Текст книги "Отрицатели науки. Как говорить с плоскоземельщиками, антиваксерами и конспирологами"

Взламывая их сценарий и предлагая собственные свидетельства, не упускайте из виду подлинную причину, по которой наукоотрицатели держатся своих антинаучных воззрений: дело в том, кем они себя чувствуют. И это значит, что вам нужно учитывать не только собственно верования наукоотрицателей, но и то, чем они их обосновывают. Сценарий нужен им для того, чтобы защищать свои взгляды, но он не объясняет, почему они эти взгляды имеют. А они усвоили их, чтобы победить свой страх, или смягчить отчуждение, или обрести идентичность, к которой стремятся. То, во что они верят, – лишь отражение того, кто они есть.

По большому счету, наукоотрицание – это не просто спор с содержанием научных теорий, это спор в первую очередь с теми ценностями и методами, на которые опираются ученые при разработке теорий. В определенном смысле наукоотрицатели бьют по самоидентификации ученых! Наукоотрицатели не просто не знают фактов – они не знакомы с научным способом мышления. И чтобы это вылечить, недостаточно просто выложить перед антинаучником доказательства; нужно заставить его переосмыслить сам способ работы с доказательствами, предложить ему попробовать новую идентичность, основанную на другом наборе ценностей.

Боюсь, это означает, что нам следует навсегда забыть модель дефицита информации. Наукоотрицателя не обратить простым восполнением недостатка знаний. Подчеркиваю, это не значит, что факты неважны или доказательства бесполезны, – имеет значение то, как приводят эти доказательства. И кто приводит. И каков эпистемологический контекст, в котором собеседники эти свидетельства получают. На конференции FEIC-2018 плоскоземельцы раз за разом отвергали мои свидетельства, потому что не доверяли ученым, собравшим их. Дефицит, от которого они страдали, – это не дефицит знаний, а дефицит доверия. Глубоко укоренившиеся в человеке верования, которые Майкл Линч называет убеждениями, не победить предложением новых данных и даже нового мышления. Нужно помочь человеку справиться с угрозой, которую новая информация несет его личности.

Глава 3. Как переубедить оппонента?

Теперь, когда мы немного больше понимаем, из чего состоит наукоотрицание, и знаем некоторые из причин и мотивов, стоящих за ним, сам собой возникает вопрос: что мы можем с этим сделать? На этом этапе преступлением было бы не обозреть эмпирическую литературу, которая утверждает, что при определенных условиях человека можно убедить доказательством. Однако, как мы увидим далее, ответы не такие уж четкие, а значит, нам придется обратиться и к притчевой литературе, которая оказывается на редкость поучительной.

Переубеждение с помощью эксперимента

В августе 2000 года политолог Джеймс Куклински с соавторами опубликовали статью «Ложные сведения и валюта демократического гражданства», в которой речь идет о том, как члены разных политических партий могут менять свои воззрения. Хотя группа Куклински разбирала скорее политический, чем научный дискурс, их выводы актуальны и для нашей темы, поскольку основной механизм переубеждения испытуемых был связан с эмпирическим свидетельством. Темой эксперимента было социальное пособие. Ученые решили проверить знания испытуемых об этом предмете, а затем установить, можно ли заставить их изменить мнение, познакомив с настоящим положением дел. Как и ожидалось, знания испытуемых о социальном обеспечении оказались хуже некуда: лишь 3 % опрошенных смогли верно перечислить хотя бы половину фактов о среднем пособии в США, процентной доле афроамериканцев среди получателей пособия и о том, какой процент федерального бюджета направляется на социальные выплаты. Стало очевидно, что испытуемые не просто не информированы, а положительно дезинформированы. Более того, исследователи отметили эффект обратной перспективы (впоследствии подтвержденный и другими экспериментами): хуже всех информированные субъекты были больше прочих уверены в корректности своих сведений.

Опросив по телефону 1160 жителей Иллинойса, группа Куклински собрала данные, позволяющие измерить заблуждения граждан о социальных пособиях. На следующем этапе ученые сфокусировались на единственном вопросе – какой процент федерального бюджета уходит на социальные выплаты, – но затем добавили вопрос о том, каким этот процент, по мнению опрашиваемого, должен быть. Это делалось для того, чтобы подтолкнуть испытуемого задуматься о его отношении к пособиям в контексте его (ошибочного) знания о них. А еще для того, чтобы замерить у опрошенных невысказанный уровень поддержки пособий (чем больше зазор между суммой, которая, по мнению опрошенного, тратится в реальности, и оптимальной суммой выплат, тем меньше, как предполагалось, поддержка). Ученые отважились на смелый шаг: задав опрошенным эти два вопроса, половине из них они сообщили верные данные (вторая половина послужила контрольной группой), а потом открыто спросили всех, поддерживают ли они выплату пособий.

Получились любопытные результаты. Поскольку опрошенные были критически дезинформированы, все они обычно сильно завышали бюджетные расходы на пособия. Например, в типичном случае опрошенный говорил, что на пособия уходит 22 % федерального бюджета, а затем заявлял, что следовало бы ограничиться пятью. Но среди тех опрошенных, кого ошарашили реальной цифрой – лишь 1 % федерального бюджета тратится на социальные пособия, – статистически значимая доля выказала уровень поддержки социальным пособиям, серьезно расходящийся с тем отношением, которое можно было предсказать по их прошлым ответам. Получив реальные цифры, эти люди смягчали свое отношение. В контрольной группе не отмечалось никакой разницы между предсказанным и реальным уровнем поддержки социальных пособий у опрошенных.

Куклински и соавторы пишут:

Респонденты меняют отношение, узнав, что на самом деле на пособия тратится даже меньше, чем они считают разумным. То есть дезинформированные граждане не всегда остаются глухи к верным данным. Если данные преподносятся им как «удар промеж глаз» – с привлечением внимания к общественной значимости вопроса и с акцентированной корректировкой ошибочных мнений, – такая информация может оказать хорошее воздействие.

Психолог Дэвид Редлоск с группой коллег в 2010 году провел эксперимент под названием «Эмоциональная точка опрокидывания: „дойдет“ ли до предвзятого субъекта?», предположив, что, если вообще для человека возможно изменить мнение о каком-либо предмете, даже субъекты с предвзятым суждением должны достигать «точки опрокидывания», когда информация, расходящаяся с их представлениями, вызовет у них смятение. Здесь в фокусе тоже оказались политические (а не научные) воззрения, а именно – уровень поддержки выбранного политического деятеля. Только на сей раз опрос проводился не по телефону, а лично и охватил, в форме инсценированной политической кампании, 207 человек из восточной Айовы, не обучающихся в учебных заведениях.

Приступая к опыту, группа Редлоска учла результаты более ранних исследований – идею, что любые убеждения формируются на основе не только знаний, но и эмоциональных факторов. Иначе говоря, получая информацию, противоречащую нашим убеждениям, мы реагируем не только на ее содержание, но и на то, какие эмоции она у нас вызвала. В случае с приверженностью политической фигуре (а именно она измерялась в исследовании Редлоска) обнаружилось, что, если опрашиваемые уже стояли на стороне некоего политика, небольшое поступление негативной информации о нем только повышает уровень поддержки. Это может показаться иррациональным (и, вполне возможно, так оно и есть), но это в природе предвзятого подтверждения, когда мы не просто пассивно воспринимаем информацию, но добавляем эмоции, особенно если нам предстоит решить, менять ли наши убеждения. Помните партийцев из опыта Кагана, которые стремились найти факты, подтверждающие те идеологические установки об оружии и преступности, которых они придерживались на момент опроса? Сбережение собственной идентичности и подавление любого когнитивного диссонанса, который ей угрожает, – два важнейших принципа социопсихологии. И, в общем, ничего удивительного, что наши эмоции вокруг тех или иных убеждений влияют на то, хотим ли мы эти убеждения сохранить. Мы уже видели: если хочешь понять, способны ли факты менять чьи-либо взгляды, лучше постараться учесть социальный и эмоциональный контекст, в котором человек эти факты получает. Как правило, мы склонны защищать даже ложные взгляды, если они согласуются с тем образом себя, который нам хочется видеть.

Однако если только мы не готовы двигаться этим путем бесконечно, то в какой момент мы будем готовы модифицировать свои взгляды под влиянием негативной информации? Этим вопросом задалась группа Редлоска. Сталкиваясь с фактами, которые противоречат нашим взглядам и предпочтениям, мы в первый момент еще крепче цепляемся за них, но беспокойство в итоге достигает того уровня, когда что-то должно надломиться. Группа Редлоска предположила, что если негативная информация достаточно неприятна и достаточно часто повторяется, то в известный час мы все же достигнем точки опрокидывания, то есть усвоим неудобную информацию и обновим свои взгляды.

В опыте, о котором я рассказываю, ученые имитировали выборы кандидатов в парламент, подготовили подставных персонажей и тщательно дозировали позитивную и негативную информацию о них, время от времени проводя опросы о том, как испытуемые относятся к выбранному ими кандидату. Экспериментаторы обнаружили, что, независимо от того, насколько опрошенный привержен своему кандидату, при достаточном объеме негативной информации он неизбежно достигает рубежа, после которого отказывается от своего выбора. К этому рубежу каждый движется в своем темпе, но точка опрокидывания есть у всех. «В какой-то момент наши избиратели вроде бы умнели, понимали, что они, видимо, ошиблись, и адаптировались, – пишет группа Редлоска. – Иными словами, они начинали действовать так, как предполагает рациональный процесс корректировки».

Разумеется, даже при том что ученые беседовали с опрашиваемыми лично, это все же был эксперимент, и для него создавались особые условия. Возникает вопрос: можно ли ожидать, что люди поведут себя так же в реальной жизни в отношении настоящих политиков?

Легко представить человека, много лет приверженного какому-то политическому деятелю: он упорно отвергает любую негативную информацию об этом политике и не меняет выбранной позиции. И все-таки даже такой преданный сторонник, столкнувшись с неожиданной шокирующей информацией, может осознать изменившуюся реальность и соответственно с этим пересмотреть свои взгляды.

Аналогия между политиками и эмпирическими убеждениями соблазнительная, и мы представляем себе, что люди, до сих пор приверженные каким-то верованиям, например считавшие Землю плоской, при надлежащем стечении обстоятельств готовы будут эти верования отбросить. Вероятно ли, что под натиском регулярно поступающей негативной информации сменить позицию могут даже наукоотрицатели? Если мы раз за разом будем встряхивать их предъявлением негативных или неудобных фактов, двинутся ли они в конце концов в сторону более рационального понимания вещей?

Может быть, но пока мы этого не знаем. Дело в том, что ни Куклински, ни Редлоск не работали с чисто научными воззрениями. Да, их результаты подталкивают к мысли об аналогии, но не дают непосредственной эмпирической поддержки гипотезе о том, что факты и свидетельства могут помочь в переубеждении наукоотрицателей. И все же выводы ученых обнадеживают: конечно, факты имеют значение! А в противном случае почему люди вообще меняют мнение о чем бы то ни было?

Впрочем, весь этот оптимизм омрачают итоги поворотного исследования 2010 года, представленные в статье Брендана Найана и Джейсона Рейфлера «Поправлять бесполезно: устойчивость политических заблуждений», которая описывает явление, известное как «эффект ответного огня». В этом опыте членам политических партий предъявляли корректную информацию, которая опровергала их установки, не отвечающие действительности. Для консерваторов это была вера в то, что Ирак до американской интервенции обладал оружием массового уничтожения. Для либералов – вера в то, что президент Джордж У. Буш запретил любые исследования стволовых клеток. Оба этих утверждения ложны.

Сначала всех испытуемых подготовили предъявлением фальшивых газетных статей, подтверждающих их заблуждения. Таким образом, и либералам, и консерваторам давали основания верить в истинность их исходных заявлений. Но затем им предлагали достоверную информацию, например цитату из речи президента Буша, в которой он признаёт, что в Ираке не было оружия массового уничтожения. После этого сказывались партийные различия. Пожалуй, предсказуемо, что либералы и умеренные принимали корректирующую информацию и меняли мнение. Консерваторы же оставались при своем. Более того, экспериментаторы отметили, что кое-кто из консерваторов, получив достоверное опровержение своих изначальных (неверных) установок, на самом деле только укрепился в прежнем убеждении. В этом парадоксальном поведении ученые увидели «эффект ответного огня»: партийцы не только отказались пересмотреть свои взгляды, но ощутили более стойкую приверженность к ним, когда эти взгляды были оспорены.

Корректировали и «либеральную» установку, опровергая информацию о том, что президент Буш полностью запретил исследования стволовых клеток: на самом деле он наложил ограниченный запрет только на финансируемые из федерального бюджета исследования культур стволовых клеток, созданных до августа 2001 года, и никак не регулировал частные программы. Поправку восприняли консерваторы и умеренные, но не либералы. Примечательно, однако, что в этом случае экспериментаторы не отметили эффекта ответного огня. Опровержение ошибочной установки не убедило либералов отказаться от нее, но и не заставило верить тверже прежнего. Иначе говоря, корректирующая информация ни консерваторов, ни либералов не заставила отказаться от ошибочных взглядов, но только консерваторов побудила еще крепче держаться своих заблуждений.

Эти открытия шокировали сообщество ученых, изучающих циркуляцию фактов. После президентских выборов 2016 года началась настоящая паника, газеты запестрели броскими заголовками вроде уже упоминавшихся «Эта статья не изменит ваших взглядов» (Atlantic) или «Почему факты никого не переубеждают» (New Yorker), которые внушали читателю мысль, что фактами не только невозможно никого переубедить, но лучше и не пытаться, чтобы не сделать хуже. В этом свете мысль о том, что мы можем (или должны) пытаться оспорить верования антинаучников, кому-то покажется просто блажью.

Затем в 2017 году эксперимент повторили снова; Этан Портер и Томас Вуд обнаружили, что эффект ответного огня невозможно воспроизвести. Важно понимать, что Портер и Вуд нисколько не отменяют главные выводы Найана и Рейфлера. Люди с партийной принадлежностью не хотят воспринимать факты и не готовы под влиянием только лишь фактов менять точку зрения. Но эффект ответного огня исчез. Ученые предположили, что этот эффект – редкая птица и не всегда доступен наблюдателю. Найан и Рейфлер подтвердили это, добавив, что в их оригинальном опыте «ответный огонь» составил лишь небольшую долю ответов, полученных от немногих ультрапатриотичных партийцев в не совсем обычных обстоятельствах. Все четверо исследователей согласились, что большинство испытуемых при этом не меняет своих убеждений под влиянием корректирующей информации. Как заметил один комментатор, «к фактам у нас резистентность, но не иммунитет».

Как верные сторонники научной открытости и общности, Найан и Рейфлер присоединились к Портеру и Вуду в публикации и распространении результатов исследования. Увидев, что результаты их исходного опыта оспорены, они в полной мере поучаствовали в их проверке. Разумеется, широкой публики слух достиг не сразу, и мнение, будто попытки переубедить кого-то фактами могут только ухудшить дело, по-прежнему держится. Но для научного сообщества тучи несколько рассеялись. Открылась возможность изучать способы переубеждения людей.

Одно из самых захватывающих новых исследований провели те же Найан и Рейфлер. В статье 2017 года, озаглавленной «Влияние информационного дефицита и угроз идентичности на распространение заблуждений», они разбирают два самых острых вопроса из тех, которых мы успели коснуться: можно ли исправить ошибочное понимание эмпирических материй, устранив информационный дефицит у субъекта заблуждений, и зависит ли это в какой-либо степени от тревог этого субъекта при возможной угрозе его «самоотождествлению» (самосознанию, самоуважению).

Этой новой работой ученые пытаются ответить на два специальных вопроса. Во-первых, влияет ли форма, в которой подана корректирующая информация, на преодоление информационного дефицита, предположительно служащего одной из причин заблуждения. Во-вторых, можно ли смягчить неприятие корректирующей информации, если субъекту при этом удастся повысить самооценку. И в этот раз ученые разбирали политические воззрения, но в одном из трех опытов выбранный «политический» вопрос заключался в том, готов ли испытуемый воспринять корректирующую информацию и признать реальность глобального потепления. Наконец-то выход на наукоотрицание! Для этого опыта отобрали испытуемых, которые были предрасположены шарахаться от подобной корректирующей информации: все они были республиканцами. Таким образом, доказательства глобального потепления состояли в прямом конфликте с их идентичностью.

Найан и Рейфлер обнаружили, что форма, в которой предлагается корректирующая информация, имеет статистически значимое влияние. Диаграммы действуют эффективнее текста. Строго говоря, сами по себе они оказались столь эффективными, что добавление текста никак не усиливало их действия. К сожалению, группа Найана и Рейфлера не попыталась изучить вопрос, почему диаграммы столь красноречивы. Не исключено, что поданная так информация кажется более объективной. Пожалуй, она оставляет меньше простора для той риторики и конфликтного языка, которые посягают на самолюбие оппонента.

Кроме того, экспериментаторы выясняли, имеет ли значение эмоциональное состояние субъекта в момент получения корректирующей информации, будь то диаграмма или текст. Исходя из своей гипотезы об угрозе идентичности, Найан и Рейфлер предположили: если субъекту предлагают установки, угрожающие его идентичности, он скорее отвергнет их, а значит, если угрозу как-то смягчить, возможно, человек воспримет эти установки более охотно. Чтобы снизить риск тревоги по поводу идентичности, ученые непосредственно перед предъявлением корректирующей информации предлагали испытуемому упражнение на повышение самооценки. Иначе говоря, пытались сделать так, чтобы субъект был доволен собой. Результаты оказались несколько двусмысленными. Хотя какой-то эффект это в определенных обстоятельствах давало (в зависимости от того, насколько твердо опрошенные отождествляли себя с ценностями Республиканской партии), он просто упразднялся формой представления данных. Диаграммы рулят. Позитивное влияние от сессии самоутверждения Найан и Рейфлер увидели, но оно было едва заметным.

Возникает искушение поискать ошибки в методах экспериментаторов. Даже если их гипотезы об эго и угрозе идентичности верны, откуда вывод, что эту угрозу может притупить сессия самоутверждения? Обозревая работы предшественников, посвященные именно этому вопросу, Найан и Рейфлер отмечают, что результаты их «разочаровали». Однако другие ученые могут счесть, что находки Найана и Рейфлера полностью предсказуемы. Разве мы готовы поверить, что убежденные республиканцы, напичканные дезинформацией и сотни раз проинструктированные, что отрицание климатических изменений есть важнейшая часть их партийной принадлежности, легко откажутся от своих взглядов лишь потому, что прошли простой тренинг на повышение самооценки? Не настолько мы просты. При этом, вероятно, лучшее доказательство теории угрозы идентичности лежало у исследователей прямо под носом: что может быть более нейтральным и менее противоречивым, чем клетки и кривые графика? Может, способ представления данных и был социальным контекстом? Экспериментаторы заключают: «Результаты позволяют предположить, что заблуждения вызваны дефицитом информации и психологической угрозой, но… эти факторы могут взаимодействовать, а как именно, мы пока не вполне понимаем».

Здесь нам открывается прекрасная возможность для дальнейшего эмпирического исследования. Найан и Рейфлер, вероятнее всего, правы в том, что формирование и коррекция убеждений определяются не только наличием верной информации, но также эмоциональным, социальным и психологическим контекстом. Более ранние опыты Кагана и Мейсон показывают, что критически важна при этом идентичность субъекта. Вообще уже то, что такая, казалось бы, чисто научная тема, как предполагаемое потепление атмосферы Земли, превратилась в предмет межпартийной борьбы, показывает, насколько политические пристрастия влияют на формирование представлений о мире. Мы все знаем, что при наличии мотивации (и дезинформации) мнения поляризуются даже в самых эмпирических вопросах. И потому некоторые истины могут поставить под угрозу нашу идентичность или принадлежность той или иной группе. Значит, очень важно не только то, каковы факты, но и то, как они предъявлены и кем. Можно ли доверять источнику? Нет ли в его стремлении доказать, что я ошибаюсь, политической подоплеки? Мы видели, что даже научные воззрения превращаются в инструмент создания идентичности. Если вы республиканец, пугает ли вас правда о глобальном потеплении? Вероятно, да. Но если мы пытаемся убедить человека изменить взгляды о каком-то физическом феномене, настолько прошитом партийной или идеологической идентичностью, то как лучше подойти к задаче?

Здесь важно не забывать о здравом смысле. Личный контакт творит чудеса, если нужно кого-то переубедить в любом вопросе. Несомненно, важна и манера представления. Стоит ли вопить и обзывать оппонента? Унижать его интеллектуальные способности? Думается, что нет. Много разумнее вести такие беседы в доброжелательном ключе. Искать доверия, оказывать уважение, слышать собеседника и сохранять хладнокровие. Вполне очевидно, что враждебность к тому, с кем мы не согласны, вызовет только отторжение. И если убеждения, как мы видели, суть амальгама информации и эмоций, то почему переубеждение должно происходить как-то иначе? А ведь эффективность подобной житейской мудрости почти не изучается экспериментально, особенно в отношении наукоотрицания.

В упоминавшейся статье «Как убедить, когда не убеждают факты» Майкл Ширмер предлагает компенсировать экспериментальный вакуум здравым смыслом. Он начинает с того же, что и Найан и Рейфлер: «Похоже, под натиском неотразимых доказательств обратного люди лишь утверждаются в своих убеждениях. Причина связана с тем, что новые данные воспринимаются как угроза мировоззрению». Основания этой гипотезы в литературе не обсуждаются и восходят, по сути дела, к классическому понятию когнитивного диссонанса, предложенному Леоном Фестингером. При достаточной мотивации и угрозе самооценке или идентичности субъект будет сопротивляться любым увещеваниям и не признает ошибки. Далее, признавая классический эффект ответного огня, Ширмер дает важный совет – его мы уже цитировали во введении к этой книге – о том, как убеждать людей: отключать эмоции, не давить, внимательно слушать и неизменно демонстрировать уважение.

Ширмер – профессиональный скептик с многолетним опытом и наукоотрицателей в естественной среде насмотрелся без счету, так что последовать его совету было бы разумно. Пусть научные эксперименты пока не подтверждают практическую полезность этих тактик, ее вполне иллюстрируют наблюдения над тем, как люди меняют взгляды в реальной жизни. Но если эффект ответного огня устранен, чего еще нам ждать? Атмосфера Земли по-прежнему нагревается. Антипрививочники кричат, что, даже если появится вакцина от COVID-19, они не станут ее вводить. Почему не попробовать хотя бы кого-нибудь переубедить?

Рассудив так, я принялся за дело и попытался применить совет Ширмера в серии личных встреч с наукоотрицателями. Если смена взглядов и впрямь требует пересборки самоидентификации, не лучше ли покинуть лабораторию и заняться этим вживую? Информацию можно предъявлять через интернет, по телефону или во время эксперимента, но доверительный контакт быстрее всего возникает в живом общении. Возможно, при удачных обстоятельствах мы можем переубедить кого-то и в условиях эксперимента, как демонстрируют работы Куклински и Редлоска. Но удастся ли такое на улице, тем более с наукоотрицателями? Чтобы это узнать, я и отправился на FEIC‐2018.