Текст книги "Мои сестры в бересте"

Глава 4

Ленкины худшие опасения подтвердились. До поворота на Вельчино она ехала по нормальному скоростному периметру, после поворота дорога качеством почти не уступала шоссе. Пара улиц в селе тоже были асфальтированы. Да и проехав Вельчино насквозь, она еще какое-то время катила по приемлемой трассе. Разве что несколько колдобин повстречала, но их было хорошо видно издали.

Дальше выбоины пошли одна за одной, дорога загибалась то вверх, то вниз, то и дело приходилось объезжать ямки, оставленные тяжелым транспортом. Ленка проехала огромные торфяные горы со срезанными верхушками – зеленые сверху и черные внутри, как будто великаны делили гигантский торт. Потом началась щебенка. Все шутки про древние стиральные доски пасовали перед этой дорожкой. Трясясь по ней, Ленка утешала себя тем, что летом здесь стояла бы пыль столбом. Но дальше закончилась и она.

Последние километры перед Заячьей Губой грозили обернуться кошмаром. Щебенка, сколь отвратительной дорогой ни была, все-таки вела каким-никаким твердым маршрутом. Теперь же приходилось ехать по дороге, просто укатанной по глине. Наверное, она меняет свою форму после каждого дождя, зло думала Ленка, пока «Огонек» петлял в полях. Наконец грунтовка уперлась в бесконечный сосновый бор. Прозрачно намекавший на жирную точку во всем Ленкином предприятии.

Высокие сосны, почти все одного роста, как близнецы, стояли ровной стеной. Сквозь стволы где-то далеко просматривался еще более густой лес. Между сосен валялись большие валуны – некрасивые, бесформенные. Как будто шел кто-то огромный, ел каменный хлеб и раскидывал крошки. И валуны выглядели не как сад камней, а как негабаритный мусор.

Что теперь? Неужели мне придется прочесывать пешком этот deep forest, думала Ленка, в поисках своей избушки на курьих ножках? А чего ты ожидала, посмеивался внутренний Шмель. Думала, приедешь в пасторальное кантри, и за рюмкой парного молочка расспросишь бурановского вида бабушек, где твоя фазенда?

Для очистки совести она проехала еще сотню метров по краю вдоль опушки и, к своему изумлению, обнаружила искомый свороток. Он как будто нарисовался сам, отвечая Ленкиному запросу. Кривенький, мало похожий на нормальную дорогу, но вполне себе реальный. Надо же, подумала она, только что не было – и на тебе. Получите, распишитесь. Кто-то меня сильно любит. Ну, спасибо, мироздание.

Ленка заглушила мотор. Ну, что теперь? Можно ехать вперед, пока под колесами более-менее твердая земля. Что бы там ни говорила вельчинская Кармен, на глаз тут проехать какое-то расстояние можно. А какое именно, ты знаешь? А я-то на проселочный «тракт» бочку катила, мрачно подумала она. Эх, дороги…

Она вылезла из машины оценить шансы и посмотрела, куда ей предстояло ехать. Метрах в пятидесяти, как раз поперек дорожки виднелась огроменная лохань с водой и льдом. Сядешь в нее колесом, и врубай Глонасс. Не, братцы-ежики, тут надо пешком. И что, «Огонька» прямо тут, на краю леса бросать? Рюкзак на плечи, вперед и с песней? Одной?

Чтобы успокоиться, Ленка вынула мобилу и несколько раз щелкнула, ловя в кадр надменные сосны и валуны. Потом пропустит через фильтр и выложит. Раз уж мы здесь оказались, надо отметиться… День уже пошел на спад, но было еще светло. Времени на обратный путь, в принципе, хватало. Ленка не любила ездить по темноте.

Она вернулась к машине, хлебнула воды из бутылки. Вода степлилась и на вкус была так себе – только горло полоскать. Сейчас бы студеной, из только проснувшегося ручья… Ленка тяжело вздохнула, полезла в рюкзак. Откупорила термос, налила в крышку-колпачок вельчинский кофе и приготовилась к минутке удовольствия. Стаканчик дымился. Она пригубила кофе, не отрывая взгляд от сосен, и тут же выплюнула себе под ноги.

У жидкости из термоса не было вкуса. То есть, вкус, конечно, был, но слабый-слабый, как отголосок или воспоминание.

У меня ковид, холодея, подумала Ленка. По второму разу. А говорили, сейчас нюх уже не пропадает! Господи, за что мне это вечное попадалово? Сейчас запрут дома на две недели. И как всегда, вовремя. Только этого мне не хватало!

Она бросила рюкзак на сиденье и принялась остервенело потрошить: где-то в карманах был закопан жутко вонючий антисептик. Раскидав вещи по всему салону, Ленка обнаружила вожделенный баллончик. Брызнула прямо в нос и закашлялась от удушья. Запах был явным и агрессивным. Слегка успокоившись, Ленка по-собачьи обнюхала вещи, даже крем для рук и, наконец, обошла «Огонька» и сунула нос под выхлопную трубу. Запах бензина показался ей слаще сирени. Облегчение было таким сильным, что Ленка рассмеялась и одновременно всплакнула. Нервы действительно сдали, подумала она, вытирая выступившие слезы. Кто еще тут псих? Чтобы успокоиться и еще раз все обдумать, она забралась обратно в машину.

А собственно, чего я сдрейфила, посмеивалась над собой Ленка. Нешто мы в походы не ходили? Где наша не пропадала. В двадцать первом веке в трех часах езды от мегаполиса заблудиться невозможно. Место тихое, спокойное. Звезды ночью, наверное, с кулак, не то что в городе. Воздух свежайший. Весна, пленэр, понимаешь, романтика.

Она достала карту и по новой углубилась в сплетение дорог. Вы находитесь вот здесь. Нет, не здесь, а во-о-от здесь. В этой ж… живописной местности. А вот – Заячья Губа. ЗГ. Зинаида Гиппиус. «Я с детства ранена смертью и любовью…» Да что ж такое, всякий doom в голову лезет. Так, сосредоточься, Ален. Олень ты пуганый. Если верить карте, при желании можно дотелепать пешком. Только делать мне больше нечего. А на колесах не сунешься – застрять опять же боязно. Вот же шайтан. А если дорога метров через пятьдесят просто кончится посреди леса? Ну не внушает она мне доверия. Ни вот на столечко.

Как нередко бывает в трудных ситуациях, Ленка решила прибегнуть к испытанному средству – уловке. Отвлечься и перезагрузить мозг – надежный рецепт здравого решения. Подразумевалось, что выход из ситуации при этом сам должен прийти в голову.

Она отложила карту и стала листать бессчетные вкладки на смартфоне. Некоторые висели месяцами – что-то служило напоминалками, что-то требовалось для учебы, с третьим просто было трудно расстаться. Последней из добавленных была статья с Хабра «Ликбез по крионике». Ленка пробежала колонку взглядом и принялась чистить остальные.

Закрыв Медузу, Либекс, почту с трех ящиков и еще с полдюжины вкладок, она откопала на самом дне статью – кажется, хотела кому-то ее переслать. Изюм был в том, что автор, некто Г.И. Нестеров, доцент кафедры высшей математики не самого последнего питерского вуза в прошлом месяце попал в криминальные сводки. Ученый муж оказался полноценным упырем – убил и расчленил свою молодую (четвертую) жену, а части тела закопал у себя на даче. И если бы не бродячая собака, прикормленная соседом и без труда преодолевающая общий забор, профессору кислых щей все бы сошло с рук. Впрочем, похоже, ему и так все сошло с рук – Нестеров таинственным образом исчез при проведении следственного эксперимента пару недель назад. По этому поводу стояло такое информационное безмолвие, что Ленка заподозрила неладное. В смысле, что профессора во время этого самого эксперимента пристрелили по-тихому. И по нужным каналам велели всем помалкивать. И все помалкивали.

Она открыла статью.

«…В каменноугольный период деревья отличались от тех, что составляют основу лесов в настоящее время. То, что современная древесина хорошо горит и не тонет – не данность, а эволюционное достижение. Древние, ныне не существующие виды обладали тяжелой древесиной. Она тонула и превращалась в каменный уголь. Вместе с тем, деревья продолжали выкачивать углерод из атмосферы, в связи с чем его концентрация в воздухе понизилась до критических значений. По сути, важнейший элемент был выбит из атмосферы. Биоразнообразие обеднело, растительный мир стал на грань катастрофы. Стало очевидно, что для того, чтобы снова обогатить углеродом атмосферу, вернуть его в цикл, необходимо добывать уголь, бурить землю. И спустя время появились существа, которые могли решать конкретные задачи – в частности, наладить разработку пластов каменного угля, залегающих глубоко под землей. Это дает основания для смелой гипотезы, могущей показаться скептикам фантастической: что, если деревья вывели человека как культуру?»

Нормально, усмехнулась Ленка, окончательно успокаиваясь. Ладно апокалипсис, масонские заговоры, визиты инопланетян. А тут прямо День триффидов…

«…Никто не станет оспаривать тот неопровержимый факт, что растительная цивилизация на порядок древнее человеческой. Науке известно о грибах, споры которых пожирают муравьи. Спора прорастает в муравье, и вот уже муравей подчиняется грибу, забирается на ветку дерева, чтобы его склевала птица и унесла спору дальше. А токсоплазма? Есть любопытная версия, что кошки, больные токсоплазмозом, меняют поведение людей. Это же настоящая экспансия токсоплазмы – люди, заразившиеся от кошек, вместо неприязни и отвращения начинают испытывать к своим питомцам совершенно патологическую привязанность!»

Ленка фыркнула – во дает! Надо будет Аське рассказать, а то она любит с котом своим целоваться. Ленка троллила ее, что кот ей приятнее парней.

«Что, если в отношении деревьев действует тот же принцип, и вся человеческая раса с ее историей, эволюцией и прогрессом – не более, чем планомерная реализация программы выживания коллективного растительного сознания? Человек думает, что добывает полезные ископаемые для себя, а сам служит инструментом, чтобы повышать биодоступность материала, необходимого организмам высшего порядка. Человек одержим честолюбивыми мечтами о покорении космоса, но если ему и суждено отправиться к далеким звездам, что в первую очередь повезет он с собой в иные миры? С большой долей вероятности можно предположить, что это будут семена».

Да уж. Деревья, грибы, мимимишные кошечки, которые захватят мир. Егор, помнится, тоже нес пургу про грибы: дескать, они сами внушают людям мысли, чтобы их собирали и ели. Каждый сходит с ума по-своему. Вот и профессор, судя по всему, свихнулся давненько, и вопрос его выхода на тропу маньяков с ножом и шизой наперевес был делом времени. Кстати, о маньяках, заворочался червячок беспокойства. Ты вот сейчас медитируешь тут на паузе, а в этих кущах может бродить няшка доцент. Или приятель горбуна из Вельчино.

Стоп, сказала Ленка сама себе. Две встречи с маньяком за день – это уже перебор. Снаряд два раза в одно место не попадает… Да нет, братцы-ежики, это в лотерею два раза подряд не выигрывают. Снаряд, говорю я вам, точно шарахнет дважды. В ту самую точку, на которой ты застрял. Мир никогда не ждет. И не оставляет шанса тому, кто ослабил контроль.

Осознание того, что она совсем одна в незнакомой безлюдной местности, вернулось и накрыло. Ленку затошнило от страха. Установка «и никого суслик не встретил» не работала.

Облизав пересохшие губы, она снова уткнулась в карту. Если верить великому кормчему GPS, тут когда-то была дорога. И то, что от нее осталось, огибало деревню с севера. Интересно, забирается ли кто-нибудь сюда в это время года? Ну, какие-нибудь дауншифтеры, туристы, грибники… хотя для последних сейчас точно не сезон. Миленькое место для стоянки, не вопрос, но надо же куда-то и дальше двигаться. А она застряла. Прямо как в отношениях со Шмелем. Ни туды, ни взад. Вот привязалась же поговорочка…

Из глубины леса послышался шум. Сначала Ленке показалось, что поднялся ветер, и вихрь гонит между деревьев столб прошлогодних черных листьев. Сдирая мерзлый грунт, снег и хвою. И нечто шагнуло к ней из тьмы, выталкивая этот вихрь на нее, как вагон метро толкает воздух по туннелю. А потом вихрь остановился, и она увидела столб черного света.

При нем невозможно было сидеть – он как будто создавал двойную гравитацию в месте, где были голова и плечи. Ленку швырнуло вниз, и «Огонек» стал сплющенной консервной банкой, в которой Ленка стала начинкой, а кто-то готовился съесть ее заживо. И выплюнуть шкурку.

Советом горбатого психа из Вельчино она все-таки воспользовалась: дернула назад. И жала на гашетку до самого Питера. Ни разу не остановилась – разве что на светофорах. Дороги она не запомнила.

Ночью ей приснилось, как она бежит босиком по лесу.

Воющий смерч настиг и окружил, в глотку забились снег и земля.

Черный столб света принял Ленку в себя.

И все кончилось.

Глава 5

– Назовите ваше имя.

Молчание.

– Вы помните ваше имя?

Молчание.

– Ваше имя Алиса Луцкая?

После паузы:

– Нет.

– Взгляните. Это ваш паспорт. Вот ваша фотография. Узнаете себя?

– Да. Это я.

– Итак, начнем сначала. Ваше имя Алиса Луцкая?

– Слово "имя" восходит к глаголу "иметь"… я не имею ничего…

– Понятно. Ваш возраст?

– У меня на запястье четыре кольца.

– Что это значит?

Молчание.

– Что вы можете рассказать о каргах?

Молчание.

– Вы видели карг?

Молчание.

– Мы располагаем сведениями, что вы обнаружили поселение карг и провели там пять недель. Где оно находится?

– Карги – цыгане духа. Они кочуют. Место, где я была, больше не существует.

– И все же, где именно, по вашему мнению, располагалось поселение карг?

– На границе земли и воды. Между мыслимым и зримым. Между злым и мертвым.

– Если вы намеренно вводите нас в заблуждение…

Человек рождается бесстрашным. Он не боится огня, воды, высоты и смерти. Первая боль учит его одергивать руку. Вторая – соизмерять шаг. Третья – прятаться.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять….

Ты боишься зеркала, лекала, формы, говорят они. Не хочешь затвердеть раз и навсегда сорванным каштаном. Ты мнишь себя ручьем, но твоя суть камень.

Счастье быть бесформенным. Счастье не иметь тела – не потеть, не кашлять, не есть, не испражняться. Не харкать красным соком. Не истекать белым соком. Не болеть. Не знать боли. Ни физической, ни душевной.

Я выверну тебя на чистую воду. Я выведу тебя на изнанку.

…Кто говорит это? Кому я говорю это?

Навожу резкость и вижу: стоит рябая, в платке точно с богомолья, черно-синие губы в нитках морщин, в углу усатого, как у сома рта – цыгарка, бесцветные глаза смотрят пристально, без интереса. Вот ты, плоть и кость, крик и кашель, кровь и слеза – а я черная головня, мне твои амбиции-печали неведомы. Схлопну, сдую, схороню. И нет тебя.

Меня нет.

«… целостности. Мозг всегда делает личность целой, независимо от количества дыр. Осколки личности, не состыкованные друг с другом…»

Приглушенный женский голос монотонно бубнит в наушниках – я поймала какую-то левую радиоволну (в моем смартфоне есть радио?). У моих наушников длиннющий провод – я таскаю их с собой, зафиксировав излишек шнура прищепкой. Более удобные, беспроводные валяются дома: я не беру их в дорогу, экономлю заряд, как герой Джека Лондона экономил спички. И если я когда-нибудь изменю своей старой привычке, то не сейчас. Не сей оплетающий, обволакивающий час. Не в этот момент, который грозит затвердеть смолой, заянтариться вокруг меня, отгораживая от мира, обездвиживая, обезвременивая…

Удобные и плотно прилегающие, наушники надежно прячут меня от реальности – ни одного звука не просачивается через их черные поролоновые ладошки. Иногда прищепка сбивается, провод начинает разматываться. Провода в моей голове ветвятся, оживают. Обвиваются вокруг моих запястий и шеи, превращаются в длинных пиявок. Пиявки стягиваются и растягиваются, их махагоновые тела истончаются, ищуще шевелятся острые головки. Они прикасаются к моей коже, оставляя на ней влажные прохладные следы…

«…не является совокупностью атомов, из которых состоит тело или конкретный орган, в данном случае – мозг. Это конфигурация информационного процесса на основе атомной матрицы. Если продублировать набор атомов с точностью до момента импульса каждого из них, получится дубликат сознания в зафиксированном мгновении или срез личности. Этот срез нельзя использовать как зеркало, так как уже в следующую секунду личность уже будет другой. Если набрать несколько таких срезов, можно реконструировать те или иные аспекты…»

– Макарова, ты сюда спать пришла? Чем ты занимаешься?

Мария Абрамовна Данченко, преподаватель философии – классическая Марьиванна. У нее взбитая прическа, губы сердечком, вишневые ногти и страдальческое выражение лица. Она разглядывает меня, как диковинное животное.

– Почему ты в наушниках? Нет, это в конце концов уже ни в какие ворота…

– Извините.

Я стягиваю наушники, и уши наполняются шумом леса.

Я теперь все время его слышу.

Первый раз я услышала его ночью – меня разбудил незнакомый угрожающий звук. Сначала я решила, что это сильный ветер, но на улице ветра не было. Я приоткрыла дверь и высунулась в коридор. Оттуда сразу загудело, как из гнезда с осами. Мне стало страшно. Я набрала МЧС, меня вежливо не дослушали и предложили вызвать полицию. Связываться с полицией я не рискнула. Просидела до четырех на кухне, слушая глухой утробный вой и гадая, откуда он – с лестничной клетки? Из шахты лифта? Может, там продувают что-то? С утра нужно было идти на пары, и я силой воли все-таки затолкала себя в постель. Пролежала три часа с закрытыми глазами, но сон так и не пришел.

Утром я сварганила себе двойную порцию кофе и собралась в универ. Ехала в лифте, содрогаясь под свист и вой. Когда шум вышел со мной на улицу, до меня наконец дошло, что все это время гудело в моем личном измерении.

У меня в голове.

Вечером я позвала друзей-народников – Пашку, Стаса, Андрюху со Златой. Скрипка, волынка, аккордеон, бонги. Я, как могла, подыгрывала на клавишах, поминутно лажая мимо нот. Мы сто лет не виделись и разошлись только в первом часу, когда соседи принялись ожесточенно колотить по батарее.

Шум не смолкал. Он перекрывал все.

На ночь я выпила два колеса донормила, но, как ни мечтала, не отключилась: только реальность расслоилась на фрагменты – вязкая, желеобразная, как слайм. Наверное, у меня упало давление, потому что я не могла встать. Словно чья-то недружелюбная ладонь толкала меня в лоб, стоило только поднять голову. И тогда я увидела их.

Собаки явились не из мрака, а прямо из дыры в стене. По форме они походили на бультерьеров, но с еще более вытянутыми уплощенными мордами, как у крокодилов. Они выползали и пробегали мимо меня с полуоткрытыми ухмыляющимися пастями. Они не бросались на меня, как будто не видели. А может, я для них не представляла интереса.

Пойдем с нами, ты наша.

Когда я повернула домой, не доехав до Заячьей Губы какие-нибудь несколько километров, обратный путь почти начисто стерся из памяти. Ошметки, сохранившиеся в сознании – мелькающие столбы и черные тени, летящие мимо окон вдоль дороги. Может, вороны. Или дементоры. Я боялась не их и не дорожных бандитов: маньяков, воров или бродяг – что-то огромное, бесформенное дохнуло на меня с той стороны, и естественный страх заблудшей овцы попасться на зуб волкам перестал быть значимым.

Хочешь забыть о боли? Заведи себе бóльшую боль. Хочешь забыть о страхе? Вместо страха заведи себе ужас. Выдохом этого ужаса меня отнесло как одуванчиковое семя.

Семя… стремя… вымя… знамя… время…

Что-то случилось со временем.

Время останавливается, спотыкается, несется галопом. Идет вспять.

Вчера я вышла из дома, одевшись как на Северный полюс: Яндекс показывал -28. На улице вместо колючего мороза в лицо дохнул ласковый ветер. Я тут же вспотела. Полезла в телефон, обновила страницу, – 26. Ничего не понимая, перевела взгляд на геолокацию в левом верхнем углу. Сыктывкар. Но я же ее не меняла. Я точно помню. Не меняла. Я же не в Коми?

…Я в коме?…

Я помню, как решила срезать и пойти к метро через большой старый парк. Он мне не был особо знаком, и я ориентировалась наугад. Тропинки в нем как будто проложены без системы: кружат, сплетаются, петляют. Я наматываю круги по парку и кажется, сбиваюсь с пути. Выбираю тропинку и решаю идти по ней прямо. Наконец она выводит меня к какому-то дому. И тут я понимаю, что нахожусь совсем в другом районе. Оборачиваюсь – а парк на другой стороне дороги. Но я ее не переходила! Я точно помню, что не переходила. И даже если бы перешла, как может дорога разделять районы на разных концах города?

Я где-то заблудилась, свернула не туда…

Снова сижу с кем-то за столиком, только на этот раз вместо вафель передо мной дымящаяся чашка с кофе, объёмом готовая соперничать с лоханью. Белая скатерть, так и напрашивающаяся на тест Роршаха, и общий антураж (ложки-вилки-салфетки-люстры) наводит меня на мысль, что мы не в очередной забегаловке при метро, а в ресторане. Мой визави – какой-то лощеный тип. Знакомый, как его там бишь… Слава… или Сева… Сева Горбачев? Нет, это одноклассника моего звали Сева Горбачев, он уехал на Гаити, а это какой-то другой Сева. В песочном свитере, светлые волосы собраны в хвост и, держите меня семеро, при галстуке. Сдохнуть можно. На фалангах пальцев правой руки татуировка: цифры 1, 0, 2, 4. Айтишнег? А я на кой-то надела свитер с открытыми плечами. С левого он все время спадает.

– Сейчас я у отца, айти безопасностью занимаюсь. Вообще-то это не совсем мой профиль. Нас немного учили программированию в академии, но больше я сам эти знания постигал…

Бинго.

– И чему же нынче обучают в академиях? Как яхтой управлять?

Мой сарказм для него – что дождик за окном. Мелкий и бесцветный.

– Яхтой управлять я с тринадцати лет умею. Не ас, конечно, но если занесет в Атлантику, то, пожалуй, не утоплю. А в академии нас учили на инженеров автоматизации, но я этим ни дня не занимался. Дополнительное образование, программерское, в целом фуфло…

– Зато в Лондоне год стажировался.

Какой, мать его Лондон?! Чувак, я тебя вообще в первый раз вижу…

Или во второй?

– Я много где стажировался. На безопасника по теперешним временам только так и выучишься. Два раза по семестру в Штатах, понемногу Швейцария и Сингапур… Это кое-что дало, конечно, но главное дал опыт.

– Да, вовремя ты наездился. Теперь уж не скоро, наверное, светит… А лет-то тебе сколько?

– Двадцать четыре, а что?

– У-у, а я-то думала, тридцать восемь. Тридцать восемь попугаев…

Кажется, я несу неостроумный бред. Сева присматривается ко мне, и на донышке его светло-карих глаз расцветает легкий испуг. Или мне очень хочется, чтобы он расцвел.

– Ну ладно, ладно, а Лондон – что?

Он ловит наживку и снова снисходительно усмехается.

– Да я же тебе вроде рассказывал, «что» Лондон. Я очень поверхностно реализовал эту возможность. Сам Лондон мне кажется довольно скучным местом, я уже там много раз бывал. По сути, я весь год почти не выходил из дома. А дома круглые сутки прогал, читал, ну и общался. В основном в сети, конечно.

– И где ты там квартировался? Родаки элитное жилье снимали?

Мне совсем не интересно, тем более что вряд ли я когда-нибудь побываю в этом самом Лондоне. В связи с последними событиями и вообще. Где я и где Лондон. Я спрашиваю просто, чтобы заполнить паузу. Чтобы не слышать шума. У моего собеседника приятный голос – вязкий, густой. Он почти перекрывает шум леса, обволакивает меня защитным коконом. Голос делает его старше. Не ахти разница, но та самая, что чертит грань между мальчиком и мужем. То есть, между пацаном и мужчиной. Он определенно мужчина, хоть и очень молодой. Хотя мне глубоко фиолетово на его гендерную эту, как ее… идентичность.

Вот скажите мне лучше, как это вообще сложилось, что я сижу с каким-то мажором в ресторане, покладистая, как восьмиклассница?

Мне нужно что-то другое. Кто-то другой… Его зовут… его зовут…

Голос тем временем глушит шум в моей голове:

– Жил на севере, в районе Хэррингей, Тёркпайнлейн. Там есть транспортные зоны удаленности от центра, всего их шесть. Кажется, шестая – аэропорт Хитроу. Я поселился в третьей, а на учебу ездил в первую зону. Хоть на метро покатался, а то уже напрочь забыл, как это делается. Прямо аттракцион…

– Слышала, – вкидываю свои пять копеек, – Прикладываешь проездной при входе и выходе, и деньги снимаются на выходе, в зависимости от того, из какой зоны в какую ты проехал.

– Точно, – он кивает и улыбается моей пролетарской осведомленности, чуть склоняя голову набок.

«Золотая голова, ангел, черт…»

Цитаты порхают в моей голове как пустые фантики.

– А в Америке ты был? Ну, в смысле, кроме стажировок?

– Был, конечно.

– Что, в Майами с предками виндсерфил?

Он слегка морщит свой породистый нос. Мой пролетарский напор его и раздражает, и смешит. Подозреваю, что больше смешит.

– Ага, в школе еще. Но это были каникулы. А в настоящей… поездке никакого отдыха не было, это программа Work&Travel. Отец отправил в воспитательных целях. Ну, больше профилактических, но не суть. На сто дней, с конца мая до середины сентября. Я сам договаривался на кафедре, сдал экзамены досрочно…

– У, какая умница. Поди, тоже на побережье обосновался? Работал, не отходя от пляжа?

Меня искренне забавляет, что я в состоянии выдавать такие развернутые сентенции.

– Да, на Восточном побережье, Бетани Бич, штат Делавер…

Мы ведем великосветскую беседу, как старые добрые знакомые, которые не виделись несколько лет и сейчас заполняют пробелы в личной истории. Я снова пытаюсь вспомнить, когда мы успели стать такими знакомыми. Я не помню.

– … «Нескучный саунд». Чувак просто божественно рассказывает про музыку для начинающих музыкантов…

Из реальности опять выпал фрагмент. Картинка перед глазами крошится на пиксели. Я вижу на гладкой щеке моего визави – там, где кудрявится выбившаяся светлая прядь – аккуратный черный квадратик. Моргаю – квадратик остается. Я хочу поднять руку и смахнуть его, убедиться, что он – плод моего воображения, но понимаю, что не могу. Рука слишком тяжелая. Как намагниченная.

– Ты смотрел «Любовь, смерть и роботы»? – спрашиваю невпопад, еле шевеля губами. Мне просто необходимо слышать собственный голос. Знать, что я все еще здесь, а не в своем очередном кошмаре.

– Не-а. Мне рекомендовали, но я забраковал. Не люблю эстетику киберпанка.

– А с чего… с чего ты взял… что там один сплошной киберпанк?

Я не вкладываю смысл в слова, просто издаю звуки, чтобы слышать свой голос. Чтобы последняя ниточка связи с реальностью не оборвалась.

– Рассказывали. Мрачнуха все это. Про будущее мне нравятся светлые фильмы, вроде «Она». Ну, или ретро веселое типа «Автостопом по Галактике»…

У стола бесшумно вырастает щуплый черноглазый халдей в фартуке цвета запекшейся крови. Спрашивает учтиво, не глядя на даму, в роли которой сегодня Золушка:

– Вы уже готовы сделать выбор?

Мой кавалер галантно спрашивает, не желаю ли я еще чего-нибудь. Стейка? Лосося? Может быть, вина? Я отрицательно мотаю головой. Сева переводит глаза на мою пустую чашку и понимающе щурится.

– Еще кофе?

Одиннадцатая чашка c момента пробуждения. Да, я хочу.

И вчера в этом смысле ничем не отличается от сегодня.