Текст книги "Лучше не бывает"

Лейни Дайан Рич
Лучше не бывает

Глава 1

Слушание было назначено на пятницу самой паршивой недели, какая только может выпасть на долю того, кто имеет дело с рекламой на телевидении. Вообще-то паршивым можно смело назвать любой день, когда приходится вешать клиентам на уши лапшу за их же деньги, но эти пять побили все рекорды. В лучшем случае на меня просто повышали голос, в худшем – плевали под ноги, а уж сколько раз обозвали ненасытной пиявкой – и не сосчитать.

Ну и конечно, венцом этого изнурительного и бесплодного марафона явилась именно пятница. На двух парах лучших колготок обнаружилось по жирной «стрелке». В спешке, допивая дешевое пойло под гордым названием «кофе», я вывалила гущу на любимую юбку. Мое старенькое авто категорически отказалось трогаться с места, так что пришлось ломиться к хозяйке, чтобы та, в свою очередь, подняла с постели племянника, на которого только и была надежда в таких случаях. Короче, к свидетельской будке я шагала на таком взводе, что могла бы поцапаться даже с матерью Терезой.

Между тем защитник мерзких слизняков, по вине которых три года назад взлетело на воздух агентство «Уиттл» (и чуть было не закончились мои собственные дни), даже близко не стоял с матерью Терезой. Это был сухопарый тип с таким узким лицом, что оставалось только гадать, как он умудряется втиснуть туда елейную улыбку; один из тех, что состоят в самых престижных клубах и при этом не расстаются с карманным калькулятором, чтобы, не дай Бог, не оставить в ресторане чаевых больше минимальных пятнадцати процентов. Помнится, год назад в «Уолмарте» он устроил у передвижной стойки Армии спасения целый скандал, требуя квитанцию за пожертвованную мелочь. Про себя я давно уже окрестила его Задохликом.

– Как самочувствие, миссис Лейн? – осведомился он, не поднимая взгляда от разложенных бумаг.

– Надо бы лучше, да некуда! – отрезана я.

Одна из ламп дневного света мигала, отчего у меня сразу заломило в висках. К тому же низ живота недвусмысленно намекал, что грядет чисто женское недомогание. Но не сообщать же обо всем этом Задохлику!

– В таком случае можем начинать. – Этот тип встал и с достоинством приблизился к свидетельской будке. – Итак, миссис Лейн, назовите как можно точнее время взрыва.

– Около девяти часов утра.

Я поерзала на сиденье, умоляя живот повременить, и осторожно повела шеей, которая тоже заныла (видимо, за компанию). Освещение в зале суда было все же на редкость неудачным, как в общественном туалете, и запах висел какой-то химический, словно где-то рядом еще валялись банки из-под краски после недавнего ремонта. Мне пришло в голову, что так пахнут скамьи присяжных, крытые (трудно понять, из каких именно соображений) оранжевым пластиком. Ножки их обновить не потрудились, поэтому скамьи противно поскрипывали, стоило кому-то сменить позу. Вращающееся канцелярское кресло подо мной тоже было порядком расшатано и взвизгивало при каждом повороте влево. Возможно, понятие «комфорт во дворце правосудия» просто не приходит никому в голову на момент распределения бюджета, по крайней мере, в Хейстингсе, штат Теннеси. Или приходит, и даже выделяются нужные средства, но дальше пластика и мигающих ламп дело не идет, а разница оседает в чьих-то карманах. Думаю, любой, кто мало-мальски знаком с политиками и юристами, без колебаний поставит на второй вариант.

– А где находились вы в момент, предшествовавший взрыву?

– За своим рабочим столом.

Защитник глубокомысленно кивнул, прохаживаясь передо мной с заложенными за спину руками, как высушенная пародия на Грегори Пека в роли Атикуса Финча. Достойный фон ему составляли подзащитные, представители Хейстингской газовой компании, в одинаковых галстуках по пятьсот баксов, которые они поглаживали одинаково бессознательным и самодовольным жестом. До взрыва им не было ни малейшего дела, скорее всего мысленно они уже заказывали выпивку в любимой забегаловке. Я хорошо их знала, этих лощеных хорьков, еще по сумбурным, тягостным дням в больнице, когда держалась только на обезболивающем. Они толклись у моей койки, норовя подсунуть на подпись бумаги, в которых я отказывалась от всякого права на судебный иск в обмен на оплату больничных счетов. В конце концов, этим и кончилось. Однако в суде можно выступать еще и в качестве свидетеля, и вот как раз это мое право никто не догадался купить.

Я покосилась на Фей Уиттл, истицу, и на ее адвоката. Руки у обоих безвольно лежали на столе, были, как бы уронены на пего. Уже в одном этом читалась готовность к проигрышу. Лицо Фей под высоко взбитыми темными волосами казалось особенно бледным, щеки – впалыми, и я знала, что у нее и в мыслях нет по-настоящему бороться за свою правоту. Ее адвокат был полной противоположностью защитнику: коротенький, упитанный, вялый и поразительно похожий на жабу.

Тем временем Задохлик продолжал допрос, вопросы сыпались градом, и я заставила себя на них сосредоточиться.

– Заметили ли вы в тот момент что-то необычное?

– Заметила. Запах газа.

– И что вы предприняли?

– Довела этот факт до сведения присутствующей здесь миссис Уиттл.

– Какова была ее реакция?

– Она предложила мне оставаться па месте, а сама вышла, чтобы по телефону-автомату позвонить газовщикам.

– Разве у вас в конторе не было телефона?

– Не было. Здание было новое, не все коммуникации успели подвести, и именно поэтому газовые трубы находились в процессе прокладки.

– Что произошло дальше?

– Мне срочно понадобились кое-какие бумаги из архива. Я вошла туда и включила свет, испытав при этом чувствительный разряд статического электричества. Ну а потом… бум!

– Что значит «бум»?

Задохлик замер с раскрытым блокнотом в руках и с таким видом, словно я сморозила нечто несусветное. Мое раздражение усилилось.

– А что, по-вашему, это может значить?! Все взлетело на воздух! Волосы затрещали, рукава у платья вспыхнули, как свечки, и обожгли руки, но если честно, мне было не до этого – я пыталась понять, почему, черт возьми, моя задница зажата между стеной и шкафом так, что не выбраться!

При этом я буравила взглядом группу в дорогих галстуках, но все они смотрели мимо, в некую светлую даль за моей спиной.

– Миссис Лейн, прошу впредь не употреблять политически некорректных слов и выражений.

– Каких именно? «Стена»? «Шкаф»? – Я захлопала глазами с видом наивной дурочки в надежде, что это подействует на нервы даже такому обтекаемому типу, как Задохлик.

– Не прикидывайтесь! Вы отлично понимаете, что я имею в виду!

Подействовало. Так держать.

– Итак, вы почувствовали запах газа?

– Да, почувствовала.

– Но не покинули помещение? Это представляется мне несколько странным – в критических обстоятельствах остаться на месте и как пи в чем не бывало продолжать работу.

Я непроизвольно качнулась влево, взвизгнув креслом.

– Фей сказала, чтобы я осталась, – и я послушалась.

– Хотя в помещении пахло газом?

– Да! – ответила я сквозь до боли стиснутые зубы.

– Нет, определенно в этом есть нечто странное! – Задохлик издал хорошо отрепетированный иронический смешок и повернулся к присяжным. – Остаться в помещении, где ощущается явный запах газа… какое необычайное мужество перед лицом опасности!

– К чему это вы клоните? – осведомилась я, прищурившись.

– К чему я клоню? – повторил он, теперь уже буквально источая едкий сарказм. – Я клоню к тому, миссис Лейн, что никакого запаха газа не было и в помине.

Я обратила вопросительный взгляд к Фей, но ни она, ни ее адвокат даже не шевельнулись – снова я была предоставлена самой себе: выплыву так выплыву, если же пойду ко дну… что ж, так тому и быть.

– Иными словами, – медленно начала я, поворачиваясь к Задохлику, – иными словами, вы обвиняете меня во лжи?

– Я вас ни в чем не обвиняю, миссис Лейн, – запротестовал тот, благоразумно отступая подальше от свидетельской будки, к скамьям присяжных. – Однако согласитесь, безответственность ваших поступков внушает… мм… некоторые подозрения, и именно поэтому я…

– Что?! – Я вскочила, истошным визгом кресла заглушив предостерегающий возглас судьи, и ткнула в Задохлика пальцем: – Ах ты, дерьмо собачье!

– Миссис Лейн! – прикрикнула судья, но даже окрик самого Правосудия уже не мог помешать мне перейти наличности.

– Да, там был запах газа, но как, черт возьми, я могла знать, откуда он исходит?! Может, просачивается снизу! Или сверху! Или из соседнего офиса! В конце концов, так могло вонять от моих туфель, на которые я плеснула бензином утром, когда заправляла машину! И вообще, какого дьявола?! Я же не закурила посреди этого запаха, я всего-навсего включила свет, можешь ты это усвоить своей тупой башкой? Или хотя бы своей тощей задницей, если именно там у тебя мозги!

– Миссис Лейн!

На этот раз судья сопроводила окрик ударом молотка, но я только отмахнулась. Если бы взгляд мог испепелять, Задохлик бы уже дымился. Мне хотелось стереть его с лица земли… а между тем это был один из тех моментов жизни, о которых, помнится, отец говаривал: «Ванда, милая, не каждый бой стоит победы. Иногда гораздо лучше вовремя захлопнуть свой говорливый рот и принять поражение».

Какое там! Я перегнулась через борт свидетельской будки, снова и снова тыча в Задохлика обвиняющим перстом.

– И вот еще что, скотина ты беспринципная!..

– Миссис Лейн! – Молоток судьи застучал со скоростью отбойного.

– …и вот еще что: если бы мне хоть на один миг пришло в голову, что, оставшись на месте, я приговариваю себя к двум месяцам на больничной койке, тоннам обезболивающих и цистернам мази от ожогов, то ты, гад ползучий, ничем не удержал бы меня за тем паршивым столом! Разве что прибил бы мою задницу гвоздями к стулу!

– Если не прекратите, я оштрафую вас за неуважение к суду!

– И ты еще будешь тыкать мне в нос безответственностью! А как насчет нее у того хрена моржового, который прокладывал газовые трубы?!

Внезапно я заметила, что глубоко сидящие глаза Задохлика удовлетворенно поблескивают. Ощутила, как пышет жаром мое лицо, как яростно вздымается грудь и какая тишина царит теперь в зале.

– Ну, что я могу на это сказать, миссис Лейн… – Задохлик воздел руки, как трагический актер в кульминационной сцене спектакля. – Я, видите ли, собирался ходатайствовать о вызове кого-то, кто может подтвердить вашу… мм… психическую уравновешенность.

Вы избавили меня от лишних хлопот. Сердечно благодарен!

Мне показалось, что я слышу рев и шипение, с которыми лава моего темперамента изверглась наружу. Рука сама собой сжалась в кулак и метнулась вперед. Задохлик как раз переглядывался с подзащитными и был, что называется, «сидячей уткой». В том смысле, что спасли его не отличные рефлексы, а мое пятничное невезение – в самый ответственный момент он взял да и отодвинулся, и вся мощь моего выпада обратилась против меня.

Раздался оглушительный треск, вырванная с корнем будка повалилась. Задохлик отскочил с девчоночьим визгом, а я впечаталась головой в пол, едва прикрытый тонким ковролином. Перед глазами засверкали искры, и где-то далеко за гулом в ушах отцовский голос укоризненно заметил: «Не умеешь ты вовремя заткнуться, Ванда! Ох, не умеешь!»

Очнувшись, я не сразу сообразила, где нахожусь. Это был определенно не зал суда. Только некоторое время спустя – по мере того как отдельные предметы проступали из однородной блеклой мглы – до моего оглушенного сознания начало доходить, что это больничная палата.

С одной стороны от меня торчал поднос на рычаге (на такие ставят еду и лекарства для лежачих больных). С другой что-то свисало – как оказалось, пустой пластиковый контейнер для внутривенных вливаний с тонким шлангом, ведущим к моей руке. Цветное пятно впереди оказалось пейзажем у двери, а белое сбоку – окном с частично опущенными жалюзи. Все по отдельности было мне знакомо, но вместе взятое не имело смысла.

Вдали послышался ритмичный поскрипывающий звук. Приблизившись, он замедлился. Дверь отворилась, вошла медсестра в розовой униформе травматологии и матерчатой обуви наподобие кроссовок, с полным пластиковым контейнером, братом-близнецом того, что тянул щупальце к моей руке. Сестра гудела себе под нос веселенький мотивчик и не замечала, что глаза у меня открыты, пока не перестала суетиться у постели. А заметив, одарила меня профессиональной улыбкой:

– Доброе утро, миссис Лейн! Приятно снова вас видеть!

На миг мне померещилось, что ее улыбка выезжает за пределы лица, и это вызвало какие-то неуловимые, но неприятные ассоциации. Круглые щеки совершенно скрыли глаза. Впрочем, это недолго занимало меня – при попытке ответить па приветствие я издала только невнятный хрип. Горло словно хорошенько продрали наждачной бумагой.

– Дорогая, вам совершенно ни к чему так напрягаться. – Медсестра потрепала меня по плечу, – отдыхайте, приходите в себя, а там, глядишь, и голос вернется.

Она наклонилась подоткнуть и повыше натянуть одеяло, отчего я ощутила себя ясельным ребенком во время тихого часа.

– Миссис Лейн… могу я называть вас просто Вандой?

Я кивнула и тут же об этом пожалела: череп отозвался резкой болью, о которой обычно говорят «пронзило, как вертелом». Внизу живота сразу отозвалось. Такая массированная атака вызвала приступ паники, и это, должно быть, отразилось на моем лице. Широченная улыбка медсестры несколько померкла, щеки опали и стали видны глаза, в которых сквозило явное беспокойство. Меня снова потрепали по плечу.

– Ну, ну, Ванда! Прийти в себя на больничной койке – это, конечно, не сахар, но и не конец света. Даю слово, все будет в полном порядке, а мое слово чего-нибудь да значит. У нас в семье врунишек отродясь не водилось. – Она закусила губу и неуверенно предложила: – Хотите, я позвоню кому-нибудь? Вы только скажите куда.

Я едва заметно повела головой из стороны в сторону – людей настолько родных и близких у меня не было.

Улыбка засияла снова, но была теперь заметно более натянутой – как обычно, когда выясняется, что сообщать о несчастном случае некому. В ладонь мне лег дистанционный пульт.

– Ну, так или иначе, вы на моем попечении. Зовут меня Вера. Если что-нибудь потребуется, нажмите вот эту кнопку, и я прилечу, как на крыльях.

Мне уже кое-что требовалось – хоть немного увлажнить наждачную бумагу у себя в горле. Не рискнув вторично открыть рот, я повела глазами в сторону подноса, на котором еще раньше присмотрела графин с водой и стакан. Взгляд был понят правильно.

– Пить хотите?

Я бледно улыбнулась в знак согласия, надеясь, что просьба будет немедленно удовлетворена. Однако медсестра только покусала губу.

– Видите ли, дорогая моя, у вас так долго не было во рту ни маковой росинки, что… словом, не мне решать, можно ли вам пить. Пойду позову доктора Харленда. Он будет счастлив узнать, что вы уже в сознании, и, может быть, позволит дать вам немного воды.

С этим малоутешительным заявлением, поскрипывая тапочками, Вера вынесла свою широчайшую улыбку за дверь, а я сделала еще одну попытку оглядеться. Однако удерживать взгляд в фокусе оказалось такой трудной задачей, что пришлось прикрыть веки и расслабиться, чтобы перестали ныть хотя бы глазные яблоки. Конечности ощущались свинцовыми, и хотя шевелить ими я в принципе могла, это ужасно утомляло.

По местной радиотрансляции передавали что-то знакомое, но прежде чем мне удалось вспомнить, что именно, музыка стихла. Подняв веки, я уперлась взглядом в графин. Увы, телекинетических способностей за мной никогда не водилось. Вся надежда была на доктора Харленда.

Ничего не происходило, как мне показалось, очень долго, но, в конце концов, дверь все же соизволила открыться. Вслед за Верой в палату вошел мужчина в белом халате. Усевшись у постели, он тоже принялся улыбаться.

– Привет, Ванда! Я доктор Харленд, ваш лечащий врач.

К тому времени жажда стала едва выносимой. Я опять принялась делать Вере знаки глазами, однако она упорно отказывалась их замечать. Тогда я сконцентрировала внимание на докторе как на своем единственном спасителе.

– Это очень хорошо, что вы наконец, очнулись, – вещал этот аккуратный смуглый коротышка с глазами черными, как маслины.

Ему никак не могло быть более сорока лет, но эта его профессиональная улыбка заложила глубокие морщинки вокруг глаз и у рта. Я могу, если надо, сладить почти с каждым, от слабоумного до маньяка, но только не с тем, кто улыбается как заведенный. На таких у меня что-то вроде аллергии. Они могут, по-моему, свести с ума.

Из объяснений доктора Харленда я извлекла нечто неожиданное: мне следовало благодарить Бога за то, что пол в зале суда частично покрыли ковролином во время последнего косметического ремонта. Иначе мой череп раскололся бы пополам. Вообще-то я боялась, что он вот именно раскололся. Получалось, что нет. Я отделалась трещиной, общим сотрясением мозга и легкой формой комы, в которой провела пять дней. Предстояла еще одна неделя обезболивающих уколов и полного покоя, а впоследствии – блуждающие головные боли, но в целом я, безусловно, оказалась на редкость везучей. О моем из ряда вон выходящем везении доктор распространялся особенно долго и многословно, а я слегка кивала в знак согласия и думала: «Везение, как же! Много ты понимаешь!»

Судя по всему, доктор Харленд специализировался на ободряющих пожатиях руки – мою он пожал раз десять за время своей прочувствованной речи.

– Ну вот, вкратце, и все. Сейчас я предоставлю вас заботам Веры, а позже, когда вы немного отдохнете, непременно загляну. Пора нам вплотную заняться вашим выздоровлением, не так ли?!

Я постаралась как можно осторожнее кивнуть, но боль все равно прошила голову. Заметил ли это доктор, сказать трудно, во всяком случае, улыбка его не дрогнула. Когда он вышел, я закрыла глаза и сразу же об этом пожалела, ощутив волну головокружения. Подняв веки, я обнаружила у постели Веру со стаканом воды, откуда торчала соломинка.

– Доктор Харленд разрешил вас напоить. Ну-ка, откроем рот…

Я раздвинула губы, насколько сумела, то есть совсем чуть-чуть. Однако соломинку все же вставить удалось. Первые несколько глотков я сделала с жадностью и неописуемым наслаждением, но потом вдруг ощутила рвотный спазм: желудок, пустовавший пять дней, отказывался принимать даже воду. Вера едва успела выхватить из-под кровати судно.

– Ай, какая незадача! Но пусть это не смущает вас, дорогая. Первый блин, как говорится, комом. Позже попробуем еще разок.

Я не нашла в себе сил даже на чисто условный кивок, просто уронила голову на подушку. Одно место на голове болело как сумасшедшее, – видимо, та самая трещина.

– Вам следует больше спать, дорогая, потому что сон – наилучший отдых и кратчайший путь к выздоровлению, – назидательно сказала медсестра. – Я буду забегать я проверять, все ли у вас в порядке. – Она поправила уже слегка сплюснутый контейнер с внутривенным, потрепала меня по плечу и наградила своей фирменной улыбкой, утопив глаза в щеках. – Все будет хорошо!

Тесные тапочки проскрипели к двери, а я осталась лежать, глядя в потолок. Знакомый мотив зазвучал снова, приглушенно и как бы издалека. Уснула я, пытаясь вспомнить, где и когда его слышала.

– Со мной все в порядке, Джордж, Честное слово! Я отстранила телефонную трубку насколько смогла, безмерно благодарная Создателю за каждую из пяти тысяч миль, что отделяют Аляску от Теннеси.

– Я немедленно все бросаю и еду, чтобы за тобой присматривать!

Голос звучал не особенно внятно, заглушаемый помехами и время от времени голосами рабочих, проходивших мимо по коридору громадной бытовки, служившей им домом во время работы на буровой.

– Нет, в самом деле! Найдется же там какая-нибудь работа для буровика. Я обо всем позабочусь, а когда ты совсем оправишься, станем жить, наконец, настоящей семьей. Все будет, как ты мечтала: маленький уютный домик, камин в гостиной. Ну что, детка, договорились?

– Мы разведены, Джордж, – напомнила я, борясь с жестокой головной болью. – И перестань называть меня деткой!

– Но я тебя по-прежнему люблю, – сказал Джордж с непоколебимой уверенностью в голосе.

Я смотрела на телефон и мысленно заклинала: «Повесь трубку! Повесь трубку… и катись к такой-то матери!»

– Джордж, не нужно ничего бросать и не нужно никуда ехать. На днях меня выпишут, и я вернусь к работе. У меня просто не будет на тебя времени.

Ответом был лишь сплошной треск помех на линии. Молчание в трубку было у Джорджа недобрым знаком. Он мог сейчас бороться со слезами, а мог замышлять убийство. Ничего нельзя было сказать наверняка.

– Надеюсь, мы друг друга поняли, – снова начала я. – Мое место в Теннеси, а твое – на Аляске. Со мной все…

Меня отвлек звук отворяющейся двери. Высокий мужчина в деловом костюме адресовал мне улыбку – как пробный шар. На нем было метровыми буквами написано «адвокат», но я не позволила себе сразу впасть в отчаяние. Вдруг это всего-навсего глубоко верующий из местного библейского кружка, который решил нанести визит страждущим. Эдакий добрый самаритянин.

– Пора прощаться, Джордж. О приезде даже не думай! Я вообще жалею, что тебе сообщили.

Когда мне пришлось лежать в этой больнице по первому разу, после взрыва, мы были еще женаты. Я внесла рабочий номер Джорджа в графу «на непредвиденный случай», и, само собой, он осел в моем файле – поступок из числа тех, о которых потом многократно сожалеешь.

– Я люблю тебя, детка, и не могу бросить на произвол судьбы. Я здесь с ума сойду, не зная, как у тебя дела!

Я подавила вздох, а заодно и тошноту. Настал момент прибегнуть к тяжелой артиллерии.

– Судебный запрет все еще в силе, Джордж. Ты не имеешь права ко мне приближаться, а если попробуешь, дело кончится тюрьмой.

Я повернулась к незваному гостю (который, кстати сказать, после моих последних слов заметно скис) и взглядом спросила, какого рожна ему от меня нужно, при этом напряженно прислушиваясь к молчанию в трубке. Наконец там невнятно прозвучало что-то вроде «стервозная баба» и послышались короткие гудки. Теперь можно было с уверенностью сказать, что опасность миновала: Джордж хорошо знал, как местная полиция относится к приезжим с агрессивными наклонностями. Учитывая все еще висевшее на нем обвинение в незаконном ношении оружия, запрет приближаться к бывшей жене ставил точку на его правах в штате Теннеси.

Положив трубку, я помассировала виски кончиками пальцев.

– Я могу зайти попозже, – сказал гость.

– Какой смысл? – отмахнулась я. – Вот если бы вы ушли и не вернулись, тогда другое дело.

Улыбка у него была легкая, скользящая, не из тех приклеенных, что так раздражают. А после моего замечания в ней даже появился оттенок лукавства.

– Вот этого я вам обещать не могу. – Он протянул руку. – Вы Ванда Лейн. А меня зовут Уолтер Бриггс.

Нет, улыбался он все-таки поразительно ненавязчиво и как будто искренне, так что я не могла не улыбнуться в ответ, пожимая протянутую руку. Уолтер Бриггс был шатен и носил очки, которые его, впрочем, не портили. Рукопожатие было крепкое, но тоже ненавязчивое, не как если бы он с ходу пытался подавить авторитетом. Он казался неприметным, пока не улыбался, а улыбаясь, становился привлекательным.

– Я адвокат.

Кто бы мог подумать!

– Это я сразу поняла.

– То есть?

– В библейский кружок вы не впишетесь.

– Что, простите?

– А то! – Я скрестила руки на груди, как щит в предстояще атаке, – нельзя было подождать до выписки? Или хотя бы пока отменят обезболивающие?

Брови Бриггса приподнялись, глаза самую малость округлились. Да, он неплохо разыгрывал из себя святую наивность, но стреляного воробья на мякине не проведешь. Поскольку пауза затягивалась, я заговорила медленно и раздельно, как бы обращаясь к умственно отсталому:

– Подписывать ничего не стану, не дождетесь.

– Ясно, – только и сказал Бриггс.

– Именно так! Бегите к своему ненаглядному Задохлику и скажите, что во второй раз я на его финты не куплюсь.

Лукавства в улыбке заметно прибавилось, и это мало-помалу начало меня доставать.

– А кто такой Задохлик?

– Адвокат этих пройдох из Хейстипгской газовой, кто же еще!

– В смысле, Джон Дуглас?

– Ну да! – нетерпеливо подтвердила я. – А с вами нам не о чем больше разговаривать! Уходите и не тратьте зря время.

– Вам не стоит беспокоиться. – Он издал смешок, который отлично гармонировал и с улыбкой, и с манерой держаться, то есть был на редкость противным. – Мое время – на что хочу, на то и трачу.

– Могу сказать то же самое о своем, – процедила я. – И у меня нет ни малейшего желания и дальше тратить его на беседу с вами.

– Понимаю и не смею больше вас задерживать, миссис Лейн. – Уолтер Бриггс достал из нагрудного кармана визитную карточку. – Вот, возьмите. Я к вашим услугам. Между прочим, хотя я действительно знаком с Джоном Дугласом, наши интересы никак не пересекаются.

На карточке стояло: «Уолтер Бриггс, судебный адвокат». Я подняла глаза, и он снова показался мне привлекательным с этой своей легко вспыхивающей улыбкой, в которой явно сквозило лукавство.

– В таком случае зачем вы здесь?

– Как вам сказать, миссис Лейн… – Он помедлил, как бы подбирая слова. – До меня дошли слухи о том, что случилось в тот день в зале суда. Я на вашей стороне и считаю, что у вас есть все основания для иска «Лейн против города». Если надумаете подавать, можете рассчитывать на мою помощь.

Я еще раз пробежалась глазами по карточке и по его лицу.

– Вы не похожи на тех, кто вербует клиентов по больницам…

– Правильно. Потому что я вовсе не из таких.

– А тогда можно узнать, чему обязана такой честью?

– А можно узнать, у вас каждое новое лицо вызывает такую антипатию?

– Нет, не каждое, – ответила я, чувствуя, как губы сами собой складываются в улыбку (мужское обаяние – сильная штука, а у Бриггса его было в избытке). – Только если это лицо адвоката.

Появилась Вера с подносом. Судя по ароматам, меня наконец перевели в другую группу питания (до этого приходилось кое-как перебиваться, запивая таблетки бульоном).

Уолтер Бриггс посторонился, давая дорогу.

– Приятного аппетита. Мне пора. – Он пошел к двери, помедлил и, уже держась за ручку, адресовал мне мимолетную улыбку. – Рад, что вам лучше.

Вера смотрела на него во все глаза. Заметив это, он улыбнулся и ей – намного приветливее. Я ощутила странную досаду.

– До свидания.

Он вышел. Вера медленно отвернулась от двери.

– Ухты! Шикарный мужик.

– Да, ничего.

– Ничего? Ну знаете, Ванда! Такого мужика надо ценить, даже когда его уже заполучила. Будь у меня такой дружок, я бы не выперла его из постели, даже если бы он потребовал туда завтрак!

– Никакой это не дружок, – брюзгливо возразила я. – Мы только что познакомились.

– Как так? – изумилась медсестра. – Да ведь он торчал тут, можно сказать, безвылазно, пока вы лежали в коме. Я все думала: надо же, какой преданный!

– Тут – это где? В больнице?

– Да прямо тут, в этой вот самой палате!

– Безвылазно? – Я прикинула вероятность того, что под этой обаятельной личиной таится маньяк, и решила, что вряд ли. – Днем и ночью?

– Ну, это я малость загнула, но вообще он заходил каждый божий день. Иногда только заглядывал – узнать, не пришли ли вы в себя, но чаще сидел у постели. Знаете, не одна я думала, что это ваш дружок! Да и что еще мы могли подумать? Уж если мужик так крутится вокруг женщины в коме, значит, они не первый месяц знакомы.

– Логично, – хмыкнула я. – Тем не менее, придется разочаровать ваш дружный коллектив.

И сунула Вере карточку. Она прочла и развела руками:

– Адвокат, чтоб его!..

– Вот именно, – буркнула я.

Взбив подушки и придвинув мне поднос, она некоторое время постояла надо мной с задумчивым видом.

– Значит, адвокат… и все равно, из постели я бы такого не выперла. Ну ладно, мне пора, а вам приятного аппетита и, кстати, с днем рождения!

– Что, простите?! – Я уронила поднятую было вилку.

– Разве нет? – Медсестра потерла лоб, как бы собираясь с мыслями, и облегченно вздохнула. – Ну, правильно, с днем рождения! Двадцать шестого октября, именно так. Или в вашем файле ошибка?

– Да нет, все верно. Значит, мне уже тридцать два. Уж как мы рады, как рады!

Вера явно приготовилась отпустить расхожую шуточку, но и последний момент прикусила язык, за что я была ей только благодарна.

– Это ничего, если я спрошу, есть ли у вас родственники?

– Есть, в Нью-Йорке.

Я ждала, что она начнет выпытывать дальше, но она только спросила:

– Может, связаться с кем-нибудь из них? Правда, вы просили не соединять, даже если снова позвонит муж…

– Бывший муж, – автоматически поправила я, тыча вилкой в кусок жареного цыпленка, который упорно отпрыгивал. – Послушайте, эту птицу догадались хотя бы прикончить? Я уж не говорю о том, чтобы приготовить.

– Но, Ванда…

– А это что за отвратительное месиво? Пюре из пакета? Не могу поверить! Миллион баксов в сутки за койку – и у вас нет средств па настоящую картошку?!

Несколько секунд Вера только хлопала глазами, потом неуверенно предложила:

– Я могла бы составить вам компанию – у меня вот-вот начнется обеденный перерыв. Поели бы вместе, поболтали…

– Это что же, из жалости? Не беспокойтесь, я привыкла к одиночеству, и оно меня нисколько не тяготит. Даже наоборот.

– Зато меня тяготит! – заявила Вера, демонстративно приняв позу «руки в боки». – Терпеть не могу жевать в одиночку. Думала, хоть разок пообедаю по-человечески, но теперь вижу, что с вами не споешься.

Я сочла за лучшее смягчиться.

– Раз так, зачерпните и мне из своего медсестринского котла. Наверняка там картошка повкуснее.

– Ладно уж, зачерпну.

Хмыкнув, Вера заскрипела своей обувью к выходу.

Значит, день рождения. Какая удача!

Я вернулась к борьбе с цыпленком, но отвлеклась на мотив, который здесь явно предпочитали всей остальной музыке (что, надо признаться, раздражало меня чем дальше, тем больше). Хуже всего, что мне никак не удавалось опознать мелодию – радио едва шептало. Что-то из классики. Пьеса для рояля с оркестром. Вот сейчас будет крещендо.

– Надеюсь, эта картошка…

– Тсс! – зашипела я, прикладывая палец к губам. Вера замерла, через плечо встревожено оглядывая коридор. Но мелодия уже затихла. Я уронила руку на одеяло. Что-то в моем лице заставило Веру пристальнее в меня всмотреться.

– Что с вами, Ванда?

– Да так, ничего особенного. – Я рассеянно следила за тем, как она устраивается со своим подносом на краю соседней постели. – Просто эта мелодия начинает сводить меня с ума.

– Какая мелодия?

– В том-то и дело, что не знаю! Может, вы мне скажете, раз ее снова и снова передают по вашей радиосети!

– У нас нет никакой радиосети, – ответила медсестра озадаченно.

Я пропустила ее ответ мимо ушей, пробуя наконец цыпленка. Он оказался не так плох, как я ожидала. Желудок истосковался по настоящей еде и ответил на первый же кусочек довольным воркованием.

Внезапно до меня дошло.