Текст книги "Жизнь святых"

Санкта-Лизавета среди роз
Святая покровительница садовников

Где-то на западе, в тени высокого холма Горубун, названного так за кривой хребет, приютилась деревня. С вершины горы можно было разглядеть пятно океана, и временами ветер приносил с далёкого берега аромат морской соли.

Каждое утро на рассвете деревенские мудрецы отправляли на холм четверых дозорных, которые усаживались спиной к спине, смотря на восток, запад, север и юг, чтобы при случае предупредить жителей о надвигающейся беде. На закате им на смену приходила четвёрка следующих караульных, и те проводили на посту целую ночь: от восхода звёзд и до момента, когда темнота начинала по капле утекать с небосклона, уступая место утру.

Но деревня была крайне непримечательной, и даже украсть там было нечего, так что она не привлекала ни воров, ни мародёров. Год за годом дозорным, спускавшимся с холма, толком не о чем было докладывать – разве что о том, что наверху дует приятный ветерок или что какая-нибудь овца случайно ушла далеко со своего пастбища.

Для работы на полях всегда требовались крепкие ребята, так что отсылать каждый день и каждую ночь четверых хороших работников казалось пустой тратой силы. Поэтому в период сбора урожая троим дозорным разрешили остаться в деревне и лишь одного отправили на кривую гору. После окончания жатвы ничего дурного так и не произошло, и мудрецы не столько приняли решение не посылать больше на холм прежнее число караульных, сколько просто забыли это сделать. Но один дозорный всё равно каждое утро поднимался по склону, а вечером приходил его сменщик. И если кто-то из них засыпал на посту или отвлекался на поцелуи с Мариной Тревич, дочкой каменщика, так кто же об этом узнает?

Лизавета жила на западной окраине города, вдали от тени холма Горубун. Каждый день девушка выходила на луг позади родного дома, чтобы позаботиться об ульях. Она не носила ни рукавиц, ни сетки. Пчёлы позволяли хозяйке собирать мёд, даже не пытаясь ужалить. На том же лугу, так щедро усыпанном дикими белыми розами, что облачка их бутонов выглядели словно растёкшийся над полем туман, Лизавета молилась и размышляла о великих деяниях Святых, поскольку уже тогда показала себя девушкой благочестивой и серьёзной. Именно там она и находилась, ощущая жаркое прикосновение солнца к своей склонённой голове, слушая ленивое гудение пчёл, когда вместо просоленного морского послевкусия ветерок принёс с запада запах гари.

Лизавета побежала домой, чтобы рассказать об этом отцу.

– Наверняка ничего особенного, – произнёс он. – В деревне на западе жгут мусор. Нам не о чем переживать.

Но девушка не могла побороть чувство тревоги, так что отец отправился вместе с ней в поместье одного зажиточного и уважаемого горожанина, жившего по соседству.

– Твой отец прав, – успокоил Лизавету мужчина. – Скорее всего, ничего особенного не случилось. Может, крыша у кого-то загорелась. Нам не о чем беспокоиться.

Но и после этих слов девушка всё равно не могла усмирить свои тревожные мысли, и, дабы развеять её опасения, отец вместе с дочерью и торговцем пошёл на городскую площадь, где под сенью красного вяза сидели мудрецы. Каждый день они собирались там, чтобы отведать кваса, поесть свежего хлеба, принесённого жёнами, и обдумать величайшие тайны мироздания.

Когда Лизавета завела разговор о запахе дыма, стоящем над лугом, мудрецы сказали:

– Если бы что-то произошло, дозорный на вершине Горубуна сообщил бы. А теперь оставь нас, дай спокойно подумать о тайнах мироздания.

Все согласились с деревенскими мудрецами. Торговец вернулся в своё поместье, а отец увёл Лизавету домой. Но даже когда девушка присела среди ульев, чтобы вознести молитву, на неё не снизошёл покой. Так что Лизавета вновь двинулась через весь город к кривой горе и начала в одиночестве взбираться по узкой тропинке. На склонах Горубуна не пахло гарью, и пастбища выглядели зелёными и мирными. Девушка чувствовала себя крайне глупо, ноги её начали уставать, а на лбу выступил пот. Наверное, о таких бедах и правда полагается переживать лишь её отцу, торговцу и деревенским мудрецам.

Но Лизавета продолжала двигаться вперёд, промеж камней и гигантских валунов, с каждым шагом ощущая себя лишь глупее. Добравшись до вершины холма, она обнаружила мирно похрапывающего дозорного, надвинувшего на глаза кепку и вытянувшего на мягкой траве свои длинные ноги. Воздух был чистым и свежим, но стоило девушке повернуться на запад, как перед ней открылось страшное зрелище: столпы дыма, будто колонны из тёмного камня, подпирали тяжёлое небо. Лизавета сразу поняла, что почуяла не просто горящий мусор или пожар на кухне. Это был запах сожжённых церквей и человеческих тел.

Так быстро, как только возможно, она, стараясь не упасть, побежала вниз по холму на городскую площадь.

– Армия! – прокричала Лизавета. – Надвигается армия! – и она рассказала о столпах огня на местах всех городов, что располагались между морем и их деревней. – Нам нужно собрать мечи и стрелы и выдвинуться к соседям на подмогу!

– Мы это обсудим, – ответили мудрецы. – Организуем оборону.

Но когда Лизавета ушла и мужчины могли уже больше не слушать мольбы перепуганной девчонки, военные замыслы перестали казаться им столь героическими. В последний раз, когда на улицах деревни шли бои, мудрецы были ещё детьми. Им не хотелось брать в руки клинки и щиты. И своих сыновей с оружием они видеть также не желали.

«Солдаты наверняка просто пройдут мимо, как и всегда», – сами себе сказали мудрецы и отправились ужинать и размышлять о тайнах мироздания.

С наступлением рассвета Лизавета вышла на луг, чтобы дождаться отважных мужей из деревни, вооружённых мечами и щитами. Она ждала, а солнце поднималось всё выше, и пчёлы гудели вокруг. Она ждала, а розы увядали от жары – их белоснежные лепестки желтели по краям. Никто не пришёл. Пока, наконец, Лизавета не услышала гул шагов – но не со стороны деревни, а из тёмного леса. До девушки донеслась громогласная боевая песня, и земля содрогнулась под её ногами. Она поняла, что спасения не будет.

Но Лизавета не сбежала. Когда из леса появились воины – озлобленные, вымазанные кровью, сажей и потом, обезумевшие от убийств и грабежа, девушка опустилась на колени среди роз.

– Пощадите, – взмолилась она. – Пощадите моего отца, торговца, мудрецов, в ужасе попрятавшихся по домам. Пощадите меня.

Мужчин свели с ума военные успехи и жажда крови. Солдаты с рёвом неслись по поляне, и если они и слышали просьбы Лизаветы, то это не поколебало их решимости. Она была молодым деревцем, которое необходимо сломать и растоптать. Она была рекой, чьи воды должны расступиться. Она была ничем, никем, девчонкой на коленях с молитвой на устах, исполненной ужаса и гнева. Из ульев, выставленных по периметру лужайки, донёсся низкий монотонный гул и поднялся в воздух вибрирующей песней. Пчёлы сбивались в плотные жужжащие облака, словно клубы дыма от подожжённой деревни, роились над солдатами, укрывали их полотном своих кишащих тел, и тогда мужчины начали кричать.

Солдаты повернули назад и кинулись прочь от девушки и её крошечной армии.

Если бы история на этом закончилась, Лизавету окрестили бы героиней, поставили бы в её честь памятник на городской площади, и мудрецы собирались бы каждый день у его подножия, чтобы не забывать о собственной трусости и учиться кротости.

Но ничего из этого не произошло. Конечно, весть о том, что на побережье высадились налётчики и двинулись вглубь материка, разнеслась быстро. Но никто за пределами деревни не знал, почему они неожиданно сменили курс и бежали обратно к морю. Ходили слухи и о фантастическом оружии, и о страшной чуме, и о проклятии ведьмы.

Новость о чудесным образом уцелевшем селении достигла и генерала, собиравшего великую армию, чтобы встретить налётчиков, если те вернутся вновь. Вместе с отрядом своих лучших воинов он отправился в деревню, где противник решил прекратить наступление. Генерал отыскал мудрецов, сидевших на городской площади, и спросил, как им удалось переломить ход битвы и заставить столь грозных противников обратиться в бегство. В ответ мужчины лишь переглянулись, опасаясь реакции военного на глупые истории про девушку и пчёл.

– Мы не сможем рассказать, – сказали мудрецы. – Но мы знаем торговца, который сможет.

Военные направились в поместье, где торговец ответил им:

– Сложно объяснить, но вот пасечник, что живёт вниз по дороге, обо всём знает.

Добравшись, наконец, до дома Лизаветы, генерал постучал в дверь, и её отец, завидев на пороге устрашающего вида солдат в доспехах и с каменными лицами, задрожал в страхе.

– Я не уверен в том, что произошло, – произнёс он. – Но моя дочь наверняка знает. Она сейчас на лугу, ухаживает за своими ульями.

Там военные и нашли Лизавету.

– Что заставило врага повернуть назад? – потребовал ответа генерал. – Почему он бежал из этой никчёмной деревни?

Лизавета сказала им правду:

– Одним лишь пчёлам известно.

Генерал был измотан и зол, он прошагал долгие мили не для того, чтобы над ним насмехалась какая-то девчонка. Терпение мужчины лопнуло. Солдаты связали запястья и щиколотки Лизаветы верёвками, которые закрепили узлами на уздах четырёх могучих коней. Вновь генерал спросил девушку, как ей удалось остановить противника.

– Одним лишь пчёлам известно, – прошептала она. Ведь Лизавета и правда не знала, как ей это удалось, что за чудо свершилось.

Генерал подождал, будучи уверенным, что отец, торговец или мудрецы примчатся девушке на подмогу и раскроют ему секрет.

– Не трать время, – сказала она. – Никто не придёт.

Так что генерал сделал то, что делают все генералы: отдал приказ – и тело Лизаветы разорвали на части, а пчёлы всё так же лениво гудели в своих ульях. Говорят, её кровь пролилась на розы, что росли на поле, и бутоны их стали красными. Ещё поговаривают, что цветы, взошедшие на её могиле, никогда не увядали и круглый год источали сладкий аромат – даже под покровом снега. Но пчёлы давно покинули ульи, не желая иметь никакого дела с этими розами.

Если однажды вы отыщете этот луг, можете остановиться, глубоко вдохнуть аромат цветов, вознести молитву и позволить ветру унести её на запад к самому морю.

Розы всё помнят – даже если мудрецы хотят забыть.

Лизавета известна как святая покровительница садовников.

Санкта-Маради
Святая покровительница запретной любви

В одной прекрасной бухте на берегу Нового Зема на протяжении многих поколений рыбачили две семьи – и ровно столько же пререкались, кому же принадлежат права на эти воды. Аддис Эндеве и Неда Адаба редко обменивались хоть одним приличным словом. С годами флоты конкурентов росли, а с ними и доходы – и одновременно усугублялась вражда между семьями. Известно, что состоявшие у них на службе рыбаки нередко резали соперникам сети, проделывали в парусах дыры и специально подводили в море лодки поближе, чтобы моряки могли хорошенько покалечить друг друга.

Но однажды, как это часто случается, в базарный день сын Аддиса Эндеве Дули отправился с друзьями на рынок купить юрды, в то же время дочери Неда Адабы Байе захотелось сладких апельсинов. Там, среди прилавков с фруктами и криков рыботорговцев, Дули и Байя мгновенно влюбились. Возможно, если бы их семьи не ненавидели друг друга, это осталось бы лишь мимолетным увлечением и ничем более. А возможно, они влюбились бы в любом случае. Может быть, некоторые люди созданы друг для друга, и им везёт сразу осознать это при встрече.

Статный Дули и прекрасная Байя начали тайком видеться во владениях Санкты-Маради, жившей на побережье. Когда люди оставляли пожилой женщине дары, небеса прояснялись, а потерянные корабли чудесным образом находили дорогу обратно в гавань. Она позволяла влюблённым встречаться на небольшом причале, где они вместе чинили сети, любовались звёздами и вынашивали план побега. Дули и Байя договорились угнать по лодке и встретиться за пределами бухты, где соперничество их родителей уже не будет иметь никакого значения.

После наступления ночи Дули выбрался из дома, взял небольшое судёнышко и отправился в плавание под облачными, беззвёздными небесами. Но отец Байи поймал девушку при попытке к бегству и в гневе в щепки разбил все свои лодки, лишь бы дочь не вышла замуж за сына его врага.

Байю это не могло удержать. Несмотря на темноту, она прыгнула в морскую воду и, борясь с течением, стала с трудом продираться сквозь волны и звать Дули.

Имена влюблённых эхом прокатывались по бухте, когда они искали друг друга, но море было холодным, а облака грузно висели на небосклоне, не пропуская лунный свет. Со своего одинокого причала Санкта-Маради слышала, как они зовут друг друга в темноте – снова и снова. Женщина пожалела влюблённых, просто мечтавших построить новый мир вдвоём на месте старого, где они жили порознь. Мановения руки Маради было достаточно, чтобы облака расступились и вышла луна, залившая мир серебряным сиянием.

Дули и Байя отыскали друг друга среди мерцающих волн. Юноша втащил возлюбленную в лодку, и они отплыли в безопасные земли, как можно дальше от своих семей. На новых берегах пара начала жизнь с чистого листа и взяла себе другую фамилию – Маради. Отсюда и берёт начало земенская традиция выбирать себе фамилии.

Каждый год чета Маради выкладывала до самой воды дорожку из белоснежных камней, круглых, словно луна, где они возносили благодарственные молитвы за жизнь, которую смогли построить вместе.

Санкта-Маради известна как святая покровительница запретной любви.

Санкт-Демьян из Райма
Святой покровитель недавно усопших

На ледяной восточной окраине Фьерды располагалось кладбище, где скромные могилы, помеченные лишь деревянными колышками, соседствовали с изысканными, высеченными из мрамора мавзолеями, роскошными домами для мёртвых.

Вокруг кладбища высился лес, и поначалу народ не обращал на деревья никакого внимания, наслаждаясь прохладой тени. Но скоро стволы берёз стали такими толстыми, что никто больше не мог пробраться свозь густые заросли, чтобы поухаживать за могилами своих родственников или почтить память предков.

Тогда жители деревни направились к Демьяну, знатному господину, в чьём владении находилась земля, где вырос лес, и попросили его что-нибудь предпринять. Мужчина приказал слугам топорами прорубить дорогу к кладбищу, чтобы любой мог спокойно пройти сквозь чащобу.

Но когда начались дожди, поредевшие деревья уже не могли остановить наводнение, и потоки воды прямо по дороге устремились к кладбищу, выворачивая таблички и надгробия, сталкивая крышки с гробниц.

Жители вновь обратились к аристократу с жалобами. На этот раз Демьян спроектировал и приказал возвести на подходе к кладбищу акведук, чтобы дожди не тревожили могилы, а отводимую воду можно было использовать для орошения полей. Но постройка отбрасывала на кладбище тень, почти все растения и цветы погибли, а люди, приходившие навестить покойных сродников, дрожали от холода.

Опять люди высказали Демьяну своё недовольство. Но теперь он не знал, как поступить. По просеке мужчина дошёл до кладбища, кинул взгляд на высокий акведук и прикоснулся руками к земле. Демьян не мог отыскать ни одного решения, которое устроило бы жителей деревни, – разве что Святые решили бы вознести кладбище к самому солнцу.

Вдруг земля начала дрожать и подниматься всё выше и выше: равнина обратилась горою. Когда грохот затих, кладбище оказалось на самой вершине, где его не могли побеспокоить потопы или потеснить деревья.

Люди поднялись вслед за Демьяном и увидели, что ни одна могила не была потревожена, всё осталось на своих местах. Лишь единственная усыпальница дала трещину – семейный склеп самого аристократа.

Возможно, их поразили увиденные чудеса. А может, они никогда не бывали довольны. Как бы то ни было, люди, которым Демьян так старался помочь, начали заламывать руки. Они утверждали, что мужчина оскорбил своих предков. Кричали, что он проклял деревню при помощи тёмной магии. Кто-то подобрал с разбитой гробницы кусок мрамора и бросил его в Демьяна. Озверев от исполнения всех своих пожеланий, люди последовали примеру зачинщика и закидывали мужчину камнями до тех пор, пока его изуродованное тело не оказалось погребено под развалинами семейной гробницы.

Говорят, что самая высокая вершина хребта Эльбьен и есть та самая гора, где умер Демьян. Он известен как святой покровитель новопреставленных.

Санкта-Мария из Го́ры
Святая покровительница путников, оказавшихся вдали от дома

Летом одна община сулийцев нередко отправлялась на юг, к границам Равки. Там они работали до наступления холодов, после чего собирали вещи и через Сикурзой доезжали до тёплых шуханских земель. В каких-то городах народ гнал кочевников прочь, запрещая разбивать лагерь. В других враждебно настроенные жители могли ночью ворваться на их становище с факелами и псами.

Но были и места, где сулийцев встречали как дорогих гостей. Там уважали знания кочевников, их угощали вином и хлебом и позволяли скоту свободно пастись на лугах. Там ценили развлечения, сулийцам разрешали ставить шатры и устраивать представления под восторженные аплодисменты жителей. А где требовались сильные руки – для работы грязной, опасной, за которую никто не хотел или не решался взяться, – этому народу тоже всегда были рады.

Скачки в Карьеве обычно длились до поздней осени, так что сулийцы частенько задерживались там на весь сезон. Но однажды зима нагрянула раньше обычного – гоночные дорожки закрыли, и кочевники остались не только без дел, но и без публики для своих представлений. Один местный предложил мужчинам подработать на своём медном руднике, и, хотя это была рискованная затея и сулийцы отлично знали, как много людей сгинуло в тёмных туннелях прииска, они согласились.

Но вечером накануне дня, когда мужчины должны были отправиться в шахту, одна из истинных сулийских провидиц взглянула на кофейную гущу в своей чаше и предостерегла их от спуска. Она славилась ясностью видений, так что все восприняли её слова крайне серьёзно.

– Что же нам сделать, чтобы защитить себя? – спросили мужчины.

Старая женщина надвинула на лицо маску сулийских провидцев в виде шакальей морды и надолго застыла, пока остальные тихо беседовали у огня. Когда луна скрылась за горизонтом, а костёр прогорел до пепла, она подняла узловатую руку и указала на маленькую девочку:

– С вами должна пойти Мария.

Эта идея не понравилась никому: ни родителям, ни уж тем более самой Марии, которая до сих пор боялась темноты. Но на следующий день, когда сулийцы выдвинулись в шахты, девочка собрала всю свою смелость, взяла тряпичную куколку и взобралась на отцовские плечи. Вместе они спустились в рудник: каменные стены тесно сомкнулись вокруг них, воздух сочился влагой, а медь в земле пахла словно пролитая кровь.

Утром ничего не произошло, как и в обед, а там уже и день подошёл к концу. Мужчины выдохнули с облегчением и двинулись на выход – навстречу солнцу и миру живого.

Именно тогда начала дрожать земля. Свод туннеля перед ними обрушился, и груда камней закрыла дневной свет. Но как только потолок над головами сулийцев тоже начал обваливаться, Мария, всё ещё сжимая тряпичную куколку, подняла свои маленькие ручки. И свод выдержал.

Каменные стены шахты затряслись, как промываемая порода в старательском лотке. Наконец скала задрожала и раздвинулась, приоткрывая для работников путь. Сулийцы отправились сквозь гору вслед за Марией, сидящей на плечах у отца, и камень отодвигался, чтобы дать им пройти.

Мужчины выбрались на свет с другого конца туннеля, и с тех пор здесь, у подножия Сикурзоя, сулийцы всегда могут укрыться в пещерах, которые оставила после себя Мария.

Она известна как святая покровительница путников, оказавшихся вдали от дома.

Санкт-Эмеренс
Святой покровитель пивоваров

Деревня Гирехт на юге Керчии издавна славилась прекрасным вкусом и чистотой местного зерна, а также пивом высочайшего качества, которое варили из выращенного там ячменя и хмеля. Каждый год, как только начинали желтеть листья, горожане выставляли на главной площади длинные столы, вывешивали на деревья фонарики и принимали гостей со всей Керчии, чтобы те наполнили свои животы гирехтским пивом, а сундуки казны – звонкой монетой.

На следующий день жители города обычно шли в церковь, чтобы поблагодарить Гезена и Святых. Но однажды народ слишком хорошо повеселился на празднике, и на утро после гуляний все остались лежать в постели с головной болью вместо того, чтобы пойти на молитву. Все, кроме одного ребёнка – мальчика по имени Эмеренс.

Он был набожным с самого рождения. Мальчик никогда не плакал в дни Святых – только если горожане опаздывали на церковную службу. Тогда-то Эмеренс начинал рыдать и завывать: его пронзительные вопли разносились над крышами домов и просачивались в каждое окно, и успокаивался мальчик, лишь только когда его родители и соседи отправлялись в храм. На утро после того весёлого праздника Эмеренс стуком в дверь постарался поднять каждого жителя Гирехта, но никто ему не ответил.

Кто может сказать, было ли то, что случилось после, просто невезением или волей провидения? Так или иначе, в следующем году поля Гирехта поразила болезнь, из-за чего зерно пошло пятнами и испортилось.

Жителям деревни удалось отсеять чистого ячменя – достаточно, чтобы заполнить четыре силосные башни; такого количества хватило бы на два года празднований. Они повесили фонарики на главной площади и выставили длинные столы. Но на следующее утро обнаружилось, что западное хранилище опустело на четверть. Осмотр показал, что зерно высыпалось сквозь дыры в стенах башни. Тогда один фермер залез на крышу хранилища, открыл люк и закричал в ужасе: постройка кишела крысами, куда ни глянь – было видно лишь мельтешение их мохнатых телец и розовых хвостов, пока твари пожирали запасы.

На следующий день выяснилось, что восточная силосная башня тоже заполнена вредителями, и горожане поняли, что южную и северную постигнет та же участь.

– Что же нам делать? – плакал народ. – Если отравим крыс, то отравим и зерно, а значит, не получится сварить пива на праздник.

Юный Эмеренс знал ответ:

– Опустите меня в восточное хранилище, и я прогоню крыс.

Горожане посчитали эту затею отвратительной, но, поскольку от них самих не требовалось нырять к грызунам, они решили попробовать. Талию Эмеренса обвязали верёвкой и опустили его в хранилище, будто ведро в колодец.

И действительно, стоило мальчику погрузиться в зерно, как крысы почуяли его святость и стали прогрызать себе дорогу наружу, лишь бы сбежать от такой благости. Потребовалось много часов, в течение которых Эмеренса поднимали и вновь опускали в башню, но вскоре все грызуны ушли и зерно очистилось.

Жители Гирехта объявили мальчика спасителем деревни, усадили себе на плечи и понесли по городской площади, скандируя его славное имя.

На утро, когда должны были начаться гуляния, горожане увидели, что, как и ожидалось, крысы пробрались и в южное зернохранилище. Туда опустили Эмеренса, и вредители стали убегать.

Процесс затянулся, наступил вечер, и до мужчин, следивших за верёвкой, с городской площади донеслись звуки музыки, топот танцующих людей и ароматы сиропов, сладких тортов и сосисок, которые, как они знали, совсем недалеко высокой стопкой выкладывали на блюда. «Наверняка, – подумали работники, – мы сможем сейчас сбегать до площади, потанцевать и немного выпить и вернёмся прежде, чем потребуется поднимать мальчишку».

В следующий раз, когда Эмеренс опустился в силосную башню, мужчины бросились на площадь. Но после первого глотка пива они не удержались и от второго. Один танец превратился в два, а потом и в три, скрипки играли всё громче, и вскоре работники совсем забыли, что этой ночью у них были и другие дела, помимо развлечений.

Оставшись в темноте хранилища, Эмеренс тщетно дергал за верёвку, надеясь, что его вытащат наверх. Там мальчик и умер: на горе зерна, и рот его, глаза и нос были полны ячменя. На следующий день горожане спокойно спали в своих постелях, хотя давно уже прозвонили колокола, созывавшие их на утреннюю службу. Лишь ближе к обеду они доковыляли до кухни, открыли ставни, впустили в комнату солнечный свет и задались вопросом, почему Эмеренс не пришел призывать их на молитву.

Мальчика похоронили в ячменном поле, но после его смерти пиво и хлеб из гирехтского зерна навсегда приобрели привкус страдания, и каждый попробовавший их мучается от изжоги и меланхоличных мыслей.

Гирехт и его горькие поля давно уже позабыты, но Эмеренса, святого покровителя пивоваров, чествуют каждый год в конце лета с началом жатвы.