Текст книги "Паж цесаревны"

Глава III
Выбор. Горе Анны. Союз заключен

Благовонная прозрачная тишь майской ночи, шепот фонтана, запах цветущих лип – все это разом охватило Анну, как только она вошла в сад, опираясь на руку герцога.

Герцог подвел Анну к стоявшей одиноко, в глубине сада, белой мраморной скамейке.

– Ваше Высочество недовольны своей судьбою? – произнес Бирон ласковым, вкрадчивым, совсем не свойственным ему голосом.

– Могу ли я быть довольна ею, герцог? – вопросом на его вопрос ответила принцесса.

Но прежнего гнева и возбуждения не было уже в тоне ее голоса. Минутная вспышка прошла, и Анна Леопольдовна снова погрузилась в обычное спокойное равнодушие.

– Ваше Высочество не любит принца Брауншвейгского, – стараясь говорить тем же ласковым голосом, продолжал Бирон.

– О, зачем вы мне о нем говорите? – с ненавистью в голосе произнесла Анна.

– Он не нравится вам, принцесса, я знаю. Еще бы! Принц Антон далеко не тот прекрасный рыцарь, о котором вправе мечтать такая прелестная девушка, – и герцог смело вперил свои льстивые взоры в унылое личико Анны.

– Ах, да! – вырвалось из груди ее живым, трепетным звуком.

– Вашему Высочеству представляется юный, прекрасный образ смелого, предприимчивого, гордого юноши с отважной речью, с прекрасным лицом и уверенностью в себе, в своей силе… Этот юноша, как рыцарь из сказки, должен проникнуть силою в терем, в котором заключена принцесса и, назло всему миру, увезти ее в прекрасную страну! Хотите ли вы этого, принцесса?

Бирон говорил по-немецки и говорил красноречиво, но все время смотрел на принцессу, чтобы не пропустить ни одного движения в лице внимательно слушавшей его девушки.

Его красноречие не пропало даром. Пылкая, мечтательная головка Анны, обожавшей с самого детства все таинственное, все необычайное, сразу поддалась его горячим речам. Сердечко принцессы усиленно забилось. Лицо загорелось румянцем, глаза заблестели.

– Ах, таких рыцарей у нас нет! – с легким разочарованием произнесла она, вздохнув невольно.

– Есть, принцесса! – суверенностью произнес Бирон.

– Прекрасный юноша, смелый и гордый, который не задумается вырвать меня из этой обстановки и упросить государыню отказать принцу Антону? – с удивлением спросила она.

– Да! Да! Все это он сделает из любви к вам, принцесса.

– Он любит меня, этот рыцарь?

– Преданно и глубоко!

– И я не замечала этого?

– Он слишком скромен, Ваше Высочество, чтобы позволить себе выражать свое чувство, когда весь двор только и ждет того момента, когда вы дадите формальное согласие на брак с принцем.

– Значит, ко всем его достоинствам можно прибавить и благородную скромность? О, как он хорош, как рыцарски хорош ваш прекрасный принц! – произнесла Анна Леопольдовна, побежденная вполне пленительным образом неведомого рыцаря. – Но его имя? Его имя, герцог? – взволнованно произнесла она.

За высокой фигурой Бирона ей уже чудился стройный, неясный силуэт неведомого красавца, готового для нее на самую смерть.

– Кто он? Его имя, герцог! – еще раз повторила она дрогнувшим голосом.

– Ваше Высочество, этот рыцарь, предлагающий вам свою жизнь, руку и сердце – мой сын Петр. От его имени умоляю Ваше Высочество быть его женой, – отчеканивая каждое слово, тихо и почтительно произнес Бирон.

Легкий крик вырвался из груди Анны. Она вскочила на ноги, небольшая ее фигура выпрямилась, белокурая головка гордо приподнялась.

– Герцог Бирон! – произнесла она, отделяя каждый слог, в то время как глаза ее загорелись негодованием, презрением и гневом. – Герцог Бирон! Вы не смеете так оскорблять меня. Никогда, слышите ли, никогда принцесса Анна, внучка великого Петра, родная племянница русской императрицы, не снизойдет до того, чтобы быть женою сына бывшего курляндского служителя!

И гордым жестом, исполненным величия, она дала знать Бирону, что он может уйти и оставить ее одну.

Последний машинально повиновался. В первую минуту он был до того ошеломлен необычайной смелостью этой всегда робкой и нерешительной девушки, что не нашелся, что ответить ей. Но теперь, идя от нее по направлению дворца, он весь поддался охватившему его бешенству.

Ему отказали в сватовстве, ему, всесильному герцогу Курляндскому, любимцу императрицы! И кто же? Какая-то Мекленбургская принцесса, о существовании которой никто бы и не слышал, если бы императрица Анна Иоанновна не была бездетной. О, он не простит ей этого! Он отомстит ей за все!

– Я попомню тебе этот отказ; попомню тебе и «курляндского служителя» и «Петрову внучку»! – почти в голос прокричал герцог и бешено топнул ногою.

А принцесса Анна, оставшись одна, горько зарыдала. Все ее недавнее возбуждение разом прошло. Оскорбленное самолюбие, бессильный гнев и полная невозможность отомстить за него – все это разом поднялось в ее душе. К тому же ко всему этому примешивался страх. Принцесса далеко не была героиней, и она понимала, что вражда с таким могущественным сановником, как Бирон, не сулит ей ничего хорошего в будущем.

Слезы струились все сильнее и сильнее по лицу принцессы, а рыдания все больнее и больнее теснили грудь, когда чья-то рука неожиданно легла на ее плечо.

– Это ты, Юлиана? Наконец-то! О, как я несчастна, милая! – вырвалось из груди обиженной девушки. И уверенная, что увидит перед собою свою неизменную подругу, она кинулась к ней на грудь, но тотчас же откинулась назад.

Перед нею стоял принц Антон-Ульрих. Прежнего робкого и жалкого вида не было уже в фигуре принца. Вдали от тысячи насмешливо устремленных на него глаз, среди молчаливых деревьев, на лоне чудной майской ночи, принц чувствовал себя куда свободнее и лучше. К тому же он видел неподдельное горе, несчастье в лице этой молодой девушки, рыдающей на скамье. Он сам, принц Антон, был несчастлив и потому не мог не сочувствовать чужому горю. Он был добр и мягок по природе, и это составляло единственное преимущество его бесцветной, робкой особы.

Забыв все недавние оскорбления, нанесенные ему своенравной принцессой, принц Антон осторожно приблизился, присел подле и, ласково взяв за руку все еще плачущую девушку, произнес ласково и кротко:

– Успокойтесь, Ваше Высочество! Утрите ваши слезы!.. Что делать? Каждому дан свой крест, чтобы терпеть… И я несчастлив, и я желал бы лучшей доли, но не в силах изменить роковой судьбы. Надо смириться…

Его голос дрожал.

В голубых майских сумерках лицо принца показалось значительнее и лучше взглянувшей на него принцессе. Беззаветной преданностью сияли его маленькие глазки, и губы ласково улыбались девушке. Он не казался ни смешным, ни гадким. Перед Анной был такой же несчастный, такая же слепая игрушка судьбы, как и она сама. Ей стало жаль принца. Горе сближает людей. Она его не ненавидела больше. К тому же быстрая, как молния, мысль подсказала ей, что в нем одном ее спасение. Что, если Бирон пойдет сейчас к государыне и будет сватать ей своего любимца, ведь императрица не найдет в себе силы отказать герцогу и… и тогда… Как зло, как жестоко посмеется над нею ее будущий свояк!

Дрожь пробежала по всем членам Анны. Надо было выбирать, выбирать как можно скорее, сейчас. С одной стороны, ют ее впереди ужасное унижение стать женою сына курляндского конюха, который, несмотря на молодые годы, успел прославиться своей чванливостью и жестокостью, с другой стороны, ее решения ждет этот робкий, застенчивый принц, домогающийся ее расположения.

И Анна решилась.

– Ваша светлость, – проговорила она тихим, сочувствующим голосом. – Мы оба несчастливы… Постараемся же улучшить участь друг друга… Ваше участие ко мне тронуло меня. Не скрою: не глубокое чувство толкает меня к вам, а страх козней Бирона. Он сейчас только сватал мне своего сына Петра. Вы, принц, являетесь моим спасителем от этого нового дерзкого выскочки, и я, клянусь, сумею отблагодарить за это спасение вашу светлость и буду вам доброй женой.

Говоря это, Анна Леопольдовна протянула принцу обе руки.

Осчастливленный Антон-Ульрих склонился к ним и горячо поцеловал.

Глава IV
Торжество горбуньи. Новое знакомство

А время не шло, а бежало. Точно на крыльях неслось оно.

Наступило 2 июля, день, назначенный государыней для бракосочетания ее племянницы принцессы. Целые полчища народа запрудили все протяжение от Летнего дворца до Невской першпективы, вплоть до самого Казанского собора, где ждет невесту, окруженный большою свитой, жених. Принц Антон, в вышитом золотом мундире, с кавалерственной лентой через плечо, с лицом, выражающим одно смущение, не знает, как встать, куда повернуться. Сотни любопытных глаз обращены на него. И несчастный принц не знает, куда деть собственные глаза, чтобы не встречаться со всеми этими взглядами, выражающими плохо скрытую насмешливость, – как ему, по крайней мере, кажется.

«Ох, скорее бы привезли невесту! Скорее бы кончилось все это и оставили бы меня в покое!» – думает бедненький принц.

Судьба, точно подслушав это скромное желание, смилостивилась над ним. Волны народного потока, наводнявшего собою улицы, заколыхались, зашумели.

– Едут! Едут! – загудело кругом.

Прежде всех показались великолепные кареты придворных сановников. Каждой из них предшествуют не менее десяти лакеев и скороходов, переряженных арапами, в платьях, плотно обтянутых бархатом, с перьями на голове, как у индейцев. За ними едет великолепная карета, предшествуемая, помимо двенадцати слуг, четырех скороходов, двух гайдуков, еще двумя дворянами верхами. Это карета принца Карла Курляндского, младшего сына Бирона. Белокурый мальчик выглядывает из-за граненых стекол, с трех сторон окружающих пышный экипаж, и детское любопытство борется на лице его с недетским гордым высокомерием, так свойственным семейству герцога. Еще в более пышной обстановке едет его брат, наследный принц курляндский, неудачный жених принцессы Анны. Этот не любопытничает, не высовывается из экипажа, как его младший брат. На его юном лице написано гордое тщеславие. Красивые, тонкие черты лица, похожего как две капли на лицо герцога, обезображены надменностью. Он достойный сын своего отца и гордится этим.

Но вот и сам отец его, всесильный герцог. Более двух десятков слуг, двенадцать скороходов, двадцать четыре пажа, камергеры верхами, конные лакеи, дворяне, – вот поезд могучего Бирона, поражающий всех своим величием. За ним следуют: егермейстер Волынский со всей своей конной охотничьей прислугой, одетой в особую одежду, затем обер-гофмаршал граф Левенвольде и, наконец, раскинутая на обе половины, предшествуемая сорока восемью слугами, скороходами и дворянами, запряженная восемью лошадьми цугом, едет карета, в которой сидит сама государыня с невестой.

За ними, с тою же подобающею пышностью, цесаревна Елизавета, затем герцогиня курляндская, ее дочь, принцесса Гедвига, предшествуемые их свитами, и в конце кортежа экипажи с супругами сановников и их детьми.

Все веселы, оживлены. Все кажутся довольными и своим пышным выездом, и веселым июльским днем, и кликами беснующегося народа.

– Ура! Ура! Да здравствует государыня-матушка Анна Иоанновна! – вопит толпа, и шапки летят в воздух при виде золотой царской коляски.

– Виват! Виват! – подхватывают войска, и клик этот несется могучей лавиной, сливаясь в одно целое с горячими приветствиями народа.

Одна невеста кажется печальной и угрюмой. В своем подвенечном наряде, сотканном из серебряной ткани, вся залитая бриллиантами, с бриллиантовою же коронкой на белокурых, пышно взбитых кудрях, Анна Леопольдовна похожа на мраморную статую отчаяния среди всей этой роскоши и блеска.

Три месяца тому назад там, в саду, оскорбленная герцогом, она не нашла ничего ужасного – вручить свою судьбу принцу Антону. Но теперь, теперь, когда уже нет возврата назад, ее поступок ей кажется ужасным. Точно кошмар давит грудь несчастной принцессы. Она выплакала все свои слезы, одеваясь к венцу, на груди своего неизменного друга, Юлианы, и теперь сидит заплаканная, скорбно-печальная в своей золоченой коляске.

«Уж скорее бы! – мысленно говорит она, едва находя в себе силы отвечать чуть заметными кивками головы на восторженные клики народа, – скорее бы кончилось все это! Скорее бы вернуться во дворец и, пока идут приготовления к балу, уйти, скрыться от всей этой докучливой свиты в какой-нибудь уголок с другом Юлианой и вместе с нею покручиниться, посетовать на судьбу…»

Желание принцессы исполняется, как и желание принца. Поезд останавливается. Обер-камергеры бросаются к раззолоченным дверцам коляски. Духовенство встречает невесту в притворе. Дивное пение оглашает своды храма. Императрица вкладывает руку Анны в руку принца Антона. Еще громче, еще торжественнее раздаются голоса певчих…

«Точно хоронят!» – вихрем проносится в мыслях принцессы.

Архипастырь Амвросий Юшкевич подводит принцессу к аналою. Драгоценные венцы поднимаются над склоненными головами жениха и невесты. Анна взглядывает машинально на крест и евангелие, лежащие перед нею на аналое.

Все кончено. Возврата нет!

Ее прежняя девичья свобода потеряна навеки… Она отныне супруга принца Антона Брауншвейгского…

Медленные, нежные, сказочно-пленительные, плавные и важные звуки менуэта оглашают зал.

Нарядные красавицы, залитые орденами и золотым шитьем сановники, все это плавно кружится, двигается и приседает в такт невидимой музыке, спрятанной на хорах. Обер-гофмаршал отдает приказание движением своего жезла, и танец сменяется танцем.

В нарядных робах, с головы до ног залитые бриллиантами, придворные красавицы: Трубецкая, Наталья Лопухина, Ягужинская, Долгорукая, баронесса Мегден – все они здесь, налицо. Но больше всех выделяется цесаревна Елизавета. Правда, цесаревна уже перешла границы первой молодости. Ей уже около тридцати лет. Прежняя хохотунья Лизута скрылась; прежняя слободская певунья, соперница соловья Чегаихи, исчезла навсегда. Но не менее хороша, если не лучше, теперешняя пленительная красавица Елизавета. Что-то затаенно-грустное, задушевно-печальное кроется в глубине ее синих очей, но нежные губы улыбаются ласково, весело и приветливо, золотистые косы так же пышны, как и прежде, улыбкой сверкающие зубы так же красивы и роскошны. Она только пополнела за последние годы, но от этого еще стройнее, еще грациознее кажется гибкая фигура. Плавно выступает цесаревна об руку с Густавом Бироном, братом герцога, и приветливо улыбается своему кавалеру. Не терпит его Елизавета, как и все семейство герцога, но, делать нечего, приходится смиряться, затаить в душе своей ненависть. Этого требует придворный «этикет», требуют и другие соображения… «В придворном кругу нельзя быть ни искренней, ни откровенной, надо скрывать свои чувства и постоянно носить маску притворного довольства», – учил ее друг и наставник Лесток, и цесаревна научилась притворяться, носить маску любезности, даже в те минуты, когда на душе ее кипит вражда, негодование и гнев. С того самого вечера, как поклялась она своим друзьям всеми силами служить на благо отечества, она решила, что открытой враждой нельзя спасти Россию от ее мучителей. Иные планы роились в голове ее. И любезно улыбаясь графу Бирону, Елизавета думает все ту же затаенную думу, как спасти Россию от корыстного влияния ее врагов.

За цесаревной и ее кавалером следует странная пара. Высокая, статная фигура старого фельдмаршала поминутно сгибается к его маленькой даме. Даме старого графа Миниха не более двенадцати лет. Она очень некрасива, дурно сложена, горбата. Но ее огромные черные глаза горят таким умом, такою недетскою душой, а большие, неправильные губы улыбаются так тонко и лукаво, горб так ловко скрыт в нарядном платье, что никто, вероятно, не считает теперь уродом, ни дурнушкою молоденькую принцессу Гедвигу Бирон. Густые, черные, перепутанные с жемчугом локоны, не напудренные, как у взрослых девиц и дам того времени и не свитые в безобразной высокой прическе, свободно падая на плечи, обрамляют пышною рамой смышленое личико девочки. Она впервые появилась сегодня в «свете», будучи «дружкой» на свадьбе принцессы Анны. Она так боялась этой свадьбы, этого бала. Боялась, что ее нескладная фигура, смешной горб, неловкая походка будут встречены насмешкой. Все домашние – отец, мать, братья – смеются над нею; они не называют ее иначе, как горбуньей и уродкой. А между тем сегодня – о! она это чувствует – она обращает общее внимание, производит на всех впечатление… Жгучее самолюбие придало ей силы, ловкости, уменья. Она во что бы то ни стало хотела доказать им всем, ее гонителям, что, несмотря на ее горб и на некрасивое лицо, она будет заметна, благодаря своему уму и начитанности, благодаря уменью быть интересной и остроумной собеседницей. И она доказала. Целый вечер ее окружают лучшие из кавалеров, толпятся вокруг нее, чтобы получить возможность танцевать с ее «светлостью», поймать мимолетную улыбку ее лица. Сам фельдмаршал Миних пригласил ее на танец, а это одно уже много значит. Несмотря на свои шестьдесят лет, победитель турок, герой минувшей войны, граф Миних не будет танцевать с первой попавшейся девушкою. Он бывает кавалером только или самых красивых, или самых умных, или самых обаятельных дам. А сегодня он от нее не отходит. Значит… значит…

И принцесса Гедвига улыбается счастливой улыбкой. Она чувствует себя такой радостной, такой счастливой! Ее кривые, некрасивые ножки так и скользят по полу. Черные локоны вьются вокруг разгоревшегося румянцем лица.

Ах, как хорошо сейчас ей, Гедвиге! Ни упреков, ни жалоб! Не слышно столь часто повторяемых ее отцом обидных и жестоких слов: «Ни за кого-то не пристроить тебя, уродку-горбунью, даже принц Дармштадтский, уж не Бог весть что такое, и тот не желал жениться на тебе, такой дурнушке». Сколько раз уж она слышала эти слова! Сколько слез пролила она, думая о них!..

Но теперь Гедвига только хитро и тонко улыбается, припоминая эти слова. Лукавая, сметливая девочка отлично понимает, почему не пожелал жениться на ней принц Дармштадтский. В ответ на посланное ему предложение от герцогского двора принц Дармштадтский объявил довольно прозрачно, что не желает родниться с «курляндским конюхом», а ее уродство и горб тут ни при чем… Да, кроме того, разве она уж так уродлива? Сама императрица считает ее своей «миленькой», своей «хорошенькой» Гедей, а этого достаточно…

И лицо Гедвиги разгорается все сильнее и сильнее, и чернокудрая головка поднимается выше и окидывает сияющими глазами весь зал…

Но вот менуэт кончается. Камер-лакеи разносят на подносах бальные яства. Тут и «шалей», и сладости или «цукерброды» в виде хитро сделанных из сахара зверюшек и цветов, и пастилы, и мармелады, и имбирь в патоке.

Фельдмаршал Миних с глубоким поклоном целует ручку Гедвиги и отходит от своей дамы. Блестящая молодежь сменяет его и окружает ее со всех сторон: тут сын фельдмаршала, молодой граф Миних, статный, юный гвардеец Лопухин, брат Юлианы барон Мегден, Алексей Петрович Бестужев, только что начинавший появляться при дворе красавец Волынский и, наконец, самый элегантный, самый безукоризненный светский кавалер, не молодой уже граф Левенвольде, обер-гофмаршал императрицы. Они говорят ей комплименты, сравнивая ее красоту с красотой Венеры, ее ловкость – с ловкостью Дианы, ум – с умом Афины Паллады. Они наперерыв ловят ее улыбки, ее слова, ее остроумные и меткие замечания. Она счастлива, она сияет…

Вдруг… глаза Гедвиги встречаются с другими глазами… Там, неподалеку от цесаревны Елизаветы, стоит улыбающийся мальчик. Какое чудесное, смелое, открытое личико, какой прекрасный чистый взор! Но почему он смотрит на нее так насмешливо, этот стройный мальчик-красавец? Что он нашел смешного в ней, Гедвиге? Смеется над нею!.. О, если это так, она сумеет проучить его!.. Или ей так это кажется только?

– Кто это? – обращается она к графу Миниху-младшему.

Но тот не знает. Она спрашивает Лопухина – тот же ответ. Наконец Волынский исчезает в толпе придворных и через минуту, возвратившись, говорит Гедвиге:

– Это мальчик из свиты цесаревны, Андрюша Долинский. Он паж ее высочества.

– Ах, какое у него странное лицо! Позовите его ко мне, я хочу его видеть! – говорит она капризным голосом.

Несколько кавалеров бросаются исполнить ее поручение. Через минуту паж цесаревны стоит уже перед Гедвигой Бирон.

Его черные глаза смотрят на нее с легкой насмешкой. Губы улыбаются без всякой застенчивости.

– Вот счастливец мальчик! На него обратила внимание принцесса Гедвига! – слышится вокруг завистливый шепот.

– Я хочу танцевать с вами! – говорит Гедвига, обращаясь к мальчику тоном, не допускающим возражений, – и хочу знать ваше имя.

– Мое имя Андрей Долинский и, если ваша светлость желает, я исполню ваше желание… – и свободным движением он взял руку Гедвиги и повел ее в ряды танцующих.

– Вы не рады, не счастливы разве быть моим кавалером? – обратилась к нему девочка после только что исполненной фигуры английской кадрили.

Андрюша взглянул на нее равнодушным взглядом.

– Право не знаю, – произнес он, – я не люблю танцев, и танцы не доставляют мне никакого удовольствия…

– Но ведь вы танцуете с самой принцессой Курляндской! – произнесла уязвленная его ответом Гедвига.

– Знаю, ваша светлость, и благодарю за честь.

– И все-таки танцы не приносят вам удовольствия? А между тем, – тут темные глаза Гедвиги гордо блеснули, – вы слышали, как все эти важные господа добивались чести танцевать со мною?

– Слышал, – просто отвечал Андрюша.

– Ну?

– Принцесса-голубушка, вы обидитесь на меня, что я вам скажу? – произнес задушевным, ласковым голосом Андрюша, и чудесные глаза его мягко вспыхнули хорошим, добрым чувством.

Гедвига, пораженная необычайной формой разговора с нею, только молча кивнула в ответ головою.

– Видите ли, – начал горячо и искренно Андрюша, – все эти господа говорят вам неправду… потому что боятся вашего отца и хотят только угодить вам, как дочери Курляндского герцога, первого вельможи при императрице, а будь у вас отец не столь важный сановник, они и не стали бы разговаривать с вами…

Точно свет померк в глазах Гедвиги и точно мрак воцарился кругом, так тяжело и мрачно стало на ее душе… Этот смелый мальчик говорил с нею так, как никто еще не осмеливался говорить!.. Он был искренен и чистосердечен, и эта искренность-то и убивала все радостное настроение Гедвиги. Но она все еще не хотела признать, что он прав и, цепляясь за последнее средство, она спросила взволнованным голосом:

– Так, значит, я не хороша собою, как Венера, с которою сравнивали меня эти господа?

Андрюша быстрым взглядом окинул тщедушную фигурку с небольшим горбом на спине.

– Нет! – отвечал он просто, без малейшего колебания.

– И моя ловкость и грация?..

– Я не сравнил бы их с ловкостью Дианы.

– Значит, я ничтожна и…

В гордых, черных глазах Гедвиги мелькнуло злое выражение.

– Вы умны и, должно быть, очень добры, принцесса, – произнес мальчик ласково, идя навстречу горбуньи своими честными, славными глазами.

– Добра? – вскричала девочка, – но знаете ли вы, что все меня считают отвратительной маленькой злючкой?! И отец, и братья, и мать…

– О, они ошибаются! – уверенно произнес мальчик, – и крестненький, и матушка, и цесаревна говорили мне всегда, что дети не могут быть злыми.

– Кто это крестненький? – поинтересовалась Гедвига. На минуту оживленное личико мальчика затуманилось.

Глаза его приняли тоскливое выражение.

– Крестненький – это Шубин… – ответил он печальным голосом, – его сослали в Камчатку, дали ему жену-дикарку, предварительно пытав и продержав его долго в каменном мешке…

Гедвига вздрогнула и побледнела.

Она знала печальную судьбу Шубина, знала, что не кто иной, как ее отец, виновник его несчастий.

Чтобы как-нибудь выйти из тяжелого положения, она снова спросила, тщательно избегая взгляда своего юного кавалера.

– А отец ваш кто?

– Мой отец умер еще до ссылки крестненького; он умер на дыбе, – произнес он так тихо, что Гедвига едва могла расслышать его.

Еще большая бледность покрыла ее лицо. Губы девочки дрогнули, когда она спросила:

– И тоже по приказанию моего отца?

Красноречивый взгляд был ей ответом.

Что-то необычайное свершилось с Гедвигой. Ей хотелось схватить за руку этого милого юношу-ребенка, увести его далеко-далеко из бальной залы и, упав перед ним на колени, говорить ему, задыхаясь от слез:

«Я не виновна, что отец мой оказался злодеем по отношению твоих близких… Но я готова какими угодно мерами вознаградить тебя за то ужасное горе, которое ты испытал, милый ты, милый мальчик!.. Вместо того, чтобы проклинать меня, дочь твоего злейшего врага, ты называешь меня доброй без лжи и лести!»

Жгучий, мучительный стыд охватил душу Гедвиги и, прежде чем танец был окончен, она вырвала руку из руки юного пажа и, расстроив ряды танцующих, вышла из залы.