Текст книги "Пятьдесят грамм мудрости. Притчи"

ИСТОРИЯ ОДНОГО ПЛАТЬЯ

Милли висела на вешалке среди таких же, как она темно – зеленых платьев с рукавами из люрекса. Один день походил на другой. Висели. Ждали покупательниц и, каждая мечтала быть купленной.

Вскоре все платья ходовых размеров разобрали. Остались только миниатюрная Милли – сорокового размера и толстая Дю – пятьдесят шестого. Их уценили и перевесили поближе к складу.

– Ну, вот и все! Жизнь окончилась, так и не начавшись, – горестно вскрикнула Милли. Она безвольно опустила рукава и перестала мечтать о хозяйке.

Перед Новым годом в магазин завезли нарядные платья с длинными шлейфами и оборками. Милли демонстративно отвернулась к стене, чтобы не видеть их роскошной красоты и изящности силуэтов. Когда к ней прикоснулась чья – то рука, она вздрогнула от неожиданности.

Перед ней стояла невысокая молодая женщина с фигурой девочки – подростка. Ее каштановые волосы были заколоты высоко на затылке, но одна непослушная прядь выбилась и свисала у левого виска. Зеленые глаза смотрели внимательно и с любовью.

– Я, кажется, нашла то, что искала, – сказала она продавцу, указывая на Милли.

– Но это – старая коллекция. Может быть, еще что-то посмотрите? – услужливо предложила та.

– Нет. Спасибо. Я возьму это платье.

Милли не верила своим ушам. Ее хотят купить. Она вцепилась рукавами в женщину, боясь, что та передумает. А когда ее несли на кассу, обернулась и помахала Дю – толстой и одинокой.

В шкафу у хозяйки было темно, но Милли быстро освоилась и разглядела жильцов. Рядом с ней висел легкий цветастый сарафан. За ним длинное бардовое платье с глубоким декольте. Синий костюм с белой блузой. Черный вязаный кардиган. Бежевый плащ с широким поясом и белая шубка из песца.

Они тоже, с нескрываемым интересом, глазели на нее. Милли поежилась. Она не привыкла к такому вниманию и прошептала:

– Здравствуйте.

– Привет! Какая ты красивая, – восторженно вскрикнул сарафан.

– Спасибо. Я так счастлива, что меня купила ваша хозяйка. Интересно куда она меня наденет и, что я там увижу?

– Снег! Он будет падать на тебя большими хлопьями, чуть подтаивать, превращаясь в воду и тут – же замерзать на морозе в виде ледышек – шариков. Сильный ветер заставит их звенеть, как бубенцы на дуге у тройки лошадей. А вьюга будет выть, заунывно и, пугать, – сказала шубка, тряхнув мехами.

Милли испуганно смотрела на нее и не могла понять шутит та или говорит правду.

– Какой снег? Какой снег? Не слушайте ее, голубушка. Там будет лить дождь, как из ведра. По дороге будет течь река, неся в своих водах опавшие оранжевые листья. Вы промокнете насквозь, потому что наша хозяйка не любит зонты, – перебил шубу синий костюм.

– Ой! Коллега, не наговаривайте! Дождь не такой уж и страшен, как вы его малюете. Зато после него воздух чист. Дышится легко. И наступает какое-то тихое умиротворение, – философски сказал плащ.

– Не знаю. Никогда не видел ни снега, ни дождя. Меня обычно хозяйка надевает в такую жару, что дышать нечем. У меня повышается температура, я становлюсь горячим, как после утюга, – возразил сарафан.

– А я люблю гулять в вечерней прохладе. На клумбе пахнет ночная фиалка. Трещат цикады. Звезды выстраиваются в созвездия, – мечтательно пропел кардиган и обнял себя рукавами.

Только бордовое платье ничего не сказало. Оно пыхтело от злости, понимая, что теперь у нее появилась конкурентка. Милли уже и не знала, радоваться ли ей, что ее купили. Снег, дождь, жара. Она не была готова к такому. С того самого момента, когда Милли появилась на свет, она знала, чувствовала, что рождена для чего – то большего чем быть просто вещью. Она должна была блистать каждой своей петелькой люрекса.

Однажды дверь шкафа отворилась, и рука хозяйки потянулась к вешалке. Милли испуганно шарахнулась вглубь шкафа, вспомнив рассказы соседей, а бордовое платье наоборот, вылезло вперед. Хозяйка достала Милли, хоть та и пыталась зацепиться то за костюм, то за плащ.

В комнате было светло, в углу стояла наряженная елка. На ней висели огромные шары: золотые и красные. А на самой макушке красовалась звезда. Она почти касалась потолка. Хозяйка надела платье и подошла к большому зеркалу во весь рост. Она долго смотрела на себя, любуясь. Милли тоже не могла оторвать взор от зеркала. «До чего же я красива», – думала она.

Вскоре комната наполнилась людьми: женщинами, мужчинами, детьми. Все они были нарядно одеты и веселы. Играла музыка. Хозяйку пригласили на танец. Милли никогда в жизни не видела брюк. Она застеснялась и прилипла к ногам хозяйки. Брюки были галантны. Держались на почтительном расстоянии и молча любовались ею. К концу танца Милли уже не стеснялась и даже прикоснулась пару раз к брюкам, оставив им на память о себе несколько блесток.

Весь вечер хозяйке делали комплименты и, платье понимало, что большая их часть относится к ней.

Почти под утро Милли вернулась обратно в шкаф счастливая и влюбленная. Она возбужденно рассказывала соседям про то, что видела. Про елку с золотыми шарами, мигающие гирлянды, звонкие фужеры и про брюки. Сарафан с костюмом несколько раз многозначительно переглянулись и указали Милли на бардовое платье. Оно рыдало, мелко подрагивая плечами.

Милли замолчала. Ну да. Конечно. Бардовое платье, скорее всего тоже было знакомо с брюками.

Пару раз белая песцовая шубка и костюм исчезали ненадолго из шкафа, а потом возвращались холодные и, пахло от них морозной свежестью. Юбка рассказывала взахлеб о том, сколько много снега на улице, а шубка радовалась, что погода стоит солнечная и тихая, хоть и морозная.

Вскоре хозяйка надела Милли и поехала в театр. На улице платье увидело снег. Он искрился на солнце, точь – в – точь как люрекс на ее рукавах. В театре шел спектакль, но Милли хоть смотрела на сцену, ничего не видела. Рядом сидели Брюки. Это было так волнительно – соприкасаться в темноте и делать вид, будто произошедшее случайность. Любовь. Любовь.

Прошло несколько недель и, никто не открывал дверки шкафа. Его жители грустили в темноте, мечтая выйти в свет. Стоило скрипнуть петлям на дверце, проникнуть солнечному лучику, как они оживились и ринулись к выходу, отталкивая друг друга. Посчастливилось шубке. Только ее одну хозяйка сняла с вешалки и унесла.

Не прошло и часа, как двери шкафа отворились и, шуба вернулась на прежнее место. От нее пахло чем-то резким и неприятным. Соседи отодвинулись от нее.

– Ты где была? – спросила у нее Милли.

– Не знаю. Вокруг все было белое и блестящее, но не снег. Сверху ярко светило, но не солнце. Люди вокруг бледные и грустные. А еще этот запах. От меня сильно воняет?

– Да. Есть немножко, – деликатно ответил плащ.

– Белое – это кафель. Светят лампы. Пахнут медикаменты. Это – больница. Наша хозяйка заболела, – тихо проговорил костюм.

Жители шкафа загрустили, а больше всех Милли. Она скучала по Брюкам.

Прошел месяц, второй, третий. Шкаф никто не открывал. Его жители превратились в унылые, обветшалые тряпки.

И вот однажды дверцы шкафа широко распахнулись, в него ворвался солнечный свет и свежий воздух. Жители всколыхнулись от неожиданности. Перед ними стояла неизвестная женщина. Она протянула руку к вешалке с бардовым платьем, но Милли заметив это, выпорхнула вперед, прикрыв собой соседку.

– Какое красивое платье! – воскликнула женщина и сняла Милли с вешалки, – возьму лучше его.

Платье победно повело подолом и обернулось к жителям шкафа. Бордовое платье плакало, как всегда мелко вздрагивая плечами. Меховая шубка недовольно хмыкнула. Сарафан отвернулся.

«Ну и ладно», – подумала она, предвкушая встречу с брюками.

Милли не узнала хозяйку. Та очень сильно похудела и, от нее пахло медикаментами, а еще она была холодная и неподвижная. Вокруг было много цветов. Хозяйку вместе с Милли накрыли белой простыней и, платье стало возмущаться, что теперь его никто не видит. Оно всячески старалось выбраться на свет, то краешком рукава, то кусочком подола. Брюки стояли рядом. Милли их видела, выглядывая из-под простыни. Она их звала, но они не слышали, потому что люди вокруг плакали. Милли не могла дождаться, когда же это все закончится, чтобы встретиться с любимыми брюками и не расставаться уже никогда.

Неожиданно стало темно, как будто закрыли наглухо двери шкафа. Послышался стук молотка. Потом какой-то непонятный шум и тишина. Навсегда.

СЕКРЕТНАЯ МИССИЯ

Вы думаете легко прикидываться простачком – комодом с тремя ящиками? На самом деле я был хранителем денежных сбережений семьи Петровых. Ирина Петрова прятала заначку в тщательно выглаженную цветастую наволочку и, складывала ее вместе с другим многочисленным постельным бельем в мой средний ящик. Мне, конечно, льстило такое доверие. Иногда распирало от желания, похвастаться перед друзьями: торшером и креслом – качалкой, но я не мог. Такова доля секретного агента – быть в тени.

По вечерам, когда гас свет в спальне Петровых, оживали все предметы. Они, как и люди с нетерпением ждали праздник. Холодильник распахивал настежь дверцу и хвастался набитыми доверху полками. Стол и четыре табуретки приплясывали в ожидании веселого застолья. Шифоньер, скрипуче приоткрыв одну дверцу, показал всем новое платье хозяйки из сверкающего люрекса.

Тяжелая хрустальная шкатулка весело дзынькала, обращая тем самым всеобщее внимание на себя и, хвасталась новыми золотыми сережками и колечком. Я скромно открывал верхний ящик и показывал краешек праздничной накрахмаленной скатерти. Совсем ничем не похвастаться я не мог, иначе вызвал бы этим подозрение.

Почему я рассказываю об этом сейчас? Да потому что я на пенсии и меня отправили доживать свой век в гараж. Саша Петров набил мои ящики всякими мазутными железками, от чего мне тяжело дышать и разговаривать. А что еще он прячет в нижнем ящике за коробкой с шуруповёртом, я вам не скажу. Это – военная тайна.

ПАКЕТ

В конце марта весна, наконец, осмелилась вступить в свои права. Солнышко робко выглянуло из-за туч. Серые городские сугробы обмякли и заплакали тоненькими ручейками по обочинам дорог. В парке культуры и отдыха им. А. И. Рубца обнажились кучи прошлогодних бурых листьев вперемешку с мусором. Бродячие собаки рылись в них, надеясь найти что-нибудь съедобное. Одна небольшая каштановая собачонка откопала плотный полиэтиленовый пакет из-под молока, лизнула его пару раз и побежала догонять свору. Пакет, зимовавший под огромной кучей листьев в кромешной темноте, теперь оказавшись на солнышке, смешно щурился и озирался по сторонам.

Сильный порыв ветра подхватил его и, поднимая все выше и выше над землей, понес в сторону Базарной площади. Пакет, поймав поток воздуха, парил. Пролетавший рядом голубь удивленно уставился на него.

– Ты кто? – спросил он.

– Не знаю, – признался пакет, – А ты?

– Я – голубь.

– Может и я голубь? Смотри. Я тоже лечу.

– Нет. У тебя нет крыльев и хвоста. Ты не птица.

И высоко подняв голову, голубь горделиво полетел прочь. Пакет, еще недолго продержавшись в воздухе, потерял равновесие и упал на асфальт. Ветер опять подхватил его и понес по улице Евсеевской. Пакет, уклоняясь от колес, старался двигаться рядом с мчащейся машиной.

– Ты кто? – поинтересовался он.

– Я – автомобиль. А ты?

– Я не знаю. Может я тоже автомобиль?

– Нет. У тебя нет колес.

Громко посигналив и выпустив облако выхлопных газов, машина скрылась за поворотом. Пакет поворачивать не умел, поэтому двигался только вперед. На пешеходном переходе он зацепился за тележку с сумкой, которую катила старушка, и теперь продолжал свой путь вместе с ней. На городской аллее им повстречались две собаки, которых хозяйки вели на поводках.

– Вы кто? – спросил у них пакет.

– Мы – собаки.

– Может и я собака? Смотрите, я, как и вы иду рядом с человеком.

– Нет. У тебя нет клыков и хвоста.

И обогнав своих хозяек, собаки устремились вперед. Старушка подойдя к своему дому, заметила пакет и подняв его, бросила в мусорный бак. Подъехала мусоровозка и, загрузив в себя содержимое бака, поехала на городскую свалку. Там порыв ветра опять подхватил пакет и рабочий свалки попытался поймать его:

– Куда этот пакет из– под молока собрался?

– Пакет из– под молока! Вот кто я! – обрадовался пакет, узнав, наконец, кто он. – Во мне хранилось молоко, которое по утрам добавляли в кофе. А может быть, заботливая мама варила своим детям манную кашу. Или одинокая старушка поила им своего такого же старого как она кота, – рассуждал пакет паря над городской свалкой под завистливые взгляды тех, кто прожив жизнь так и не понял кто он и зачем пришел в этот мир.

СЕСТРУЛЬКИ – НОЖУЛЬКИ

Жили – были две сеструльки – ножульки. Гладкие, да розовые. В общем – красавицы. Звали их: Левая и Правая. Вместе росли, учились делать первые, несмелые шаги, плескались в речке, зарывались в песок. Даже обувались одинаково. Обуют мягкие домашние тапочки, в виде собачек. «Шорк. Шорк» по полу. В тапочках им тепло и уютно по – домашнему. Обуют синие в белый горошек, резиновые сапожки. «Шмяк. Шмяк» по лужам. Брызги в разные стороны. Сухо и весело им в сапожках. А обуют черные замшевые туфли на высоком каблуке. «Цок. Цок» по лакированному паркету. Идут не спеша, торжественно и гордо. Женщины, одним словом.

Вечером улягутся рядом и шушукаются. Так было до той поры, пока Правая не услышала по телевизору, что у нее шире шаг. Возгордилась она. Возомнила себя главной и перестала дружить с Левой. Та очень сильно переживала, даже плакала украдкой и в итоге сломалась.

Врач наложил гипс на всю Левую и велел лежать, не двигаться. Послушно лежала она дни и ночи, недели и месяцы. Ее лечили, ласковыми словами называли, берегли, а она не выздоравливала. Рядом с ней все эти месяцы пролежала Правая и поняла, что без Левой она никуда. И никакая она не главная. Попросила прощения у сестры, погладила ее легонько пальчиком. Левая повеселела и быстро выздоровела.

«Шлеп. Шлеп» обе нагишом, громко смеясь, побежали в ванную комнату. Водные процедуры перед сном – их любимое развлечение.

МЫ – ТО, О ЧЕМ МЫ ДУМАЕМ

В одном небольшом городе с ровными, как под линеечку улицами, жил профессор математики Тангенс Котангенсович и были у него на уме только цифры.

Даже на простые, казалось бы, житейские вопросы он отвечал сугубо цифрами. Спрашивает у него жена с утра пораньше:

– Милый, ты будешь яичницу на завтрак?

– Два, – отвечает он и это значит, что ему надо пожарить два яйца. Не больше и не меньше.

Перед обедом жена интересуется:

– Милый, ты супчик будешь кушать?

– Одна целая, две десятые, – отвечает профессор и это означает, что он съест пол тарелки супа и ни одной ложки больше.

Устала жена профессора от вездесущих цифр и еще поняла, что надо спасать мужа, отвлечь как – то от математики. Решила затащить его на дачу. Ранней весной накупила саженцев всяких разных, семян. Попросила Тангенса помочь ей посадить плодовые деревца. Тот не отказал, а наоборот с огромным удовольствием высадил саженцы строго по диагонали дачного участка.

– Ну и ладно, – думает жена. – Главное, что физически поработал, от цифр отвлекся.

Наступила осень. Жена простыла, попав под сильный дождь. Лежала в кровати. Тангенс сам отправился на дачу собирать урожай. Взял с собой два ведра для яблок и груш.

Вернулся в отличном настроении, прям светился от счастья. Кричит жене с порога:

– Милая, у нас такой урожай хороший. Яблоки румяные и сочные. Я штук пять съел.

Заглянула жена в ведра, а там вместо яблок и груш цифры. Разрыдалась в голос. Смотрит на нее Тангенс ничего понять не может.

– Что случилось то? Тебе яблоки не понравились? – спрашивает у жены.

– Какие яблоки? – сквозь слезы отвечает она. – Это же цифры! Господи, да за что мне это? Тангенс, ты на себя посмотри. В кого ты превращаешься?

Пожал профессор плечами и отправился в комнату к большому зеркалу. В отражении на него смотрел странный человек с носом – чуть вытянутой двойкой, с пухлыми губами, как пузатая откормленная тройка. А борода, та и вовсе вся поросла ими и закучерявилась.

Схватился он за голову. Шесть, девять, шесть, девять. Побежал к жене, обнял ее крепко – крепко:

– Милая, прости меня, пожалуйста. Я совсем заработался. Собирай чемоданы, едем к морю. Отдыхать.

Схватил ведра с цифрами и безжалостно выкинул их на помойку, а поднимаясь домой на лифте, попытался разгладить тройки на бороде и изрек: «А ведь и правда: Мы – то, о чем мы думаем».

Труселя

Когда-то давным-давно Светлана Петровна была Дюймовочкой. Замуж она выходила в платье 42 размера, чем очень гордилась, искоса поглядывая на располневших подруг.

Прошли годы. Родила Светлана трёх детей, перенесла операцию «по – женски» и стала полнеть. Не сразу, конечно, постепенно, но к пенсионному возрасту выросла до 62 размера.

Больше всего Светлана Петровна стеснялась своего нижнего белья, которое теперь не отличалось от цветастых семейных трусов мужа Василия.

Она даже стеснялась его покупать. Были конечно парадно – выходные трусы для больницы, а дома Светлана Петровна носила самошитные, почти как у мужа, ситцевые «семейки».

После стирки стыдливо развешивала их на вишню «майку», чтоб никто не видел. Большую часть года труселя прятались в зелёной листве, а вот зимой…

Зимой пестрело «трусовое» дерево на фоне белого снега, привлекая внимание. Благо видно было его только одной соседке Клавке.

Вот Клавка – то и положила конец этому безобразию. Пришла как-то и давай с порога Светлану Петровну жизни учить:

– Чего ж ты Петровна, своего Ваську не уважаешь? Мужик он у тебя работящий. Не курит. Пьет только по праздникам. Слова от него худого не услышишь. Золото, а не мужик.

Стоит Светлана Петровна глазами блымает, не поймет в чем дело.

– Ты о чем, Клавдия?

– Да о том, что трусы его брезгуешь на верёвку повесить. Не уж то не заслужил мужик?

Тут Светлана Петровна поняла о чем речь, но переубеждать соседку не стала. «А и пусть думает, что это Васькины трусы».

С тех пор она смело вывешивала рядом с полотенцами цветные парашюты в горошек и даже ромашку. Пусть Клавкины глаза порадуются.

ЧЕРНАЯ ВДОВА

 
Вчера мужчину отловила,
Держу в квартире взаперти,
А он не хочет размножаться…
И постоянно просит есть.
Игорь Гулаков
 

Паучиха выросла. Заневестилась. Уселась в самом центре штопанной перештопанной пыльной родительской паутины и стала ждать жениха. День просидела. Два. А жениха все нет. Плюнула она на предрассудки и сама сплела ловчую сеть – мандалу любви.

Все как положено: внешний круг, квадрат, круг внутренний, десяток сердечек и конечно же цветок лотоса. Лапки у паучихи откуда надо выросли.

Утренняя роса, скатившаяся на паутину с листьев, затронутая первыми лучами солнца играла разными цветами от желтого до фиолетового. Красотища.

Не лишенные художественного вкуса бабочки и жуки валили гурьбой, как на выставку Ван Гога, полюбоваться неземной красотой мандалы.

Проворная паучиха только успевала консервировать их и складывать в свою кладовку. В хозяйстве все пригодится.

И вот одним солнечным и судьбоносным для паучихи днем в ее ловчую сеть попался паучок. Невзрачный такой. Маленький.

Схватила его невеста и движимая инстинктом размножения, поволокла в спальню, но… Жених облажался. Толи с перепугу, толи по причине мужской слабости. Неизвестно.

Проснулась паучиха среди ночи от чувства зверского сексуального голода. К жениху решила не приставать с этим вопросом, а направилась в кладовку, чтобы заесть неудовлетворенность. На улице темень. Ничего не видно. Схватила паучиха первое что в лапы попалось и съела. А это оказался непутевый жених.

Ну в лесу, сами знаете как. Не успеешь жениха съесть, как тебя тут-же черной вдовой окрестят. Не, ну а че. Сам виноват. Нефиг ночью по кладовкам шастать.

Про пылесос Шурик

Галя не могла нахвалиться перед сотрудницами своим Шуриком:

– Представляете, девочки? Прихожу с работы домой, а там чисто. Шурик везде пропылесосил и даже полы помыл. Такой умничка.

– Везет же тебе, Галка. А тут приходишь и, не знаешь, за что ухватиться, – не скрывали своей зависти сослуживицы.

Дома Галя бережно протирала тряпочкой отливающий металлическим блеском робот – пылесос, тихонечко рассказывая ему, как прошел ее день, а потом отправляла в «гараж» на отдых.

Однажды поздно вечером, лежа на диване перед огромным экраном телевизора, Галя услышала урчащий звук, доносящийся из прихожей. «Странно, – подумала она, – Шурик что —ли проснулся?». И действительно. В комнату на полной скорости, на какую только был способен робот– пылесос, вкатился Шурик. Он направился прямиком к дивану, остановился рядом с недоумевающей хозяйкой и спросил у нее вполне себе человеческим голосом:

– Что такое любовь?

Галя зажмурила глаза, досчитала до десяти, мысленно надеясь, что ей это снится, но взглянув на ковер перед диваном, увидела Шурика. Он не кружился на месте и не бегал по —деловому взад вперед, как обычно, а просто стоял и ждал.

– Любовь? – переспросила Галя.

– Да

– Ну, как бы тебе это объяснить, – начала Галя, еще сама до конца не веря, что разговаривает с пылесосом. Монологи про ушедший день не счет. Это совсем другое. – Понимаешь? Это такое чувство…

– Нет. Я не могу чувствовать. Объясни логично. Что такое любовь?

– Ну, хорошо. Вот, лично для меня, любовь – это:

Когда хочешь засыпать и просыпаться вместе с ним.

Хочешь видеть его во сне.

Хочешь быть уверенной в нем, как в себе.

Забываешь слово «я».

Понимать друг друга с полумысли.

Подождать пока он придет с работы, чтобы поужинать вместе с ним.

Ждать, чтобы он позвонил.

Знать, когда ему нужно немного побыть одному.

Быть уверенной в нем, как в себе.

– Ну, допустим. А как ты узнаешь, что тебя любят? – не успокаивался Шурик.

С утра он уступит мне место в ванной комнате.

Будет делать всю работу по дому, когда я болею.

Крепко держать за руку.

Откидывать волосы с моих глаз.

Тайком нальет бензин в мою машину.

Будет ходить со мной за покупками.

– Хм. Понятно. А откуда ты это все знаешь? – строго спросил Шурик голосом Галиного папы.

– Когда-то давным – давно я любила жевать жвачки «Love is» и вот там были такие картинки, – попыталась объяснить Галя.

– Жвачки? – непонимающе переспросил Шурик.

– Да. Завтра ты узнаешь, что это такое, – ответила Галя с твердым намерением прилепить несколько жвачек на ковер, чтобы дать возможность Шурику прочувствовать на себе их липучесть.

И на что только ради любви не пойдешь..