Текст книги "Евромайдан. Кто уничтожил Украину?"

Глава VIII
Короли и капуста

Суета вокруг бюджета

Еще и еще раз повторяю: Мазепу зря объявляют предателем. Ни один руководитель, даже Иосиф Виссарионович, имея полную возможность истреблять подчиненных «обоймами», не может идти против всего аппарата. А кинуть москаля требовал от гетмана именно весь аппарат. Немедленно после «измены» оказавшийся ни при чем. Ивана Степановича, лидера чересчур сильного, просто съели. А вместе с ним съели и верхушку «бунчуковых», нахватавшую слишком много лакомых кусков. И Орлик, призывавший Скоропадского и прочих «встать за волю» был обречен именно потому, что землю «изменников» уже – с позволения Петра – переделила «элита «второго эшелона». Так что возвращения эмигрантов не хотел никто…

Почти сразу после «казуса Мазепы» абсолютное большинство казачества избрало нового гетмана – Ивана Скоропадского. Под прямым давлением российских войск, говорят мифологи. Не соглашусь. Выбор был сделан самим фактом отказа в повиновении старому гетману, а персоналии – это уже дело второе. В любом случае это был на самом деле выбор большинства, а не 200 червонцев на пропой запорожцам, как в бендерском варианте. Правда, пожилой туповатый Скоропадский был кандидатом старшины, массы же хотели более популярного и креативного Павла Полуботка, но шла война, и Петр, как главнокомандующий, имел право голоса при назначении высшего командования. Важно для нас в данном случае однако не это, а то, что эпоха Скоропадского, по утверждению оранжевых авторов, стала периодом «наступления российского самодержавия на права автономии». Наиболее подробный список претензий по этому поводу составил некто Александр Худобец, учитель-методист из Киева, и сводится он к тому, что

(1) при гетмане находился министр-резидент, который следил, чтобы старшина не имела связей с татарами, турками, шведами и поляками;

(2) в 1715-м царь упразднил выборность старшин и полковников, они теперь назначались свыше;

(3) вновь избранный гетман должен был присягать на верность;

(4) Петр сам назначал полковников;

(5) гадячский полк возглавил серб Милорадович, и вообще, много старшинских постов заняли не украинцы по происхождению; (

6) российские купцы имели большие привилегии в торговле с Гетманщиной;

(7) с 1719-го украинцам запрещалось самостоятельно экспортировать пшеницу и прочее на Запад, все должно было отправляться через Ригу и Архангельск под контролем царских таможенных служб;

(8) в 1722 году была создана Малороссийская коллегия для надзора за всеми административными, судебными и финансовыми делами.

Что тут скажешь. Я не вправе осуждать пана Худобца, он человек служивый. Но детей, обработанных им, жалко. Им, видимо, никто уже не растолкует, что «министр-резидент» (в отличие от польского комиссара при Войске Запорожском) не вертухай на вышке, а, пользуясь сегодняшними терминами, Чрезвычайный и Полномочный Посол, само присутствие которого при гетмане говорит о статусе Малой Руси, пусть формально, но признанной государством, находящимся в особых договорных отношениях с Россией. Никто не объяснит бедным детям, что «слежка», с учетом реалий, была вполне обоснована, поскольку Коломакские статьи строго запрещали «автономные» контакты с зарубежьем, а попустительство Мазепе, неявно их нарушавшему, известно, к чему привело. Никто не расскажет, что в 1715-м Петр не выборность отменил, но наследование «бунчуковых» должностей, а присяга на верность суверену была обязательна для всех гетманов во все времена, начиная с польских. И уж конечно очень удивлена будет пытливая детвора, выяснив со временем, что «не украинцы по происхождению» в казачьей старшине были не подлым петровским нововведением, а обыденностью. Причем во всех вариантах и оттенках – и поляки (имя им легион), и румыны (Иван Подкова), и турки (Павло Бут, вождь восстания 1637 года), и татары (Кочубей, Джелалий), и абхазы (Андрей Абазин, один из лидеров Колиивщины), и даже (о ужас!) евреи, причем (о два ужаса!) в количестве, перебивающем всех остальных (Мусий Мойзерница, гетман Марк Исмаэль-Жмайло, выигравший битву при Куруковском озере, Илляш Караимович, Павло Герцик, Остап Борухович), а великий Филипп Орлик вообще чех, никакого отношения к Украине не имеющий. Впрочем, поскольку дети не мои, не моя и проблема. А вот насчет купцов, хлебной торговли и Малороссийской коллегии разговор особый.

Дело в том, что «зажав» политику, Петр не коснулся экономики, дав понять, что, мол, живите как хотите, а я закрою глаза на все, что не мешает государству. И новые магнаты, решив, что теперь дозволено абсолютно все, разошлись вовсю. Примерно как председатели узбекских колхозов в эпоху застоя. Столь шустро, что хлеборобы начали вспоминать «ляшские времена» как время тихого покоя и социальной справедливости. В конце же концов дошло уже и до того, что не мешать государству никак не может. Начали, скажем, ставить внутренние таможни, облагая пошлиной российских купцов, и гонять за кордон караваны с «теневым» зерном, покушаясь тем самым на одну их основных отраслей наполнения бюджета (помните пункты 6 и 7 стенания пана Худобца?). Плюс, разумеется, уход от налогов. Даже не уклонение, а вообще неуплата. Со ссылками, что, дескать, имеем льготы. Что было правдой, но не совсем. Льготы относились только к «старым» пожалованиям, но не к полученным в итоге «черного передела», но кто же, честное слово, обращает внимание на такие мелочи? Тем паче что в Петербурге имелась целая структура хорошо «подогретых» заступников, пустившая метастазы на всех уровнях вплоть до Сената и возглавляемая лично Меньшиковым, повадки которого старшина хорошо изучила в период его пребывания на Левобережье. Короче, люди зарвались. Забыв о некоторых особенностях личности главы государства, которому было по большому счету плевать на все, кроме бюджета. То есть армии, флота и питерских строек. Тут он вставал на дыбы и становился свирепым, карая даже верных людей, причем сумма нанесенного государству ущерба не имела значения. Многолетний губернатор Сибири, князь Гагарин, некогда доверенное лицо мамы царя, был повешен за многомиллионные гешефты, а обер-фискала Нестерова, оступившегося один раз в жизни, колесовали за сущий пустяк, не приняв во внимание смягчающие обстоятельства. И в конце апреля 1722-го, устав интересоваться, почему, donnervetter, богатое Левобережье уже который год приносит убытки, а население сотнями бежит на правый берег «до пана круля», царь (смотри пункт № 8 претензий пана Худобца) учреждает ту самую Коллегию. Поставив во главе ее бригадира Вельяминова-Зернова, человека из своего знаменитого «собственного реестра», куда заносил имена людей, которые хотя по бесталанности на повышение не претендуют, но никогда не уйдут с баркаса. Дав ему полномочия подобрать штат на свое усмотрение и разобраться, что все-таки происходит на брегах Днепра. Никаких властных полномочий. Только контроль и прием жалоб. Но даже это вызвало на местах шок и трепет. «Новые паны» понимали, что стоит приоткрыть ларчик, и вылетят демоны, которых уже не остановишь. Да и жалобы, даже не имеющие немедленных последствий, все равно ложатся в досье, и неизвестно, когда и чем откликнется. Началась паника.

Очень красноречив в этом смысле гетманский Универсал, изданный 19 августа 1722 года, – сильно запоздалая попытка хоть что-то исправить, когда стало ясно, кто такой Вельяминов и чего от него следует ждать:

«…чтобы паны полковники, старшины полковые, сотники, державцы духовные и светские, атаманы и прочие урядники, отнюдь не дерзали козаков до приватных своих работизн принуждать и употреблять; но имеют они, козаки, при своих слободах оставаясь, только войсковые, чину их козацкому приличные, отправлять услуги…

…чтобы тяжебные дела судья судил не самолично, но с участием и другой старшины и безурядовых, только бы честных и разумных людей, которых нарочно к тому определить нужно и абы те дела решались таким судом совместно, совестно и по правде, как требует закон и необходимость без всякого пристрастия и без вымогательства, никому не наровя, ни на кого не посягая… и в особенности по селам, где, как слышно, атаманы и войты, стоя у дверей корчму судят и на всякого шею напивают…

…чтобы и в селах споры разбирались в пристойных местах и не пьяным, а трезвым умом…

…кто сельским или сотенным судом будет недоволен, должен апеллировать в суд полковой, а на суд полковой – в генеральный суд…»

То есть вы поняли? Получается, уже не «быдло» давят, а вольных казаков загоняют в «быдло», причем жаловаться некуда и некому. Рука руку моет, судьи «свои», скуплены, подпоены, апелляционная система сгнила на корню, генеральный судья практически не у дел. И это только в городах, а на селе вообще закон – тайга. Более того. Вскрылась система «черной», вопреки указу, торговли зерном. И еще хуже: гетманская администрация не смогла дать ревизорам отчет по сбору налогов. Что собирались, понятно. Сколько собрано и куда делось – нет. Что до жалоб, то они буквально захлестнули комиссию, и остановить этот поток не удавалось, несмотря на запугивания и расправы вплоть до смертоубийства (как докладывал царю Вельяминов, имелся даже «секретный комплот», своего рода штаб, координировавший меры по предотвращению контактов «быдла» с «ворогами»). Короче, понемногу всплывает все. И перепуганная старшина вспоминает о «казачьих вольностях». То бишь о бунчуковых привилегиях, которые, между прочим, кроме как в части наследования должностей, формально не отменяли. Глупо, конечно, но куркули чуют угрозу карману. И вот в такой обстановочке, после смерти немолодого, видимо, совсем затюканного ситуацией гетмана заступает на должность Павел Полуботок. Тот самый, который не глянулся Петру, но все равно за лояльность был щедро награжден, став одним из чемпионов «черного передела». А поскольку власть – это не только галушки, но и ответственность, именно ему и пришлось стать «рупором».

Начались терки. Сперва попытки уговорить, потом купить, затем «телеги» в Питер, к Александру Данилычу. Остановите, типа, извергов, в долгу не останемся! Обвиняли во всех смертных грехах. Не получилось. Дождались только того, что Вельяминов заявил: я, дескать, царем поставлен, только сам царь и может отозвать. И не ошибся. Именно на эту тему возник первый серьезный конфликт Петра с «минхерцем», а полномочия комиссии были серьезно расширены. Теперь Вельяминов мог не только проверять, но и принимать меры. Что и начал делать немедленно, взимая законные налоги, отменяя незаконные и при необходимости беспощадно налагая санкции. И «новые паны» решаются на отчаянный шаг. Они снаряжают делегацию в Петербург. Естественно, во главе с Полуботком. Тот, видимо, не рад столь высокой чести, но, поскольку задача делегации – личная встреча с царем, уклониться невозможно. Так что, добившись от коллег максимального смягчения коллективной малявы (в частности, зная о специфическом отношении главы государства к армии, куркули, покряхтев, вычеркнули пункт об отмене воинского постоя) и на всякий случай отправив в лондонский Ost India Company Bank пару бочонков с червонцами, Павел Леонтьевич отправился в путь, везя документ, после всех чисток и правок содержащий всего три просьбы: вернуть льготы «заслуженным людям» (то есть снять налоги с магнатов), упразднить Малороссийскую коллегию или хотя бы убрать Вельяминова (лютует нещадно, украiнофоб клятий) и дозволить избрание гетмана (если коллегию не уберут, «полному» гетману все же легче будет с ней бодаться). Приняв бумагу, Петр велел ждать. Ждали до сентября 1723-го, когда в столицу приехала (сам ли Вельяминов сообразил или царь придумал, неведомо) еще одна делегация – на сей раз жалобщики от казачества, – все как один вояки с заслугами, из тех, кого Петр знал в лицо и помнил по именам. Разумеется, двум делегациям организуют встречу, плавно перешедшую в скандал, после чего обласканные казаки убывают, Павла же Леонтьевича сотоварищи приглашают на беседу в Тайную канцелярию. А после того, как был перехвачен гетманский универсал на Батькивщину («Кретины, бля, гасите стукачей, не то всем песец!»), ревнителей вольности помещают под арест. Пока домашний.

Баланс по итогам

Возможно, все бы как-то и утряслось. Но глупость неизлечима. Вести из стольного града ввергли официальный Глухов в предынфарктное состояние. И старшина, уже, видимо, мало что соображая, посылает царю новую петицию. О Малороссийской коллегии там уже ни слова. Только освободите братву, отмените налоги и назначьте выборы. Потому как – внимание! – мы Москве всегда верны были, потому что она с нами всегда по-хорошему, а вот поляки с нами пытались по-плохому, и сами знаете, что и как получилось. Естественно, все завуалировано, закамуфлировано и засахарено, но смысл именно таков. «Новые паны», прекрасно зная, что император, только-только завершивший тяжелейшую войну, очень не хочет нового серьезного восстания на Левобережье, мягко и крайне ненавязчиво шантажируют. Однако на свою беду не знают, кто такой бригадир Румянцев, пребывающий в это время в Глухове. А человек это не простой. Именно он ловил в Гамбурге бедолагу Войнаровского, именно он отслеживал Орлика, он же на пару с Толстым изымал из Неаполя царевича Алексея. И так далее. Короче, этакий Судоплатов и тоже специалист по Малой Руси. Не общаясь с Коллегией и даже матеря Вельяминова на «бенкетах», куда ходил охотно, он лично объездил все города, через доверенных лиц проводил «экзит-пулы» и лично встречался с руководством, мещанами и казаками, выясняя отношение к Малороссийской коллегии, идее выборов гетмана, довольны ли своей старшиной и прочее, прочее, прочее. Придя в итоге к выводу, что народу, в принципе, все по фиг, но старшину ненавидят все, и, ежели что, никаких бунтов даже в намеке не предвидится. В связи с чем 10 ноября 1723 года, ровно через день после того как подробный доклад Румянцева, по прихоти судьбы прибывший одновременно с «прошением» старшины, лег на стол императора, томящиеся на квартирах «диссиденты» во главе со своим наказным легли на нары Петропавловской крепости.

Возможно, на том никому уже, кроме «новых панов», не нужная автономия Левобережья и почила бы в бозе. Петр, начав что-либо, доводил дело до конца. Однако вмешалась судьба. Следствие еще шло, персон второго ряда понемногу рассылали по зонам, но Полуботка, особо не разрабатывая, держали в каземате, вполне возможно, готовя для показательного процесса. Есть красивая байка о том, что Петр навещал его в камере, уговаривая не объявлять голодовку и горько каясь в стиле «Не мы такие, жизнь такая», на что гетман якобы ответил ярким спичем о «милой Украйне» и «вольности казацкой», после чего пожелал царю поскорее сдохнуть. Вранье, скорее всего, поскольку впервые прозвучало в конце XVIII века, да и встреча (если была, что весьма сомнительно) проходила с глазу на глаз. Но факт есть факт: император в самом деле скончался в январе 1725 года, через пять недель после смерти Полуботка, не успевшего увидеть, как дорвавшийся при Екатерине до полной и безраздельной власти Данилыч списками амнистирует «незаконно репрессированных». Все изменилось. Вельяминов-Зернов был отозван и получил взыскание за «свирепость», Малороссийская коллегия распущена «за ненадобностью», а Меншиков в очередной раз повысил свое и так не последнее в России благосостояние. После чего, не останавливаясь на достигнутом (уже при Петре II, бывшем первое время его марионеткой), «пробил» и выборы нового гетмана. Каковым в сентябре 1727 года стал престарелый миргородский полковник Данило Апостол, бывший соучастник кочубеева доноса и бывший мазепинец, которого «полудержавный властелин» разрабатывал после явки с повинной и с тех пор числил в своей «обойме». Согласно подписанным накануне выборов «Решительным статьями», автономия Левобережья восстанавливалась в полном объеме. Ради «милой Украйны» бунчуковые в ходе переговоров со светлейшим шли на любые жертвы. Так что контакты с краем в итоге были переданы в ведение Коллегии иностранных дел, а российских ревизоров отозвали (кроме, ясен пень, надзирающих за судебной системой и финансами). Только права смещать гетмана правительство оставило за собой, да выгнать всех евреев не получилось. На последнем, впрочем, старшина не настаивала. Евреи и ей были нужны (без хорошего бухгалтера, как они уже понимали, прожить сложно), а отказ давал возможность приподнять рейтинг в «низах»: типа, видите, козаки, мы ж не только для себя, мы и ради вас старались, да вот москали не дали счастью настать.

Далее наступил золотой век. Что бы ни происходило в далеком Питере, какие бы кульбиты ни выкидывала судьба, «новым панам» все шло на пользу. Не помешало ни падение отца родного, Александра Данилыча, поскольку правительство Анны Иоанновны, запоздало торжествуя победу «милославской» партии над «нарышкинской», по всем направлениям (в том числе и на малороссийском) ревизовало богомерзкие инициативы «Наташкиного ублюдка», ни кончина матушки императрицы, поскольку новая монархиня, Елизавета, в свой черед торжествуя реванш «нарышкинцев» над «милославцами», щелкнула «Анькиных холуев» по носу, назначив в гетманы им, ясновельможным и родовитым, Кирилку, 19-летнего пацана самого что ни на есть «быдляцкого» роду, брата своего тайного мужа Алексея Разумовского, в девичестве Розума, по слухам начинавшего карьеру подпаском у кого-то из «новых панов». Даже воцарение Екатерины Алексеевны, дамы европейски мыслящей, а потому искренне не видящей смысла в сохранении забавного реликта, обернулось пользой для радетелей «вольности». Ибо, упразднив совсем уж к тому времени опереточный гетманат (против чего никто не то что саблю не поднял, а и не пискнул), компенсировала ущемленным подданным сию потерю не просто землями, а тем, чем давно грезили и о чем давно молили – правом владеть теми, кто на ней живет. После чего Козлы стали Козеллами, Василенки – Базилевскими, а вольные хлеборобы, считавшие себя (может, и без особых на то оснований) казаками, – крипаками. Причем повадки новых, с наслаждением отбросивших кавычки, панов, сформированные памятью о поведении поляков, которые, в отличие от «восточных варваров», паны настоящие, сделали местное крепостное право наиболее жестким в Империи. Салтычиха была шоком для Москвы и Петербурга, но не для Винницы и Черкасс. Когда же, дойдя до крайности, «крипаки», как в Турбаях или Клещинцах, брались за вилы, на выручку одворяненным убийбатькам неукоснительно приходили заботливые российские солдаты, и жизнь вновь становилась спокойным, сытым раем. Кто-то, конечно, уезжал в Москву, Петербург или Одессу, учился, служил, постепенно вырастая в городские головы, миллионеры, «золотые перья», министры, генералы, сенаторы, в гоголи, наконец. Но большинству хватало наконец-то обретенной вольности. Оно, большинство, вольно ело галушки, возилось на пасеках, малевало на досуге акварельки, спивало под бандуру дедовские думы и листало купленные на ярмарке брошюрки типа «Истории Русов», тужа за штофом горилки на тему, какие бы мы были великие, кабы кляти москали не помешали…

Глава IX
Союз нерушимый (1)

Папины дети

Отвлечемся на какое-то время от вопросов быстротечных и сиюминутных, обратим взгляды в горни выси и поговорим об Унии, многократно уже в тексте помянутой, но так все еще и не разъясненной. Тонких богословских нюансов тоже касаться не станем, тем паче что и неинтересно оно, а просто констатируем факт: в середине XVI века Римская Католическая Церковь, еще недавно державшая под контролем всю Западную Европу, пребывала в состоянии глубочайшего и, как казалось многим, неизлечимого кризиса. Давно назревшая и, наконец, провозглашенная Лютером Реформация корежила привычные стереотипы. Трещала по швам вся система, и в какой-то момент стало ясно, что привычными мерами в стиле «тащить и не пущать», вплоть до срочно реанимированного Священного Трибунала, как бы он ни лютовал, ограничиться не выйдет. В такой ситуации тесно сплоченная «ватиканская мафия», веками не подпускавшая к кормушке никого чужого, расступилась, давая дорогу вольнодумным чудакам, верующим в Христа и болеющим за Церковь искренне, а не напоказ. Особая комиссия, созданная по приказу папы Павла III (Александр Фарнезе, ученик Помпония Лета, одного из светочей Просвещения), изучив вопрос, официально назвала главной причиной кризиса злоупотребления и «маловерие» князей церкви. По итогам работы комиссии началась подготовка к созыву Тридентского собора, долгого, трудного, но в итоге сделавшего совершенно беспощадные выводы, признав причиной победного шествия ереси в первую очередь вырождение и одичание самой церкви, в первую очередь клира. Короче говоря, рыбу, впервые за тысячу с лишним лет, чистили с головы, не останавливаясь перед публичными покаяниями и репрессиями против наиболее увязших в коррупции и разврате «неприкасаемых».

А пока в эмпиреях кипели страсти, рушились репутации и изымались состояния, на грешной земле уже вовсю пахали. Монахи и миряне из числа тех, кто еще недавно на кухнях и в кельях рассуждал о том, что «система прогнила насквозь, систему нужно чистить», теперь, получив возможность действовать, взялись за дело с восторгом. На улицах охваченных ересью городов Европы появились ополченцы Господни – театинцы, капуцины и, в первую очередь, иезуиты, братья Ордена Сердца Христова, основанного испанским идальго Игнасио Лойола, успевшим за острую критику в адрес «зажравшихся» посидеть в подвалах инквизиции и с трудом избежавшим костра. Это были люди совсем иной, еще невиданной закалки, сравнимые разве что с христианскими мучениками начала эры. Их невозможно было ни напугать, ни подкупить, ни опровергнуть, ибо жизнь земную они не ставили ни во что, суетные блага – тем более, а в диспутах на голову превосходили любого. Фактически они были чужими даже среди своих, потому что вмешивались в не свои дела, требуя радеть о Христе прежде, чем о своих бастардах, капиталах и прочих жизненно важных материях, а уж протестанты вообще ненавидели их лютой ненавистью. И не без оснований. Поскольку яд и кинжал, о которых говорилось вслух, в сущности, были мелочью. То есть случалось и такое, но это было как раз в порядке вещей. А вот простить иезуитам их возведенную в культ логику, их ставку на просвещение «заблудших», их безупречную аргументацию, было совершенно невозможно. На что ученики Святого Игнасио не обращали никакого внимания, «зажигая свечу истинной веры» и там, где она угасла, и там, где еще никогда не была зажжена, от хижин до дворцов и от Франции до Китая. Впрочем, это тема хоть и невероятно интересная, но отдельная, для нас же сейчас важно, что именно благодаря иезуитам Риму удалось вернуть в свое лоно Речь Посполиту.

Сейчас в это трудно поверить, но в XVI веке Польша, вот уже три столетия по праву слывущая одной из «жемчужин Папской тиары», была не менее слабым звеном в католической цепи, нежели Нидерланды. Реформация, быстро найдя отклик в населенных немцами городах, перекинулась и на дворянство, сперва как очередная мода, затем как еще один способ реализовать «шляхетскую вольность», выступая уже не только против светской власти, но и против власти духовной. «На зуб» пробовалось все: от классики вроде лютеранства и кальвинизма, до антитринитаризма – возрождения учения Ария, давно забытого к тому времени «архиересиарха» IV века, отрицавшего Троицу и проповедовавшего человеческую сущность Христа. К середине столетия в Польше фактически установился режим полной веротерпимости, линии обороны Костела трещали по всем фронтам. Примерно так же обстояло дело и в Великом Княжестве Литовском, где православные магнаты покровительствовали «еретикам» в пику своим католическим собратьям, а православная церковь, приниженная, «второсортная» и находящаяся на содержании у магнатов, мало что могла противопоставить напористой пропаганде заезжих миссионеров. По сообщениям очевидцев, наступило время, когда в некоторых регионах Польши и Великого Княжества трактат De falsa et vera unius Dei cognitione, «библия ариан», полностью вытеснил из обихода Священное Писание. На таком фоне и развернулась во второй половине XVI века деятельность иезуита Петра Скарги-Повеского, безупречно честного и, судя по всему, вообще очень хорошего человека, прослывшего под конец жизни «совестью Польши». Абсолютно ничего не боясь, иезуит публично предупреждал обезумевших от обилия вольностей магнатов и шляхту, что ничем хорошим это не кончится, требовал уважать королевскую власть и не обижать «хлопов». Параллельно с работой в верхах, отец Скарга не забывал и о насущном; в считанные годы он создал сеть иезуитских коллегиумов для способных ребят из всех слоев общества и любого вероисповедания, причем уровень обучения не уступал заграничному, а плату «Иисусовы братья» взимали по принципу «от каждого сколько совесть велит». Ничего удивительного, что дуэль с идеологом «арианства» Фаустом Социном, высоколобым любителем диспутов на «высокие» темы, была выиграна вчистую; польская Реформация пошла на закат. Однако борьбой с «ересью» круг интересов Скарги не ограничивался; тщательно изучив ситуацию в православных регионах Речи Посполитой, он выступил в защиту «схизматиков», заявив, что они такие же добрые христиане, как католики. Залогом же прекращения вражды, взаимопонимания, преодоления ереси и общего процветания, по мысли Скарги, могла и должна была стать церковная уния. Причем, указывал «совесть Польши», уния чисто «иерархическая». То есть признание Киевской митрополией верховной юрисдикции Рима «без касательства до канона», а проще говоря, без посягательства на свободу совести.

Лирики и физики

В принципе, ранее любые крючки на эту тему, закидываемые «папистами», встречались с православной стороны в штыки. Однако в конкретное время, в конкретном месте, да еще и учитывая авторитет Скарги, ставший к 80-м годам XVI века категорией едва ли не абсолютной, отторжения не возникло. Напротив. Православным иерархам давно уже хотелось быть такими же «князьями церкви», как их коллеги-католики, их огорчала собственная «второсортность, а по сути, учитывая еще и традиционную зависимость от православных магнатов-спонсоров, так даже и «третьесортность». Спонсорам тоже хотелось стать «более равными», а кроме того, они наконец осознали, что в реформаторских сектах, куда убредают «их» людишки, нет-нет, да звучат разговорчики о том, что «когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был дворянином?». О католических кругах и говорить нечего: их самым страшным сном была усиливающаяся ориентация малороссийского «быдла» на Москву, ликвидировать которую «православный истеблишмент», сидящий на дотациях магнатов, был не в силах. Так что явление «православного Скарги» было всего лишь вопросом времени, и даже то, что стать им решился именно Ипатий Пацей, епископ Владимирский и Брестский, учитывая его биографию, тоже едва ли может быть названо случайностью. Человек из разряда искателей истины, он, в юности порвав с «суевериями» и пройдя через несколько сект, в итоге пришел к выводу: да, вернейший путь к Господу ведет все-таки через «отеческую веру», однако Скарга прав в том, что уберечь ее от гибели можно лишь через ту самую «иерархическую унию».

Настоящих буйных, известное дело, мало, однако много дрожжей для пирога и не надо. Уже в 1590-м Гедеон Балабан, епископ Львовский и один из активистов «Ипатьевой рады», организовал встречу в Белзе, где вопрос об «иерархической» унии впервые, хотя и негласно, стоял на повестке дня, а с 1591 года в Бресте, уже под официальной «крышей» Ипатия, почти без перерыва шли соборы, обсуждавшие конкретику. Довольно быстро узкий кружок искателей истины растворился в массе «заинтересованных лиц». Что и неудивительно. Теперь, когда нашлось, кому сказать «а», в желающих заявить «б» дефицита не было. Типичнейшим образцом этого сектора их преподобий был шустро вырвавшийся в лидеры Кирилл Терлецкий, епископ Лужский и Острожский, уже в те времена считавшийся личностью одиозной. Судя по всему, что о нем известно, спасение души, в отличие от земель, доходов и прочей мирской мишуры, его волновало не слишком, а кроме того, по мнению современников, «угодой Костелу» он стремился закрыть с десяток «висящих» на нем следственных дел по вполне уголовным статьям; показательно, что позже, сорвав банк по максимуму, Кирилл потерял интерес к унии и ушел в разгульную, политически нейтральную жизнь. Впрочем, это крайний случай, святое с грешным в той или иной степени путали практически все, даже люди из близкого окружения Ипатий, вплоть до Гедеона Балабана. Относительно же Михаила Рогозы, митрополита Киевского, по должности обязанного принять меры против «активистов», но вместо того взиравшего на творящееся с доброжелательным безразличием, исследователи по сей день не пришли к выводу, был ли он сознательным агентом влияния Ватикана или просто плыл по течению, наблюдая, чья возьмет.

Люди, в общем, были разные, и мотивы у них тоже разные. Однако в июне 1595 года очередной Собор выработал-таки 33 «конечные артикулы», на основе которых 7 епископий, входивших в Киевскую митрополию, готовы были признать суверенитет Святого Престола. Капитуляция, надо отметить, не была вовсе безоговорочной; полностью сдаваясь политически, православные иерархи ставили, однако, и серьезные условия, требуя не посягать на догматы Православия (в первую очередь, не навязывать пресловутый flioque), а также признать за Киевской митрополией право назначать епископов без вмешательства Рима. С этим документом Ипатий и Кирилл, поддержанным и одобренным Сигизмундом III и Костелом, сразу после закрытия Собора отправились в Рим, где были приняты папой Климентом VIII, а уже 23 декабря была оглашена апостольская конституция (манифест) Magnus Dominus, зафиксировавшая и констатировавшая унию церквей. Однако содержание конституции отличалось от «артикулов», как небо от земли. Киевская митрополия принималась в лоно католицизма на общих основаниях, положенных «раскольникам», как «грешная сестра». В плане догматов ни на какие уступки Святой Престол не пошел, а 23 февраля 1596 года в булле Decet Romanum Pontifcem на имя митрополита Рогозы было специально разъяснено, что не будет и автономии. Гарантировались только защита от «наездов» светских властей, места в сенате Речи Посполитой для униатских епископов и освобождение от налогов для всего их клира. В качестве пряника гарантировалось также уважение к восточной литургической традиции (церковнославянский язык, обряды), то есть к сугубо внешней стороне вопроса, о чем, кстати, в первую очередь ходатайствовали перед Ватиканом мудрые иезуиты, хорошо понимавшие, что «биомасса» в тонкостях не разбирается, но на изменения во внешней части способна отреагировать нервно. В духовном плане это уже была полная сдача на милость победителя, и будь в делегации другие люди, переговоры, скорее всего, сорвались бы. Но Кириллу «высокие сферы» были до лампочки, его интересовало именно освобождение от податей, а также список епархий, которые он, проявив сговорчивость, сможет получить. Интеллектуально же честный Ипатий, судя по всему, в ходе бесед пришел к выводу, что полумерами ограничиваться не следует, поскольку истина в «чистом» католицизме. Так что «артикулы» полетели в корзину, и 9 октября 1596 года на очередном Соборе в Бресте в присутствии митрополита Михаила Рогозы, епископов Луцкого, Владимиро-Волынского, Полоцкого, Пинского и Холмского, под аплодисменты папского нунция и вельможной элиты Речи Посполитой была принята фактически католическая доктрина в «утешительной» православной обертке.