть]]. Слово же «ладушка» было в те времена словом не только «детского», но и самого что ни на есгь взрослого языка. В «Слове о полку Игореве» несчастная и милая Ярославна горько взывает к ветру, Днепру-реке и солнцу:

«О ветер-ветрило!.. Зачем мечешь ханские стрелы на воинов моего лады?

…O Днепр-словутич! Принеси моего ладу ко мне, дабы я не оплакивала его по зорям!

…Светлое и пресветлое солнце! Зачем ты палишь горячими лучами воинов моего лады?»

Тут везде слово «лада» означает «любимый», «муж». Но оно и вообще значило «милый сердцу». У А. К. Толстого в одном из стихотворений говорится:

 
Порой веселой мая
По лугу вертограда,
Среди цветов гуляя,
Сам-друг идут два лада.
 

Толстой стилизует речь, подражая языку Киевской Руси, и у него здесь «лада» значит «влюбленные», «милые», «жених и невеста». Так удивительно ли, если любящие матери нашей древности называли своих маленьких «чад» «ладами» или «ладушками»? А тогда ясно, что детская песенка, доставшаяся нам от тех времен, означает просто: «Милые детушки, где вы были? – У бабушки!» Вот, оказывается, из какой глубины прошлого дошли до нас ее слова: а мы-то думали, что их чуть ли не сегодня изобрели младенцы, научив заодно им и своих родителей!

Ясно, что теория, по которой человеческий язык создался из детского лепета, не заслуживает большого внимания. Кое-какие детские словечки («ням-ням», «бяка», «мама», «папа») живут в каждом «взрослом» языке. Но их в нем очень немного, и родились они не до создания «взрослого языка», а после него. Их создали, приспособляясь к ребяческому лепету, родители и воспитатели; малыши очень редко говорят друг другу «пойдем тпру-а» или «будем баиньки». Это не детский, а скорее мамин и бабушкин язык.

Значит, и «вау-вау» теория и «ням-ням» теория не удовлетворили нас. Осталось познакомиться с третьей такой теорией. Ее, равняясь по первым двум, можно было бы насмешливо окрестить, скажем, «ух-ух» или «брр-брр» теорией. Но в науке она носит важное название «теории непроизвольных выкриков».