Текст книги "Начистоту в ли-бемоле (сборник)"

Ли Гевара
Начистоту в ли-бемоле

© Ли Гевара, 2017

© Интернациональный Союз писателей, 2017

Молитва благоверным князьям

Борису и Глебу

О двоице священная, братия прекрасная, доблии страстотерпцы Борисе и Глебе, от юности Христу верою, чистотою и любовию послужившии, и кровьми своими, яко багряницею, украсившиися, и ныне со Христом царствующии! Не забудите и нас, сущих на земли, но, яко тепли заступницы, вашим сильным ходатайством пред Христом Богом сохраните юных во святей вере и чистоте неврежденными от всякаго прилога неверия и нечистоты, оградите всех нас от всякия скорби, озлоблений и напрасныя смерти, укротите всякую вражду и злобу, действом диавола воздвигаемую от ближних и чуждих. Молим вас, христолюбивии страстотерпцы, испросите у Великодаровитаго Владыки всем нам оставление прегрешений наших, единомыслие и здравие, избавление от нашествия иноплеменных, междоусобныя брани, язвы и глада. Снабдевайте своим заступлением страну нашу и всех, чтуших святую память вашу, во веки веков. Аминь.

Ли Гевара

Бывает так: человек рождается несколько раз за одну-единственную короткую жизнь. Иногда даже под разными именами. Так случилось и с Алиной Стародубцевой: пока она училась ощущать себя в этом удивительном и сложном мире, пока она искала своё место – в театральной студии «ФАРТ» при Севастопольском академическом русском драматическом театре им. Луначарского, на отделении журналистики Черноморского филиала МГУ им. Ломоносова, в Государственной школе-студии при Крымском академическом русском драматическом театре им. Горького – за ней неслышно, след в след, на цыпочках шла Ли Гевара. Шла – и писала свои стихи.

Появиться же окончательно ей, пожалуй, удалось только в 2011 году – на кухне общежития Киевского национального университета театра, кино и телевидения им. Карпенко-Карого, где она и поныне, наверное, осталась частично – с гитарой в руках и нетерпеливым взглядом в безоблачное светлое будущее, не догадываясь, что самые настоящие трудности ещё только впереди. Но одно Ли всегда знала точно: что бы ни случилось и где бы она ни оказалась – в дороге или в больничной палате, посреди самого что ни на есть реального, оглушающего страха – с ней всегда будет её воздух. Её творчество.

Сегодня Ли Гевара – член Севастопольского литературного общества им. Озерова, член Союза литераторов России и лауреат различных поэтических конкурсов и фестивалей. И твёрдо верит в то, что, пока её будет читать хоть один человек, пока о ней будут помнить и даже, быть может, просто брать в руки её книги, прикасаясь пальцами к чёрно-белым знакам её души, – всё не напрасно.

И это ли не секрет бессмертия?..

Представьте себе, что это предисловие

 
Мир лежит на спине, подставив веснушки
Марсу.
Мир лежит на спине – крохотный
и безымянный.
Мир лежит. А под ним бегут, а в него
стучатся
волны каждого из всемирнейших океанов.
 
 
– Открывай, – говорят, – здесь темно, —
говорят, – и страшно!
Здесь ко дну, – говорят, – как будто
прилипли камни,
они что-то кричат на неведомом
черепашьем,
но страшнее всего – когда они замолкают.
 
 
Забери нас, пожалуйста, дай просочиться
в кожу,
мы наполним тебя живой изумрудной
влагой,
мы с тобой – водород с кислородом,
мы так похожи…
Мир вдыхает волну за волной.
Мир впивает волну за волной.
Мир листает волну за волной,
и вода с этих пор – бумага.
 
 
Мир лежит на спине: чистый лист —
ни полос, ни пятен.
Тишина, за которой слову родиться легче.
В тишину ударяют камни – гвоздём
в распятье,
оставляют следы и тонут, и Миру легче,
но если прислушаться – вот что они
лепечут:
 
 
– Ты лежишь на спине и не знаешь о нас ни
строчки.
А ведь нас придумали же, оторвали же,
спьяну, с корнем,
каждому дали имя, вдохнули почерк,
да и пустили сплеча в ледяное море —
 
 
нас, хранящих доселе по отпечатку солнц.
Вымечтали, забыли вовремя отпустить.
Мы должны были стать людьми. Сотвори
нас хотя бы мифами…
Мир отрывает от сердца большой кусок с
тонкими рифмами, тёплыми, как песок,
пронесённый в кармане с запада на восток.
Рифмам отныне – сквозь многие штормы
плыть.
 
 
Сбереги их, Господь, от рифов!..
 
 
Плывущему – море,
плывущему – город,
и в счастье, и в горе
блажен, кто плывущ.
 
 
Смотри! – вместо мира крохотного,
из стихоплети грохота
рождается полушёпотом
книга огромных душ…
 
 
…Солнце скалится сверху жёлтым
осколком бус.
Зной обнимает мир, зной солонит на вкус.
Соль изменяет суть, превращаясь в соло.
 
 
С берега Мир зовут поедать арбуз.
Мир отфыркивается, цепляет ногой медуз
 
 
и плывёт на голос.
 

Форточка

Короткое замыкание – электрическое

соединение двух точек электрической

цепи с различными значениями

потенциала, не предусмотренное

конструкцией устройства

и нарушающее его нормальную работу.

 
Иные форточки лучше не открывать.
Слишком свежий воздух; слишком легко
дышать.
Слишком громко ухнут в тебе слова —
вот уже их почти что конница, вот их рать,
и становится слишком тесна кровать
для тебя, умноженного на два.
 
 
Вот же спутались – как наушники,
вынутые из кармана,
не умеем действительно говорить, кроме
как стихами,
да и после не разберёмся в своих стихах.
Короткое замыкание. Длинное замыкание.
Мало выгнать твой запах взашей из
сердечных камер —
он застревает занозистой линией на руках.
 
 
В нарушении изоляции время закоротит.
Самое важное может случиться и взаперти.
Форточка запирается изнутри.
Нет, ты смотри на неё,
смотри,
смотри
 
 
и дыши, дыши из неё, покуда хватает места,
сквозь трахею, до альвеол. Представь себе,
что ты – тесто,
изваляйся по горло в этом чёртовом
сквозняке.
Потому что (допустим), если б я был
Дантесом,
я хотел бы, чтоб в детстве стало чуть
больше детства
и за миг отскользнул указательный на
курке.
 
 
Потому что под капюшоном музыка шепчет
чище.
Тысячи обездоменных Элли по
бездорожьям рыщут,
ни одного из обещанных Гудвинов
недоищась.
Дотянись до форточки, стань на секунду
нищей.
Вот закроется – и сиди себе в своём сонном
днище,
выдыхая молекулы затхлости и борща.
 
 
Мы же выдохлись, как шампанское
к январю.
Уходи из меня, из города, я сам здесь всё
приберу.
Моя форточка хлопает на ветру.
Я смотрю на неё.
Смотрю.
Смотрю…
 

январь 2015 г.

Разуется день-шутиха

 
Разуется день-шутиха.
Накинет на плечи вечер.
Устроится поудобней
в пятне моего окна.
 
 
На лестничной клетке тихо.
На лестничной клетке – свечи.
Сундук до краёв наполнен
вибрато чужого сна.
 
 
И ночь – беспристрастный зритель
плохой безыскусной драмы —
подсядет чуток поближе
и будет сжимать платок,
 
 
когда по кривой орбите
пройдутся несмелым шагом,
ступенями – ниже, ниже —
мелодии под шумок.
 
 
По клеткам гитара строит.
Рванётся над ухом смехом:
«Сыграй мне вон ту… про зиму…
А хочешь – давай молчать».
 
 
И вот мы молчим про горе
втроём: две меня и эхо.
И в прозе танцует мимо
соседка – чуть-чуть доспать.
 
 
А город гудит не в ноту.
А город – бесстыже вечный,
он сам сочинил подъезды
и способ сойти с ума.
 
 
За дверью всё – по расчёту.
На лестничной клетке – свечи.
И струнами шепчет бездна:
«Придумай себя сама…»
 

Поколение ищущих!

 
Поколение ищущих! Я – ваш приблудный
сын.
Я небрит, и дорога моя далека от трассы.
Я бреду по ней стоптанным, рваным
вальсом,
удобряя стихом растущую с неба синь.
Моя женщина за спиной укутана в пряный
дым.
Мы ночами поём друг другу чужие лета,
моя вера – аккорд предутренней сигареты.
Я боюсь однажды проснуться совсем
большим.
 
 
Поколение зрячих! Я – ваш астигматизм.
Я разбитое зеркало, линза на минус восемь,
и, вплетая песок в отзимевшие за день косы,
укрываю бордели туманом монашьих риз.
Я даю вам возможность видеть. Дают —
бери!
Я очкарик, но вам очки не помогут.
Что тащить за собой слепца, если тот —
безногий?
Не болей. Не ищи. Не жалуйся… Не кури.
 
 
Поколение дремлющих! Я – ваш дежурный
врач,
кабинетная сволочь; глупо ко мне
тесниться —
я решаю, что вам теперь приснится.
Это будет не больно, сладкий. Проснись
и плачь.
Я с восьми до шести колдую тройной
наркоз.
Я вскрываю тромбозы сонных спьяна
артерий.
Я сбиваю со следа летящие с петель двери…
…и хрустят под ногой осколки жалости, лжи
и слёз.
 
 
Поколение, здравствуй! Я вам прочту
рассказ
о мелодиях света, о людях, что вечно
молоды,
и о том, как в моём ненаглядном городе
с моря брызжет солёный от крови джаз.
Как за море летело: «Эх! Живём однова!»
Как в том море тонули шхуны и песни
влюблённых…
Поколенье умерших, с вами мы не знакомы.
Ухожу на закат, и кружится голова.
 

май 2012 г.

Тик. Так

 
Тик. Так.
Тик. Так.
Время глядит со стен.
Стрелки хихикают: спи, чудак!
Глубже нырни в постель,
 
 
вылови сон, лети чайкой ввысь,
полный карман тепла
набери и отчаливай, не отчаиваясь,
смотри, как минуты друг с другом
прощаются.
А я посмотрю на тебя.
 
 
Тик. Так.
Пора.
 
 
День в ширину антракта.
Вечер приходит в восемь утра.
Утро кипит закатом,
 
 
над кофеваркой клубясь словами,
вырванными из книг.
Публика – кактус да кот. В финале
твой монолог на пустом диване
шёпотом въедет в крик.
 
 
Воспоминания дышат
яблоками обскур.
Смотри, вот и время вышло —
вышло на перекур.
 
 
Полночь-дура – бусины на оси,
прокрустов дурной приют —
жалобно взвизгивает, но часы
её всё равно добьют.
 
 
Тик – указующая стрела —
как приговор: остынь.
Так – занавешивай зеркала,
проводам обрубай хвосты…
 
 
Ты хоронил часы за пятак.
Ты их снимал со стен.
 
 
Тик. Так.
Тик. Так.
 
 
И ты ничего не успел.
 

сентябрь 2015 г.

Зубы

 
Я – берег. Стихи прибивает ко мне волной.
Те, что разбились о скалы – кто-нибудь
да спасёт.
Я хотела бы вырасти, городом стать,
страной,
но у судьбы-злодейки слишком зубастый
рот.
 
 
Я хотела бы метко, как маленький Телемах,
окропить человечество рифмами: путь
открыт!
Но секундная стрелка свершает незримый
взмах,
и я вновь – одичалый берег. Мне сцилл
и чуть-чуть харибд
 
 
без колец на усталых пальцах,
без героя под парусами,
что захочет навек остаться
в тени моих личных скал.
 
 
Если путник не прочь сорваться —
он сделает это сам.
 
 
А когда-то меня любили… ах, как любили!
А когда-то меня носило в облаках и бросало
в жар.
 
 
Но зубастые музы подпилили мои стропила,
а влюблённые воины не сумели сдержать
удар —
 
 
и теперь целят в спину памятью в сотню ом
из-за зубчатых жалюзи. Кем-то стали они
в итоге?..
Я бы вышла в море спасительным маяком —
да Громовержец спьяну забыл мне оставить
ноги.
 
 
И уходят в закат дороги,
по которым мне не идти.
Мир корёжится от изжоги,
не найдя моего пути.
 
 
В тамбуре курят боги,
дышат в стекло: «прости».
 
 
Ты ошибся, Отче? Бывает. Не обессудь.
Не ту душу ты запер в горнице без дверей.
Не я выбирала себе этот длинный зубастый
путь —
он сам меня выиграл в небеснейшей из
лотерей.
 
 
Я зубами вгрызаюсь в плоть бесполезных
знаний.
Я крепко сжимаю зубы, когда мне бывает
трудно.
 
 
А трудно бывает. Да что уж там —
постоянно.
 
 
У меня, вероятно, очень плохие зубы.
 

февраль 2015 г.

Арифметика четвертования

 
Берём одно яблоко. Делим его на два.
Нет, вы на диете; значит – на все четыре
стороны. Размусоливаем по квартире
свежевыжженные яблочные слова.
 
 
Можно добавить текста – покорчиться
на полу,
представив не пол, а, скажем, асфальт
на Манежной.
Дано: четыре угла. В каждом углу —
по надежде.
Сколько надежд убито в каждом таком углу?
 
 
Берём один век. Век делится без остатка.
Дольки ровны и хрустки, цифры беспечно
быстры,
но, как пела некогда группа «Контрольный
выстрел»:
«Он должен успеть». До ближайшего
полустанка
 
 
есть ещё две сигареты и более, чем глаза.
Ответы должны быть в конце учебника,
но это простой пример.
МонаЛизово улыбайся: люди любят
улыбчивых полумер.
 
 
Привычку идти домой, а прийти на пустой
вокзал,
 
 
забывать на скамьях блокноты, падать
в московский снег,
влюбляться в глаза в метро, занашивать
кеды вдребезги
оставляй в наследство себе архивному,
безболезному,
кто ещё помнит панический за-автобусный
бег,
 
 
кому ещё рано вести отсчёт потерянных
городов.
Кто в вагоне, слившись лопатками
с надписью «не прислоняться»,
отталкиваясь подошвами от злого земного
глянца,
повторяет под нос: «Он должен успеть…
он до…»
 
 
Берём одну жизнь. Не делим – сама
развалится.
Вычёркиваем имена, выбрасываем
сбережения,
пусть всё, что есть – дорога, не знающая
возвращений,
да улыбка, вживлённая в бледный овал
лица.
 
 
Дано: одно яблоко, ощущающееся
стальными
иглами в двух дециметрах над дырочками
ремня.
Если двадцать пять лет в формате
Вселенной – спичка в кострище дня,
пусть она полыхает ярче эдисоновской
Полыни.
 
 
Я беру одну музыку. Доли сплошь
четвертные.
Пульс гремит римшотом, запястье сквозь
сон дробя.
 
 
Итого: моя долька доедена без меня.
Но, может быть, мне достанутся
остальные?..
 

25 февраля 2015 г.

Не хочу быть с тобой – толпой

 
– Не хочу быть с тобой – толпой,
задним планом, вторым в ряду.
Я – урод, нищеброд, изгой,
я под дверью истошный вой,
кот, избитый своей тропой.
Если выгонишь – упаду.
 
 
Ты – мой свет, подслащённый грог,
глотку жадно дерущий ком,
поджидающий дичь силок.
Я же – мир у любимых ног,
если пустишь хоть на порог…
– Ты о чём говоришь? О ком?!
 
 
Я – объевшийся волей лис,
одержимая снами явь.
В моём доме нет стен и крыш,
вместо двери – бурьян кулис.
Не скули по углам, малыш —
ведь углов тоже нет, представь…
 
 
– Значит, стану твоим углом!
Ты придёшь, когда воздух сух
и к рассвету надорван сон…
Я оставил в тебе свой дом.
Эта линия – вклад в ладонь,
это слово дороже двух.
 
 
Это – отблеск моей Сверхновой,
только вслушайся… приглядись…
– Мне, ты знаешь, в моих оковах
в полутон обернётся слово
целой тонной – на полшестого.
Мне бы, веришь, – с земли да ввысь,
 
 
мне бы… чёрт, посчитай ступени:
бог не в помощь, так не мешай.
Я не та, кто тебя заменит.
Во мне веса – кило сомнений,
остальное – очки да мелом
обращённый в чертёж бескрай.
 
 
Я курю, наконец. – Прекрасно!
Я пойду к тебе в сигареты.
Буду дымом к тебе привязан,
буду твой оберег от сглаза,
вплоть до фильтра – что недосказано,
пеплом осядет в лето.
 
 
– Обними меня. – Ветер в шум.
Ночь дописывает зарю.
Я в бумагу её втушу,
я в расклетченную тишину
обязательно нас впишу.
Только дай сперва… докурю…
 

осень 2013 г.

…и немного море

 
Этот мальчик – сплошные полосы,
разогнаться – да не свернуть.
Я читаю его вполголоса, чтоб нечаянно
не спугнуть.
Я кричу его с вышки мачтовой, крик
потонет в волнах: «Земля!..»
Ты носи меня, море, укачивай, обрывай мои
якоря.
 
 
Укради меня, море, сцапай, одна искра —
на фунт угля.
И прижми к себе крепко, лапами – как бы
он обнимал меня.
Оттанцуй к маяку меня, бережно —
знатный выдался нынче шторм.
Наше танго увидят с берега. Если б знали
они, по ком
 
 
этот колокол бьётся рифмами – объявили
бы мне войну.
Моё войско, сбиваясь с ритма, поворачивает
ко дну.
 
 
Моё право – доплыть до лета по маршруту
календаря.
Только лучше бы стать билетом,
огранённым в печать офсета,
чтобы мальчик мой из нигде-то
мог додуматься до меня.
 
 
Поцелуй – кипятком по пальцам,
а ведь только учусь играть.
Моя муза – безумный заяц.
Лучше душу до дыр, но – в танце,
лучше в этих глазах остаться,
до упаду в рассвет сгорать.
 
 
Моё море, я лягу с краю, чтобы не упустить
волну.
Нарисуй меня ярким маем, а потом передай
ему.
 
 
Он забрался в меня пушистым,
одичалым, худым котом —
и остался. Дурман ириса.
Фотографии – сплошь зернисты.
Так какой в моих мыслях смысл,
если мыслится не о нём?..
 

весна 2013 г.

Мне не страшно быть в тебе

 
Мне не страшно быть в тебе.
Это как забраться в кактус,
изнутри обитый плюшем.
В кактусе я буду слушать,
как шуршит поддатый август,
пряча истину в вине.
 
 
Мне не страшно плыть к тебе.
Или плыть с тобой – как хочешь,
это лишь формулировка.
Открывай пошире окна —
видишь, день какой хороший…
вот уже который день.
 
 
Мне не страшно коротать
мою боль до первых певчих.
Время станет нелинейным,
время обернётся ленью,
за стеной запахнет гречкой,
стало быть – пора вставать,
брызнуть солнца на ладони.
 
 
Утро невзначай уронит
твой звонок в мою кровать.
 
 
Я сегодня не курю.
Я дышу весну взатяжку,
полной грудью, до желудка,
прячу смех под ворот куртки.
Выдыхать уж больно тяжко.
Выдыхаюсь по нулю.
 
 
Выше. Легче. Веселей.
Небо в море раскололось,
море в небо загляделось,
что не сказано – то спелось.
А весна – как прежде, новость,
первая за двадцать лет.
У меня в твой личный Номос
есть дневной абонемент.
 
 
Страшно было в декабре.
А в апреле всё иначе,
где был угол – станет мягче,
прямо станет набекрень.
Я, наверное, чудачка —
мне не страшно быть в тебе.
 

весна 2013 г.

Нужные люди

 
«Двое котят ищут добрые руки.
Мурчать и лапить уже умеют.
Расценки те же: чесать и гладить.
Кормить желательно всем подряд».
 
 
Несётся слово стрелой из лука:
я верю в чудо, оно сильнее!
Нужные люди сидят у экранов.
Тоже ждут чуда. Читай – наград.
 
 
Мы нужные люди. У нас свой клуб:
«Герои нашего смутного времени».
Толпа, падай ниц, лобызай колени!
Нужные люди вершат отсев.
 
 
Милый уродец, ты слишком глуп.
Гудвин не дал в твою шляпу ни пенни.
Ты обезножен? Читай – ты бездельник.
Пишешь стихи? Не читай совсем.
 
 
Мы просклоняем тебя в сюжетах,
мы развернём тебя левым боком,
чтобы не видно было на камеру
справа мелькнувшую дрянь-слезу.
 
 
Всё для тебя!..А тем временем где-то
уродцы выпрыгивают из окон,
уродцы вытаскивают из пламени
других уродцев. Читай – семью.
 
 
Уродцам-то что? Рифмовать стихию,
плясать на донышке невозврата…
Вы – нужные люди. Скажите сами:
вам под ногами не жмёт земля?
 
 
Голос не дрогнет. Глаза сухи.
Опомнись, дура. Какие котята?
Мы тут, между прочим, людей спасаем.
 
 
Конец цитаты. Читай с нуля.
 

сентябрь 2013 г.

Боги в белых халатах

 
Эта планета – переполненная палата.
Здесь дурно пахнет, и кого-то всегда
хоронят.
По планете дрейфуют боги в белых
халатах —
боги с глазами рыб, обаятельные Хароны.
 
 
У них всегда, разумеется, правильные
решения,
и воздух вибрирует в ритме больной
кантаты,
когда в ловких руках появляется шприц
с волшебным,
избавляющим от страданий барбитуратом.
 
 
Боги знают, когда тебе жить, а когда —
лечиться.
Они делают всё, чтоб очистился мир от
грешников.
Ты, главное, веруй в уколы, не забывай
молиться —
глядишь, сдохнешь прежде, чем соберёшься
вешаться.
 
 
Армагеддон был вчера. А мы, дураки,
не знали,
уютно спиваясь в чистилищах пыльных
пенат.
Мы сами богов взрастили, вскормили,
вскамлали,
и вот уже новый идол напяливает халат…
 
 
И какой-то случайный Адам на протёртом
пюре матраса
окропляет свой угол кровью жертвенной
валерьяны.
«Доктор, господи… Сколько ещё в запасе?»
Бог не в курсе. Он нынче дежурит, устал
и пьяный.
 
 
У меня имеется свой, персональный некто.
Он такой же, как я – воинствующий чудак.
И я принимаю его звонки, как таблетку:
раз в сутки на ночь, как правило —
натощак.
 
 
У меня в полдуши – налёт богохульной
рвани.
У меня в полспины – автографы падших ив.
Шрамы – тоже искусство. Я хвастаюсь ими
по пьяни,
потому как, если не в петлю – значит, как
минимум, срыв…
 
 
И срывается пластырь божественных
стереотипов.
С размаху, цепляясь в надежде за мягкую
ткань.
Под пластырем душно и непривычно тихо.
Пощёчина миру – моя последняя дань.
 
 
Ночь за окнами бьёт набат, истерит
молебен.
Рвутся реальности, схваченные на холостую
нить…
 
 
…А моя голова лежит на его коленях,
и кажется, что до завтра можно ещё пожить.
 

июнь 2013 г.

Сестра, колите! Ведь дело – швах

 
Сестра, колите! Ведь дело – швах. Талант
с корнями в декабрь вморожен.
Я задолбалась крутить колёса. Когда же на
ноги? Всё же, всё же нет мочи видеть
кривые рожи больных и хилых, кричащих:
«Боже! Почто мне это?!..» В кровати лёжа,
курю московский «diablo rossa», творя
кривую кольца из носа – кольца,
что Бильбо украл в горах.
 
 
Сестра, не спите! Солёный страх иглой
танцует по бледной коже, берёт гитару,
больной и босый, он старый аскер и он —
прохожий, чуть отвернёшься – достанет
ножик, рванётся в душу. Закончен прожиг,
теперь всё сбудется. Мне негоже сдавать
«сегодня» в хмельное «после»,
но парикмахер сжигает косы,
и сила слова – лишь на словах…
 
 
Сестра, дышите. Вам нужно жить, не то,
что мне – пятьдесят на тридцать.
Ещё немного, и выйду в ноль. Плохому сну
тяжело досниться, плохим мечтам не дано
свершиться, и в двадцать три я устала
биться. Долги за боль возвращать сторицей
и слышать «милая, я не твой» – уж лучше
слушать часовий бой
и быть хоть сказкой, но всё же – быть…
 
 
Сестра, молчите. Ведь Гэндальф сыт.
Он на полставки ушёл в возницы, меняет
разум на циклодол, а отчий дом —
на дурман столицы. Одно желание
на ресницу – вернуться шелестом
по страницам в начало повести, на границу,
за коей девочка учит роль
о той капусте, что всё ж капуста, пускай
растил её сам король.
О том, как молодость пережить.
О том, что с ней не должно случиться,
и как же заново научиться
 
 
пускай до ручки – но доходить.
 

январь 2014 г.

Мой доктор сказал мне

 
Мой доктор сказал мне: знаешь, так можно
спиться.
Я шёл на свет, а дошёл до твоей палаты.
Я твой мессия, а мне ещё только тридцать.
У меня дежурство, а кажется – Колизей.
Я должен помнить диагнозы и молиться,
 
 
чтоб у идущих в горы были прочны канаты,
чтобы упавшим в небо падать —
да не разбиться…
А палец вниз, и Юлий кричит: «Убей!»
 
 
Мой доктор думает – мне ничего не снится.
Прописывает сибазон, промедол и выпить.
А ёлка в палате издевательски так
искрится…
Доктор, бывали ли вы в Новый год один?
Я расскажу вам, как ночь безутешно длится,
как небо устало снег на неспящих сыпать,
как в зеркале незнакомец подмигивает
по-лисьи,
а строчкой не выбить сердце, как клином —
клин…
 
 
Мой доктор сказал мне: детка, тебе
б влюбиться.
Наконец-то отбросить страх, обесточить
принцип.
Вот слова тебе – высшей пробы, из
нервных волокон сшиты.
Вот стакан – так дерзай! Опрокинешь его
до дна?
 
 
Мир имеет округлую форму, подогнан
в проём бойницы.
Доктор, присядьте. Мне тоже есть, что
сказать.
Когда докричат куранты, приветствуя факт
соитья
двух похотливых вех, в единую ночь
пролитых,
и на Дальнем Востоке уже соберутся
спать —
 
 
незнакомец из зеркала канет во мрак
больницы.
Доктор, где вы? Откликнитесь, говорите!
У меня тут шампанское, мне дозвонился
Питер,
выдох – дым… И, покуда зима в зените,
доктор, вы про «влюбиться» в историю
запишите —
я добросовестная пациентка. Взлечу, коль
должна летать…
 
 
Мой доктор дома, с женой, пьёт виски
и жарит шницель.
Ему этой ночью будет кого обнять.
 

ночь с 2013 на 2014 г.