Текст книги "Чужие дочери"

Лидия Азарина
Чужие дочери

Да не судимы будете…

…ибо, какою мерою мерите, такою же отмерится и вам.

(Гл. 6. Библия – От Луки святое благовествование. Прит. 19, 17, от Матфея – 7. 2, от Марка – 4. 24.)

© Азарина Л., 2014

© Оформление. ИПА «Регистр», 2014

* * *

«Удалось! Отменили все!!! По краю балансировала почти безнадежно. Какая я умница! Даже не верится! Получите!» – и следа этих мыслей нельзя было заметить на уверенном и располагающем лице популярного в области адвоката Людмилы Борисовны Жемчужниковой. Строгое светло-зеленое платье с клетчатым галстуком, лацканами и отворотами рукавов подчеркивало подтянутую фигуру, отлично гармонировало с темно-рыжими локонами, свободно падавшими на плечи. В 43 года, как, впрочем, и в молодости, Жемчужникову нельзя было назвать красавицей: приятная, но не более, внешность. Ее гордостью были густые, крупно вьющиеся волосы и выразительные глаза редкого темно-зеленого цвета. В последний год она приобрела характерный лоск ухоженной женщины: сказался финансовый результат работы, дом был уже закончен, пришло время тратиться только на себя любимую. Жаль только, что времени по-прежнему не было.

Несколько минут назад закончилось заседание коллегии по гражданским делам областного суда. Сложнейший спор о разделе недвижимости между наследниками после года тяжб завершился полной победой клиента Жемчужниковой. Артистические выверты трех дорогих столичных адвокатов не спасли ответчика. Любимый девиз Жемчужниковой «закон и логика» снова сработал. Измученный клиент Жемчужниковой был даже не в состоянии оценить ситуацию, только спрашивал:

– А что теперь? А как теперь? Куда мне? А Вы куда?

– Николай Игнатьевич! Мы победили. Надзорной жалобы не будет. Все. Конец. Все устали, перенервничали, поезжайте сейчас домой, обрадуйте родных, завтра встретимся и все обговорим. Позвоните мне в 8 часов. Идите, идите, я на машине, доберусь сама.

Покатышев ушел, растерянно оглядываясь, запутался в вертушке на выходе и чуть не упал на крыльце.

«Господи! За год стал как родной: и выгнать жалко, и жить невозможно. И бывают же такие недотепы», – Жемчужникова вспомнила первое появление Покатышева у себя в кабинете и улыбнулась: на пути от входа в консультацию до стола в ее кабинете Покатышев толкнул троих, зацепился за ковер и выбил чашку с кофе из рук у помощницы, а усаживаясь, опрокинул монитор. Все последующие визиты носили почти такой же катастрофический характер.

О первом выступлении Покатышева в суде рассказывали анекдоты: усаживаясь, он упал со сломавшегося стула, чуть позже, выступая с обоснованием своей позиции, так эмоционально жестикулировал, что свалил трибуну свидетелей, шарахнулся от нее, зацепился за ступеньку перед столом судьи и, падая, опрокинул стол секретаря судебного заседания. В хорошую погоду Жемчужникова старалась работать с Покатышевым в парке: так было безопаснее.

При всей несуразности жестов и манер Покатышева его обожала красавица-жена, любили и помогали многочисленные родственники, поддерживали и сочувствовали друзья, коллеги, просто знакомые. Упорно преодолевая его кристальную правдивость, Жемчужникова за полгода с трудом смогла внушить своему клиенту, что не все следует рассказывать в зале суда, не нужно врать, но иногда следует промолчать. Основные усилия по этому делу ушли у нее на борьбу с характером и взглядами Покатышева. Таких клиентов в практике Жемчужниковой, слава богу, больше не было.

– Поздравляю, коллега! Вы всегда выступаете блестяще, но сегодня – просто фейерверк! Завидую и восхищаюсь! Пора Вам в столицу! – бархатный баритон Барсукова, известного московского адвоката представлявшего интересы ответчика, обволакивал, но взгляд оставался холодным и жестким.

– Ну что Вы, Николай Елизарович! Куда нам, провинциалам, до Вас! Какая столица! Мы уж тут, за сельской печкой, в провинции, посидим! – ответила Жемчужникова и направилась к выходу.

– Людмила Борисовна! Давайте вместе отметим Вашу победу, пообедайте с нами! Поговорим! – Елистратова, помощник Барсукова, придержала Жемчужникову за рукав.

– Да-да, уважаемая и несравненная! Пойдемте непременно, здесь напротив – очень хорошая кухня. Надо отдохнуть, перекусим, поговорим! – Барсуков и Нечитайло, второй адвокат-москвич, буквально обступили Жемчужникову. «Что-то им от меня нужно. Интересно, что? Надо соглашаться», – мелькнула мысль.

– При таком коллективном натиске невозможно отказаться! Пойдемте! Только просьба – давайте без обсуждений этого дела. Уже невмоготу, – сказала Жемчужникова.

– Да-да. Мы же не лесорубы, чтобы в лесу о женщинах, а с женщинами – о лесе, – попытался пошутить Нечитайло.

Хрустальный сентябрьский день был полон дымком сжигаемых листьев, речной прохладой и чем-то неуловимо грустным. Отшлифованная брусчатка на площади перед зданием суда поблескивала на солнце – за поворотом скрылись фонтанчики поливальной машины.

– Какой воздух! Просто родниковой свежести! – Барсуков чуть задыхался при ходьбе.

– Вот видите! А Вы говорите – в Москву! Там чем пахнет? Выхлопными газами и асфальтом! Причем круглый год! – ответила Жемчужникова.

– Ну, дорогая наша, сколько мы времени проводим на воздухе? 15 минут в день. А в помещениях – кондиционеры. Так что это не возражение, – парировал Барсуков.

Через площадь, напротив суда и слева от здания администрации, располагался ресторан. Еще в прошлом году он радовал глаз яркими витражами с золотыми рыбками, но кто-то из администрации вдруг счел их «нарушающими архитектурную целостность площади», и витражи заменили мрачными тонированными стеклами. Вместо броской вывески повесили табличку в официальном стиле, и фасад ресторана практически перестал отличаться от фасада здания администрации.

В ресторане «Золотая рыбка» Жемчужникову всегда встречали тепло: несколько лет назад она успешно защитила их интересы в хозяйственном суде, часто бывала здесь с приятельницами и коллегами. Метрдотель, приветливо улыбаясь, склонился в поклоне:

– Здравствуйте, Людмила Борисовна! Счастливы видеть Вас и Ваших гостей! Вы – в вип-зал?

– Да, пожалуй, – ответила Жемчужникова.

– Оказывается, Вас здесь хорошо знают, – отметил Барсуков.

– Да, еще одна «удобная» черта провинции – все всех знают, – улыбнулась Людмила Борисовна.

– Не только всех, но и обо всех, – подчеркнул Нечитайло, – а эта черта вряд ли удобна.

Вип-залом громко назывался небольшой кабинет на десять персон. Два больших вмонтированных в стену аквариума с золотыми рыбками, водопад с подсветкой, тихая музыка и журчание воды навевали спокойствие. Скатерти и салфетки с вышивкой, изящные столовые приборы (почти серебро), мерцающий хрусталь и нежный фарфор сразу создавали праздничное настроение. Жемчужникова любила бывать здесь: даже обычный обед в этой комнате приносил хорошую разрядку и отдых.

Свободно расселись: они втроем – слева, Барсуков – напротив. «Как на совещании или на допросе», – у Жемчужниковой возникло неприятное ощущение.

– Вчера мы здесь отлично пообедали и поужинали, правда, в общем зале. Чем сегодня накормят? – спросила Елистратова официанта.

– Советую попробовать тройную уху и фирменные блюда из речной рыбы, и здесь хорошие розовые массандровские вина, – сказала Жемчужникова.

– А что будете Вы? – поинтересовался Барсуков.

– Салат и раковый суп, без вина – я за рулем, – ответила Людмила Борисовна.

– Очень скромно. При Вашей внешности не нужно никаких диет, надо получать удовольствие от всего, и от пищи, главным образом. Это моя позиция, – заявил Барсуков.

– Позиция очень приятная, но явно ведет к одышке, – не удержалась от шпильки Жемчужникова.

Все с аппетитом принялись за закуски. Людмила Борисовна с интересом наблюдала, как Барсуков прямо-таки священнодействовал за столом. Официанта он отослал. Поднял на свет графинчик с водкой, полюбовался сверканием хрусталя, точным движением наполнил доверху тяжелые, с морозной гранью стопки. Кратко сказал: «Будем здоровы!» и, не дожидаясь коллег, выпил. Последний глоток задержал во рту, проглотил медленно и с удивлением отметил:

– Слушайте, это же анисовая водка… Я думал, уже никогда ее не попробую, рецепт утерян. Ну, порадовали…

– Ну, что теперь? Вы так вкусно выпили, чем закусите? Икра? – спросила Елизарова.

– Нет, дорогие дамы, под такую водочку можно только три вещи: залом{ Залом – название одного из видов крупной каспийской сельди, соленой или копченой.} с картошечкой, мы его не заказывали, или малосольные огурчики, но теперь не сезон, или грибки маринованные, вот они у нас, с лучком и маслом. Ими и закусим… – Барсуков принялся за грибы. – Как говорится: первая колом, вторая соколом, – Николай Елизарович снова наполнил стопки. – Вторую мы под осетринку. Людмила Борисовна, а может, 20 граммов все-таки сделаете? Что-то у Вас аппетита совсем нет. Что это за закуска – салат? Для аппетита вкус почувствовать надо, а у травы какой вкус…

– Действительно, Николай Елизарович, Вы так аппетитно все это делаете – и не хочешь, а согрешишь. Давайте 20 граммов. Забудем про ГАИ, – Жемчужникова подвинула свою стопку.

– Ну, до греха нам пока далеко, но в обозримом будущем будем готовы… – многозначительно поглядывая на Елистратову, вклинился в разговор Нечитайло.

Глоток спиртного обжег, потом горячим шариком скатился вниз, в желудок. Стало тепло. Жемчужникова расслабилась, настороженность в отношении москвичей пропала. После пищевых ограничений последних недель она не удержалась: балык был хорош, нежный, с легким дымком, а после осетрины она с удовольствием съела маринованный перец и кусочек розовой ветчины.

Гости нахваливали уху. Людмиле Борисовне же заказанный раковый суп показался приторным, стало подташнивать. Она отодвинула тарелку.

После супа Барсуков встал, расслабленно-довольное выражение лица исчезло, глаза опять стали жесткими, холодными. Жемчужникова снова напряглась. Он поднял стопку за успех Жемчужниковой в закончившемся процессе и дальнейшие успехи в будущем, пригубил не смакуя и с торжественной интонацией перешел к делу:

– Людмила Борисовна! Как Вы, наверное, знаете, наша компания «Юстинус» – крупнейшая в столице и продолжает развиваться дальше. Нашими учредителями принято решение об открытии в Юго-Западном округе еще одного адвокатского бюро. Первоначальный штат – 10 адвокатов и 10 помощников – набирается самим руководителем из рекомендованного списка. Основное направление – корпоративное право. Перечень потенциальных клиентов, готовых работать, уже есть. Отмечу: очень и очень серьезных клиентов… Я уполномочен сделать Вам официальное предложение возглавить это бюро. Гарантированный размер оплаты Вы можете установить себе сами. Трехкомнатная служебная квартира ждет Вас. Отделка и меблировка по Вашим указаниям за счет компании. Служебный автомобиль с водителем по выбору, но надеемся, что не «ламборджини», – улыбкой дал понять, что пошутил. – Контракт на 5 лет с преимущественным правом продления. Хочу отметить, что таких условий за время существования компании не предлагали никому. Когда Вы сможете приступить к работе?

Жемчужникова изумленно уставилась на Барсукова и приоткрыла рот. Повисла пауза. Барсуков ждал. Она попыталась что-то сказать, горло свело, какие-то отрывистые звуки получались, но связной речью это нельзя было назвать.

– Я вижу, предложение поразило Людмилу Борисовну! Почему? Разве это необычно, что энергичному способному адвокату предлагают место в столице? Что Вас здесь держит? Вы одна, даже мы наслышаны о Вашем знаменитом доме. Конечно, дом – это хорошо, но Вы не приложение к нему, не принадлежность, так сказать, к главной вещи, – опять попытался пошутить Нечитайло.

– Людмила Борисовна! Что Вас так удивляет или смущает? Почему такая реакция? Мы работаем в Вашем городе, неоднократно наблюдали за Вами в процессах, наводили справки, это естественно для потенциального нанимателя. Какие у Вас здесь перспективы? Увеличить популярность и соответственно ставки? Популярность и так велика, ставки не увеличишь до бесконечности. Вы понимаете, что возможностей для результативной работы в Москве несоизмеримо больше? Новый коллектив, новые знакомства, глядишь, появятся перспективы в личной жизни. Да что там – глядишь, у такой красивой женщины их будет множество. Что скажете? Ну успокойтесь, выпейте водички, – Барсуков налил в бокал минеральной воды и подал Людмиле Борисовне. Она механически протянула руку, взяла бокал, но не удержала: тонкий хрусталь ударился о край супницы, брызнул яркими искрами, осколки утонули в остатках ухи. Все недоумевающе посмотрели на Жемчужникову: ее реакция была странной. Заглянули официанты. Один поставил принесенный поднос, ловко убрал супницу, другой тут же заменил скатерть и приборы.

– Простите мою неловкость, коллеги. Это очень неожиданно, спасибо за предложение, но я, к сожалению, уже опаздываю, Вы обедайте, я обязательно свяжусь с Вами буквально сегодня-завтра, и мы все обсудим, – Жемчужникова неожиданно поднялась, зацепив скатерть и сдвинув приборы, как-то неловко вылезла из-за стола и, не оборачиваясь, почти побежала к двери, затем повернулась к официанту: «Пусть Николай Антонович запишет все на мой счет, это мои гости», – и вышла так стремительно, что никто не успел ничего сказать.

– Что это за номер?! Какая муха ее укусила? Не девочка, кажется. Что за реакция? Ну и как это понимать? – Барсукова, все это знали, трудно было чем-то удивить, но сейчас он выглядел просто ошеломленным.

– Все-таки провинция – это как клеймо – на всю жизнь, – назидательно заметил Нечитайло, принимаясь за рыбу по-монастырски. – Чего Вы ожидали? Другая скорость восприятия, другой темп мышления. Это здесь незаметно. Вот посмотрите, как это будет бросаться в глаза в Москве. Ей полдня надо, чтобы в себя прийти и осмыслить предложение. Нет, это не лучший вариант, я уже говорил и повторю. И вот подтверждение…

– Ну да, лучший вариант – назначить тебя. Это ты всем уже месяц внушаешь. Ты вспомни свою скорость мышления при реорганизации «Костраса», ты бы и сейчас обдумывал и просчитывал варианты, вплоть до банкротства. Да если бы тогда случайно в разговоре с Васнецовым Жемчужникова не предложила свою схему, мы все сидели бы в дерьме по макушку. За пять минут разобралась, провинциалка, а мы, столичные, два месяца искали варианты! – раздраженно напомнил Барсуков.

– Коллеги! Зачем ссориться? Жемчужникова – блестящий юрист, это понятно. Она сдержанная, вести себя умеет. Но… у дам бывают такие моменты, совсем не имеющие отношения к делу, что не остается никакого выхода, кроме как сбежать, – заметила Елистратова.

– Это какие же? – хором спросили Барсуков и Нечитайло.

– Интимные, дамские, Вам говорить нельзя, а я знаю… – добавила она таинственно.

– Глупости говорите, Тамара Анатольевна. Колготки у нее, что ли, порвались или, простите, застежка в лифчике? Детский сад какой-то… – разозлился Барсуков.

– Ничего говорить больше не буду вообще, хоть и знаю, вернее, предполагаю, – обиделась Елистратова.

– Ну и что теперь делать? Билеты на вечерний поезд. Ждать – не ждать, звонить – не звонить? Ладно, еще не вечер, давайте есть, остывает, – раздраженно заметил Барсуков.

Жемчужникова, выйдя из вип-зала, бросилась в туалет. Ее долго, мучительно рвало. Запах рыбы снова и снова вызывал спазмы. Измученный, уже пустой желудок болезненно сокращался, и было непонятно, как остановить это. «Господи, хоть бы воды…» – Жемчужникова открыла кран. Вода пахла хлоркой и ржавчиной, пить ее было невозможно, один запах опять вызывал рвоту. Она отошла к окну, открыла створку и жадно вдохнула. Стало легче. Кружилась голова. Воротник от испарины стал мокрым, влажные волосы надо лбом повисли сосульками и неприятно касались щек. «Даже стула нет… Вот тебе и сервис», – подумала Жемчужникова и присела на подоконник. В дверь заглянула уборщица.

– Пожалуйста, мне нехорошо, принесите минеральной воды, – попросила Жемчужникова. Женщина осуждающе поджала губы, но вышла, принесла бутылку минеральной, брезгливо покосилась на загаженную раковину:

– Неужели до унитаза не могла дойти? Напьются и блюют куда ни попадя, а мне теперь убирать…

– Я не пьяная, у меня что-то с желудком, наверное, – пробормотала Жемчужникова.

– Раз с желудком, надо сидеть дома и пить чай с сухарями, а не по ресторанам осетрину трескать, – поставила точку женщина.

После минеральной воды стало легче.

– Я понимаю, что Вам неприятно, но я убрать это не могу, опять будет тошнить. Вот, возьмите, – Жемчужникова сунула ей в карман халата тысячную купюру. – Я тут на подоконнике посижу, голова кружится.

Уборщица вышла, вернулась, поставила пуфик:

– Садись, а то еще с подоконника свалишься, мало неприятностей…

Жемчужникова села, оперлась спиной о холодный кафель.

– А может, ты беременная?

– Нет, – покачала головой Жемчужникова.

– Все может быть. Ты еще не старая, думаешь, что климакс, а там климактереночек. Вот у меня сватья: все климакс, климакс, а потом в 50 родила, теперь дочка на 8 лет младше внучки. И так бывает. Сиди-сиди, я тут тряпкой пройдусь и пойду коридор мыть. Может, тебе позвать кого? Или такси пусть Антонович вызовет. Я тебя вспомнила, ты наша адвокатша, правильно?

– Правильно. Спасибо, звать никого не нужно, мне уже лучше. Я тоже пойду. У меня на стоянке машина.

– Ну, смотри сама…

Жемчужникова вышла из ресторана, медленно пересекла площадь, поморщилась: громкий стук набоек по булыжнику болезненно отдавался в висках, кружилась голов. «Вольво» на автостоянке приветливо мигнул фарами, она с облегчением упала на сиденье. Тошнота прошла. Машина тронулась с места, но, словно чувствуя состояние хозяйки, пошла рывками. «Опять сцепление или фильтр», – с досадой отметила Людмила Борисовна и притормозила: уже привычная тупая боль в левом подреберье вдруг резко усилилась, большой столовый нож вместо обычного перочинного стал мучительно поворачиваться слева. Пришлось вынуть из сумки флакон с обезболивающим. Через 10 минут боль стихла, привычно сменилась усталостью и апатией. Жемчужникова через силу завела машину, выехала на главную и направилась домой. «Господи, скорее бы лечь… Совсем нет сил… Хорошо бы заехать за результатом анализов, нет, лучше завтра, – пронеслось в голове. – А завтра в 8 – Покатышев, в 9 – в изолятор, в 11 – в суд, в 14 – опять в изолятор, кассационная Васькова не готова, завтра последний день, изменения в нормативной базе по налогам так и не проанализировала… Ничего не успеваю. Что успеешь, если полдня лежать? Так, надо взять себя в руки. Это обычная осенняя депрессия плюс начало климакса. Пройдет. Вот и рассматривай в таком состоянии предложение москвичей. Эх, если бы оно – да год назад! Как я не вовремя расклеилась! Ничего, сейчас возьму себя в руки», – мысли перегоняли друг друга, сбивались с предмета на предмет. Жемчужникова снова притормозила, вынула косметичку, подкрасила побледневшие губы, внимательно посмотрела в зеркало: вроде кожа на лице пожелтела и локоны потускнели. Подумала: «Нет, показалось».

Зазвонил мобильный. Высветился номер Польского, заведующего отделением областной больницы, где недавно обследовалась Жемчужникова. «Не буду поднимать, – решила она. – Съезжу позже, не завтра, так в четверг».

Из голосового ящика донеслось: «Людмила Борисовна! Вы второй день не берете трубку. Сегодня готов результат последнего анализа. Это очень срочно. Приезжайте немедленно. Я в отделении до 17 часов. Не вынуждайте меня ехать к Вам на работу!»

«Ну что там стряслось? Господи, как все надоели! Каждый прямо шантажирует, всем срочно, – раздраженная Жемчужникова как-то забыла, что это ей нужны результаты обследования. – Придется ехать, а то он со своей добросовестностью действительно попрется в консультацию», – зло подумала она и развернула машину в направлении к областной больнице на загородную трассу.

Отделение больницы располагалось чуть в стороне от основных корпусов, в центре лесной поляны. Золотая, пронизанная солнцем кленовая аллея вела от парковки ко входу в корпус. Пронзительно пахло опавшей листвой, паутинки оседали на лице. Настроение у Жемчужниковой улучшилось, лицо порозовело, усталость прошла. Сейчас ее мысли уже занимало московское предложение. Перебирая подробности, она больше всего огорчалась из-за своей реакции: «Разинула рот, как дура, вот позор, хорошо, кусок на стол не выпал. Какая дура! Ужас! Позор!»

В жизни ей только несколько раз было так стыдно. «Ладно, обдумаю позже, сейчас важно убедить этого великого медика не настаивать на стационаре, опять начнет давить заботой о здоровье и отдыхе. Если бы не Леша – дудки я бы пошла обследоваться, столько времени впустую. Одни разговоры и ужимки со значением…»

Симпатичная медсестричка улыбнулась из окошка регистратуры:

– Добрый день, Людмила Борисовна! Опять к нам?

– Добрый, добрый, – механически кивнула Жемчужникова, пытаясь вспомнить, откуда ее знает. «Старею, вот так склероз начинается…» – огорчила мысль.

Снова навалилась усталость. Третий этаж показался десятым, на площадке перед дверью в отделение пришлось остановиться и отдышаться, сердце колотилось, не хватало воздуха. «Совсем расклеилась. Может, действительно недельку передохнуть, попить успокоительное, отоспаться?.. Нет, не получится. В пятницу начинается процесс Буераки, в выходные – юбилей у Татьяны, это на два дня, потом целую неделю Буерака… Все проблемы от лени: бросила бегать, бросила велосипед, в бассейн не хожу, одним массажем здоровье не поддержишь. Дожила: поболеть захотелось…» Вдруг остро всплыло детское воспоминание: компресс греет больное горло, запах горчицы, крахмальное чистое белье, она одна, ждет врача. Температура упала, нос дышит свободно, ей тепло и спокойно, она чувствует себя счастливой. В школу не надо, впереди несколько дней чтения любимых книг, покоя, маминой заботы. А на белом – оранжевым солнышком большой пахучий апельсин…

В отделении недавно закончили ремонт. Теперь оно мало напоминало больницу, скорее, гостиницу: в коридоре дымчато-бежевый таркет{ Напольное покрытие известной фирмы.}, цветы в напольных вазах, акварели на стенах, шторы. Только запах остался больничным, тревожным. Вдруг вспомнилась мама, ее последние минуты, виноватые умоляющие глаза, прозрачные руки, быстро-быстро перебирающие серый больничный пододеяльник, хриплые, с паузами слова:

«Дочушенька, прости, что так получилось, я старалась, что могла – делала, а поставить тебя на ноги так и не успела. Как ты будешь одна? Старайся, учись, проживи лучше меня, проживи за меня, я так ничего и не увидела, кроме работы. Ничего, главное, что ты у меня есть, красавица и умница. Все у тебя будет. Бабе Вере скажи, чтобы…» – вздохнула судорожно и не успела закончить. Смотрела на дочь и уже не видела, взгляд шел сквозь, лицо разглаживалось, молодело. Мила потом долго и мучительно пыталась вспомнить именно эти минуты и слова, но их все время забивали в памяти резкий запах мочи и фекалий и голос санитарки: «Отмучилась. А что пахнет, так это фиктер расслабился, у покойников всегда и моча, и кал сразу отходят. Ничего, помоем». И свой истерический нелепый смех и крик: «Фиктер! Как вы говорите – фиктер?! Надо говорить – сфинктер!»

А сейчас почему-то всплыли ярко и четко, до спазма в горле, и мамины глаза, и руки, и ее слова, словно она умерла сейчас, здесь, за дверью… «Господи, да что со мной такое сегодня? Что за реакция! С ума сойти. Нужно собраться…» – Жемчужникова застегнула жакет, механически одернула его, как перед выступлением, и постучала в дверь кабинета заведующего отделением.

Олег Михайлович Польский, лет 50-ти, маленький, подвижный, активно лысеющий, в меру ироничный, заведовал отделением десятый год. Как он говорил: «Имею букет достоинств и веник недостатков». Но он был Врачом, врачом от Бога, по рождению, по характеру, по поведению, по интеллекту, по способностям и возможностям. Его жизнь проходила в отделении, для отделения, в интересах отделения и при этом в жесточайшей борьбе: Польский-врач боролся с Польским-администратором. Борьба шла с переменным успехом: полчаса назад Польский-администратор распорядился выписать безнадежную пенсионерку умирать дома, при сыне-алкоголике, а сейчас Польский-врач правдами и неправдами пытался устроить ее в хоспис вне очереди. Друзья и знакомые шутили, что он, в отличие от подавляющего большинства, постоянно использует личные отношения в служебных целях.

Две недели назад Жемчужникову лично привел на консультацию к Польскому заведующий областным здравотделом Алексей Николаевич Ксенофонтов:

– Посмотри, Олег Михайлович, мою половину. Что-то киснет, вянет, огонек пропал, под ребром побаливает – видно, что-то с желудком…

Польский хорошо знал жену Ксенофонтова, шумную и претенциозную 50-летнюю блондинку, и удивился. Потом вспомнил слухи о его скандальной связи с Жемчужниковой, промолчал. Сам Польский развелся, как он шутил, «триста лет тому назад». С бывшей женой в небольшом все-таки городе не встретился ни разу после развода. Женщин любил, восхищался стройными ножками или красивыми глазами, терпением или непредсказуемостью, женственностью или упорством – словом, в каждой находил черту, которой оправдывал преувеличенные комплименты. Ни одна из связей не длилась долго: партнерши чувствовали, что могут занять в его жизни только «последнее место в последнем ряду» и уходили сами, к большому облегчению Олега Михайловича.

Жемчужникова Олегу Михайловичу не понравилась. Он вообще не любил протекций, нервничал под начальственным контролем, раздражался от непрофессиональных указаний. Любимая фраза деда-хирурга «В болезни и смерти все равны» давно была не актуальна, но Польский всегда ощущал ее основой своей профессии.

Жемчужникова же вела себя так, как будто, проходя обследование, делала большое одолжение лично Польскому: кратко и скупо отвечала на вопросы, не напрягалась в воспоминаниях о травмах и детских болезнях, явно подчеркивая, что считает все это чепухой для придания важности процессу. Она иронически поднимала брови, выполняя назначения, дергала отказами и претензиями персонал, а предложение очистить кишечник перед процедурой восприняла с таким изумленно-брезгливым выражением лица, что Польский разозлился и подчеркнуто напомнил медсестре, что клизм должно быть минимум две.

Объективно тревожными были уже первые результаты анализов, но Польский, соблюдая план обследования, не хотел делать никаких преждевременных выводов. Сейчас последним фрагментом в картину болезни лег результат лапароскопии. Диагноз был клинически однозначным, как в учебнике по онкологии: рак поджелудочной железы 4-й степени с множественными метастазами в жизненно важные органы и лимфосистему. Обсеменение метастазами поверхности всей брюшины, расположение и размер основной опухоли исключали оперативное вмешательство. Метастазы в средостений вели к самой болезненной форме заболевания: в сосредоточии всех нервных узлов боль от давления разрастающихся опухолей нельзя будет купировать ничем.

«Боже мой, 40 лет, красавица, умница. Откуда? Ведь это не за один месяц. Она что, не бывала у врача вообще? А гинеколог? Она же интеллигентная женщина, ухоженная, явно следит за собой. Это невозможно, у нее уже должны быть сильные боли. Что сказать? Как сказать? Сказать, что диагноз неясен, есть определенные сложности и предложить повторное обследование в институте онкологии? Еще оттянуть все на месяц, когда она уже не сможет двигаться, и сразу уложить в стационар, а потом в хоспис? Или сказать родным? Или только Ксенофонтову?» – мысли мелькали, решение не приходило.

За годы работы, как ни изменялась по этим вопросам позиция официальной медицины, Польский осознал и убедился, что каждый больной в любом состоянии имеет право знать правду – кощунственно тешить умирающего надеждами на выздоровление. И вот ситуация, одна из немногих, когда сказать эту самую правду язык не поворачивается.

Несколько часов назад, еще до его последнего звонка Жемчужниковой, была надежда, что комплексной химиотерапией, если начать ее буквально сегодня, удастся затормозить процесс. Однокашник Польского из института онкологии очень убедительно рекомендовал курс нового препарата в разных сочетаниях. Польский, поколебавшись, позвонил другому сокурснику, который заведовал отделением в Москве, на Каширке{ Каширское шоссе в Москве, где расположен Российский онкологический научный центр им. Н.Н. Блохина.}, отправил результаты Жемчужниковой и сейчас в который раз перечитывал ответ на мониторе компьютера:

«Олежка! Ты на докторскую пошел? Будешь дамочку использовать вместо подопытного кролика? На тебя не похоже. Ты же видишь – ее уже нет, только остатки тела. Какая химия? Препарат используется неофициально, только подан на сертификацию. Эти новаторы просто имеют процент от реализации, если ты не понял. Здесь один выход: пусть перейдет на жесткие наркотики (найдет, если захочет) и уйдет из-за передозировки, зато под хорошим кайфом. Если надо изобразить лечение – дай витамины. Ты когда к нам? Сколько еще будешь радеть за провинциальных старушек? Я, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, через месяц перехожу замом главного. Подумай всерьез, время уходит, через пару лет предлагать не буду. На Рождество хочу с Мариной на зимнюю рыбалку к вам, примешь? Лобзаю. Костя».

Костя был циничен всегда, даже на первом курсе. Но при этом надежен, правдив, работоспособен 24 часа в сутки, а склонность к авантюрам и риску трансформировалась в его хирургической практике в операции такого уровня и такие методики, что его ежегодно приглашали оперировать в Германию, Швейцарию и Израиль. Он мог бы стать всемирно известным, блистать за рубежом, но старики родители, младшие братья, куча престарелых одиноких родственников, семья и вторая семья, дети в обеих – все это держало мертвым якорем{ Навсегда.}.

Стук в дверь заставил Польского вздрогнуть.

– Входите… – голос у Польского неожиданно сорвался. – Входите! – повторил он громче.

Жемчужникова вошла в кабинет с привычным недовольно-утомленным выражением лица. Взгляд сверху, иронично-покровительственный:

– Здравствуйте, Олег Михайлович! Что у нас такого срочного случилось? Что за угрозы? Я не вижу причин для Ваших визитов ко мне на работу. Если нужно изобразить перед Алексеем Николаевичем повышенное ко мне внимание, то это лишнее. Он и так Вам очень благодарен за Вашу обстоятельность, – Последние слова Жемчужникова подчеркнула с сарказмом. – И каков же результат наших с вами двухнедельных усилий? Я подозреваю, что-то ужасное, например, гастрит.

– Садитесь, Людмила Борисовна! – Польский отвел глаза.

– Садятся в тюрьму, Олег Михайлович, я Вам как-то это уже говорила. Принято говорить: «Присаживайтесь». Спасибо, присяду.