Текст книги "Грозная дружина"

Глава 10
ТАЙНА ИШИМСКОЙ СТЕПИ. – ПОСЛЕДНИЕ ДНИ КУЧУМА. – ХАНДЖАР

А тот, кого оплакивали горькими слезами в стенах Искера, приплыл мертвый 13-го августа 1584 года к Епанчинским юртам. Внук князя Бегиша, татарин Яниш, первый увидел утопленника, закидывая сеть. Увидел золотой орел на кольчуге и латах и, решив, что не простой мертвец-казак перед ним, дал знать о нем Кучуму.

Велика была радость хана, когда окружающая его свита признала в утопленнике их злейшего врага Ермака.

Быстро облетела Сибирские степи крылатая весть. Князья татарские и остяцкие съехались поглядеть на мертвого врага. Его тело положили на рундук,[116]116
  Возвышенная площадка.


[Закрыть] и целых пять дней стреляли в него из луков озверевшие от охватившей их жажды мщения воины Кучума. Потом зарыли где-то за улусом, в степи, обобрав догола мертвое тело, и стали делить доспехи.

Одному отдали кольчугу, другому кафтан, а саблю с поясом – мурзе Караче, одному из злейших ненавистников покойного Сибирского князя.

После гибели Ермака осталось только 150 человек казаков в Сибири, вместе с присланными московскими стрельцами.

Горько оплакав смерть своего князя-вождя, они по обычаю собрали круг и выбрали атаманом Матвея Мещеряка. На этом же кругу решили, что оставаться им в Сибири теперь невозможно. Мирные татары и остяки, проведав об их малочисленности, восстали снова и грозили со всех сторон засевшей в остроге горсточке храбрецов. К тому же Кучум, собрав новые силы, двигался по пути к Искеру.

И вот 15-го августа казаки оставили Сибирь, сели в струги и поплыли вверх по Тоболу.

А в опустевший Искер вошел Кучум со своею ратью. Но недолго поханствовал слепой хан в отнятой столице. Пришел снова князь Сейдак, отец которого был убит Кучумом, и отнял престол и города у Кучума, выгнав последнего из его столицы.

Между тем умер Иоан Грозный. На московском престоле воцарился его сын Федор Иоанович.

До нового, молодого царя еще не дошла весть о гибели Ермака, но зная о голоде, море и малочисленности казаков в Сибири, он послал им на помощь новый отряд стрельцов, вручив начальство над ними воеводе Ивану Мансурову, а позднее Василию Сукину, Ивану Мясному и Даниле Чулкову.

Мансуров встретил на реке Туре уходившую из Сибири дружину Мещеряка.

Горсть храбрецов-покорителей снова ожила духом. Они соединились с царским отрядом и вернулись к устью Тобола, чтобы взять у татар обратно Искер, где ханствовал молодой, смелый и энергичный князь Сейдак, изгнавший Кучума.

Увидя, что им не легко справиться с Сейдаком, отряд решил выстроить деревянную крепость при впадении в Обь Иртыша и заперся в ней, поджидая на помощь себе другие царские отряды.

Остяки окружили было эту крепость, захватив с собою своего Белогорского идола в твердом убеждении, что он поможет им победить русских, но пушечный выстрел расщепил остяцкого кумира во время всеобщей молитвы и остяки в ужасе разбежались, отказавшись от приступа на крепость.

Между тем другие воеводы царские, Сукин и Мясной, на берегу Туры основали город Тюмень, вместо прежнего татарского улуса Чингия, а воевода Чулков заложил в 1587 году город Тобольск, неподалеку от древнего Искера.

В том же году в Тобольске была выстроена и первая христианская церковь.

Чулков же, соединившись с воеводой Мансуровым и атаманом Мещеряком, осадил Искер и сделал приступ. В упорной битве был ранен и взят в плен юный Сейдак. Но одновременно погиб под стенами Искера и последний атаман-сподвижник Ермака – Матвей Мещеряк.

Отбитый Искер, однако, не привлекал более русских и они оставили его, населив Тобольск, новую столицу Сибирского царства.

А Кучум все держался в Ишимской степи. Подкрепляемый постоянно новыми шайками киргизов и ногаев, он ураганом носился по берегам Тобола, жег русские селения, уводил жителей в плен.

Наконец, воеводе Кольцову-Масальскому удалось в 1591 году истребить конницу Кучума и схватить последних его жен и сыновей в плен. Сам Кучум успел и на этот раз бежать. Царь Федор Иоанович предлагал Кучуму богатое жалование, милости, города и селения в России, оставляя его с титулом хана Сибирского и только требуя изъявления покорности с его стороны, его переселения в Москву, всячески суля ему свои царские ласки. И жены с сыновьями, московские пленники, склоняли к тому же хана, посылая сказать, что им хорошо и привольно в Москве, – но упрямый хан оставался все тем же непоколебимым и гордым. Он послал ответ царю:

– Ермак взял силой мое ханство, однако не покорил меня… Не хочу войны с Русью, но требую берега Иртыша в свое владение… Свободным жил свободным и умру.

* * *

Ночь, таинственная, чарующая летняя ночь – задумчивое продолжение дня, без густой темноты, с голубоватыми отсветами, ровными и прозрачными… Глухо поплескивает обычно тинистый, мутный, безобразный Ишим, теперь весь серебристо-млечный и хрустальный… Полный месяц глядится в его серебряные ночью воды, и расплавленным металлом кажутся они. Голубоватый призрак стоит над степью… Можно различить ландыш, стройный и невинный, под налетной дымкою матовой голубизны белой весенней ночи… Он кажется фарфоровым и хрупким, такой нежный, такой воздушный, словно весь вылитый из сказки и мечты.

Тот же отблеск мечты, таинственности и сказки как белую невесту нарядил во что-то голубовато-нежное, дымчатое и прозрачное степь.

Пахнут одуряюще дикие розы и гвоздика. Их сладкий, острый запах повис над серебряным маревом степей.

Под прикрытием крошечной рощицы стоит кибитка. Лошади распряжены и пасутся на траве. Под навесом кибитки, на груде кошм сидит Кучум, бледный, сгорбленный, одряхлевший. Дорого обошлись его последние скитания по степи обессиленному, измученному, всеми покинутому старику. Дорого обошлись.

Один Аллах ведает это.

Из его воинов часть передалась Сейдаку, прогнавшему его из ханской столицы, часть проклятым кяфырам, отнявшим у него венец, родину и семью.

– Венец… родину… семью…

Но не честь!.. Нет, не честь!.. Во имя Аллы он остался тем же гордым степным орлом на воле и таким и умрет. Пусть затравили его как волка кяфыры, – он еще слишком силен и горд, чтобы суметь умереть на свободе. И не совсем еще одинок он, бедный, обездоленный слепец. С ним его Ханджар, его дочь-царевна. Она неустанно бродит с ним всюду. И когда Сейдак, плененный ее красотою, силой оставлял ее в Искере, суля ей свою любовь, почести и богатства, она тайком бежала за своим изгнанником-отцом. Ее братья, мачехи и сестры пользуются довольством, роскошью и ласками белого хана, ей предлагали то же, но она – вольная степная чайка, Ханджар, она дитя свободной Сибирской степи, она – дочь своего отца. У них обоих словно бьется одно могучее сердце в груди. Нет, или свобода, или смерть – вот главный девиз царевны Ханджар…

Прошло более десяти лет с тех пор, как она, шестнадцатилетняя девушка, носилась в лихой байге. Но по-прежнему, как степь Ишима или, вернее, как эта хрустальная весенняя ночь, прекрасна Ханджар. Если бы мог видеть слепой старик отец это трогательно-измученное за него душевными муками личико, эти огромные черные, сверкающие как алмазы, глаза, горящие безумной, ненасытной любовью к родине и свободе, эти, без признака румянца, матовые щечки, эти скорбно сжатые гордые уста!..

Она присела у ног отца. Черные косы упали ей на грудь и плечи и траурной фатою покрыли гибкий, по-прежнему стройный стан. За поясом Ханджар заткнут нож – последний подарок отца.

– Отец, отец, – шепчет она с непонятной тоской, – не горюй, не печалься, не все еще потеряно для нас… Пускай только пройдут эти светлые ночи: под покровом осенней тьмы я проберусь к русским улусам, отец, кликну клич нашим воинам, нападу с ними на Искер и верну обратно тебе твой трон, твою столицу, – говорит она вдохновенно, ласкаясь к слепому хану.

Кучум словно ожил. Звучный голосок дочери нежным, целительным бальзамом вливался ему в душу. Но бедный слепой старик был слишком дальновиден и умен, чтобы мечтать теперь о владычестве над Искером.

– Солнце души моей, лазоревый свет весенней ночи, месяц и звезды одинокой мглы мучений моих, – произнес он, кладя дрожащую руку на черную головку Ханджар, – все кончено для нас с тобою. Моя душа тоскует и болит, что увлек я тебя молодую, полную жизни и сил за собою, черноокая царевна моя…

– О, отец! – вскакивая на ноги и обвивая его сухую жилистую шею, вскричала Ханджар, – не говори так, ты рвешь мне сердце, отец… Я твоя утеха, единое счастье старости твоей – могла ли я тебя покинуть в твоем изгнании?..

Она прижималась к его груди, она обнимала его, она заглядывала в его мертвые слепые глаза своими молодыми, жарким очами.

– Ханджар, сердце мое… – мог только выговорить Кучум и сжал ее в своих объятиях. Слезы градом текли по его лицу.

А она уже оправилась немного и заговорил снова:

– На заре приходили к тебе, отец, ногаи и о чем-то говорили с тобою.

Зачем приходили они к тебе, отец?

– Их присылал русский вождь, мое солнце, с новым желанием Белого хана… Я не хотел тебе говорить этого, Ханджар, не хотел травить тебе душу даром… Скрыл от тебя… Но теперь поведаю тебе все, последняя радость жизни моей. Русский воевода от царя послал сказать Кучуму: пускай предается русским Кучум и первым лицом после царя на Руси будет…

– А ты… а ты… что ответил на это, отец? – чуть ли не задыхаясь от волнения вскричала девушка.

– Разве солнце жизни моей не угадывает ответа своего слепого отца? – вопросом на вопрос отвечал Кучум.

– Знаю, отец… Ты сказал, господин мой и повелитель: «Пусть у русского хана будут другие слуги, но не царю Сибирских степей пресмыкаться у трона русского владыки»… Так ли, отец?

– Так, Ханджар.

И оба замолкли. Наступила полная тишина. Степь и ночь притаились за пологом кибитки, и одна, казалось, караулила другую в этот очарованный сказкою час.

Вдруг чьи-то шаги послышались неподалеку. Зазвучала громкая, непринужденная татарская речь.

Как подстреленная птица, заметалась Ханджар на подушках кибитки.

– Сюда идут, отец… Это те же ногаи, что были утром еще в улусе…

Сердце чует, с недобрым намерением ищут они нас среди ночи… Бежим, отец, пока не поздно, бежим… – хватая трепещущими, похолодевшими руками руки отца, шептала Ханджар.

– Поздно, свет очей моих, поздно… – в смертельной тоске прошептал Кучум и выпрямился во весь рост, прижимая дочь к своему сильно бьющемуся сердцу.

Выхватив нож Ханджар ждала. Ее огромные глаза горели как у волчицы.

Как белая летняя северная ночь было бледно ее красивое лицо.

Ждать пришлось недолго. Шаги приблизились. Голоса зазвучали определеннее, грубее. Чья-то сильная рука рванула полу кибитки, и человек десять ворвалось под ее навес. Ножи и пики засверкали в руках убийц.

Зверские лица исказились злорадным торжеством…

– Не хотел ты, гордый хан, живым предстать перед русским царем, закричали они, – так мы твое мертвое тело повезем в Москву! – прогремел чей-то злорадный голос и двое здоровых ногаев кинулись на Кучума и в одну минуту покончили с бессильным, слепым, дряхлым стариком.

– А тебя, царевна Ханджар, мы отдадим московскому царю в пленницы! – послышался вслед за тем другой голос.

Но с быстротою кошки бросилась вперед Ханджар, размахивая своим ножом направо и налево.

Стон, вопль, проклятия наполнили кибитку. Две сильные руки схватили ее. Третья – взмахнула ножом над прекрасной бледной головкой.

– Радуйся, отец, все же свободными предстанем мы на суд Аллаха!.. – успела крикнуть Ханджар и упала бездыханная к ногам уже убитого злодеями Кучума.

Заветная мечта Кучума сбылась: независимым сыном вольных степей умер могучий, гордый, влюбленный в свою свободу и родину, последний хан Сибирский…

Заключение

По трупам удалой, грозной Ермаковой дружины проложен был путь к окончательному покорению вольного сибирского юрта. Правда, отошел после смерти молодца-атамана обратно в руки татар покоренный Искер, и долго еще велась война с Сибирью, пока, наконец, улус за улусом, городок за городком, не отошел весь юрт Сибирский в руки его покорителей – русских. И много-много русской крови было пролито в сибирских тайгах, лесах и степях, много храбрецов легло в боях с татарами и другими народами прежнего Кучумова царства, разделяя печальную участь первых завоевателей далекой окраины… Целые века прошли, пока, наконец, Сибирь стала частью русского государства и мощный двуглавый орел принял под свои крылья все народы Сибири, все земли и богатства этого края…

Но велика была заслуга Ермака перед всею Русью. Он первый, с незначительной горстью удальцов-товарищей, таких же отчаянно смелых и храбрых орлов Дона и Поволжья, проложил победный путь пулями, саблями и бердышами в далекую, чуждую и дикую Сибирь. Он первый рушил могучую ханскую власть властелина вольных Сибирских степей Кучума, первый проник в мраморную грудь каменного Урала и зажег в нем пламень первой русской власти, первое признание владычества удалой русской силы молодецкой.

Русское имя славой покрыл Ермак. Развеял, разбил с 840 молодцами многие тысячи татар-инородцев этот былой разбойник…

И не мудрено, что легендарной богатырской фигурой вырос Ермак в сказаниях и былинах русского народа.

Он народный герой. Мощью русских лесов, гладью рек серебряных, молодецкими звуками поволжских песен веет от могучей фигуры этого народного колосса, этого чисто русского богатыря.

В г. Тобольске воздвигнут памятник Ермаку, покорителю Сибири, бессмертному герою давней русской старины, вождю грозной дружины. Но крепче тяжелых плит этого памятника, тверже глыбы камня и металла, вылитого на нем, сделан другой. Этот второй памятник не рухнет с веками.

Он останется вечно в сердцах русского народа. Этот памятник – любовь народная к храбрецу-атаману, к удалому Ермаку Тимофеевичу, пожалованному князю Сибирскому… Этот памятник – священная память о нем и его сподвижниках…

Редкий житель Сибири не имеет в своем доме портрета Ермака, редкий житель Сибири не сумеет рассказать славную историю подвига могучего атамана и его грозной дружины. Сами темные урманы Сибирские да дремучие тайги ее поверяют ту быль неустанным рокотом своих могучих дерев… И несет ветер буйный ту сказку-быль, ту правду-сказку по голубым и серебристым рекам за каменный пояс, мимо второго великана Урала, по всей Руси могучей, вширь, вдаль, далеко, далеко…