Текст книги "Пятьдесят три письма моему любимому"

8. Не так

9 октября 1995 года

– С Днем благодарения, Шейда, – Джейн обняла меня у самой двери. – И с годовщиной!

– Спасибо. И вам хорошего праздника!

Хафиз, Наташа и Заин зашли вслед за мной. Я понесла браунис на кухню.

– Элизабет, как вкусно пахнет! Спасибо, что пригласили нас.

– О, ты принесла мои любимые, – обрадовалась она.

– Шейда, Хафиз, – позвал Боб из гостиной. – Как вы вовремя. Трой как раз собирается уходить.

Я замерла.

Трой?

– Взгляни на этот план. – Боб развернул на обеденном столе большой лист бумаги. – Я как раз показывал Трою некоторые здания, подходящие для его офиса.

– Мне правда пора, Боб. – Трой поставил стакан. – Рад видеть тебя, Хафиз. И тебя, Шейда.

Я поняла, почему он уходит, и у меня все сжалось внутри.

Я не желаю иметь с тобой ничего общего, Трой.

В белоснежной рубашке, темно-синем пуловере и твидовом пиджаке он был бесконечно далек от того Троя в выцветшей черной майке и джинсах, которого я знала, но все равно таким же неотразимым. Даже больше – с этой холодной отстраненностью во взгляде.

– Пойдем, Рейчел, – сказал он.

Только тут я заметила поднявшуюся с дивана длинноногую блондинку в черной водолазке и роскошных брюках.

– Вы уверены, что не можете остаться? – спросила Элизабет.

– Мы встречаем День благодарения с родителями Рейчел.

Ладно. Может, я и ошиблась насчет причины его ухода. Дело в Рейчел. А вовсе не в Шейде. И это же объясняло его консервативный наряд. Вечер знакомства с родителями. Кинжал у меня внутри вонзился еще глубже.

– Трой! – подскочили к нему дети.

– Привет, команда! – Он подхватил Заина на руки, но удержался от того, чтобы взъерошить Наташе волосы, что принесло ему дополнительные очки.

– Капитан, – хитро улыбнулся ему Заин.

– Ты что, уже уходишь? – Наташа пошла за ним к двери.

– Боюсь, что так, принцесса. – Поставив Заина на пол, он помог Рейчел надеть пальто.

– Погоди. – Наташа помчалась в кухню и вернулась, неся что-то обернутое в бумажное полотенце. – Мы испекли браунис.

– А ты запомнила?

– Угу. Ты их любишь.

– Спасибо, милая! – он присел на корточки и взял у нее сверток.

– Так я займусь этим местом в центре, – сказал Боб.

– Это будет отлично. Скоро обсудим, – расслышала я до того, как захлопнулась дверь.

Элизабет выглянула в окно.

– Надо же. День благодарения с родителями. Он что, на этот раз всерьез?

– Лиз, прекрати шпионить.

– Я не шпионю, – она выпустила занавеску. – Я только надеюсь, что мальчик найдет себе хорошую пару.

– А мне кажется, ему нравится быть холостяком, – сказала Джейн. – Он вернулся сюда три-четыре месяца назад? А его жизнь в обществе бьет ключом. Про него пишут в колонках сплетен больше, чем про меня за всю мою жизнь.

– И в области бизнеса о нем много разговоров, – добавил Мэтт.

– Мы будем весь вечер обсуждать Троя или все-таки сядем ужинать? – Боб начал убирать бумаги со стола. – Знаешь, – обратился он ко мне, – он в восторге от своего лофта. Я удивлен, что он тебе об этом не сказал.

– Он с самого начала был твоим клиентом, – ответила я.

Улыбнувшись, Боб потрепал меня по плечу.

– Повезло тебе с ней, Хафиз.

Хафиз просиял. Мне нечасто удавалось видеть его таким, но всякий раз от этого возникала боль, словно в сырой день начинала ныть старая рана.

Вечером я надела кружевную коротенькую рубашку, которую хранила в глубине шкафа. В ней я чувствовала себя смелой и сексуальной. Розовый шелк оттенял мою кожу и карие глаза. Я побрызгалась духами и вышла из ванной, слегка смущаясь.

Свет был выключен, и Хафиз уже лежал в кровати. Я скользнула под одеяло и прижалась к нему.

– Я рада, что ты смог вернуться домой к нашей годовщине.

– Я тоже, – ответил он.

– Я по тебе соскучилась, – я прижалась к мужу теснее и погладила его.

– Хм. Ты соскучилась, – повернувшись, он поглядел на меня с тихим удивлением. – Как это мне так повезло?

Я уже не помню, когда у нас в последний раз был секс. Месяцы стали годами, а годы слились в одну череду без начала и конца. Но сегодня я вся горела. Мне хотелось прогнать мысли обо всех остальных, кроме него. Я хотела все здесь и сейчас, там, где полагалось, где это было хорошо, чисто и правильно.

Он стянул с меня трусики и перевернул меня на живот.

– Нет, не так, – сказала я. – Так я больше не хочу, Хафиз.

В выражении его лица промелькнула боль.

Я хотела слишком многого. Я знаю. Но мне было так нужно. Правда, очень-очень нужно.

И он взял меня лицом к лицу, но прятал свое лицо в моей шее.

«Погляди на меня. Пожалуйста. Погляди на меня!» – хотелось сказать мне.

Когда все закончилось, он отстранился и свернулся калачиком, отвернувшись от меня.

Я обняла его, желая впитать его боль, стараясь спрятать свою.

– Может быть, нам стоит с кем-то поговорить.

– Ты имеешь в виду психолога?

– Это могло бы помочь.

– Ты никогда не говорила об этом.

Приподнявшись на локте, я посмотрела на него.

– Дело не в этом. Ты никогда ни с кем не обсуждал то, что случилось.

– Тут не о чем говорить. Это уже в прошлом.

– Но оно все еще тут. – Я положила руку ему на сердце. – Тебе не кажется, что пора с этим разобраться?

– Что ты от меня хочешь, Шейда? Чтобы я сидел на кушетке и рассказывал какому-то постороннему человеку, что не могу заниматься любовью с собственной женой, потому что всякий раз, когда гляжу на нее, вижу это чудовище?

Я проглотила эти слова.

Я хотела не этого. На самом деле я хотела чего-то другого, кого-то другого, и в попытках убежать от своего желания заставляла своего мужа пройти сквозь ад.

– Нет, – ответила я, внезапно ощущая глубокую усталость. – Давай спать, Хафиз. Ты тут, я тут, дети спят в своих комнатах. И важно только это.

Мы прижались друг к другу, две души из разрушенных домов, решившие держаться вместе и не позволить лапам, протянутым из прошлого, разрушить нашу семью.

9. Посейдон

ПРОШЛОЕ

27 декабря 1982 года

Паша Моради. Я совершенно ясно помню, как впервые услышала это имя. Мой мир качался на грани, готовый вот-вот перевернуться, а я стояла, ничего не подозревая, в теплом, прекрасном ярко-алом пальто, которое только что купил мне Хафиз.

Это был период всего самого первого. Первая зима; первое Рождество в Канаде; первый случай, когда мы с Хафизом смогли провести вместе целых три дня.

Мы купили два куска обжигающей пиццы и остановились на детской площадке позади нашего дома. Хафиз смахнул со скамьи шапку свежевыпавшего снега и улыбался, глядя, как я подстилаю салфетку, прежде чем сесть на нее в новом пальто.

– Оно тебе нравится? – спросил он.

Пальто было дороже, чем он мог себе позволить. Я волновалась, что скажет Ма, когда мы вернемся домой.

– Оно такое прекрасное.

Было немножко смешно, насколько неловко я ощущала себя с человеком, за которого вышла замуж больше двух месяцев назад. Но сегодня, когда он снимал с моего куска пиццы колечки красного лука, который, как он знал, я не люблю, мое сердце захлестнула волна неожиданной нежности. Этим простым действием Хафиз развеял все мои сомнения и снял неловкость.

Я впилась зубами в кусок хрустящего теста, и вкус расплавленного сыра и томатов казался мне лучше всего, что я могла вспомнить. Он заботился. Заботился обо мне. Это читалось в его глазах, в том, как он слегка приоткрыл ворота, ровно настолько, чтобы я могла проскользнуть на эту тщательно охраняемую территорию. Мне хотелось сидеть здесь всегда, глядя, как на балконах мигают гирлянды лампочек.

– Ты катаешься на роликах? – спросила я.

– На роликах? – удивился он. – Нет. А ты?

– И я нет, – рассмеялась я. – Я просто вспомнила одну пару, которую видела на пляже в тот день, когда мы встретились. Они казались такими счастливыми.

Он взял меня за руку в перчатке и тихо пожал ее.

– Шейда, я знаю, что мы не… Что я не…

Слова не шли, он сделал глубокий вдох и начал сначала.

– Я знаю, что есть вещи, которых ты не понимаешь, но я хочу, чтобы мы были как та пара. Когда я увидел тебя, то понял, что существуют вещи, о которых я даже не мечтал. Шейда, я хочу отдать тебе все, что есть во мне хорошего. Я обещаю, что сделаю все, что могу, чтобы ты была счастлива, Шейда.

У меня сжалось сердце. Я ощущала себя большим красным шаром, готовым взлететь.

Взявшись за руки, мы обошли мусорные баки позади здания. Когда мы приблизились к лифту, нас встретил теплый поток воздуха из прачечной, пахнущий сохнущим бельем. Хафиз притянул меня к себе и уткнулся носом мне в шею. Мне нравилось, как его щетина покалывает мне кожу.

Когда мы вошли в квартиру, Ма пребывала в таком возбуждении, что даже не заметила моего нового пальто.

– Паша Моради позвонил. Он получил документы! Он едет в Торонто! Подожди, пока он устроится.

– Когда? – спросил Хафиз. – Когда он приезжает?

– Через две недели, – сказал Педар, сияя от уха до уха.

Я впервые видела на безразличном лице Камаля Хиджази что-то кроме уныния и скуки.

– Кто такой Паша Моради? – спросила я, не заметив, что Хафиз потихоньку выпустил мою руку.

8 января 1983 года

Приготовления к встрече Паши Моради выглядели, как выпущенный на свободу вихрь, заполнивший нашу крошечную квартиру. Мы купили стейки, цыпленка, баранину и целого морского окуня. Каждый вечер будем пировать. Педар часами заменял паркетные доски пола, а Ма отполировала свой стеклянный шкафчик так, что он сиял на свету, как радуга. Я пылесосила и вытирала пыль, натирала краны и раковины и отмыла все пятна в ванной зубной щеткой и хлоркой.

Однажды вечером мы с Хафизом поехали в магазин покупать новое постельное белье. Я рассматривала комплекты, а он стоял рядом, рассеянный и явно думающий о чем-то другом.

– Как считаешь? – показала я ему несколько видов расцветки.

– Да бери ты что хочешь, черт возьми! – он сорвался на меня в первый раз.

Ма расшила покрывало на кровать яркими цветами. Паша Моради должен был спать в их комнате. Мы с Хафизом ляжем на матрасе, а Ма и Педар – на диване.

– Он очень могущественный человек. У него ни жены, ни семьи. Если мы с ним хорошо, он изменит нам жизнь.

«Деньги. Так вот в чем дело», – подумала я, пытаясь расшифровать полный отвращения взгляд, которым Хафиз смотрел на родителей, когда они расстилались перед этим человеком.

Да-да-да, конечно, мы вас встретим.

Что бы вам хотелось на ужин в первый день?

Конечно, мы поедем на Ниагарский водопад!

– Позвони своим, – сказал Хафиз мне как-то вечером, когда его родители освободили телефон.

– Это дорого, – Ма была недовольна. Педар крутил в промасленных пальцах сигарету.

– Не вижу, почему бы ей не позвонить один раз своей семье, когда вы часами разговариваете с ним по международной.

– Это ничего, – шепнула я Хафизу.

– Звони, – протянул он мне телефон.

В ту ночь, ночь перед приездом Паши Моради, Хафиз повернулся ко мне. С тех наших выходных он казался каким-то отстраненным, словно занавес закрылся до того, как представление успело начаться.

– Это на какое-то время наша последняя ночь вдвоем, – сказал он.

Мы почти никогда не бывали наедине, но гостиная по ночам становилась нашей. Я ощутила его руки на своей талии, и мое сердце дрогнуло.

«Муж хочет заняться со мной любовью», – подумала я.

Но, судя по выражению глаз, его мысли витали где-то далеко. Он погладил меня по голове.

– Если бы не Ма, я бы давно отсюда уехал, – сказал он. – Я думал, когда мы приедем сюда, мы будем свободны. – Его грудь вздымалась, его била дрожь, но я не могла понять, от злости или от огорчения. – Держись подальше от Паши Моради. Ты поняла меня, Шейда?

Я не понимала. Но кивнула, потому что он говорил очень серьезно. Я почувствовала страх, от которого стыла плоть, а по коже побежали мурашки.

«Обними меня крепче, Хафиз!» – хотелось попросить мне.

Но он отвернулся, в одиночку борясь со своими демонами в дальнем темном уголке сцены.

25 февраля 1983 года

Серый ветер швырял в окна крупные хлопья снега. Злобный февраль бился в стеклянные панели так, что содрогались рамы. Я лежала на матрасе, забившись в теплую ямку, оставшуюся после Хафиза. Рассвет едва занимался, но муж был уже на ногах. В последнее время он делал так все чаще. Уходил первым, приходил последним. Я прислушалась, как Педар храпел на диване, радуясь долгим громким звукам, которые часто не давали мне спать по ночам, потому что это значило, что сегодня мне не придется будить Пашу Моради.

Я ненавидела заходить в его комнату после того, как Хафиз с Педаром уходили на работу. Она вся пропахла им, как перезрелым фруктом, пропитанным виски. Он был полной противоположностью Педару – большой, шумный, с розовыми щеками и пухлыми губами, которыми чмокал во время еды. Доев, он облизывал свои похожие на сосиски толстые пальцы, покрывая их липкой слюной вместо того, чтобы просто вымыть. И неважно, ели ли мы дома или вели его в ресторан, который был нам не по средствам. Паша Моради плевал на то, что думал о нем окружающий мир. Я уверена, что он нарочно выставлял свой член торчать из пижамных штанов под круглым волосатым брюхом, когда лежал в постели, ожидая, что я приду его будить. Но я держала это при себе. Ма и Педар молились на землю, по которой он ступал. Паша Моради не мог поступить дурно.

– Из всего мира вам надо было перебраться в этот богом забытый кусок промерзшей земли, – ругался он, засовывая пальцы в перчатки Педара.

Педар только смеялся, поглубже пряча замерзшие руки в карманы.

– Ты пахнешь вчерашней бараниной. – Паша Моради хлопал Ма по заднице и целовал в губы. Педар смеялся и подливал ему вина.

– Ну правда, Камаль. Да дыра моего шофера больше, чем вся эта ваша конура. Я не могу больше в ней спать. Грязный лифт, тараканы, вонючие проходы. Найди мне нормальное место.

Педар рассмеялся и позвонил риелтору.

Мне так понравились Боб Уортинг и его работа. Ему было примерно столько же лет, сколько Баба, и он занимался организацией встреч людей с их мечтой, заполнением пустующих помещений подходящими семьями. Я восхищалась прекрасными домами, которые он нам показывал. Величественный кирпичный особняк, скрытый среди высоких деревьев; обособленное имение с высокими потолками; уютное бунгало с ореховыми полами и каменным очагом.

Садиться в фургон Боба было все равно, что совершать путешествия в тот мир, что я оставила позади, где все надежно и спрятано за прочными стенами, где воздух благоухал цветением цитрусовых. После каждой поездки с Бобом я начинала мечтать об очень далекой возможности, о шансе, что когда-нибудь мы с Хафизом построим свое гнездо, и, может быть, я сумею снова отыскать и обрести часть себя, пропавшую в тот день, когда Мааман, Хуссейн и я бежали по холмам.

– Садись вперед, Камаль, – велел Паша Моради в тот день. Мы все садились в фургон. – Ненавижу беседовать с этими людьми. – Последнюю часть фразы он сказал на персидском. Под «этими людьми» он имел в виду Боба.

Он уселся рядом со мной на заднем сиденье. Я притиснулась поближе к Ма, стараясь избавиться от прикосновений к его толстому бедру, давящему на меня. От Ма пахло розовой водой и чесноком, а когда Боб включил обогреватель, запах еще усилился.

– Сколько тебе лет, Шейда?

Я ощутила на себе сальный взгляд Паши Моради.

– Этим летом исполнилось двадцать один.

– Совсем младенец. – Он обхватил меня рукой и прижал к себе. – Миленькая малышка.

Так и оставив руку у меня на плече, он начал поглаживать его круговыми движениями. Он дышал мне в ухо перегаром, но деться мне было некуда. Боб заметил все это в заднее зеркальце. Он уже не в первый раз замечал, что мне неудобно.

– А чем занимаетесь вы и ваш муж? – спросил он чуть позже, когда мы стояли у входа в новый коттедж.

Ма, Педар и Паша Моради рассматривали шкафчики в кухне.

– Хафиз работает в автомастерской своего отца. А я сижу дома.

– У вас очень хороший английский. Вы не думали искать работу?

Мы поговорили о том, какие у меня навыки. Да – высшее образование. Нет – никакого опыта работы.

– Знаете, я ищу себе помощницу – отвечать на звонки, вести документацию, всякие несложные задания. Зарплата не очень большая, но это позволит вам выходить из дома. – Он не делал намеков, но я поняла, что он подумал о руке Паши Моради на моем плече.

– Спасибо, – ответила я. – Но мой свекор не одобрит того, чтобы я работала вне дома.

– У меня тоже есть дочь на несколько лет младше вас, – сказал Боб, словно оправдывая свою заботу обо мне. – Вот моя карточка. На случай если вы передумаете.

Я сунула ее в карман, и тут из кухни вышел Паша Моради, качая головой.

– Не годится. Что у нас следующее?

Боб вычеркивал из списка один адрес за другим. Паше Моради ничего не нравилось.

– Слишком близко к дороге. Слишком шумно.

– Зачем мне такой большой задний двор?

– Слишком много света.

– Слишком мало света.

Белый квартал. Китайский квартал. Черный квартал. Индейцы. Нет. Нет. Нет. Нет. Слишком близко к автобусной остановке. Слишком далеко от автобусной остановки.

– Он никогда не съедет, – сказал Хафиз.

С каждым днем он казался все более изможденным. И нервным.

Мы с Ма начали шить на заказ, чтобы оплачивать продукты. Паша Моради не доедал остатков. Он требовал яиц каждое утро, баранину каждую пятницу. И каждый вечер Педар открывал новую бутылку виски.

– Ничего, – сказала как-то Ма, уколов палец. – Подожди. Увидишь. Он купит дом, он начнет большой бизнес. Сделает Камаля и Хафиза партнерами. И тогда все будет хорошо. Все будет хорошо.

Я подложила ей под ноги подушку, и мы продолжили шитье.

Тем вечером Паша Моради зашел в гостиную. Было сильно после полуночи. Я смотрела со своего матраса, как он постоял над диваном, покачиваясь над спящими телами Педара и Ма. Потом пошел в ванную. Спустя несколько минут Педар встал и пошел за ним. Они встретились в темном коридоре, как зеленые призраки в отсвете уличных фонарей. Педар погладил Пашу Моради по лицу. Паша Моради взял его за руку и повел в спальню.

21 марта 1983 года

– Будь готова к шести тридцати, – сказал Хафиз.

Я повесила трубку. Мое сердце сжалось. Впервые за несколько месяцев я услышала в его голосе искру жизни. Вместо того чтобы отмечать Навруз, первый день персидского Нового года, дома, Хафиз хотел сводить меня куда-то. Я знала, что, когда мы вернемся, Ма и Педар будут недовольны, но обед я приготовила, и у меня еще оставалось время, чтобы вымыть посуду и заскочить в душ.

Прибираясь, я напевала. Мне так редко удавалось остаться дома одной. Я надеялась, что друг, навещать которого пошел Паша Моради, оставит его и на ночь. А может, на две или три. А еще лучше – навсегда.

Ну да, мечтай. Я потрясла головой. Хорошо бы.

Мне нравилось смотреть на нарядный Хафт син, традиционно украшенный стол, который мы накрыли для Навруза. Он символизировал приход весеннего равноденствия и возрождение природы. Посередине стояли семь вещей, начинающиеся с буквы «син» персидского алфавита. Свечи, которые мы зажигали вместе с Хафизом, освещали изящно расставленные зеркала, яйца, монетки, орехи и гранаты. Может быть, Ма была права.

– Свечи приносят добро. Тепло. Придет весна, – говорила она. – Зло уйдет. Зима уйдет. Но пусть они догорят. Если задуть, не к добру.

Я чувствовала себя довольно глупо, когда она объясняла мне вещи, которые я должна была знать с детства. Но у нас Хафт син всегда накрывали слуги, а потом это делала Мааман, но молча и неохотно.

Мы с Ма неплохо ладили. Я пыталась представить ее шестнадцатилетней, с блестящими волосами, развевающимися вокруг юного лица, когда ее выдали за Педара. Но это было довольно сложно. Лицо Ма искажала постоянная гримаса, которая была тем сильнее, чем больше опухали за день ее ноги. Единственное, что отвлекало ее, был стеклянный шкафчик. Я слегка протерла его, думая, что же за мечты стояли там, застыв в форме фарфоровых семейств, глядя на которые она улыбалась.

Взволнованная предвкушением предстоящего, я побежала в душ. Хафиз сохранял дистанцию, но, может, сегодня… Я взяла шампунь, вспоминая наши беседы шепотом с Саломе и то, что она говорила мне про парней. Может, все дело в отсутствии уединения, как думала Фарназ. Может, если мы с Хафизом будем где-то только вдвоем… Покраснев, я завернулась в полотенце и вышла из душа.

Поставив ногу на край ванной, я начала намазывать ее лосьоном. Я знала, что мой муж хочет меня. Иногда желание в его глазах было таким ярким, но он всегда отворачивался, словно натыкаясь на невидимую стену.

Мне в шею дунуло холодом.

А потом я учуяла его.

Виски.

Я обернулась и застыла.

В дверях, глядя на меня, стоял Паша Моради.

Поглаживая себя.

В моей голове пронеслась тысяча разных мыслей, но ни одна не помогла мне.

С покрасневшими, жадными глазами он протянул руки и сорвал с меня полотенце. Я отбивалась, цепляясь за занавеску душа. Динь-динь-динь – падали на пол металлические колечки. Мои суставы застыли от холода, сырой туман заполнил легкие так, что нечем было дышать. Паша Моради прижал меня к полу. Или к стене. Я не разобралась. Я не понимала, где верх, где низ. Я только чувствовала его дыхание на своей шее, его руки на своих бедрах, металлический вкус крови во рту.

Я брыкалась. Вырывалась. Дралась. Я чувствовала жесткие, курчавые волосы на руках Паши Моради, когда он стиснул меня поперек тела. Он поднял меня и швырнул на раковину вниз лицом. Мои ноги скользили по полу, по луже разлившегося лосьона. Я давилась сладким лавандовым запахом, моя щека ударилась о фарфор раковины.

«Нет! – кричала я. – Это же Навруз. Я иду ужинать со своим мужем!»

Но Паша Моради не слышал моих безмолвных криков. Схватив меня за волосы, он потянул с такой силой, что я увидела его искаженное лицо в зеркале, все еще запотевшем после душа. Другой рукой он начал расстегивать штаны. Я слышала треск молнии, звук, с которым все мои мечты унеслись в ржавый слив раковины. Я зажмурилась, стараясь не думать, как в меня вонзится его мерзкий лиловый член.

Мои руки взметнулись, как у тонущего, который из последних сил старается удержаться на поверхности. Пластмассовая полочка над раковиной рухнула. Зубная паста. Расческа. Мягкий шелест зубных щеток. И тут мои пальцы коснулись холодного колечка.

Ножницы. Маленькие маникюрные ножницы Хафиза. Те, над которыми я смеялась, когда заставала его подстригающим волосы в носу.

Я почувствовала, как жирное колено Паши Моради раздвигает мне бедра.

Схватив ножницы, я ткнула их назад острыми концами. Паша Моради зашипел – я проткнула этот надутый шар его тела. Но этого было мало. Его хватка оставалась такой же крепкой. Я вытащила ножницы и ударила снова, со всей силой, вызванной отчаянием. На сей раз он завизжал и отпрянул.

Я так дрожала, что едва смогла оттолкнуться от раковины. Мои ноги скользили по мокрому полу, покрытому лосьоном и кровью. Я вырвалась из ванной, таща за собой сорванную занавеску. Я уже видела входную дверь. Мое сердце билось в диком облегчении.

Я уже почти спаслась, когда он схватил меня за ногу.

Я пыталась хвататься за натертые доски паркета, когда Паша Моради тащил меня за ноги в гостиную. Когда он перевернул меня, первое, что я увидела, это ножницы, торчащие из его глаза, как в каком-то ужасном мультфильме. А потом – его лицо. Искаженное яростью, с красными дьявольскими слезами, стекающими по щеке. Он дважды ударил меня по лицу. Каждый раз у меня клацали зубы, а с моих мокрых волос разлетались капли воды. Затем он схватил меня руками за шею и сжал. Я вцепилась в эти руки, мои ноги задергались на полу. Он мог бы убить меня, но ему слишком все это нравилось. Так что он слегка отпустил руки и дал мне глотнуть воздуха прежде, чем стиснуть их снова.

Я чувствовала, что проваливаюсь в окружающую меня темноту, но потом сквозь туман снова выплыло его распухшее лицо, и я начала хохотать. Он был таким убогим, как большая надутая рыба, с этими ножницами, торчащими из одного глаза, как нож, воткнувшийся в желе.

– Дженде! – ударил он меня снова.

Ему не нравился мой смех, но я не могла остановиться.

Большая пыхтящая рыба-шар разносила наш дом вдребезги.

– Тебе нравится, когда больно? – он снова начал теребить свой бессильно повисший член. Острый предмет в глазу оказывает на мужское либидо такое действие.

Я засмеялась громче.

Я словно вышла за пределы собственного тела, оказавшись словно в каком-то другом месте, обернутая в кокон, который приглушал все ощущения. Но мое тело все равно сжалось при мысли об этом. Сколько раз девушка представляет себе свой первый раз? Сколько у нее таких идеальных, золотых сценариев? Я рассмеялась над горькой иронией происходящего.

– Заткнись! – он плюнул в меня, его лицо покраснело от усилий, он все еще пытался вызвать у себя эрекцию.

Кровь, скопившаяся в металлических кольцах, торчащих из его глаза, капнула мне на лицо. Я подумала: если я выдерну ножницы, может, его склизкие, свернувшиеся мозги тоже вытекут, и рассмеялась еще сильнее.

Следующий удар рассек мне губу. А может, это случилось еще раньше. Я уже не знала. Когда же почувствовала, как тело Паши Моради приподнялось с меня, я была так запачкана, что мне хотелось удержать на себе его удушающий вес, чтобы он выдавил из меня остатки жизни.

– Чертов ублюдок!

Голос Хафиза. А потом – звуки борьбы. Повернув голову, я увидела их ноги. Великаны, чьих лиц было не разглядеть, крушили и громили мир вокруг. Что-то падало, что-то билось. Или кто-то. Паша Моради держался за глаз, пытаясь остановить льющийся между пальцами поток крови. Ножницы валялись на полу. Хафиз лупил его окровавленными кулаками.

Паша Моради схватился за золотую скатерть, которая покрывала Хафт син, и попытался подняться. Его лиловый член болтался, как сморщенный баклажан. Монеты дождем посыпались со стола, разлетаясь по полу. На рубашке Хафиза краснели отпечатки ладоней, словно детский рисунок.

Паша Моради схватил со стола Хафт син зеркало и швырнул в Хафиза. Блюдце с проросшим овсом, который мы с Ма начали выращивать несколько недель назад, упало. Хафиз увернулся, но Паша Моради попал ему по затылку, когда он выпрямлялся. Повсюду разлетелись серебряные осколки. Хафиз отпрянул, схватившись за голову. Стараясь удержать равновесие, он схватился за стол.

– Что, малыш, добавить тебе? – ухмыльнулся Паша Моради, вытирая кровь с лица тыльной стороной ладони.

Хафиз замер. В нем что-то сломалось. Когда он выпрямился, его лицо исказила просто безумная ярость. Он с диким криком кинулся на Пашу Моради. Они превратили раскрашенные в нежные цвета крутые яйца, скатившиеся со стола, в радужную кашу. Как дикий зверь, вырвавшийся из клетки, Хафиз швырнул Пашу Моради на колени.

И тогда пальцы Паши Моради сомкнулись вокруг подсвечника. Он взмахнул дымящим огнем в сторону лица Хафиза. Горячий воск брызнул ему на кожу. Паша Моради поднялся, держа Хафиза на расстоянии.

– Ты думал, ты теперь большой, а? – Он рассмеялся жутким, хриплым, дрожащим кашлем. – Да ты даже свою бабу защитить не можешь.

Он шагнул в мою сторону, но споткнулся, зацепившись за свои же болтающиеся вокруг ног штаны и рухнул на спину, врезавшись в стеклянный шкафчик Ма.

Шкафчик закачался. На какую-то секунду казалось, что он может удержаться. Но потом он опрокинулся прямо на Пашу Моради. Стеклянные панели разлетелись, ударившись о падающее тело. Блестящие крошечные семейства разбились на миллион осколков.

Раздался скрип входной двери. Педар застыл на месте, не договорив приветствия. Подсвечник выпал из протянутой руки Паши Моради, пламя погасло. Он лежал лицом вверх, один глаз смотрел на нас, как в фильме ужасов, тело дергалось, как на пружинах, исторгая из себя потоки ярко-алой крови. Сумка Ма упала на пол с глухим звуком.

– Что тут произошло? – лицо Педара было пепельного цвета.

– Этот гнусный ублюдок напал на нее. – Хафиз завернул меня в порванную занавеску из душа и перенес на диван.

– Придержи язык! – Педар перешагнул осколки своими натертыми до блеска новогодними туфлями. – Джигар? – он пытался теребить тело, но Паша Моради не отвечал.

– Чего ты ждешь? – закричал Педар на Хафиза. – Вызывай скорую!

– Он умер. И я надеюсь, сгниет в аду.

– Хафиз! – Ма обрела голос. – Бе педарет гуш кон!

– Слушать отца? С чего бы? Он меня не слушал. Да, Педар?

Педар не ответил, судорожно набирая телефонный номер.

– Даже сейчас, – рассмеялся Хафиз, – даже сейчас он не слышит меня. – Он резким движением скинул телефон с тумбочки. Тот обрушился на пол с громким треском.

Педар замер, сжимая в руках телефонную трубку и раскрыв рот.

– Я приходил к тебе. Говорил тебе. И ты ничего не сделал. Ничего!

– Это было давно. Ты просто выдумывал, тебе казалось.

– А это? – указал Хафиз на меня. – Это я тоже выдумал?

– Она сама виновата.

– Ты трус, – голос Хафиза задрожал. – Ты пытаешься прятать голову в песок. Можешь говорить себе все, что хочешь, но ты знаешь, что это сделал он. Так же, как ты знаешь, что он насиловал меня.

Некоторые слова, будучи произнесенными, выпускают демонов наружу даже из тщательно заколоченных гробов.

– Хафиз, – я попыталась заговорить, но слова застревали в горле.

– Ты думаешь, я не знал? – продолжал Хафиз. – Что за фарс вы вдвоем устраивали все эти годы?

Звук ладони Педара, опустившейся на щеку Хафиза, отозвался эхом в наступившей тишине. Ма только открывала и закрывала рот, как рыба, вытащенная из воды.

– На, – Хафиз поднял телефон и сунул Педару. – Звони. Скажи им, что твой сын убил твоего любовника.

10 июня 1983 года

У Боба Уортинга был небольшой офис, где я проводила рабочий день, отвечая на звонки, назначая встречи и занимаясь документами. Он предложил мне эту работу после того, как расследование оправдало нас с Хафизом в смерти Паши Моради. Полиция пришла к выводу, что произошел несчастный случай, и мы действовали в порядке самозащиты. Заявление Боба Уортинга о том, что он видел, как Паша Моради приставал ко мне, тоже помогло. Так что я работала не только ради зарплаты; это была еще и благодарность Бобу. Он познакомил меня не только с автоответчиком, факсом и пишущей машинкой, но и со своим домом, женой и дочерью.

– Он ушел? – В офис зашла Джейн, заспанная, с взлохмаченными волосами, в майке и шортах.

– У твоего отца деловой обед.

– Но еще только… – Она взглянула на часы. – Ой.

Трудно было не любить Джейн. Она села напротив меня и уткнулась подбородком в колени.

– Райан приедет уже через несколько недель, – улыбнулась она.

– Ты, наверное, очень рада снова увидеть брата.

– Да… – Она помолчала, а потом робко улыбнулась.

– Но?..

– Но мне еще очень хочется познакомиться с его другом.

– Ах. С другом.

– Знаю-знаю. Тебе все это уже в ушах навязло, но, Шейда, он тако-о-ой замечательный.

– Я уже говорила, Джейн, что он для тебя слишком стар, – сказала ее мать из кухни.

Джейн закатила глаза.

– Ему двадцать один. Разве это старость? А ты могла бы не подслушивать! – Она встала и закрыла дверь. – Клянусь, она все слышала.

– Не все, – дверь открылась, и заглянула Элизабет. – Я просто говорю. Ты в старшей школе, а он в колледже. К тому же не думаю, что он станет ухаживать за шестнадцатилетней сестренкой своего друга.