Текст книги "Лучшие повести для девочек (сборник)"

– Какой он добрый! Какой великодушный! Он не побоялся даже дать нам все свое богатство: и Луна, и санки, – говорил Андрюша Сибирочке, предварительно рассказав девочке про поступок Нымзы. И тут же он смолк смущенно, вспомнив, как заподозрил благородного остяка в сообщничестве с бродягой Зубом, как он испугался его ножа, когда тот пришел этим ножом перерезать веревки и дать им свободу…

Лун между тем не убавлял ходу, несмотря на то, что ночь сгущалась и в тайге воцарялась постепенно полная тьма. Он, со свойственной охотничьей собаке чуткостью, отлично выбирал дорогу, минуя деревья, выраставшие на каждом шагу, как огромные черные призраки.

Но вот неожиданно поднялся ветер, затрещали вершины великанов-дубов, посыпались старые гнилые сучья. Поднялась метель-пурга и закружилась по тайге, вырывая снежные хлопья и носясь с ними по лесу.

– Какое несчастье, – произнес Андрюша, – теперь нам вдвое труднее добраться до поселка. Пурга разыгралась не на шутку, и бедному Луну будет очень тяжело везти нас.

– Да, – согласилась Сибирочка, – и потом, ты не чувствуешь, что страшно холодно стало в лесу?

Действительно, стужа усилилась настолько, что даже привыкшим к студеному климату севера детям она становилась все же не под силу. Мороз крепчал с каждым часом. С каждой минутой усиливался ветер. Все быстрее и быстрее кружила пурга. Ее злобный свист и дикий хохот жуткими, чудовищными голосами наполнили лес…

Дрожа всем телом, прозябшие дети жались друг к другу, стуча и лязгая зубами.

– Скорее бы, скорее добраться до жилья… Лун, голубчик, выручай из беды, родимый! – уже не опасаясь испугать свою маленькую спутницу, вслух говорил Андрюша.

Скрывать было нечего теперь. Сибирочка не хуже мальчика понимала грозившую им опасность. Замерзнуть в лесу и быть заживо погребенными пургой! О, какое новое страшное испытание посылала им судьба.

– О, если бы добраться только до поселка, – говорила она, с мольбою складывая онемевшие ручонки и поднимая к темному небу молящие глаза, – только бы выбраться из этой ужасной тайги, доехать до машины… Мы никогда не вернемся сюда больше… Мы уедем в Петербург, Андрюша, к тете Аннушке, как велел дедушка… Попросим добрых людей дать нам на дорогу и уедем, – еле ворочая языком, роняла она.

– Нет-нет, просить не надо… На дорогу нам с тобою хватит денег, – также с трудом отвечал Андрюша. – Покойный отец оставил мне немного денег, умирая. Я ношу их всегда с собой… Они зашиты в подкладке моей куртки. Я так боялся, чтобы Палец с сыновьями не отняли их у меня. Нам хватит этих денег на дорогу… Лишь бы добраться до поселка. От него рукой подать до машины, а там в Тобольск, оттуда в Петербург к твоей тетке! Да… да!

– А ты поедешь со мною? – робко произнес под ухом Андрюши трепещущий, охрипший голосок. – Поедешь тоже к тете Аннушке?

Андрюша крепко обнял девочку.

– Я с тобой никогда не расстанусь, Шура! Ты будешь моей маленькой сестренкой. Отныне я всегда останусь твоим защитником и другом. Ведь мы оба сироты и оба одиноки… Сам Господь свел нас с тобой, – решительно проговорил мальчик и ласково взглянул в посиневшее от стужи личико своей спутницы.

Между тем Лун невольно замедлял все больше и больше шаг. Пурга свирепо наскакивала на несчастное животное, хлопья снега слепили ему глаза, ветер, бросаясь под ноги, мешал бежать вперед. Пена комками катилась изо рта коня-собаки. Он едва передвигал ноги. Его шаг становился все медленнее и медленнее теперь. Наконец он остановился совсем и, силясь оглянуться на детей, громко, протяжно завыл. Андрюша весь встрепенулся, точно очнувшись от тяжелого сна.

– Я знаю, что делать, – стараясь говорить бодро, произнес он, лязгая зубами. – Я отпрягу Луна и пущу его одного. Привяжу только к его шее мой пояс. Он доберется до поселка и приведет к нам людей… Они успеют найти нас, пока мы не замерзнем! Не правда ли, Шура?

– Делай что знаешь. Ты такой умный и большой! – прошептала девочка, сонливо склоняя на плечо Андрюши свою отяжелевшую головку.

Мальчик, с трудом двигая закоченевшими ногами, вылез из саней и трясущимися, холодными, как лед, скрюченными пальцами стал отвязывать веревочную упряжь Луна. Потом он ласково обнял одной рукой умную собаку, другою с трудом отстегнул на себе пояс и перекинул как ошейник через голову животного. Умный пес понял, казалось, чего от него хотели. Он ласково взвизгнул, лизнул руку Андрюши, в котором чуял теперь своего временного хозяина, и, блеснув в темноте глазами, с громким лаем исчез за деревьями тайги.

Андрюша медленно вернулся к саням. Его тело ныло, разбитое стужей. Глаза слипались, голова кружилась, и все мысли путались в ней. Он взглянул на Сибирочку, лежавшую неподвижно на санках. Во тьме наступающей ночи ее лицо смутно белело. Он притронулся к нему рукою. Оно было холодно и неподвижно.

– Замерзла! – воплем вырвалось из груди мальчика. – Замерзла! Оттереть ее надо снегом… Надо отогреть во что бы то ни стало! – лепетал он коснеющим языком и нагнулся к ней исполнить свое намерение… Но тут в голове у него вдруг зазвенело, страшная сонливость сковала все существо, и мальчик, обессиленный, упал на снег рядом со своей маленькой подругой.

А пурга по-прежнему все шумела, все бесилась и громко свистела над головами двух замерзающих детей…

Часть II
Маленькая укротительница львов

– Петербург! Приехали!

– Уже приехали, дяденька?!

– А ты бы еще хотел ехать, мальчуган?

И высокий плечистый кондуктор, добродушно ухмыляясь, похлопал по плечу Андрюшу.

– Никак, короток путь от Тобольска показался тебе, паренек? – прибавил он с ласковым смехом.

Путь от Тобольска до Петербурга не мог, ни в каком случае, уставшим и измученным за дорогу детям показаться коротким. Добродушный кондуктор шутил, говоря это; но ни Андрюша, ни Сибирочка, приютившиеся в уголке вагона, не могли отвечать шуткой на шутку. Чужой, незнакомый им город, мелькавший вдалеке огромными домами, церквами, высокими трубами фабрик и заводов, – все это было так мало знакомо, так чуждо для детей, выросших в тишине дремучей тайги и маленьких крестьянских поселков! К тому же они ехали не только в чужой город, но и в чужую семью, в семью какой-то тети Аннушки, которую Сибирочка знала только по рассказам покойного деда да по ее редким письмам из Петербурга, а Андрюша и вовсе не знал этой тети.

Прошло около двух месяцев с той минуты, как замерзших до полусмерти детей отыскал умница Лун, приведший за собою толпу людей из селения. В это селение остяк Нымза частенько возил на продажу рыбу и зверей, и в поселке хорошо знали коня-собаку лесного охотника. Завидя Луна с привязанным на его шее поясом, обитатели селения решили, что Нымза погибает где-нибудь в тайге, сбившись с дороги, и с фонарями кинулись его разыскивать в лесу. Благодаря сильно развитому чутью того же Луна детей удалось скоро найти. Их тотчас же оттерли снегом, завернули в овчинные полушубки и, со слабыми признаками жизни, привезли на том же Луне в поселок.

Здесь их уложили в теплой избе на полати, дав им выпить по глотку крепкой сибирской водки с чаем. Потом, когда они пришли в себя, их накормили и снова напоили горячим… К этому времени отдохнул и Лун, плотно закусив в свою очередь овсяной похлебкой, и отправился домой к своему хозяину, в тайгу, благо стихла пурга и зимняя ночь сменилась к тому времени утренним рассветом. Дорогу из поселка в тайгу умный пес знал отлично.

Дети прожили и отдохнули в селе у гостеприимных крестьян, а когда окончательно поправились и запаслись силами, пустились в путь, в далекую и чуждую им столицу…

Поезд с пыхтеньем и шумом подкатил к платформе.

– Ну, вот и доехали… Больше, стало быть, не повезут. Баста! – пошутил снова кондуктор, глядя на смущенные личики детей.

Те, видя, какая суматоха поднялась в вагонах, смущенно забились в угол, глядя оттуда растерянными глазами на всю эту сутолоку. Рядом с ними особенно торопилась собирать свои узелки и мешочки какая-то старушка. Дальше плакал ребенок, испуганный суетою. Трое чернорабочих, толкая публику, протискивались к выходу.

– Пойдем и мы, – произнес Андрюша и, взяв за руку Сибирочку, стал пробираться с нею из вагона.

Вот и платформа. Здесь суматоха еще больше, нежели в поезде. Бегут носильщики, бежит публика – все стремятся куда-то вперед. В узком проходе набралась целая толпа. Толкая друг друга и громко разговаривая, все высыпали на подъезд вокзала. Андрюша с Сибирочкой двинулись следом за остальными.

Длинная широкая улица, огромные высокие дома, магазины с зеркальными стеклами, конки и трамваи, нарядные экипажи и та же суетливая публика – все это разом представилось их глазам.

Свистки, звонки, стук колес и шум столичного города оглушили их. Они остановились, как вкопанные, посреди улицы, не зная, куда идти, в какую сторону направить шаги.

– Эй, берегись! Чего рот разинули! – послышался резкий окрик за плечами детей, и едва успели они отскочить немного в сторону, как мимо них промчалась великолепная коляска, забрызгавшая их грязью с ног до головы.

Почти одновременно с этим, как из-под земли, выросла перед детьми фигура полицейского.

– Что под лошадь лезешь? Не видишь разве? Гляди еще за вами!.. Есть время тоже!.. Смотри, в полицию отправлю! – накинулся полицейский на Андрюшу.

Тот смотрел смущенно и по-прежнему крепко сжимал руку Сибирочки, точно боясь, что ее отнимут у него.

Городовой мельком взглянул на детей и отошел к своему посту.

– Пойдем же, а то он опять рассердится! – шепнул Андрюша своей спутнице. – Повтори мне еще раз, где живет тетя Аннушка.

– Карская улица, дома номер два квартиры номер пять, – проговорила Сибирочка давно наизусть заученный ею со слов деда адрес тетки.

– Вот и отлично. Спросим, где находится Карская улица, – внезапно оживившись, произнес Андрюша и, подойдя к тому же городовому, спросил: – А не знаете ли, дяденька, где здесь Карская улица будет?

– Здесь нет такой! – ответил, точно отрубил, полицейский. – Есть такая на другом совсем конце столицы, на Выборгской стороне, далеко отсюда. На конке либо на трамвае ехать туда надо.

Андрюша вздохнул. Ехать на конке им было не на что. Последний двугривенный он истратил сегодня на еду Шуре и себе. Купил ей в поезде яиц, пирожков, хлеба. Теперь у него оставалось только две копейки и больше не было ни гроша. Деньги, скопленные для него бедняком отцом и врученные сыну незадолго до смерти, все вышли на дорогу из Сибири в Петербург.

Но Андрюша не растерялся.

– Вы только путь укажите, дяденька, а уж мы доберемся как-нибудь! – смело тряхнув головою, обратился он снова к городовому, с полной готовностью идти хоть на край света.

Тот подробно объяснил дорогу на Выборгскую сторону, и дети бодро и весело пустились в путь.

Улица за улицей. Переулок за переулком.

О, сколько этих улиц и переулков! Нет им, кажется, ни счета, ни числа. И всюду огромные дома и роскошные магазины с заманчиво разложенными в витринах товарами! Глаза у детей разбегались при виде этих витрин, этих товаров. Ничего подобного им не приходилось еще встречать в жизни. Поневоле они останавливались перед каждым окном, перед каждой витриной и подолгу любовались невиданным еще им зрелищем. Между тем быстро наступал вечер. На улице начинало темнеть. Зажглись электрические фонари, и город сразу принял праздничный вид.

Вскоре показалась нарядная набережная и начинавшая освобождаться от своего зимнего ледяного покрова петербургская красавица река Нева.

Сибирочка устала. Маленькие ножки девочки, успевшие отвыкнуть от движения за продолжительное время путешествия из Сибири, начинали болеть. На большом мосту, перекинутом через реку, они и совсем отказались служить. Заметив это, Андрюша, не говоря ни слова, поднял девочку на руки и понес.

– Помнишь, как тогда, в тайге? – напомнил он ей шепотом и улыбнулся.

Сибирочка только молча прижалась к нему. Бодро шагая своими сильными ногами, Андрюша миновал мост и вступил на другой берег Невы, всюду по дороге расспрашивая, как добраться до Карской улицы. Здесь уже не было таких огромных домов и блестящих магазинов, а если и были, то они шли вперемежку с маленькими деревянными двухэтажными домами. Вскоре и этих маленьких деревянных домиков стало попадаться все меньше на пути. Андрюша с Сибирочкой наконец вступили в узкую, бесконечно тянувшуюся в длину улицу. Чем дальше углублялись они в нее, тем она становилась все пустыннее и глуше. Наконец улица повернула в узкий переулок и прямо уперлась в какой-то забор. Два-три покосившиеся дома составляли все жилища этого захолустья.

Андрюша поднял голову и прочел надпись на углу одного из них:

– Карская улица!

– Здесь! Здесь живет тетя Аннушка! – разом оживилась и обрадовалась Сибирочка и легко соскользнула с рук своего друга.

– Дом номер два, – прочел Андрюша, – как раз этот… Пойдем!

И они быстро направились к воротам покосившегося деревянного домишки.

Минуя ворота и грязный двор, они вошли не то в коридор, не то в какие-то сени и очутились в полной темноте. Дети стояли, не зная, что предпринять, как неожиданно яркая полоска света прорезала тьму. Какая-то дверь отворилась подле, и растрепанный человек с сапожной колодкой в руке появился на пороге.

– Вам чего надо? Чего шляетесь по чужим квартирам? Нищие, что ли? Нищим мы здесь не подаем! – крикнул он резким и грубым голосом.

– Нет, мы не нищие, – заторопился пояснить сердитому человеку Андрюша, – мы тетушку Аннушку, Анну Степановну ищем. Она здесь живет?

– Анна Степановна Вихрова? Коли она, так у меня комнату снимает, – смягчился незнакомец. – Ступай сюда… Родные вы ей, что ли? – коротко бросал он на ходу.

– Она вот родная… – указал Андрюша на Сибирочку. – Ее отца внучка, а я чужой… Укажите, дяденька, как нам к тетке-то пройти…

Сердитый человек с колодкой пошел вперед, ворча себе под нос что-то. Дети последовали за ним. Они переступили какой-то порог, где их охватил запах кислой капусты и какой-то затхлости. Несмотря на густые клубы дыма и чада, дети увидели, что они находились в чьей-то грязной кухне. Здесь хлопотала у плиты какая-то женщина. Двое ребятишек держались за ее подол. В углу кухни, сидя в поленьях, два дюжих парня трудились над сапожной работой.

– Анна Степановна! Гости к тебе! – грубым голосом крикнул хозяин квартиры и, широко распахнув небольшую дверцу, обитую рваной клеенкой, легонько толкнул в нее детей.

Андрюша и его спутница очутились в небольшой светлой комнате, большую часть которой занимала кровать, накрытая белым пикейным одеялом, с грудой подушек на ней. В углу стоял, прислоненный к стене, клеенчатый диван. Перед диваном стол, покрытый репсовой скатертью, и несколько кресел. Огромный сундук в одном углу, комод – в другом и киот с образами составляли все убранство комнатки.

Посреди комнаты стояла женщина в темном домашнем платье, с гладко причесанными волосами, с худым желтым лицом и с пронырливыми, маленькими, как у мыши, бегающими глазками. Эти бегающие глазки горели нездоровым, лихорадочным огнем.

Увидя на пороге появившихся детей, женщина невольно попятилась в глубину комнаты и замахала руками, причем лицо ее сделалось красным как рак.

– Нищих не пускаю… не подаю нищим!.. Сама нищая… сама голодаю!.. – закричала она и вдруг решительно направилась в угол, где стоял сундук, и, опустившись на него, схватилась руками за его края.

– Мы не нищие… мы в гости… жить, то есть… – смущенно проронила, выступая на этот раз вперед, Сибирочка. – Я от дедушки Михайлыча из Сибири… Дедушка умер, а перед смертью велел ехать к тетушке Анне… Ведь вы тетя Аннушка Вихрова будете? Ну вот, значит, к вам. А я Сибирочка… Шура, о которой вам так часто писал дедушка… Сибирочка, дедушкина внучка… И я приехала к вам жить… Я и Андрюша, мы оба приехали… Здравствуйте, милая тетя Аннушка.

И, говоря это, Сибирочка протянула руку женщине.

Глаза женщины широко раскрылись, выражая ужас. На щеках вспыхнул яркий румянец. Она, очевидно, сильно испугалась чего-то. Глаза-щелки загорелись ярче. Дыхание с шумом вырывалось из ее впалой груди.

И вдруг она, как безумная, вскочила с сундука, на котором сидела, и, схватив за плечи девочку, стала трясти ее изо всей силы.

– Вон! – задыхаясь от бешенства, закричала она. – Вон, лгунья, попрошайка, воровка, нищенка! Никакой Сибирочки я не знаю и знать не хочу… Какое мне дело до чужой девчонки, попрошайки! Чтобы духу твоего не было здесь!.. Вон отсюда сию же минуту или я…

Тут она с такой силой отшвырнула от себя испуганную насмерть девочку, что, если бы не подхвативший ее вовремя Андрюша, бедняжка Сибирочка больно-пребольно ударилась бы головой о косяк двери.

– Не смейте трогать Шуру! Как вам не стыдно, – крикнул, вне себя от гнева, мальчик, – попробуйте только обидеть ее, и вы будете иметь дело со мною!

Его голос звучал твердо, как у взрослого, брови грозно сдвинулись над сверкающими черными глазами. Гнев и негодование отразились на красивом мужественном личике.

Этот грозный вид юного защитника привел женщину в окончательное бешенство. Со сжатыми кулаками, бледная от злости и раздражения, она кинулась на него.

– Вон, сию же минуту вон, гнусные попрошайки, лгуны, нищие!.. Ишь чего выдумали! Из Сибири приехали! Я вам покажу Сибирь! Я вас отправлю в полицию, негодные этакие! – неистово продолжала она свои отчаянные крики. И, окончательно выходя из себя и размахивая руками, готова была ударить Андрюшу, как неожиданно распахнулась дверь и в комнату вбежал мальчик, закутанный в широкий теплый плащ, стройный и тонкий, лет четырнадцать-пятнадцать на вид. Поверх плаща лежали его кудри, пышно струившиеся по плечам из-под какой-то необычайного фасона бархатной шляпы-берета. Когда мальчик проворным движением сбросил с себя плащ, а затем пальто, Андрюша и Сибирочка невольно вскрикнули от изумления. На мальчике был надет какой-то странный костюм из розового вязаного шелка, облегавший все его тело так плотно, что оно казалось совсем лишенным одежды. Только коротенькие зеленые шелковые панталоны с блестками закрывали его бедра и часть ног до колен. На ногах мальчика были надеты высокие кожаные сапоги, ничего общего не имевшие с его странным нарядным костюмом.

– А вот и я! Только что кончилась репетиция в театре, и я приехал к тебе. Не успел даже переодеться. Очень спешил. А ты опять сердишься, матушка? Перестань, ведь это вредно тебе… – произнес странный мальчик и тут же, окинув недоумевающим взглядом незнакомых ему детей и небрежно кивнув в их сторону головою, спросил: – А эти откуда?

Анна Степановна Вихрова, так звали женщину, бросилась к сыну.

– Это маленькие попрошайки, дармоеды, – взволнованно залепетала она, – Бог знает откуда прослышавшие про покойного моего отца, который умер в Сибири, явились сюда и хотят навязаться нам в нахлебники… хотят отнять у нас последние крохи… они… они…

Тут Вихрова так сильно закашлялась, что не могла говорить больше.

– Полно, пожалуйста, матушка! Тебе нечего волноваться даром… Дай мне поговорить с детьми. Я все устрою… только ты-то не горячись. Ты мешаешь своими криками сообразить, в чем дело! – не совсем вежливо по отношению к матери произнес с гримасою розовый мальчик, стараясь и тоном своей речи, и манерами изображать взрослого.

Затем, подойдя к Сибирочке, он резко спросил:

– Ты откуда еще явилась?

Сибирочка хотела ответить и не могла. Ее смущение росло с каждой минутой. Тогда Андрюша, видя колебание своей подруги, ответил за нее:

– Это Шура, или Сибирочка. У нее умер дедушка… Осталась одна тетя Аннушка, о которой ей много говорил покойный дед… вот она и приехала к ней из Сибири по его желанию, как только он умер. Вот и все.

– Мы знаем, что дедушка умер в Сибири, замерз в тайге, и что даже не нашли его трупа, – произнес сухо мальчик, – об этом нам писали уже. Но у него не могло быть никакой внучки. Правда, был когда-то приемыш – девочка, но он прислал ее к нам, как только узнал, что ее разыскивают ее родители, и мы отдали девочку отцу, который оказался очень знатным барином. Но больше у него не воспитывалось детей. Это так же верно, как меня зовут Никсом Вихровым, и вы только напрасно приехали сюда. Теперь, я думаю, вы сами это понимаете. Что же вам нужно больше? – заключил он резко, почти грубо, свою речь.

– Вы правы… нам больше ничего не нужно, – отвечал Андрюша, в то время как у Сибирочки хлынули слезы из ее синих глаз. – Нам ничего не нужно, – уже насмешливо и бодро продолжал Андрюша, – и мы уйдем сейчас отсюда. Должно быть, дедушка Шуры не предвидел, что у него такие недобрые дочь и внук из Петербурга, а то бы он не посоветовал ехать к ним своей милой Сибирочке… Ну, да Бог милостив, и мы не пропадем с нею нигде. Не правда ли, Шура? – обратился он ласково к девочке.

Та только кротко взглянула на него сквозь слезы.

– Прощайте. После такой встречи нам действительно нечего оставаться у вас, – произнес Андрюша с горькой усмешкой. – Пойдем, Шура! Не плачь, мы уже как-нибудь устроимся, – шепнул он на ушко тихо всхлипывающей девочке и повел ее из негостеприимной комнаты, куда с такими надеждами они стремились несколько минут тому назад.

Тетка Анна и розовый мальчик, назвавший себя Никсом, остались одни.

С минуту длилось молчание. Никс первый прервал его.

– Матушка, мы скверно поступили, – произнес он.

– Чем скверно, дитя мое? – спросила Вихрова, и ее резкий, грубый голос зазвучал теперь неожиданно ласково, почти кротко в разговоре с сыном.

– А то скверно, что мы попадемся и пропадем ни за грош, если эти глупые ребята будут сновать по городу и всем и каждому рассказывать о своей судьбе. Лучше бы было их прибрать в сторонку. Ты напрасно встретила их такою бранью и криками. Уже это могло показаться подозрительным детям. И еще напрасно я им сказал про бывшую у нас девочку…

– Но что же было делать, Николаша? Я так испугалась при виде ее, этой девчонки, которая, судя по письму, полученному нами из поселка, считалась пропавшей без вести после гибели моего отца… И вдруг она воскресает снова и появляется здесь, когда… когда… О, Боже мой! Да ведь с одним ее появлением здесь может рушиться все наше счастье!

Женщина говорила в страшном волнении и вся дрожала как в лихорадке.

– Ну, до этого еще далеко, положим… А знаешь, я вот что придумал, мама! – снова заговорил мальчик. – Девочка эта хороша, как картина. Такую смазливую рожицу давно уже разыскивает мистер Билль… Появление такой девочки в клетке диких зверей вызвало бы бурю восторга среди публики… Кстати, мистер Билль этой осенью уезжает со своими львами… Я не могу последовать за ним. Ты меня не отпустишь, да и не к чему даже. У тебя достаточно денег лежит в твоем сундуке, благодаря щедрости нашего благодетеля… Мы уедем куда-нибудь подальше, купим себе небольшую усадьбу и заживем припеваючи… А девчонка эта могла бы поступить в наш театр, к укротителю львов мистеру Биллю. Таким образом мы избавимся от нее и от всяких неприятностей с нашим благодетелем и сделаем приятное мистеру Биллю, которому, я уверен, придется по сердцу это дитя. Мы же, как только моя служба в театре окончится этою осенью, уедем подальше. Деньги у нас есть, и жалеть нам здесь некого, – докончил он свою речь тоном, не допускающим возражений.

– Как некого? А наша бедная Сашута? Ты забыл о ней? – с упреком в голосе проговорила Вихрова, обращаясь к сыну.

– Полно, матушка, что за нежности такие! Сестра Саша устроена отлично. Я первый не прочь быть на ее месте. Тебе ли заботиться о ней?! Наконец, когда благодетель умрет, Саша узнает всю правду и вернется к нам богатой наследницей. Разве это худо?

– Хорошо, Николенька, чего уж лучше! Лишь бы только мне не умереть раньше князя! – задумчиво проговорила женщина.

– О, ты будешь жить еще сто лет, матушка! – весело кричал Ника. – Свежий воздух в имении, где-нибудь на юге, восстановит твои силы. Только надо устроить это дело с детьми, и как можно скорее! Не дай Бог, чтобы кто-нибудь узнал о нас настоящую истину… Тогда мы пропали… Я беру это на себя. Я попрошу мистера Билля взять девочку, а мальчугана рекомендую директору театра «Развлечение». Он даст ему место, ну, хотя бы простого служителя на первых порах… А там мистер Билль уедет в начале осени в Америку, и ты избавишься навеки и от этой, как снег на голову упавшей к нам, Сибирочки и избежишь большой неприятности. Не правду ли я говорю?

– Ты всегда говоришь правду, мой милый мальчик. Ты всегда прав! – проговорила Вихрова и поцеловала сына, который очень неохотно принял этот поцелуй.

– Ну-с, а теперь я побегу догонять этих дурней! А ты приготовь им поесть что-нибудь, матушка. На пустой желудок, изморенных и усталых, их нечего и думать вести ни к мистеру Биллю, ни к директору театра. Таких усталых заморышей ни тот, ни другой не возьмут!

И, говоря это, мальчик, которого звали в одно и то же время и Никсом и Николенькой, накинул пальто поверх своего странного костюма, закутался в плащ и, бодро насвистывая себе под нос какую-то веселую песенку, вышел из комнаты.