Текст книги "Лишний рот"

Глава третья

Тусклое, студеное, январское утро. Едкий и сырой туман повис над слободой и окутал своей серой непроницаемой пеленой и слободские улицы-переулки и бродившие по ним фигуры людей. Было шесть часов утра, и бледный зимний рассвет слабо боролся с туманом.

В домике священника едва начиналась жизнь. Софка только что поставила самовар на кухне и собиралась идти на рынок. Заплетая свою жиденькую, похожую на крысиный хвостик косичку, она пугливо поглядывала в окно.

– То есть и погодка же нонече! – вздыхала Софка. – И как то есть в таку туманину на рынок идтить? Васенку попросить, што ли? Лукерья-то Демьяновна не узнает, кто был. Сама она вчерась сказывала, что не пойдет нонче. Ноги у нее болят чего-то перед погодой. Васинька, а Васинька, – крикнула в сени Софка, – сходи, што ль, на рынок за меня, мил человек! А?

– Хорошо, схожу! – послышался из темноты сеней голос Васи, и сам он появился вскоре на порог кухни с пальцами, вымазанными ваксой, и с сапожными щетками под мышкой. В запачканных пальцах он умудрился нести семь пар детских сапог, высокие сапоги батюшки и широкие комнатные шлепанцы Лукерьи Демьяновны. Все это было тщательно начищено и блестело как зеркало при свете кухонной лампы.

– Ишь ты, как расстарался! – не могла не восхититься его искусной работой Софка.

– А у Кири-то подошва отскочила, – у меня есть дратва да игла башмачная, вот я и починю, – произнес, сам с собою разговаривая, Вася и полез в дальний угол кухни, где стоял его убогий сундучок, за необходимым для починки башмака материалом.

– Стало быть, на рынок пойдешь? – еще раз осведомилась Софка, пока мальчик ковырял иглою в Кирином сапоге.

– Если надо, пойду, – отозвался Вася. Несколькими минутами позже он бежал уже быстро, вприпрыжку по направлению слободской площади, куда аккуратно каждое утро привозили окрестные крестьяне на продажу все необходимое для бедных обитателей слободы.

К семи часам Вася был уже дома с запасом хлеба, мяса, муки и картофеля. Теперь надо было будить Митю и Кирю. Это была настоящая мука, самая неприятная обязанность, которую возложила Лукерья Демьяновна на плечи покладистого, покорного мальчика.

Митинька на все уговоры и напоминания о том, что уже время вставать, только мычал и беспомощно мотал головою. Зато Киря бранился и работал кулаками каждый раз, что Вася делал попытку приподнять его голову с подушки или потрясти за плечо.

Ах, это было такое наказание, такая мука для Васи!

– Дурак! Отстань от меня, не то сапогом хвачу! Убирайся! Убирайся, покуда цел! – неистовствовал спросонок Киря. И только при помощи энергичного окрика Лукерьи Демьяновны, поспешавшей на эту сцену, удавалось разбудить и поднять неистовствовавшего гимназиста. Отсюда Вася, по приказанию хозяйки, отправлялся одевать Лешу. Впрочем, это была самая приятная для него изо всех других обязанность.

Трехлетний Леша, за две недели пребывания Васи здесь у них, в доме, успел привязаться к последнему со всем жаром маленького, бескорыстного человечка.

Чуткая, покорная и незлобивая натура Васи невольно привлекала к себе сердца хороших и чутких людей и добрых и ласковых ребятишек, и вся младшая «половина» семьи Волынских – Люба, Шура, Нюра и Леша особенно привязались к Васе. Полюбил его и отец Паисий, успевший лучше всякого Другого понять и оценить милого мальчика.

Что же касается Митиньки, то, считавший себя первым колесом в телеге, самым умным и полезным членом семьи, он вполне игнорировал Васю, считая его чем-то вроде слуги, и обращался с ним свысока.

А Киря и Маня, те просто невзлюбили мальчика. Отец Паисий постоянно ставил в пример Васю этим двум детям, учившимся из рук вон плохо в школе и приводившим своим непослушанием и резкостями не раз в отчаянье отца.

Невзлюбила Васю и Лукерья Демьяновна.

Она не переставала пилить свояка за то, что он принял мальчика в семью.

– Лишний рот себе только навязали, братец, – шипела она, в то же время не переставая наваливать на плечи мальчика самую разнообразную и самую тяжелую работу.

Отец Паисий, проводивший большую часть дня вне дома, ходя по требам в свободное от службы время, не мог видеть, во что превратили Васю в его семье.

Мальчик же работал не покладая рук, с утра до ночи. Покончив с одеванием Леши, он шел в столовую, где помогал Лукерье Демьяновне поить детей чаем. Когда старшие ребята уходили, он вел на прогулку младших. Шура, Нюра и Леша не отставали ни на шаг от их новой «нянюшки». Добрые, печальные глаза Васи, с ласковой грустью устремленные на детей, находили отклик в душах последних. Мальчик говорил мало и неохотно, но все его отношение к малышам было исполнено заботливости и ласки. После обязательной часовой прогулки, в хорошую погоду, они возвращались домой.

Тут начиналась самая тяжелая задача дня для Васи. Пока Лукерья Демьяновна готовила обед с Софкой на кухне, на обязанности Васи лежало приводить ежедневно в порядок домик отца Паисия.

Лукерья Демьяновна, да и сам отец Паисий особенно любили чистоту и порядок, поэтому полы в домике мылись ежедневно с мылом и щелоком. До появления в доме Васи этим делом заведовала Софка. Теперь же заботы по убранству комнат были возложены целиком Лукерьей Демьяновной на плечи нового члена семьи. Вася трудился на совесть. Только к обеду, к трем часам, управлялся он с уборкой и, уставший до последней степени, едва успевал привести себя в порядок, пообчиститься и помыться прежде, нежели сесть за стол.

Нынче обедали немного позже обыкновенного.

Туман, застлавший с утра слободу и город, не рассеялся и теперь, поэтому за столом горела керосиновая лампа. Отца Паисия не было. Он поехал напутствовать умиравшего старосту за восемь верст от слободы. Его ждали только к вечеру. Вся его большая семья сгруппировалась вокруг обеденного стола. Лукерья Демьяновна была нынче не в духе. Софка разварила мясо в супе и сожгла картофель. Хозяйка сердилась и ворчала весь обед. Младшие же дети о чем-то шушукались и переговаривались между собою.

– На твою долю нынче мяса не хватило. Благодари Софку, она виновата, ошиблась одним куском, – поджимая губы, бросила Лукерья Демьяновна в сторону Васи, передававшего тарелки с жарким детям.

Тот вспыхнул до корней волос, как это всегда случалось в такие минуты, когда старшие обращались к нему с каким бы то ни было вопросом.

– Это ничего, ничего; я и картошкой сыт буду, – поспешил ответить мальчик.

– То-то, картошкой! Небось и картошку-то не каждый день у матери видел, – не унималась хозяйка.

– Нет, они паштет из ворон кушали, – сделал попытку сострить Киря. Но засмеялась на его слова одна только Маня, восхищавшаяся выходками второго брата и старавшаяся Подражать ему во всем. Митинька презрительно пожал плечами и небрежно кинул по адресу Кири:

– Не осли!

– А у нас в училище нынче житие преподобного Сергия Радонежского рассказывали, – неожиданно подняла голос Люба, отличавшаяся всегда исключительной молчаливостью. – Вася, ты про Радонежского что-нибудь знаешь? – спросила она своего соседа по столу.

– Ну вот, где ему знать, – усмехнулся Киря.

– Ну, а ты-то сам знаешь? – прищурившись на брата, спросил Митинька.

– А то нет? Пришел святой Сергий и основал Киево-Печерскую лавру! – с апломбом доложил на весь стол Киря.

– Ну и врешь… То Феодосии Печерский, а не святой Сергий. Ну-ка, Василий, что он основал? – обратился Митинька к Васе.

Тот, красный как кумач, поспешил ответить. Он прекрасно знал жития святых и часто в долгие зимние вечера, пока его мать не разгибала спины над работою, читал ей «божественные книжки», которые очень любила покойная Федосьевна. И сейчас, толково, хотя и смущенно и тихо, рассказал Вася о маленьком мальчике Варфоломее, отмеченном с детства перстом господним, ставшим впоследствии великим отшельником и основателем Троице-Сергиевой обители, сыгравшей такую огромную роль в истории нашего государства.

Все это смущенно и тихо передал Вася за столом.

– Ай да Василий! Молодчинища! – похвалил Митинька. – Лучше историю знаешь, нежели наш лоботряс. Он сегодня два кола принес, кстати. В классе зимовать оставят – это уже аксиома и факт! – съехидничал Митинька.

– Не твое дело! – буркнул Киря, бросая то на брата, то на Васю уничтожающие взгляды.

– Ну, положим, дело-то мое, – спокойно продолжил Митинька, – потому что случись, не приведи господь, что с папашей, я за старшого останусь в семье и с таким оболтусом, как ты, мне же придется возиться. Будь ты таким работником, как Василий, понятно, слова бы не сказал, а то…

– Не смей, не смей меня позорить… Тетя, вы что же это меня ему в обиду даете? – вдруг громко, на весь стол, со слезами в голосе выкрикнул Киря.

– Кирилл! Это что? С ума ты сошел, так орать за обедом? – вышла из себя Лукерья Демьяновна. – Марш, вон из-за стола. Сейчас же вон! Тебе говорят! Без обеда останешься за невозможное поведение. Митя, выведи его вон!

И прежде, нежели Киря успел опомниться, старший брат встал со стула, подошел к нему, взял его за руку и повел из столовой.

– Так тебе и надо! Не груби старшим, не носи единиц домой! – приговаривал он.

Киря вздумал было упираться и хорохориться. Но Митинька был много сильнее младшего брата, несмотря на сравнительно маленькую разницу лет. Он сжал крепче руки Кири и вытолкнул его за дверь.

– Препротивный, я вам скажу, стал мальчишка, – возвращаясь на свое место за столом и тяжело отдуваясь, произнес Митинька, – надо будет с папашей переговорить; все на него жалуются в гимназии, сладу с мальчуганом нету. Нынче же с папашей говорить буду. Ну, а ты, Василий, – неожиданно обратился Митинька к Васе, – что ты, совсем забросил ученье? А? Ведь теперь тебе в училище твое, поди, и вовсе ходить не досуг.

Вася, не ожидавший такого вопроса, снова вспыхнул до ушей.

– Да… нет… – растерянно пробормотал он.

– Что ты выдумал, Митинька, какое уж тут ученье, – раздражительно заговорила Лукерья Демьяновна, – небось и ты быть доволен должен и своего Создателя благодарить ежеденно и еженощно, что держат его из милости на чужих хлебах. Не каждый, по нынешним временам, лишний рот себе в семью навяжет… Не каждый… да…

– Ну, положим, Вася не объест и себя своим трудом всегда оплатит, – возразил Митинька.

– Вася работает по дому больше Софки, а Софка жалованье получает, а Вася нет, – вступилась и Люба.

– А тебя не спрашивают. Сиди и ешь, если не хочешь быть из-за стола выгнанной по следам братца, – зашипела на девочку Лукерья Демьяновна, раздавая всем тарелки с горячими оладьями, смазанными патокой.

Вася, полуголодный от того, что на его долю пришлись жалкие остатки пустого супа без мяса и несколько картофелин, помогал раздавать тарелки хозяйке. В это время Маня, сидевшая рядом с ним с другой стороны, изловчилась и предназначенную самому Васе порцию сладкого незаметно положила на свою тарелку. Этот маневр был, однако, замечен самою Лукерьей Демьяновной. И не столько жалость к сироте, сколько недостойное поведение Мани возмутило тетку. Она не выдержала и громко крикнула на весь стол:

– Маня! Это еще что такое? Как называют того, кто берет, присваивает себе чужое добро? Сейчас же в угол! Останешься без сладкого. Ну, живо!

Оконфуженной Мане оставалось только повиноваться. Багрово краснея, она встала из-за стола.

– Видно, что папаши дома нет нынче. Безобразие какое за столом делается! Слуга покорный, оставаться здесь с вами больше не хочу.

И Митинька, пользуясь привилегиями старшего сына, демонстративно громко двинул своим стулом и вышел из столовой, на ходу крестясь на образ и буркнув себе под нос «благодарю».

После обеда Вася немедленно прошел на кухню помогать Софке мыть посуду.

Это заняло, вместе с уборкой самой кухни, около двух часов. Затем приехал батюшка. Надо было ставить самовар, разогревать обед для главы семейства.

Незаметно прошел вечер. В девять часов пришлось укладывать спать Лешу. А потом долго рубить дрова в сенях и приготовлять растопки для завтрашнего утра.

Только в одиннадцатом часу вечера, когда весь дом спал крепким сном, Вася мог принадлежать на часок самому себе. Тихими, усталыми шагами прошел он к себе в уголок, в дальнем конце коридора, между платяным шкапом и комодом, где спал на старом батюшкином полушубке, положенном вместо матраца на сундук. Теперь только, уставший до полусмерти, мальчик мог вздохнуть свободно. Но о сне Вася сейчас и не думал даже. Ему предстояла еще долгая, хотя и сладкая обязанность, которую он выполнял ежедневно, каждый вечер, когда все укладывалось и затихало в доме. Это уже длилось с недели две с того момента, как стала затихать понемногу его острая скорбь по матери и душу мальчика захватила та ненасытная жажда, которою он страдал всегда. Жажда знаний, ученья…

С тех пор как началась его лихорадочно-рабочая жизнь в доме священника, нечего и говорить о том, что занятия в школе Васи должны были прекратиться. Не было теперь ни малейшей возможности посещать мальчику школу. Но сам Вася хорошо знал цену книжных знаний и даже теперь старался не забыть того, что было пройдено им за два года ученья в школе. Долго лежал он с открытыми широко глазами, перебирая в мыслях все то, что учил за эти последние два года, припоминал до тех пор, пока не подкрадывался сон и не смыкал усталые глаза ребенка. А с рассветом начиналось то же, что было позавчера, вчера и нынче. Чего надо было ожидать и завтра… Вася выбивался из сил, стараясь своим трудом отплатить за хлеб, за соль приютившему его доброму человеку.

Глава четвертая

Было воскресенье. Только что вернулись из церкви всей семьею и готовились приступить к праздничному пирогу. Девочки с яркими ленточками в косичках, мальчики с особенно тщательно причесанными и густо смазанными помадой волосами. Батюшка, уставший после продолжительной службы с молебнами и акафистом, чувствовал себя нынче несколько разбитым.

– А где же Вася? – обводя стол глазами и не видя приемыша, обратился он к остальным детям.

– Бегает, верно, с мальчишками на улице! – без малейшей запинки сказал, как отрезал, Киря.

– Вася бегает на улице? Опомнись, что ты говоришь, Кирилл! – возмутился отец Паисий.

– А то нет? Я сам видел, как он…

– Вот неправда-то, – вступилась за мальчика тихая Люба. – Вася на могилку к матери из церкви прошел, и ты напрасно на него сочиняешь. Нехорошо, Киря. Не виноват Вася, что лучше тебя знает историю.

– Как, что лучше Кирилла знает? – удивился батюшка. – Что это значит, расскажи, Люба.

Но Любочке показалось, что и так она сказала больше, чем следовало бы, и она сидела теперь красная от смущения. Как всегда, в таких случаях выступил в качестве оратора Митинька. К большому стыду и негодованию Кири, он рассказал подробно отцу о недавнем посрамлении брата в области знания истории.

– А и учится же Киря, папаша, кстати сказать, преотвратительно, давно вам пожаловаться на него собирался, – заключил свой рассказ Митенька.

По лицу отца Паисия проползла печальная усмешка. Увы, он и сам давно знал о нерадении и лени второго сына и давно уже думал о том, как помочь делу и исправить мальчика. Сейчас же эта мысль особенно настойчиво докучала священнику.

– Кирилл, и ты, Василий, подойдите сюда! – позвал он мальчиков по окончании обеда, к концу которого подоспел и Вася. Те подошли и остановились покорно около его кресла.

– А ну-ка, Вася, что ты знаешь, например, про выход евреев из египетского плена? – совсем неожиданно обратился к приемышу отец Паисий.

Этот внезапный вопрос смутил Васю. Он покраснел до ушей. Но тем не менее покорный всегда тому, что требовалось от него старшими, он и сейчас начал трепетным голосом рассказывать то, о чем спрашивал его отец Паисий.

– Хорошо, хорошо, – одобрял Васю добрый священник, – очень хорошо, мой мальчик, видно, сильно любил ты свою мать и не хотел огорчать ее плохими занятиями в школе, что так хорошо запомнил все пройденное там.

– Ну-ка, а ты, Кирилл, что можешь мне рассказать, например, о Навуходоносоре?

Киря, помнивший о Навуходоносоре столько же, сколько о прошлогоднем снеге, совсем ошалел от неожиданности при этом заданном ему вопросе. Маня, всегда старавшаяся прийти на выручку любимому брату, старалась во что бы то ни стало сделать это и сейчас. Но, увы! И сама Маня была мало осведомлена об истории вавилонского владыки, потому что совсем уже неудачно, к полному посрамлению Кири, она из-за спинки отцовского кресла подсказала невпопад:

– Это был… это был царь египетский, при котором Моисей вывел иудеев из плена.

– Очень мило! Ты подаешь большие надежды, Маничка, в области познаний, но лучше бы ты все-таки помолчала, – язвительно предложил Митинька, уничтожая взглядом сестру.

Та готова была расплакаться от стыда и злости.

– А ну-ка, ты, Василий, расскажи, кто был Навуходоносор, по-твоему? – обратился теперь к Васе отец Паисий, так и не дождавшись ответа Кири. Мальчик сказал.

Просто и толково изложил он историю вавилонского деспота. Так же просто и толково отвечал он на вопросы батюшки по арифметике, грамматике и о начальных сведениях географии и истории. На подобные же вопросы, заданные ему отцом, никак не мог ответить Киря.

– Стыдно, Кирилл, стыдно, – с укором обратился к сыну батюшка. – Вместо того, чтобы радовать и утешать успехами отца, ты как себя ведешь? Как учишься? И ты, Маня, тоже… Большая девочка! Стыдитесь оба!.. А тебе, Кирилл, в последний раз говорю: не одумаешься, не опомнишься, возьму из гимназии, в ремесло отдам на выучку, а на твое место Васю помещу. Мальчик прилежный, радивый, к ученью горячий. Выйдет из него толк. А пока что ходи в свое училище, Василий, – обратился снова к своему приемышу отец Паисий. – Я платить за тебя стану и книги, какие надо, куплю. А вы, сестрица, работать его не заставляйте, пусть учится. Его мать за это помолится за нас…

– Да как же, братец, нам с Софкой вдвоем не управиться, – заволновалась Лукерья Демьяновна.

– Навуходоносор вот этот поможет. Ему куда больше полы мыть пристало, нежели в гимназии учиться, – вставил Митинька, окидывая презрительным взглядом брата.

Младшие дети засмеялись.

– Наводоносол, Новосол, Новосол! – с трудом выговаривая незнакомое слово и прыгая на месте, кричали Шура и Нюра.

– Носоль, Носоль! – пищал и трехлетний Лешенька.

Киря даже побледнел от гнева и сжал незаметно от отца кулак, показал его детям. Потом злобно взглянул на Васю.

– Ну, покажу же я тебе Навуходоносора! – произнес он чуть слышно сквозь стиснутые зубы по адресу последнего и с тем же злым лицом бросился вон из комнаты.

Теперь жизнь Васи несколько изменилась к лучшему. Он снова ходил в школу, как и при жизни матери, и только по возвращении оттуда работал на семью своего благодетеля. Но теперь эта работа казалась даже радостной Васе. После четырех-пяти часов, проведенных в училище, он чувствовал себя таким свежим, бодрым и обновленным. Даже придирки и вечные попреки Лукерьи Демьяновны не могли подействовать на его светлое настроение духа, с тех пор как он учился в школе, а на постоянные неприятности, причиняемые ему чуть не ежедневно после злополучной истории с Навуходоносором Кирей, он старался как можно менее обращать внимания.

Однако Киря не хотел оставить Васю в покое. Митинька, всегда враждовавший с братом благодаря отвратительному характеру последнего, в недобрую минуту принес в гимназию злополучную историю про Навуходоносора, и Кирю теперь иначе и не звали товарищи, как под этой кличкой:

– Навуходоносор, хочешь, обменяемся булками?

– Куда ты задевал мою книгу, Навуходоносор? – поминутно изводили Кирю товарищи. А Киря выходил из себя от злости. Во всей постигшей его неудаче он обвинял одного ни в чем не повинного Васю и буквально не давал проходу последнему.

Часто, отправляясь утром в школу, последний недосчитывался той или другой тетрадки у себя в ранце, того или другого учебника.

Или еще чаще, на чисто и тщательно переписанной странице Васиной диктовки последний находил несколько клякс, посаженных умышленно тем же Кирой. Но мальчик молчал, никому не жалуясь. Вася терпеливо выносил все нападки своего мучителя. И это терпение, эта покорность еще более раздражали Кирю.

– Погоди, я еще не так тебе отплачу, будешь у меня Навуходоносора помнить! – грозился он вслед Васе, когда тот торопливой походкой, с ранцем за плечами спешил в свою школу, полный радостного предчувствия, короткого отдыха за милым учебным столом.

Там, в школе, все учителя любили и отличали мальчика за примерное отношение к ученью, товарищи за доброту и готовность прийти им на помощь во всякое время. И немудрено поэтому, что в училище свое Вася спешил, как на праздник, главным образом гнала его туда жажда знаний, знаний без конца.

И менее всего он обращал в такие минуты внимание на шипенье Кири, несшееся ему вдогонку:

– Погоди, дурак, радоваться! Покажу я тебе Навуходоносора! Будет тебе памятен вавилонский царь!

И злой мальчик сжимал кулаки и грозил ими вслед Васе.