Текст книги "Лугальзагесси, царь Шумера"

В это время Лугальзагесси, позавтракав вместе со своей любимой женой, отправился в сопровождении Сурру-Или, ставшего его правой рукой, в казармы солдат, что располагались в черте города. Царь подъехал на своей колеснице к одноэтажным постройкам, лепившимися друг к другу, и вошел внутрь, очутившись на площадки, где проходили учения. Солдаты вот уже несколько лет не участвовали ни в одном сражении, все свое время проводя в казармах среди таких молодцов. Постепенно лень начала одолевать и их. Учения велись постольку поскольку; оружие заменялось деревянными мечами и дротиками, похожими больше на детские игрушки, в которых играются маленькие мальчики.

В самих казармах стоял затхлый воздух, будто их давно никто не проветривал. Большая паутина в углу и дырка в полу, прогрызенная мышами, свидетельствовали о полном запустении армии. Солдаты при виде царя разом вскочили с места и низко склонились перед ним. Лугальзагесси радостно поприветствовал их и приказал позвать к нему командира.

Командир, тучный мужчина с большими волосатыми руками, предстал перед царем и склонил голову, боясь посмотреть ему в глаза. Лугальзагесси уловил его смущение и спросил:

– Хорошо ли проводятся учения и зачисление новобранцев в ряды войска?

– Хорошо, ваше величество! Солдаты ни в чем не нуждаются, – проговорил командир низким, гнусавым голосом, стараясь казаться веселым.

Царь измерил крупными шагами одну из комнат и указал на пыль и паутину:

– А это что?

– Это… это… Понимаете, ваше величество, у нас нет времени на уборку, – командир, имя которому было Нанту, понял, к чему значит этот разговор.

– Значит, нет времени. Так?

– Именно так, царь.

– Хорошо, заставь солдат вычесть всю эту пыль и грязь, и проветривайте хоть иногда комнаты. Здесь стоит вонь!

– Я мигом.

– Подожди, – Лугальзагесси грозно посмотрел в глаза Нанту и воскликнул, – почему казармы в таком упадке? Где наша непобедимая армия, с которой я отправлюсь в поход? Солдаты ленивы и необразованные. Все это учение, которое я видел недавно, похожа на детскую игру, не достойную тех, кто пришел служить мне! С этого дня все изменится, и для тебя тоже.

Нанту в ужасе отступил на шаг, боясь удара мечом со стороны Сурру-Или, который стоял рядом и слушал весь разговор. Но царь не дал никакого знака своему верному другу, а лишь усмехнулся и добавил:

– Прикажи слугам убрать все казармы – в них должен быть идеальный порядок. И заставь всех солдат без исключение целыми днями проводить в учении. Мне необходима сильная и несокрушимая армия, а не толпа тушканчиков, привыкших к отдыху под солнцем. Ясно?

– Да… да, ваше величество. Все будет исполнено.

Нанту был вне себя от радости. Ему даровали жизнь, хотя бы на короткое время. Через два часа казармы сияли чистотой, окна были раскрыты, постели застелены чистыми простынями, дыры в углах забиты досками, а солдатам дали новое задание – научиться биться двумя руками сразу, держа в одной меч, а в другой – секиру.

Но на этом дела Лугальзагесси не завершились. Он наклонился к уху Сурру-Или и тихо прошептал:

– Прикажи лучшим зодчим города собраться неподалеку от оазиса перед закатом. Казнен будет каждый, кто опоздает. Выполняй приказ.

Сурру-Или низко поклонился и вскочил на гнедого коня, который разом скрылся за поворотом. Царь, оставшись на месте, довольно потер руки и подумал: «Готовься, царь Лагаша. Справедливость скоро восторжествует».

Когда солнце начало клониться к горизонту, окрасив в закатных лучах верхушки пальм и окрестные холмы, сотни людей и вьючных животных поспешили обратно в город, торопясь поскорее вернуться домой. Пыль от множества ног, крики ослов и рычания верблюдов, блеяния овец и мычания коров – все слилось в единый гул и пронеслось по узеньким улочкам Уммы, соединившись с голосами людей. Никто из прохожих не заметил всадника в обычных кожаных доспехах, пронесшегося на вороном коне в окружении лишь одиннадцати человек. Никто не мог даже подумать, что это сам царь Лугальзагесси, который спешил как можно скорее добраться до городских ворот, где неподалеку его ожидали десять архитекторов с глиняными табличками в руках. Их белоснежные туники колыхались на легком ветру, а иссяня-черные волосы блестели в предзакатных лучах солнца. Один из них, оторвав взгляд от солнца, увидел, как к ним подъехал всадник и быстро спрыгнул на землю, выпрямившись во весь свой высокий рост. Рядом с ним предстал невысокий коренастый молодой человек с некрасивым лицом, который указал рукой в сторону архитекторов и сказал:

– Царь, это самые лучшие зодчие во всей Умме. По их чертежам были построены дворец и новый храм в честь богини Иштар.

Лугальзагесси поднял правую руку, дав знак, что ему и так все понятно. Сурру-Или замолчал и отступил на шаг назад. Молодой царь подошел к архитектором и смерил их высокомерным взглядом, которым сполна наделила его власть. Десять человек сразу же упали ниц перед ним на пыльную землю в своих белых одеяниях, не выпуская при этом из рук глиняные таблички.

Когда Лугальзагесси разрешил им подняться, один из зодчих, крупный пожилой мужчина, проговорил:

– Ваше величество, мы прибыли сюда по твоему зову сразу же, как только услышали приказ. Мы готовы исполнить все, что ты пожелаешь.

– Я рад слышать это от тебя, почтенный. Скажи, как твое имя?

– Имя мое Аммурум, господин.

– Хорошо, Аммурум, – проговорил Лугальзагесси, – видишь, вон те холмы, – он указал в сторону горизонта, где над землей возвышались песчаные барханы, – мне нужно, чтобы вы как можно скорее приготовили бы мне площадку от тех холмов и до вот этих финиковых пальм.

– Мы должны расчистить площадь, так? – не понял царского замысла Аммурум.

– Не только расчистить, но и выложить ее каменными плитами, отгородить ее стеной со всех сторон и построить три конюшни на ее территории. Вы должны немедленно, как можно скорее приступить к работам. И запомните главное: никто из непосвященных не должен знать о моем плане. Работать будете ночью, когда все ложатся спать. Помните: на вас я возлагаю эту ответственную работу.

Архитекторы положили руки на грудь и низко склонили голову в знак согласия и покорности. И лишь один из них, на вид не больше тридцати лет, спросил:

– Ваше величество, а сколько времени вы нам даете на столь грандиозную работу?

– Ровно неделю, – проговорил царь и сдвинул густые брови к переносице, явно ожидая недовольствия.

– Но… ваше величество… Это очень сложная работа, времени у нас слишком мало. Как мы можем успеть за неделю? – воскликнул Аммурум.

– Вы обязаны закончить работу через неделю. Смотреть за ней я поставлю над всеми вами моего советника Сурру-Или.

– Но, царь! Это невозможно! Мы вряд ли успеем закончить в срок, – старый архитектор решил поспорить с Лугальзагесси, в надежде, что тот даст больше времени.

В ответ на это дерзкое предложение Лугальзагесси лишь молча отвернулся и дал знак своему другу. Тот сразу понял, что надо делать и отдал приказ стражникам схватить бунтовщика, просмеявшего прилюдно выразить неудовольствие царскому приказу. Двое рослых солдат в остроконечных шлемах схватили Аммурума за руки и скрутили ему их сзади. Тот попытался вырваться, но у него не хватило сил. Третий солдат достал меч и поднял его над головой архитектора. В следующий миг голова зодчего покатилась по земле, оставляя за собой кровавую дорожку, которая ярко блестела в последних лучах предзакатного солнца. Остальные девять архитекторов, увидев казнь из товарища, отступили на шаг, явно ожидая нападения. Но ничего такого не случилось. Лугальзагесси легко вскочил в седло и уехал в сопровождении охраны, состоящей из десяти человек. С ними остался лишь Сурру-Или, который подошел к ним и сказал резким тоном:

– Теперь вы можете приступать к работе, и без лишних слов.

Через несколько часов, когда наступила ночь, тысячи рабочих было согнано в пустыню, где они начали свою работу под взором надсмотрщиков и архитекторов. Стража взяла под контроль строительную площадку, проходя вдоль нее с зажжёнными факелами, пристально вглядываясь в каждого рабочего и вслушиваясь в каждый звук, дабы не упустить какого-нибудь шпиона. Но они так и не узнали, что человек в капюшоне, который легко преодолел городскую стену под покровом ночи, сейчас быстро, меняя коней, направлялся в строну Лагаша, дабы сообщить своему повелителю о том, что трон Уммы занял молодой честолюбивый царь из семьи жрецов.

Работы велись стремительно быстро: рабочий разделили на две группы. Первая должна была работать от заката до середины ночи; вторая от середины ночи до восхода солнца. Таким образом не приходилось прерываться на отдых, ибо в этом деле была дорога каждая секунда. Сурру-Или ночами метался на коне, контролируя рабочих и наказывая даже за малую провинность или оплошность. Иногда ему приходилось вступать в спор с охранниками или надсмотрщиками, дабы те внимательнее следили бы за рабочими. Каждое утро Сурру-Или, весь в пыли, приезжай ко дворцу Лугальзагесси и докладывал о том, как продвигаются дела. После чего сразу же направлялся в свой дом, построенный неподалеку от дворца, где его ждали мать и сестра.

Однажды, когда строительные работы практически были завершены, Лугальзагесси сидел в своей спальне, довольно устроившись в кресло, сделанное из красного дерева, и предавался мечтам. Его честолюбивый властный характер вместе с воинственностью, унаследованную от предков, не давал покоя. Ему хотелось как можно скорее подготовить армию к длительным походам на враждебные города Шумерии: Ур, Урук, Ниппур, Ларса, Эреду, Адаб, Киш и Лагаш. В своих амбициозных мечтах Лугальзагесси видел склоненные головы царьков этих городов, которые покорно вручают ему символы власти и отдают своих дочерей к нему в жены. Но этого мало. Ему, Лугальзагесси, не стоит уповать на жалкие подачки от высокомерных египтян, которых с такой искренностью принимал к себя во дворце Иль. Он не потерпит насмешек и косых взглядов от жителей африканской пустыни, которые молятся животным и называют своего царя богом. Если упасться покорить города Шумерии, то можно будет и двинуться со своей армией на юг, в страну Пирамид. Так размышлял Лугальзагесси о предстоящих военных походах и победах, не замечая, как к нему в комнату вошел Укуш, опирающийся при ходьбе на позолоченную трость. В последнее время старый жрец совсем осунулся, и его лицо с большим носом, стало еще худее, щеки ввалились, взгляд темных глаз потух, и лишь рот все также был сжат над волевым подбородком.

Лугальзагесси медленно встал и, поддерживая отца за локоть, помог тому сесть. Сам же он приказал рабам принести вина и фруктов, затем уселся напротив Укуша и внимательно посмотрел на него. Некая болезнь сильно подорвала здоровье жреца, но все же ему хватило сил приехать к сыну и поговорить с ним.

– Лугу, – начал Укуш, сделав при этом глоток вина, – ты все время проводишь время с армией. Но ты царь, и ты жрец. Не забывай хотя бы иногда приносить богам жертвенные дары. Боги милосердны к нам, но за непочтение они могут жестоко наказать того, кто противится их воле.

Лугальзагесси выслушал отца и громко рассмеялся, показывая белые ровные зубы. Его красивое лицо налилось краской. Прекратив смеяться, он наклонился к отцу и сказал:

– Воля богов! Нет, воля твоя, отец.

– Как ты можешь говорить такое, сын мой? Боги покарают тебя за богохульство!

– Боги, которых выдумали люди, ничем не навредят мне, также как и не помогут. Лишь человек определяет свою судьбу, но не бездушные статуи, которые при помощи хитрого механизма приходят в движение, разве не так, отец?

Укуш отстранился в строну, будто ожидая удара от собственного сына. Наконец, придя в себя, старик воскликнул, простерев костлявые руки вверх:

– О, боги, за что мне это? Пожалейте моего сына, который лишился разума. Молю вас!

Лугальзагесси встал с кресла и подошел к отцу:

– Отец, – сказал он, – не печалься, я никому не скажу о твоей хитрости, которая помогла мне сесть на трон после смерти Илеи и жениться на его дочери Нанисте. А ведь ты не знаешь, что я чувствовал тогда, когда мне водрузили на голову эту проклятую корону. А знаешь ли ты, отец, что я чувствовал, когда видел, как все эти шакалы раболепно простирались предо мной ниц, хотя в душе никто не считает меня полновластным правителем. А знаешь ли ты, сколько сил мне пришлось приложить, чтобы разделить брачное ложе с Нанистой, которую я до сей поры ненавидел? Я полюбил ее, но не благодаря воле богов, а вопреки. Вопреки всему, что так свято для тебя, отец мой. Все жизнь ты склонялся в поклоне перед золотыми, бронзовыми, деревянными статуями, воскурял пред ними фимиам и ладан, приносил в жертву быков и овец, проливал кровь жертвы, но что дали они, эти боги, тебе взамен? Что, отец?

– Ничего… – тихо промолвил Укуш и закрыл лицо руками.

– Вот видишь, ты сам ответил на свой вопрос.

– Они подарили мне тебя, Лугу, чтобы ты стал отрадой моей, наградой в этой и последующей жизни. Ты мой единственный сын, которому я отдал все, что было в моих силах. Я сделал все для тебя, чтобы ты ни в чем не знал нужды. Я сделал, и это признаю перед тобой, тебя царем, чтобы ты стал великим человеком, и чтобы память о тебе навсегда осталась в сердцах потомков. Разве мало я сделал для тебя, Лугу?

– Ты сделал сверх нормы, отец. Но у чаши тоже есть предел, и если она переполнится, вино прольется на пол. Я благодарен тебе за все, что ты делал для меня, но я не прощу тебе то, что ты сделал меня царем не по моей воле. Я не хотел нести это бремя, отец, и ты знал об этом… или догадывался. Теперь, когда сделанное тобой с помощью хитрости, обернулось против тебя, почему же ты не коришь в этом богов, чью волю ты всегда боялся оспаривать.

– Ты говоришь с твоим отцом так, как не говорят даже с рабами. Одумайся, Лугу. Мне больно слышать от тебя обвинения. Теперь же я понял одно, и это самое главное в жизни: никогда и никому не делать добро, ибо и это добро обернется злом. Я всю жизнь отдал тебе, ради тебя я не стал жениться во второй раз, чтобы ты был моим единственным сыном. Я отдал тебе всю любовь, которая у меня была. Теперь же у меня не осталось ничего из того, что было. Лугу, сын мой, будь счастлив и бремя царя не станет столь тяжелой. На этом наш разговор окончен. Спасибо тебе, сын мой, что преподал мне хороший урок, я никогда этого не забуду, – с этими словами Укуш повернулся спиной к сыну и шаркающей походкой направился к выходу. Когда он проходил по длинным коридорам, то не расслышал, как Лугальзагесси звал его, но даже, если бы старый жрец слышал бы голос сына, то вряд ли бы повернул назад.

Обида жгла его сердце и душу. Старику стало тяжело дышать. Когда рабы донесли его паланкин до дома, Укуш сидел почти без сознания. Слуги помогли ему спуститься на землю и пройти в покои, где рабы уже приготовили чистую постель и отвар из целебных трав. Укуш сделал два глотка и закрыл глаза. Два чернокожих раба в одних набедренных повязках развязали шнурки с кистями, которые скрепляли полог над кроватью, и закрыли им ложе жреца, после чего тихо вышли из комнаты.

Укуш еще какое-то время безмолвно лежал с закрытыми глазами, будто погрузивший в сон, но когда шаги в коридоре смолкли, старик медленно открыл глаза и блуждающим взором осмотрел комнату. Его взгляд устремился на потолок, где были изображен месяц в окружении тысячи звезд. Это была карта звездочетов, которые по расположению звезд определяли будущее и узнавали прошлое. Когда-то, давно, оракулы предсказывали ему, Укушу, богатую жизнь, полную радостей и почета. Еще они предсказывали, что умрет он в окружении многочисленной родни, а детские ручки внуков и внучек облегчат его переход в царство мертвых. Но пророчества не сбылись. Да, он достиг почета и богатства, славы и власти, но что дали они ему взамен? Любимая жена умерла при родах, оставив младенца, которого нужно было вырастить и поставить на ноги. Жрец справился с этим. Но безграничная любовь к единственному сыну дала плоды, плоды гнилые. Он пришел сегодня во дворец к Лугальзагесси как отец, чтобы повидать своего ребенка. А сын вместо почета перед родителем позволил себе повысить голос, да еще и обвинить в обмане, в последствии которого он взошёл на престол.

Перед внутренним взором старого жреца пронеслась вся жизнь: вот он берет на руки Лугальзагесси, который громко кричит, суча ножками и ручками. Вот мальчик уже пытается ходить, а заботливый отец поддерживает его за руки, чтобы ребенок не упал на землю. Вот Лугальзагесси впервые идет в школу, впервые учится читать и писать. И все это время Укуш неотступно следует за ним. Всю жизнь старик отдал на то, чтобы воспитать сына достойным образом и сделать его большим человеком. Он мечтал, чтобы Лугальзагесси вошел в историю не просто как сын верховного жреца, а как достойный правитель, чье имя будут с гордостью произносить потомки. И сегодняшний разговор перечеркнул все мечты Укуша. Все, что он хотел и к чему стремился ради сына было повергнуто в прах и растоптано в пыли; и ему пришлось, униженным собственным ребенком, вернуться домой, в котором двадцать лет назад впервые увидел новорожденного Лугальзагесси, будущего царя Шумерии.

Старик сжал глаза и тихо заплакал от горечи и отчаяния. Вспоминая свою любовь к сыну, он не мог поверить, как тот мог поступить с ним, собственным отцом. «За что? За что?» – Укуш прикрыл лицо руками, уже не сдерживая слез. Он плакал долгое время, пока не выплакал все, что накопилось в его душе. Теперь же он лежал один в комнате, длинный, худой, тело его, прикрытое одеялом, сияло при свете луны, которая ярко освещало покои жреца. Укуш больше не шевелился; а золотые статуи богов, стоящие на другой стороне комнаты, по-прежнему безмолвно смотрели своими безжизненными глазами на мир людей.

В это время Лугальзагесси широкими шагами измерял покои, где предавался мыслям о предстоящей войне. Настроение, так приподнятое утром о новостях проведения строительных работ, принесенных Сурру-Или, развеялось как легкий дымок под порывом ветра. Царь все еще был в обиде на отца, который посмел выразить недовольство его правлением. Зачем тогда старый жрец посадил его на трон, если знал, каков его характер? Ведь Укушу с рождения известны все думы сына, который никогда не проявлял покорности и раболепие перед сонмом богов, но всегда стремился сам броситься на зверя во время охоты или прийти к финишу первым во время соревнований? Как мог позабыть старик воинственный нрав Лугальзагесси?

Лугальзагесси схватил кубок с вином и залпом выпил его до дна. Мысль о Нанисте и наложницах отлетела прочь. Нет, в таком подавленном настроении после ссоры с отцом, он не пойдет ни к одной женщине, как бы сильно они этого не хотели. Наверное, подумал царь, Наниста сейчас прихорашивается, мажет прекрасное тело миндальным маслом, надевает лучшие наряды и украшения; а ее соперница Лиа готовит славное угощение для своего повелителя и вплетает в волосы благоуханные цветы. Но сегодня их ждет разочарование. Лугальзагесси будет спать один, в своих покоях до тех пор, пока не помирится с отцом.

Слуги принесли широкую льняную рубаху, в которой почивает их царь, унесли поднос и кубок, погасили свет и бесшумно вышли, притворив дверь. Лугальзагесси лег в постель и сразу же заснул, предавшись здоровому молодому сну.

В середине ночи по коридорам раздались шепоты и топот множества ног, которые бегали туда-сюда. Царь вскочил с кровати и приложил ухо к двери, дабы узнать, что же случилось? В дверь кто-то постучал. Лугальзагесси, не смотря на усталость, сделал властное лицо и громко произнес:

– Разрешаю войти.

В комнату прошел, низко склонив голову, молодой жрец в блинном белоснежном хитоне, позолоченная вышивка на котором переливалась при свете факела. Жрец прислонил руку к груди и тихо проговорил:

– Мой царь, прошу не казнить меня за столь ужасную новость…

– Что случилось? – Лугальзагесси весь напрягся, сжав кулаки.

– Твой отец, повелитель, достопочтенный Укуш, покинул нас сегодня вечером и сейчас пребывает в царстве теней.

– Отец… умер? – последнее слово с трудом было произнесено, комок рыданий тут же подступил к горлу, и царю пришлось приложить все усилия, дабы не разрыдаться словно дитя.

Он выскочил из покоев в ночной рубахе, которая развивалась при его стремительном беге. Жрец торопился следом за ним, держа в руках походный плащ. Один из слуг решил подать царю одежду, но тот ударом кулака толкнул слугу, который упал на пол, больно стукнувшись головой о каменные плиты.

Лугальзагесси бежал по коридорам, не замечая множества слуг и жрецов, которые в ужасе смотрели на него, боясь подойти. Не заметил царь и вошедшего с докладом друга, который проговорил:

– Мой царь, сегодня строительные работы подходят к завершению и скоро ты сможешь увидеть…

Но Лугальзагесси не дал ему договорить. Он рванулся вперед, на ходу прокричав:

– Да пропади все пропадом вместе с тобой и всеми остальными!

Сурру-Или оторопел и скрылся за колонной, дабы не навлечь гнев царя, который уже вскочил на коня и, пришпорив его, понесся по спящему Уммы во дворец Укуша, который умер несколько часов назад, но лишь недавно один из рабов, зашедший проведать жреца, обнаружил мертвое тело.

Лугальзагесси спрыгнул с коня и пустился бежать через сад в дом, где когда-то жил вместе с горячо любимым отцом, который оставил этот мир, так и не дав ему прощения. Молодой царь мигом очутился в покоях Укуша и велел всем оставить его наедине с телом. Жрецы и рабы послушно вышли, вытирая тыльной стороной ладони катившиеся по их щекам слезы. Когда они вышли, закрыв за собой дверь, Лугальзагесси медленно подошел к ложу, на котором все еще лежало тело отца, длинное, худое, словно выточенное из мрамора – такое оно сейчас было белое. Луна ярко освещала комнату, бросая свой луч прямо на мертвого жреца, которого любили все жители Уммы. Теперь же он оставил всех их, его душа вернулась к богам, которые не дадут ей мытарствовать среди остальных, а подарят ему рай, где он останется навеки вечные.

Лугальзагесси встал на колени перед кроватью и взял безжизненную руку отца, которая оказалась такой холодной, что от нее онемели руки. Царь поцеловал эту руку, которая всю жизнь ласкала его волосы, и тихо произнес:

– Прости меня, отец мой. Если бы я знал, что так получится, то никогда бы не позволил тебе уйти в горе от меня. Прости на наш последний разговор и мои неподобающие сыну речи. Прошу тебя, прошу. Я люблю тебя и всегда любил. И я никогда не забуду все то доброе, что ты сделал для меня.

Сейчас Лугальзагесси плакал и не скрывал этого. Его слезы падали на старческую руку и скатывались на белые простыни. На душе было больно и обидно за то, что ему так и не удалось попросить прощения еще тогда, когда Укуш был жив. Теперь слишком поздно. Раскаяние о содеянном терзали душу царя, и ему было жаль не столь само мертвое тело, которое положат в гробницу, а лишь момент, когда отец в последний раз смотрел на него, и в тех глазах он видел обиду и слезы. И, самое страшное, что ничего нельзя изменить, нельзя вернуть время вспять и сказать одно единственное слово «прости, отец». Именно это сейчас и не давало Лугальзагесси покоя. Он медленно встал и подошел к нише, где стояла золотая статуя бога Энлиля. В медной чаши, стоящее неподалёку, лежали шарики мирры. Царь взял их и зажег перед статуей бога. И когда дым поднялся вверх и сладковатый запах наполнил комнату, он произнес:

– О, Энлиль! Дай моему отцу покой в царстве мертвых, а мне силы, чтобы я смог совершить все, о чем думаю.

После молитвы Лугальзагесси снова вернулся к телу Укуша и сказал самому себе:

– Отец, мой бедный отец. Ты так сильно любил меня и делал все, чтобы моя жизнь была полна радости. А я так и не смог отблагодарить тебя за все. Не смог исполнить сыновий долг. Я не достоин такого отца как ты. Но, прошу тебя, не отвергай меня хотя бы в другом мире и попроси богов прощения за меня.

В это время в комнату бесшумно вошел один из главных жрецов и и сказал:

– Мой повелитель, прошу простить меня, но нам нужно готовить тело к погребению.

Лугальзагесси как бы очнулся ото сна, поднял глаза на стоящего рядом священнослужителя и ответил:

– Да… да, ты прав, тело еще не омыто и гробница не готова. Вели рабов и других жрецов к дальнему пути. Пусть заправляют быков. Необходимо до обеда привести гроб к могиле.

– Будет исполнено, ваше величество, – жрец почтенно склонил голову в поклоне, но не было в нем ни раболепия, ни покорности.

Похоронная процессия двигалась по раскаленной месопотамской пустыне к ряду каменных невысоких гор, где давным-давно была приготовлена усыпальница Укуша. Сегодняшним утром рабы из храма отворили вход в гробницу и принялись вычищать пыль и грязь, которая накопилась там за многие годы. Чтобы убрать неприятный затхлый запах, который всегда стоял в подземельях и пещерах, рабы вымыли каменный пол душистым мылом и в каждом углу зажгли дурманящие благовония, дабы душа жреца пребывала бы здесь в покое и благоденствии.

Процессия продолжала свой путь вот уже больше часа. Впереди шагал, понурив голову в золотой короне, царь Лугальзагесси, который за все это время не удостоил своим вниманием идущую на полшага сзади него Нанисту, одетую в зеленое платье, ниспадающее большими складками до земли. Лицо царицы было закрыто тонкой вуалью, сквозь которое можно было разглядеть большие красивые глаза, полные ужаса и отчаяния. Следом за царской семьей шли, запряженные в повозку, два вола; их спины и бока были мокрыми от пота, рой мух беспрестанно кружился над ними, но волы не обращали на них никакого внимания, медленно переставляя толстые ноги в такт поскрипыванию телеги, на которой возлежал большой гроб, крышка которого была инструктирована золотым орнаментом. Следом двигалась целая вереница жрецов главного храма Уммы, начиная от послушников и заканчивая жрецами высшего сана, которые все время монотонно повторяли слова заупокойной молитвы. Вся пустыня словно огласилась от края до края этими молитвами, которые сильно запали в душу царя. Замыкали сею процессию сорок пять храмовых рабов и рабынь, одетые в лучшие наряды. Они шли и стеклянными глазами смотрели перед собой, словно были живыми мумиями. Рабы и рабыни предназначались для жертвоприношения вместе с двумя конями, двумя коровами и сотней баранов. Рабыни несли в руках золотые чаши, украшенные драгоценными камнями, которые ярко переливались на солнце разноцветными бликами.

Марево уже давно нависло над раскаленной землей. На небе не было ни единого облачка. Такого жаркого дня не было уже много месяцев. Видно, сами боги решили испытать царя и на этот раз. Но Лугальзагесси, назло небожителям, все также уверенным шагом брел по пустыне, даже не обмахивая себя веером. Наниста же держала в руках маленькое опахало, которым обмахивала пылавшее от жары лицо.

Процессия подошла к каменной горе. Там уже столпились рабы и дворцовые слуги, которые давно приготовили постамент для царской семьи, которая разделит скромную трапезу сразу же после погребения. Небольшой столик из сандалового дерева стоял поодаль в тени навеса, на нем уже стояли две тарелки и чаши с вином – все это предназначалось Лугальзагесси и его царственной супруги.

Несколько рослых чернокожих рабов, звеня медными браслетами, с трудом сняли гроб с телеги и положили его на землю. Остальные рабы достали два крепких каната и обвязали им два кольца, специально вделанных в крышку гроба. Напрягая свои мускулистые ноги, чернокожие великаны поволокли гроб в усыпальницу. Там уже на постаменте стояла большая жертвенная чаша, куда жрецы выльют кровь животных, рабов и рабынь. Лугальзагесси вместе с Нанистой вошли в гробницу и остановились подле гроба, где лежало тело Укуша. Царь присел возле него и приказал всем собравшимся:

– Выйдите все вон! Я хочу еще раз побыть наедине с отцом.

Слуги и жрецы покорно исполнили приказ и бесшумно удалились из усыпальнице, остановившись неподалеку от засохшего дерева. С царем осталась лишь Наниста, которая наклонилась над мужем и хотела было положить свою руку ему на плечо, как вдруг он обернулся и крикнул так, что женщина чуть было не упала:

– И ты иди вон! Или для тебя слово царя ничего не значит?

– Прости меня, супруг мой, – царица покорно опустила голову и попятилась к выходу, придерживая край вуали, чтобы она ненароком не раскрыла ее лица.

Лугальзагесси остался наедине с умершим отцом. Теперь он мог вволю вылить все свои чувства, которые до этого из последних сил скрывал ото всех. Молодой царь прислонился к холодному гробу и заплакал, сжав в ладони окаменевшие руки Укуша. Отец ушел из жизни так неожиданно, что Лугальзагесси не смог ничего ему объяснить. Слова, сказанные тогда вечером, все еще эхом отзывались в его голове: «Всю жизнь ты склонялся в поклоне перед золотыми, бронзовыми, деревянными статуями, воскурял перед ними фимиам и ладан… Я не прощу тебе то, что ты сделал меня царем не по моей воле…» Царь прикрыл ладонями уши, но сказанное все равно точно печать отдавалось в душе и сердце. Отца нет, поддержки ждать не от куда. Теперь остается лишь одно: покориться воле богов, как такового желал старый жрец и привести к покорности все города Шумерии. Только сейчас, сидя в каменной усыпальнице перед гранитовым гробом, Лугальзагесси понял, чего хотел от него отец. И хотя это понимание пришло так поздно, что нельзя ничего изменить, то придется постараться хотя сделать все, чтобы исправить свой поступок по отношению к отцу и сделать все для спокойствия его души.

Когда царь вышел из гробнице, жрецы подвели мычавших коров молочного цвета и жертвенным ножом перерезали им горло. Из раны струей закапала темно-красная кровь. Когда с коровами было покончено, их тело разрезали на куски и бросили в жертвенник внутри гробницы. Следом за коровами в ход пошли бараны и овцы. Прошло довольно много времени прежде чем блеющих животных не порезали также на части. Лужи крови быстро впитывались в горячий песок пустыни, оставляя лишь кровавые пятна. Удушливый запах крови в такой жаркий день быстро привлек внимание пустынную мошкару, которая стаей летала над трупами. Все присутствующие зажали платками носы, дабы не чувствовать смрада, царящего вокруг.

За овцами и баранами последовали два рослых коня, специально отобранных из конюшни храма. Кони били копытами землю, предчувствую смерть. Лугальзагесси не без тревоги взглянул на стройных животных и подумал: «Жалко коней. Такие красивые!» Верховный жрец разом перерезал им шейные артерии и лошади сразу рухнули за земь, все еще теребя ногами в предсмертных конвульсиях.