Текст книги "Бездна"

Глава 5
Возмездие судьбы

Учебный год тихой сапой подкрался к порогу, предвкушая долгую, со вкусом, пытку подрастающего поколения – в гранитных рудниках науки, а впряжённых в образовательный минимум взрослых, опрометчиво согласившихся стать родителями и учителями, – педагогической каторгой. Но первого сентября он ослабил вожжи, чтобы усыпить бдительность, врубил весёлую, оптимистичную музыку, заглушающую шум автомобильных магистралей, украсил проспекты нарядными бабочками первоклассниц, колышущимся морем букетов, толпами празднично одетых горожан, не все из которых были причастны к учёбе, однако помнили свои школьные годы и этот день свято берегли в памяти. Повсюду радовались от души, но не началу занятий, а встрече с друзьями, обмену впечатлениями, поводу удивлять и удивляться произошедшими переменами: кого-то недосчитались – отбыл в другой город или другую школу; а новенькие, занявшие их места, любопытно и опасливо приглядывались к незнакомому окружению; кто-то резко вырос и возвышался каланчой над одноклассниками, рассыпавшимися вокруг горохом, кто-то, наоборот, будто не переступал порог школы, не преодолевал рубеж летних каникул, оставшись прежним шалопаем, излюбленной мишенью для всевозможных шуточек и розыгрышей. Вчерашние мальчишки, вдруг повзрослевшие, недоверчиво трогали пушок над верней губой и косились на щебечущих девчонок, неузнаваемо преобразившихся, притягивающих взгляд необъяснимым очарованием… А и прошло-то всего три месяца, но будто годы пролегли между прошлым и настоящим. Учителей и родителей изменения почти не коснулись, на школьниках же сказались самым ощутимым образом, порой – ошеломляющим. Особенно на старшеклассниках.

Стаська, худенькая и невысокая, потерялась среди рослых, возмужавших парней своего 11 «Б», чувствуя себя не классным руководителем и даже не сверстницей, а семиклашкой, по ошибке заскочившей к выпускникам. Девчонки, загоревшие и похорошевшие, будто сошли со страниц журналов. Впору было растеряться перед ними и сконфузиться. Но они встретили любимую учительницу бурным восторгом, засыпав цветами и комплиментами, оглушив смехом и поздравлениями, и она мгновенно ощутила себя в привычной среде своих учеников, бесшабашных и отзывчивых, ленивых и старательных, шкодливых, растяпистых, но порой – гениальных.

И вот теперь, когда короткие занятия первого учебного дня закончились, улеглась праздничная суматоха в коридорах, она осталась одна в пустом классе. Откинувшись на спинку стула, она огляделась: цветы, цветы, цветы… На столе, на подоконниках – в вазах, а те, что в вазы не поместились, – в вёдрах на полу под доской. Было в этом что-то жутковатое. Как на похоронах… Затренькал телефон. Артём. Что такое случилось?

– Ну, ты где? Ждём тебя, ждём. В школу охранник не пускает.

– Я сейчас!

Не помня себя, Стаська сорвалась с места и кинулась к лестнице. Со второго этажа до первого прыгала через две ступеньки, заставив оторопеть нянечек, выметающих из углов праздничные ошмётки: вялые останки цветов, обёртки, оброненные лакомства и прочую дребедень.

В холле рядом с Артёмом стоял Колян, одетый с иголочки. И хотя до смокинга он не возрос, но джинсы и рубашка были новенькими, идеально отглаженными, а остроносые штиблеты начищены до блеска. Она возрадовалась друзьям, нежданно-негаданно явившимся, чтобы вызволить её из склепа, и, кивнув охраннику, потащила их за собой обратно в класс.

– Вот! – торжественно указала она на клумбы в вёдрах. – Сейчас Вера Петровна придёт мыть кабинет, надо поскорее ликвидировать эти поминки.

Колян почесал в затылке:

– А куда?

– К обелиску, – Стаська ткнула пальцем в окно.

Артём рассмеялся и хлопнул парня по плечу:

– А ты ещё порывался букет прикупить! Мол, неудобно идти с пустыми руками к учительнице! Да ещё первого сентября!

Пока парни возились с цветами, курсируя от парадного крыльца к площадке для школьных линеек, девушка раскладывала их на ступеньках обелиска, чтобы смотрелись красиво, а не были свалены кучей. Суровый безымянный солдат, прижавший к груди автомат и застывший в граните, одобрительно взирал на её деятельность с высоты.

Когда Стаська сгоняла за своей сумкой и все трое отправились прогулочным шагом по аллее, она вспомнила о главном вопросе:

– А как твои дела, Коля? – уговор про художника крепко застрял в памяти, и интерес, насколько сложатся (или не сложатся) планы парня, одержимого жаждой рисовать, ничуть не потускнел до сегодняшнего дня.

– Встречались сегодня с ним. Вместе с Артёмом.

– И что? – девушка вспомнила пунцовый цветок из хлебного мякиша и уткнулась носом в томно-роскошные розы – не удержалась, взяла с собой три штуки. Бордово-малиновые, глаз не отвести, но запаха никакого, кроме травяной сырости. Хлебный бутон пах вишнёвым сиропом.

Парень неуверенно пожал плечами. Видимо, не желал признавать знакомство неудачным, ибо провала не чувствовал и отказа не получил. Его выручил приятель:

– Да мы виделись всего пару минут. Серов бежал куда-то как угорелый. Так что на ходу пригласил нас к себе через недельку. Мол, тогда и поговорим.

Бабье лето выдалось тёплым, бархатным, даже, пожалуй, излишне сухим. Так что улицы пришлось поливать, чтобы горожане не задохнулись от пыли. Стаська уверенно цокала каблучками по вымытым плиткам тротуара, старательно обходя мокрые кляксы, не успевшие проветриться.

– А у тебя есть что показать художнику? – забеспокоилась она. – Ну… рисунки там, я не знаю, словом, какие-нибудь свои работы?

– Ха! – Николай гордо распрямил плечи и устремил взгляд в перспективу улицы. Которая оказалась не такой уж грандиозной. Тротуар упирался в сквер и поворачивал направо, к центральной площади Ленина. Если бы город начали строить после того, как составили градостроительный план, то расходящиеся радиусами от центра улицы были бы прямыми. Беда в том, что беспорядочно застроенное поселение пришлось приспосабливать к плану: что-то сносить, что-то огибать, поэтому и лучи вышли кривоватыми, а порой извилистыми. Тем не менее все они сходились к подножию вождя мировой революции, служащему главным ориентиром для водителей и пешеходов, и не давали заблудиться приезжим даже без путеводителя. – А чем, ты думаешь, я набил рюкзак, отправляясь начинать новую жизнь? – когда дело коснулось живописных умений, воодушевления в голосе парня прибавилось, даже, пожалуй, предвкушения похвал от мастера. Но может, это всего лишь самоуверенность дилетанта?

Стаська пожала плечами. Работ Николая она не видела, если не считать пентаграммы и хлебного бутона, а профессиональному взгляду Серова они могут не понравиться, он-то заметит все изъяны. И как ещё отнесётся к новому подмастерью – вилами на воде писано. Парень заметил её сомнение и гонор слегка сбавил:

– Пусть испытает в деле, если что… И потом… не умею чего – покажет в конце концов.

Впереди нарисовалась площадь. Здесь, как всегда в этот час, было столпотворение. Сигналы машин, визг тормозов, людской говор, птичий гвалт возле памятника, объявления и рекламы по радио слились в густой гул, который, кажется, жил сам по себе, свивался в кокон и подушкой зависал в воздухе. Слева располагались автобусные станции междугородных маршрутов. Отсюда уезжали в областные города и посёлки, сюда же и возвращались. А справа конечная остановка принимала городские рейсы. Здесь автобусы долго не задерживались, и от них пассажиры ручейками растекались в разные стороны.

Стаська повернулась к Артёму и уже открыла рот, чтобы спросить, не собирается ли он вернуться на работу в свой офис, который находился рядом, на соседней улице, но наткнулась на сосредоточенно-прищуренный взгляд куда-то в сторону. От автобусной остановки шла Инна, лавируя между потоками людей. Видимо, возвращалась из университета домой. Глаза друга неотрывно следовали за ней. Вопрос забылся мгновенно, а нос снова уткнулся в розы. И Стаська вдруг отчётливо поняла, что он не первый раз таким образом её сопровождает. А просто, без всякой причины подойти не решается. И это он! Смелый, решительный, волевой! Парня было совсем не узнать!

– Ой! Смотрите! – подруга как можно натуральнее удивилась и радостно помахала рукой, одновременно крикнув: – Инна! – девушка была далековато и не услышала. – Пойдёмте к ней?

– Точно, она! – согласился Николай, озираясь на машины и выбирая удобный путь к девчонке.

Артём неопределённо изогнул бровь. Ну, дескать, если вам так хочется, почему бы и не подойти. Стаська схватила его за руку, сдерживаясь от смеха, и потащила за собой, но когда они добежали до одиноко вышагивающей студентки, терпение её лопнуло, и она уже хохотала в голос. От такого массированного налёта Инна сначала шарахнулась, потом, радостно заверещав, повисла у Стаськи на шее. Совместные горести сроднили девчонок, и они успели соскучиться с последней встречи. Которая случилась на прошлой неделе, когда друзья приходили помогать с разгрузкой книжных шкафов для передвижки мебели и ремонта. Приглашённая Артёмом бригада работала быстро и профессионально, так что отец с дочерью едва успевали «переезжать» на ночлег из одной комнаты в другую, а теперь осталось только разобраться с вещами (особенно с библиотекой) и расставить-разложить всё по местам. Начавшийся учебный год слегка притормозил сдачу объекта в эксплуатацию, но строительно-ремонтные работы были закончены.

Бурный девичий восторг развеселил Николая, он тоже был рад встрече, но не обнимался, лишь задиристо хлопал по рюкзачку студентки, отпуская шуточки, на которые девушки не реагировали. Артём стоял столбом без всяких эмоций на лице, как чужой в компании, и Инна смутилась, опустив глаза, но всё же предложила:

– Если вы свободны, можно пойти ко мне. Чаю попьём, поболтаем. Правда, там беспорядок ужасный, но кухня уже блестит, новенькая, с иголочки. Мы с отцом не нарадуемся…

– Он дома? – вопрос Артёма, протокольно-нейтральный, вспугнул ресницы профессорской дочки, они затрепетали, но не показали глаз.

– Нет. Сегодня горячий день, он придёт позже.

Друг промолчал, предоставив Стаське право самой согласиться или отказаться. Она мысленно застонала. Для неё было ясно, как день, что эти двое влюблены по уши, но сделать первый шаг навстречу ни один не решается. Даже Артём! Неужели у всех так? И страх получить отворот-поворот затмевает очевидное? Она избегает прямого взгляда, боится встать рядом и отгораживается подругой. А он? Смущение принимает за неприязнь? Ну, что тут поделаешь? Поговорить начистоту с Артёмом? Не-э-эт… Будет только хуже. Подталкивать в таком деле и торопить – ни в коем случае! Это как лепестки бутона отковыривать и распрямлять, заставляя розу расцвести раньше срока. Она зачахнет, завянет, не успев понять, чего от неё хотят. И её гибель будет на твоей совести.

– Пошли! – вылетело у Стаськи. У художника озадаченно взлетели брови: что это на неё нашло? По дороге ныла, мол, вам хорошо, а ей ещё к урокам на завтра надо готовиться. У Артёма облегчённо опустились плечи, напрягшиеся в ожидании её решения. Подруга повернула к нему голову: – Или тебе надо ещё идти на работу?

– Теперь… – он взглянул на ручные часы, чтобы ответ выглядел весомее, – уже не надо.

За его спиной возле торговой палатки всплыло знакомое лицо, неотрывно, с прищуром пялившееся на встречу друзей. Стаськин взгляд лишь успел скользнуть по нему, как с конечной остановки повалил народ и загородил обзор. А когда поток схлынул, там уже никто не стоял. Обманулась? Но она его узнала! Совсем о нём не думала, не искала глазами, чтобы вдруг по ошибке принять кого-то за эту одиозную личность. Там, на острове, все готы стояли спиной к дому, их лиц не было видно. Столкнись она с кем-то из них случайно на улице – не узнает. Главарь же стоял рядом с костром напротив них и окон, его она запомнила. Ушёл, подонок! И чёрт с ним! Друзьям она ничего не сказала, чтобы не портить настроения.

Знакомой дорогой отправились на Пушкинский проспект.

Девушки шли впереди и трещали без умолку. Ошеломляющее примирение и ремонтные хлопоты сделали их ещё ближе, и тему для разговоров искать было не надо. Только «готские страдания» согласно, хоть и не сговариваясь, обходили стороной.

Осень ещё не начала золотить листву, кленовая аллея пышно зеленела, но в кронах нет-нет да проскальзывали яркие багряные пятна, словно оставленные закатом следы, которые не смывались даже дождём поливальных машин. Выглядели они нарядно, но навевали какую-то неосознанную грусть. Будто в роскошной и совсем ещё молодой причёске проглянуло серебро седины.

Возле фонтана и на лавочках тусовались неформалы, разбившись на группки. Впрочем, настроенные дружелюбно. Они смеялись, перекрикивались, девчонки и парни даже переходили от одной компании к другой. Готы держались кучкой в сторонке. Кто-то сидел на скамейке, кто-то – рядом на корточках. При появлении друзей они как по команде обратили взоры на них. Не звали, не приветствовали, просто смотрели. Инна, затылком почувствовав взгляд Артёма, оглянулась. Тот не отвёл глаз. И хотя ни о чём не спросил, она, догадавшись, ответила:

– Я с ними больше не общаюсь.

– Вот и правильно! – одобрил Колян, будто не он совсем недавно гордился званием нефора. Причём выражение лица у него было такое назидательно-воспитательное, что его соседке тёть Шуре впору было бы ему позавидовать.

Стаська с Артёмом украдкой перемигнулись. Они оба знали полно неформалов, с некоторыми были даже в приятельских отношениях. Среди пацанов в прикиде есть нормальные ребята, умные и интересные. Увлечение нестандартностью вовсе не мешает им оставаться порядочными людьми. А негодяев и извращенцев и без нефорства навалом. Эти найдут, под какой маской вершить свои тёмные делишки. Но раз уж девчонка так вляпалась, пусть лучше думает, что эта компания не для неё. Потом, когда уляжется потрясение, можно будет вправить ей мозги, чтоб не всяким верила, а больше полагалась на свои чутьё и сообразительность, которыми, кстати сказать, господь её не обидел.

Артём сдвинул брови и сказал, зло и отрывисто:

– Если будут дразнить или приставать – только скажи!

Инна кивнула.

– Или уже?

– Нет. Только смотрят издали.

– Пусть смотрят, – щедро разрешил Колян, – глазами дырку не протрут.

Были ли среди сегодняшних го́тов островные приятели, осталось загадкой, и выяснять никому не хотелось. Да и какая разница?

В профессорской квартире Стаська была три дня назад и подумать не могла, что за это время она сумеет так преобразиться. Тогда мебель была сдвинута на середину, пирамиды книг и вещей укрыты защитной плёнкой. «Ужасный беспорядок» и предполагал громоздкую кучу, да не одну, а целый архипелаг. В последние дни ремонта Артём не брал с собой подругу – двигать шкафы и диваны ей всё равно не под силу. Теперь же мебель заняла скромные места вдоль стен, а квадратные метры жилплощади освобождено вздохнули и вроде бы увеличились числом. Можно кружиться, раскинув руки, не боясь удариться о твёрдые бока и бдительные углы сталинских шкафов, замерших конвоем. Осталось только расставить по полочкам библиотеку, горные хребты которой, вырастая от пола, загораживали стеклянные двери книжного обиталища, громоздились во всех углах и на подоконниках. Но без хозяина с ней лучше не связываться. Иначе так расставишь, что он год будет искать нужный том и не найдёт.

Девушки упорхнули на кухню, парни остались наедине с многоликой мудростью промелькнувших столетий. Колян выудил из стопы книг квадратный фолиант французских импрессионистов, стал листать. Артём уткнулся в географический атлас. Минут пять они молча изучали выбранный объект и слушали Стаськины ахи, доносившиеся из-за двери. Новенькая кухня привела её в восторг и сделала никудышной помощницей в приготовлении чайного стола. Инна звякала посудой и жужжала чем-то электрическим.

– А Инка – ничего себе… – ухмыльнулся художник, ткнув локтем Артёма. Тот мрачно на него покосился. – Ну, то есть… Я имел в виду… Как ты думаешь, у неё есть парень?

– Мне-то откуда знать? – буркнул приятель, не отрывая глаз от карты.

– Ты же вроде её опекаешь?

– И что?

– Ну… расспросил бы.

– Тебе надо, вот ты и расспрашивай.

Непризнанный гений недовольно засопел и в ускоренном темпе залистал творения собратьев по ремеслу, порой недооценённых современниками, зато посмертно признанных потомками в мировом масштабе.

– Стаська – невеста твоего брата, – сварливо выговаривал он претензии. – А Инка – может, твоя?

Тяжёлый географический атлас грохнулся на пол. Вернее, на ногу Коляна – разутую, в тонком носке.

– У-у-у! – пятерня сграбастала отшибленную ступню и стала разминать больное место, как глину для лепки.

– Извини, я не нарочно. Ну, то есть не прицельно…

– Ага, – выдавил пострадавший, подскакивая на одной ноге. А куда целился? Если б по лбу зазвездил… Спасибо, понял. Инка не вариант. Будем искать на стороне.

Дверь кухни распахнулась.

– Всё готово! Пожалуйте к столу! – Стаська вышла навстречу. – Чего это с тобой?

– Да так, – поморщился Колян. – Оступился.

Инна умела сервировать стол. Белоснежная льняная скатерть без единой морщинки, обжаренные хрустящие бутерброды с колбасой и сыром переложены веточками зелени, печенье в ажурной плетёнке украшено кисточками красной смородины, в маленьких вазочках – вишня и дольки апельсинов в облаках взбитых сливок, серебристый кофейник попыхивает терпким ароматом, свежезаваренный чай (никаких тебе пакетиков на верёвочке!), кружевные салфетки, а в центре – фарфоровый графинчик с одной-единственной розой, царствующей в мире красоты и гармонии… Артём, взирая на это великолепие, нахмурился. Ему вспомнились свои перекусы на работе, второпях, на бегу, а порой и просто всухомятку. А крестьянский стол в посёлке Заречном? Каким убожеством он казался профессорской дочке! «Нет уж! – сказал он сам себе. – Гусь лебедю не пара!». Инна смотрела на него во все глаза и, увидев грозно сдвинутые брови, обмерла: не понравилось.

Коляна сервис ничуть не смутил, и он, забыв об отбитой ноге, радостно потёр руки:

– Красотища! Княжеский пир! Обожаю взбитые сливки!

Его непосредственность и смех, её сопроводивший, приглушили растерянность Артёма, разогнали задумчивость. Рассаживались за столом весело. После завтрака (когда это было?) и прогулки по свежему воздуху никто перекусить не успел, и один только вид соблазнительного угощения привёл в ударный трудовой режим все механизмы пищеварительного процесса. Сначала для разговоров не было возможности, ибо челюсти работали наперегонки, и лишь Колян, выражая общее впечатление, блаженно гнусавил с набитым ртом «о-о-о!», «м-м-м!» и закатывал глаза.

Наконец голод был утолён.

– Когда у меня будет жена, – изрёк далеко идущие планы художник, – велю ей каждый день так накрывать поляну.

– А претендентка уже есть? – насмешливо поинтересовалась Стаська.

– Нет, – Колян с серьёзным лицом высокомерно задрал подбородок. – Так что, девушки, налетайте, пока не поздно.

– С такими запросами тебе прямая дорога на Восток, – заметила Инна, скептично качнув головой. – Там женщина – бесплатное приложение для прихотей мужа. Безгласное и покорное.

Артём её поддержал:

– Да и мало будет одной. Прихотей – целая вязанка, в одиночку надорвётся. Заводи уж сразу гарем!

Девчонки захихикали, вспомнив отвергнутое видение товарища Сухова и стали наперебой дразнить сластолюбца:

– Одна жена любит, другая – еду готовит…

– Третья кисть в краску макает и подаёт…

Художник согласно кивал на каждое перечисление, сосредоточенно выскребая ложечкой недоеденный фруктово-сливочный коктейль, отправляя его в рот, и с тоской оглядывал стенки вазочки, сожалея, что нельзя их вылизать – неприлично.

– Четвёртая глину для лепки месит…

– Пятая позирует в обнажённом виде…

Не выдержал даже Артём, захохотал и, хлопнув приятеля по плечу, спустил с небес на грешную землю:

– А тебя самого-то хватит? Содержать целый гарем даже супергерой Сухов не отважился!

Колян и глазом не моргнул:

– Нам, султана́м, всё по плечу!

Зазвонил домашний телефон. Инна подорвалась с места, бросив на ходу: «Я сейчас!» и выбежала в прихожую, оставив дверь открытой. Шуточки за столом продолжились, но приглушённые, чтобы дальше кухни не распространялись, однако перепалка шла только между Стаськой и художником, а Артём, как и подобает «тайному агенту секретных спецслужб», прислушивался к голосу Инны. Судя по всему, звонил отец.

– У меня Стаська с Артёмом и Коля. Мы на кухне чай пьём… Уже утвердили?.. В Москву? В академию?.. (у агента упало сердце: получил повышение и они переезжают в Москву?) … Нет, всё в порядке… Вернёшься поздно? А когда командировка? (Артём непроизвольно выдохнул: всего лишь командировка, значит, не насовсем) … Через неделю? Хорошо, успеем подготовиться… Да, буду дома…

Она вернулась воодушевлённая, улыбающаяся.

– Что? – встретил её вопросом Колян. – Поклонник звонил?

– Отец. Его посылают на симпозиум ориенталистов в Москву. Он так хотел туда поехать…

– Ориенталисты – это что за птицы? – допытывался «султан», прихлёбывая из чашки и шаря глазами по остаткам угощения – сытные бутерброды в него уже не лезли, конфеты – сладкое скоро из ушей попрёт, ага, вот – подхватил кисточку красной смородины и, картинно запрокинув голову, уронил её в открытый рот.

– Специалисты по восточной культуре. Папа и докторскую защищал по колониальной политике на Востоке.

– Опа! – разухарившемуся художнику хватило скудной информации, чтобы сделать вывод: – Эти штучки с многожёнством падишахов заразительны. Держись, заведёт себе профессор гарем. Куда тогда денешься?

Инна только рукой махнула:

– Исключено.

– Не скажи, – вошёл во вкус словоблудия Колян. – Эх, мне что ли, как Верещагину, отправиться в путешествие по странам восходящего солнца. Буду увековечивать на полотне экзотику мусульманских обычаев. Вот станешь моей женой – возьму с собой.

Инна фыркнула от такой перспективы:

– Кисточку тебе держать?

– Хм… – художнику был по душе вариант пятой жены. О нём же, по-видимому, подумал и Артём, ибо он резко стёр улыбку и с лицом, ничего хорошего не сулящим приятелю, повернулся к нему:

– Слушай, ты!

– Да шучу я, шучу! – поднял руки Колян, хохоча и признавая своё поражение.

Выпили ещё чаю, поболтали о том о сём, и гости собрались уходить.

– Если что – звони, – уже на пороге сказал-приказал Артём Инне. – У тебя ведь есть мой телефон? – девушка кивнула, ничего не сказав, но её опущенные ресницы подсказали ему, что она не осмелится второй раз перед ним позориться, будет сама барахтаться, свалившись в омут, пока не утонет. И тогда он добавил, сделав уступку: – Или Стаське.

– Хорошо, – с готовностью откликнулась та. Ну да, к подруге обратиться легче, обходя его. Хорошо, когда есть палочка-выручалочка. Только вот никаких узелков напрямую между ними никак не завязывалось. Вроде рядом она, но всегда за чьей-то спиной: отца, Стаськи или компании, как сейчас… а между ними – пропасть.

***

Пришло время наведаться к Серову.

Артём стоял у памятника Пушкину, оговоренному месту встречи с Коляном, и ждал. Случайно ли он назначил встречу именно здесь? Как-то само вырвалось. Впрочем, его выбор приятелю не показался странным или подозрительным, хотя на площади Ленина было бы удобнее: там все автобусы останавливаются. Но так уж сложилось за долгие годы, что Пушкинская аллея стала признанным местом свиданий. Даже если забыл, где назначен сбор, смело иди сюда – не ошибёшься. И никаких тебе подозрений, что в двух шагах за домами живёт кто-то, притягивающий к себе магнитом.

Колян запаздывал. Но это совсем не беспокоило Артёма. В Зелёном посёлке их не ждали к определённому часу, да и сам он пришёл пораньше, к тому времени, когда студенты после занятий возвращаются домой. Он приходил сюда каждый день, чтобы из-за памятника увидеть хрупкую девушку с белокурым хвостиком на затылке, следующую одним и тем же маршрутом.

Он стоял уже минут двадцать. На него стали обращать внимание завсегдатаи проспекта. Две пожилые женщины на лавочке, глядя в его сторону, перешёптывались и кивали друг другу, подростки на скейт-бордах, носящиеся из конца в конец, уже делали ему ручкой со смешками. А тут ещё готы, расположившиеся живописной группкой прямо на траве под деревьями (вернее, на доске, брошенной на траву), начали коситься и подхохатывать.

Но последней каплей стал какой-то мужик нетрезвого и потрёпанного вида. Он остановился напротив шагах в пяти, закурил и с досадой высказался:

– Зря ждёшь, паря. Не пришла и хрен с ней! Не роняй лица, уходи! Будет знать, вертихвостка, как нашего брата того… динамить!

Артём выругался про себя и, отвернувшись от доброжелателя, пошёл вдоль аллеи. В самом деле, лучше прогуляться, чтоб не мозолить глаза публике.

Впрочем, совсем уходить он не собирался, как и менять свои планы.

***

А Колян летел, как угорелый, предчувствуя, какой нагоняй ждёт его от Артёма. Он успел устроиться на работу, хотя в городе не так легко было найти то, что его бы устраивало. Родители не попрекали единственного сыночка, бросившего колледж и возомнившего себя художником, и согласны были содержать его и дальше. Но совесть не позволяла сидеть у них на шее. Пиццерия как нельзя лучше подходила парню, которому позарез требовалось свободное время и ежедневные карманные деньги. Разнёс заказы, получил гро́ши (платили сразу по окончании смены) – и сам себе хозяин. Правда, если бы он был единственным разносчиком, свобода могла бы только сниться. К счастью, удалось договориться с напарником и поделить рабочий день пополам, тот предпочитал работать после обеда. Сегодня, как на зло, пришлось мотаться в разные концы города, и со временем он немного не подрассчитал. Потом надо было бежать домой переодеваться. Не явишься же к Серову абы в чём! У него для этого случая было приготовлено всё парадное: чёрные брюки с серебристой искрой (джинса – это не серьёзно!), фирменная белая рубашка и лаковые остроносые штиблеты. Почти как у Альберта. Уж этот-то аристократ знал, что следует носить.

Вот, ещё один поворот, а там уже сквер, за ним площадь с вождём… Колян вытер со лба пот… А кстати, зачем Тёма к Пушкину-то потопал? Прямо здесь бы и встретились, на автобусной остановке. Ничего не попишешь, придётся влачить свои натруженные стопы к памятнику. Набегавшиеся по заказам ноги, и правда, подрагивали от усталости. Ничего, последний рывок…

Из-за угла вывернула Стаська, и они столкнулись в буквальном смысле нос к носу. Опешив от неожиданности, открыли рты и вытаращились друг на друга, прежде чем их языки опомнились.

– Ты чего здесь? – первой пришла в себя девушка.

– Меня Пушкин ждёт. Тьфу ты, Артём…

– Понятно. У памятника. А я из школы…

– Извини, опаздываю… – Колян обошёл подругу, собираясь продолжить прерванный марафон.

– Пошли вместе, – Стаська решительно развернулась за ним.

Бежать за длинными ногами художника, отмахивающими шаги в два раза длиннее учительских, было нелегко, и девушка быстро запыхалась. Если бы он не взял её сумку, набитую тетрадями, совсем бы отстала.

В парке на пути к площади было полно народу. Здесь коротали время и те, кто ждал по расписанию автобусы, и те, кто в обеденный перерыв выходил из офисов размять ноги, и студенты со школьниками, у которых к этому времени закончились занятия, и вообще – место проходное, пешеходное, без машин, ведущее в разные концы, а потому никогда не пустующее. По такому случаю ушлые коммерсанты обосновались здесь с большой выгодой – настроили ларёчков: с горячими хот-догами, с мороженым, соками-водами, с открытых лотков торговали сувенирами и всякими безделушками.

Друзья торопились и на всякую ерунду не отвлекались, едва успевая лавировать между прохожими. Но вдруг Стаська врезалась лбом в спину Коляна, застывшего на месте столбом. Только она раскрыла рот, чтобы выругать приятеля, как глаза её обнаружили причину его оторопи.

Между деревьями ближе к дорожке галереей слились выставленные картины какого-то художника. Она мазнула по ним беглым взглядом, ухватив лишь яркость красок и неопределённые абстракции. Полотна были без рамок, без ценников – то ли выставленные на продажу, то ли ради тщеславия автора, оповещающего мир о существовании гения, узревшего иную реальность. В конце галереи на треножнике стояло новое творение, не законченное, над которым самозабвенно взмахивал кистью уличный живописец.

– Ты что, самодеятельных рисовальщиков никогда не видал? – подпихнул приятеля острый кулачок.

Трясущийся палец столба выписывал кренделя, пытаясь сосредоточиться на спине художника, которая уходила то вправо, то влево, то откидывалась назад, побелевшие губы сипло выдавили:

– Альберт…

Стаська вздрогнула, будто её ударили, и впилась глазами в творческую личность. Если бы не Колян, ни за что бы не узнала, пролетела мимо. Говорят же: у художников глаз – алмаз. Цепкий и памятливый. Раз увидел – запечатлел, спустя годы и расстояния может портрет нарисовать. Альберт, и впрямь, сильно изменился. Безукоризненная аристократическая осанка испарилась, плечи ссутулились, чёрный костюм был мятый, затёртый, вытянутый на коленях и локтях, и вообще – словно его не снимали сутками, прямо в нём и спали. Некогда блестящие штиблеты потрескались, забились уже несмываемой грязью (если он вообще себя утруждал мытьём). Почувствовав на себе пристальный взгляд, живописец обернулся и тоже остолбенел. На давно не бритом лице застыл испуг. Он сильно постарел с приснопамятной встречи. Седая щетина неряшливо кустилась в глубоких складках от крыльев носа до подбородка. От элегантной стрижки не осталось и следа, косматая шевелюра напоминала растрёпанный овин, тронутый заморозками и блестящий прожилками инея вперемешку с какой-то трухой.

– Вы?!! – потрясённо выдохнула Стаська. – Что вы… тут делаете?

Он взял себя в руки, приняв благодушный вид, и торжественным жестом провёл кистью вдоль галереи:

– Как видите! Рисую…

– Но почему здесь? Разве тогда… не вернулись?

– Вы, юная волшебница, – в своей снисходительной высокомерной манере изрёк он, – не удосужились разделить две компании, когда поджигали пентаграмму, – для него сотворённое Стаськой чудо, без всякого сомнения, стало столь же неожиданным, сколь и невероятным, и потрясло его не меньше, чем саму заклинательницу. Разница заключалась лишь в оценке внезапного всплеска волны, разделяющей миры, да зигзага судьбы. Причём оценке прямо противоположной. «Если б я мог предвидеть! Или хотя бы заметить плетение колдовства… ни за что не допустил бы! Собственными руками придушил!». Однако на лице мысль не отразилась, только тенью скользнула, и фраза, плавно начавшаяся и лишь споткнувшаяся невзначай, гладенько закруглилась: – Вот и… – он покаянно развёл руками, – утянули нас за собой.