Текст книги "Судьбе наперекор…"

– Добродушный здоровяк Лапша, – начал он рассказывать. – Обычный русский парень, из тех, на кого всегда можно положиться в трудную минуту, который не подведет и не предаст.

– Это Ромка, – воскликнул Колька. – Точно. Это Ромка. Мы теперь будем звать его Лапша.

– Хитрюга Бакс, который мог найти, как минимум, два выхода из самого безвыходного положения и обернуть в нашу пользу самую паршивую ситуацию, – продолжал Иван.

– А вот это Юрка, – уверенно заявил Ромка-Лапша. – Самый из нас всех оборотистый. Ты теперь, Юрка, Баксом будешь.

– Сол. Это сокращенно от Соловей. Был у нас такой парень. Всегда что-то напевал…

– Это Шурка, – тут же вставил Лешка. – Все, Шурка, ты теперь Солом будешь.

– Тиль, – чуть усмехаясь и слегка оттаяв, сказал Иван, увидев, как радуются ребята. – Немногословный, хозяйственный, обстоятельный, флегматичный и белобрысый…

– Колька, больше некому, – засмеялся Юрка-Бакс.

– Грач, – продолжал Иван. – Ну, тут все и так понятно: смуглый, черноволосый и черноглазый. Он-то нам эти татуировки и наколол.

– Так это же Славка! Вот он-то нам такие же наколки и сделает, – деловито предложил Колька-Тиль.

– Ага, – поддержал его Юрка-Бакс и ехидно добавил: – Оно дешевле и выйдет.

Но Лешка цыкнул на них, и они замолчали.

– Единственная девушка в нашем отряде, Ханум… – дрогнувшим голосом сказал Иван.

– Но у нас девушек нет! – перебил его Ромка-Лапша.

– Да и не нужны они нам!

– Ты прав, Ромка, – грустно поддержал его Иван. – Не женское это занятие… Да и не найдем мы вторую такую, как она. Нет таких больше на свете… – и он невольно вздохнул. – Командира нашего звали Бан.

– Значит, мы теперь тебя будем Баном звать? – спросил Шурка-Сол.

– Нет, не надо, – покачал головой Иван. – Зовите меня по-прежнему папой. Мне это дороже всего, – он на секунду задумался, а потом сказал: – А восьмым был я.

– Как же тебя звали, папа? – Лешкины глаза блестели от нетерпеливого ожидания, ведь получилось так, что ему предстоит носить папино имя, и он был заранее согласен на любое – ведь это же имя папы.

– Меня звали Тень, – просто сказал он, глядя в Лешкины серые глазищи. – А теперь так будут звать тебя.

Лешка-Трнь даже покраснел от радостного смущения под взглядами остальных ребят. Но все было честно – ведь они сами себе все выбрали, а ему досталось то, что осталось. И он не виноват, что это оказалось папино имя.

– Вот и все, – спокойно закончил Иван.

– Как все?! – изумились ребята.

– Да, все, – спокойно сказал теперь уже бывший Тень. – Все, что можно рассказать. Потому что о том, чем мы занимались, я говорить не имею права – военная тайна, – чуть усмехнувшись, добавил он. – И к дяде Стасу с расспросами лезть не советую, он вам тоже ничего сказать не сможет, и по этой же причине.

Ребята переглянулись и разочарованно вздохнули – они-то надеялись совсем на другое. Но нет так нет, ничего не поделаешь – раз папа так сказал, значит, так надо.

Глава 2

«Боже мой, как люблю, как люблю я домой возвращаться…» – тихонько напевала я, спускаясь по трапу. Десять дней на Кипре пролетели незаметно, и теперь вечерний Баратов встретил меня запахами накалившегося за день асфальта, авиационного керосина и жарящихся где-то недалеко чебуреков. Едва я вышла из калитки в сквер, разделяющий летное поле и здание аэропорта, как ко мне подошел молодой человек, показавшийся мне смутно знакомым, взял, улыбаясь, у меня из рук сумку и приветливо сказал:

– С возвращением вас, Елена Васильевна. Пойдемте, принимайте свою «Ладушку». Мы ее вам подправили, отрегулировали… Ездите на здоровье.

На автомобильной стоянке действительно стояла моя «девятка», выглядевшая так, словно только что сошла с конвейера. Парень еще раз мне улыбнулся, отдал ключи и ушел.

«Так это же один из охранников Матвея, – вспомнила я. – Я же свою «девятку» у него в усадьбе перед отъездом оставила. Ну, в таком случае могли бы машину и к трапу подать» – мелькнула у меня нахальная мысль, которую я ни в коем случае не решилась бы озвучить, как, впрочем, и назвать вслух Матвеем самого богатого человека нашей области и ее фактического хозяина – графа Павла Андреевича Матвеева. Он – его. сиятельство, а я – просто бывший капитан милиции, а ныне частный детектив Елена Васильевна Лукова. Правда, в благодарность за работу он не только очень щедро мне заплатил, но и предложил считать его своим другом и обращаться по имени и на ты. Да вот только память у таких людей, как мне кажется, крепостью не отличается, ну да и бог и с ней, и с ним самим. Машину отладили, и ладно. Вряд ли мне с ним еще когда-нибудь столкнуться придется – уж на слишком разных уровнях мы вращаемся».

За этими размышлениями я не заметила, как подъехала к дому, и, оставив машину на стоянке, взяла сумку и пошла к своему подъезду. Первым делом я, естественно, посмотрела на окна квартиры живущей на первом этаже одинокой пенсионерки Варвары Тихоновны и рассмеялась – я так и знала, что мой кот Васька, оставленный ей на время отъезда, будет сидеть в форточке. Он, полный охотничьего азарта, весь напружинившись, внимательно следил за воробьями, устроившими шумную возню в ветках растущего рядом с крыльцом куста сирени.

– Вася! Васенька! – позвала я, но он только ухом повел в мою сторону, не в силах оторваться от вида столь близкой, но, увы, – форточка была затянута сеткой – недосягаемой добычи.

«Ах ты, бессовестный!» – подумала я и покачала ветки – воробьи тут же вспорхнули, и Васька дернулся им вслед, налетев на сетку. Он возмущенно посмотрел в мою сторону, узнал, но не простил, потому что отвернулся и сделал вид, что меня на свете вовсе не существует. Придется перевоспитывать, поняла я, вот сейчас сумку брошу, заберу его и тут же, с места в карьер, начну объяснять моей любимой зверюшке, кто в доме хозяин.

«Господи! Ну, откуда же столько пыли, – изумилась я, войдя в квартиру, – ведь самым тщательным образом перед отъездом все закрыла. Ладно, это все потом».

Я повесила, на место мой талисман – брелок-козочку: «Вот мы и дома, Снежинка», – и отправилась забирать свою родную скотинку.

Увидев меня, Варвара Тихоновна засуетилась:

– Сейчас-сейчас. Я только Васеньку кашкой покормлю…

– Чем?! – не поняла я.

– А кашкой манной. Он ее очень хорошо кушает. Я ему ее жиденькую на молочке готовлю, сладенькую, с маслицем… – и она позвала: – Васенька! Сыночек! Иди к маме! Будем кашку кушать.

Раздалось оглушительное «Бум!» – я поняла, что это Васька соскочил из форточки на подоконник, потом второе «Бум!» – это, надо понимать, уже на пол, и в кухню влетел Василис. Разглядев его, как следует, я онемела – мало того, что он сейчас весил уже никак не меньше шести килограммов, так он был еще и до невозможности холеный: шерстка блестела и казалась шелковой, видимо, она его вычесывала.

– Кушай, мое солнышко! Кушай, мой маленький! – приговаривала Варвара Тихоновна, с умилением глядя на Ваську, который, не торопясь, словно смакуя, аккуратно ел кашу.

Та-а-ак! Ну и что прикажете мне с ним теперь делать? Персональные обеды готовить? Так я и себе их не готовлю. Его же теперь консервами не накормишь – будет нос воротить. А она-то с Васькой как носится! Словно с ребенком малым. Да, тоскливо ей теперь без него придется. Ладно, будем выходить из положения с наименьшими потерями.

– Варвара Тихоновна, спасибо вам большое за хлопоты.

– Да разве ж это хлопоты? Мне ж такое счастье было с ним возиться! – возразила она.

– А вы знаете, у меня вот мысль одна возникла. Понимаете, работа у меня суматошная. Бывает, уйду рано, а вернусь за полночь. Так вы не будете против, если я вам Ваську буду утром заносить, а вечером забирать, а то он, бедняжка, иногда целыми днями голодный сидит, да и скучно ему. А я вам за это платить буду и деньги на продукты для него давать. Выручите меня, пожалуйста.

У нее глаза налились слезами, она пыталась мне что-то ответить, но губы ее не слушались. Наконец она справилась с собой и прошептала:

– Правда? и, поняв, что я не шучу, затараторила: – Вы даже не представляете себе, какой он умный! Он же все, как человек, понимает! Мы здесь с ним так дружно жили!

– Вот и хорошо, что мы договорились, – и я ей улыбнулась.

Она улыбнулась мне в ответ, но вдруг нахмурилась и спросила:

– А вы сами-то чего-нибудь с дороги ели? – и, поняв, что нет, тут же категорически заявила: – А ну, садитесь за стол! Я вам сейчас картошечки поджарю, да с лучком, да с котлеткой рыбной.

Она так аппетитно это говорила, что я засмеялась и не смогла отказаться. После ужина мы всей гурьбой отправились водворять Ваську на родную жилплощадь.

– А батюшки! – не смогла удержаться, войдя, Варвара Тихоновна. – Пыли-то, пыли! Вы вот что, Елена Васильевна, – предложила она, – Если вам по дому что сделать надо: убраться там, постирать, сготовить чего – так говорите. Мне это еще, слава богу, нетрудно. Сама себя обслуживаю, да и вам еще помочь в силах.

– А сколько вам лет, Варвара Тихоновна, простите за бестактность?

– А шестьдесят два мне, – она грустно усмехнулась. – А вы-то, небось, думали, что много больше?

– Да нет! – постаралась как можно честнее сказать я. – Это я так спросила.

Варвара Тихоновна снова грустно усмехнулась и махнула рукой:

– Да ладно уж вам! – и заторопилась. – Ну, вы отдыхайте с дороги. А утром, значит, Васеньку и принесете? Или, может, мне самой за ним зайти?

– Я принесу, Варвара Тихоновна. Я его сама вам принесу, – и, закрыв за ней дверь, пошла на кухню, чтобы сварить себе кофе.

«А что, – размышляла я, следя за поднимающейся над туркой шапкой пены, – это вполне разумный выход из положения – переложить все бытовые проблемы на, как оказалось, еще совсем нестарые плечи Варвары Тихоновны – я ведь искренне считала, что ей хорошо за семьдесят – ну, видно, жизнь ее не баловала. Я ее не один год знаю, женщина она простая, честная и очень аккуратная. Ей не помешают лишние деньги, а надо мной не будет постоянно маячить дамоклов меч домашних дел. Все, решено, завтра же утром с ней об этом поговорю».

Я оглянулась на Ваську – он грустно лежал в своем персональном кресле на кухне, и я его хорошо понимала: во-первых, с моего пятого этажа воробьев не разглядишь, а во-вторых, Варвара Тихоновна обращала на него гораздо больше внимания.

– Ничего, Василис, – утешила я его, подхватывая под мышку, чтобы забрать с собой в комнату. – Скоро привыкнешь жить на два дома, тебе это даже понравится.

Устроившись с кофе и сигаретами в кресле и положив Ваську к себе на колени, на что он только тяжело вздохнул и, словно по обязанности, замурчал, я. включила телевизор, чтобы узнать, что новенького произошло в городе, пока меня не было: по времени сейчас как раз должна была начаться баратовская воскресная информационно-аналитическая программа на одном из центральных каналов. Ее нельзя было назвать полностью объективной и независимой, но откровенного вранья и славословия в ней было все-таки поменьше.

Прозвучала музыкальная заставка: «Есть на Волге утес» на фоне картины того самого утеса, и на экране появился ведущий, который изо всех сил старался походить на всех московских комментаторов сразу. В результате же получился потешный гибрид, в котором, как в кривом зеркале, отразилась внешность Познера, манеры Киселева и шуточки Шендеровича. Но меня это мало волновало, так же как и подробности развернувшихся на всех фронтах информационных баталий политических деятелей местного пошиба, – не было никогда среди моих клиентов политиков и не будет. Я лучше лестницы пойду мыть, чем с ними свяжусь! Я ждала, когда ведущий перейдет к криминальной хронике, а дождавшись, чуть сигаретой не подавилась. Ну и дела-а-а!

– Весь город потрясло жестокое, демонстративное, совершенное с невиданным доселе в городе профессионализмом убийство директора судоремонтного завода Виктора Петровича Богданова, произошедшее 9 июня в его рабочем кабинете. В свете этого убийства стали вызывать сомнение и причины смерти его близких родственников: сына Анатолия – 2 июня от сердечного приступа, жены Маргариты Харитоновны – 4 июня от пищевого отравления, ею дочери Ларисы и двух ее дочек, 6 июня утонувших в бассейне на территории их загородного дома. Единственный оставшийся в живых, пока, – выделил ведущий это слово, – член семьи – это зять Богданова Николай Сергеевич Наумов, который последние полгода являлся на заводе его первым заместителем.

На экране появилась картинка знакомого каждому баратовцу здания завода.

– Господин Наумов, – продолжал ведущий, – категорически отказался встретиться с журналистами нашей телекомпании. Но мы не стали исключением. Точно так же он отказался хоть как-то прокомментировать ситуацию всем, кто к нему обратился. Другие руководители завода тоже хранят молчание, чего нельзя сказать о рабочих, ставших невольными свидетелями событий. Нашему корреспонденту удалось поговорить с некоторыми из них. Предлагаем эти кадры вашему вниманию. Однако в связи с крайне нездоровой обстановкой на заводе эти люди просили не снимать их лица.

Камера показала молодого парнишку с микрофоном в руке и чьи-то спины. Судя по тому, что говорили рабочие, покойничка на заводе, мягко говоря, не любили: перебивая друг друга, они делились воспоминаниями, как они ждали в приемной, как наконец пришли «директорские холуи» и открыли дверь, как они увидели на столе голову Богданова, и не было в их голосах ни жалости, ни печали.

– Мы попросили начальника Пролетарского райотдела милиции подполковника Прокопова рассказать нам, как продвигается расследование этого убийства, с момента которого прошла уже почти неделя, но он отказался с нами встретиться, сославшись на тайну следствия, – сказал ведущий. – И совершенно неясной остается судьба самого судоремонтного завода, ведь в связи со смертью господина Богданова намеченное на 11 июня собрание акционеров перенесено на декабрь, – заключил он. – А сейчас приглашенный в нашу студию начальник областной санэпидстанции расскажет о том, как…

А вот это мне было уже совсем неинтересно, и я выключила телевизор.

«Бог им всем судья, – подумала я, – но нужно будет у моего давнего друга Николая Егорова спросить, что же это за падеж на богдановское семейство напал. Уж он-то, работая в информационно-аналитическом центре областного управления милиции, должен точно все знать. Интересно же, с какого такого перепугу их выкашивать начали? И почему именно сейчас? И так кучно? Крайне сомнительно, чтобы это было случайно».

Я переложила Ваську в кресло и стала разбирать свою сумку. Хотя «разбирать» – это громко сказано: я просто вывалила все свои тряпки в ванной в корзину для грязного белья, и дело с концом, ведь все это теперь, бог даст, меня уже касаться не будет.

Тут зазвонил телефон. А это еще кто по мою душу? Кому это так не терпится со мной пообщаться? Звонил Владимир Чаров. Бывший некогда ведущим артистом нашего драмтеатра, он был изгнан оттуда за пьянку, потом жена с ним развелась, и он, живя в коммуналке, работал дворником, иногда помогая мне в моих делах, и довольно успешно. Но благодаря участию в моем последнем расследовании с женой он снова сошелся, да и работу я ему по специальности нашла, порекомендовав троюродному брату Матвея, а по совместительству – одному из самых известных артистов России Александру Павловичу Власову. Что же такого страшного могло у него случиться, что я ему так спешно понадобилась?

– Лена! С приездом тебя! Как отдохнула? – Его голос звучал радостно, но… как-то напряженно.

– Здравствуй, Володя. Отдохнула хорошо. А ты как? Что с работой?

– Ой, Лена! – голос Чарова тут же приобрел уже знакомое мне звучание – он просто задыхался от избытка чувств. – Тут такое! Но я тебе при встрече все расскажу. А сейчас я вот зачем звоню… – его голос опять потускнел. – Ты пока вроде как в отпуске?

– Ну и так можно это назвать. А что? – Вообще-то гонорар за последнее дело был таков, что я могла бы продлить свой отдых годика на два, ни в чем себе при этом не отказывая.

– Я хочу пригласить тебя в гости, чтобы познакомить с Надюшей и сыном. Я им столько о тебе рассказывал… Как ты мне помогла… Как меня, человека совершенно тебе постороннего, к жизни нормальной вернула… Они очень хотят с тобой встретиться. Если у тебя на завтрашний вечер никаких своих планов нет, то давай я зайду за тобой часиков в пять.

– Ну, во-первых, благодарить меня не надо, потому что я сама когда-то в таком положении была, что света белого не видела. И меня так же, как я тебя, из беды, словно морковку из грядки, совершенно чужой в тот момент для меня человек выдернул. Так что это я в память о нем стараюсь другим помочь. А, во-вторых, куда именно ты меня пригласить хочешь? В свою коммуналку или?..

– Или! – радостно сообщил Чаров, поняв, что я согласна. – Мы теперь с Надюшей вместе живем. Ты пироги с какой начинкой любишь?

– С любой, главное, чтобы не мне их печь пришлось, – засмеявшись, ответила я и услышала, как Володя куда-то в сторону сказал:

– Говорит, с любой, – и уже мне: – Вот и славно! Значит, завтра в пять я за тобой захожу? – осторожно спросил он.

– Жду! – сказала я и положила трубку.

Ну вот два и два и сложились, поняла я. Володин сын Михаил, насколько я помнила, работает замдиректора на судоремонтном заводе, а там убийство за убийством – вот я и понадобилась. Хотя… сомнительно это, ведь я, будучи частным детективом, избегала браться за такие кровавые дела, и Володя об этом знает. Тогда зачем? Зачем потребовалось звонить мне в день приезда и тут же приглашать в гости, чтобы познакомить с семьей, а точнее, с сыном, если не по этому делу. Не для того же, чтобы предложить дружить домами. Нет! Все-таки, хоть дерись, но с этими убийствами это как-то связано. Сын попросил Володю, вернувшегося после многолетнего перерыва в семью, пригласить меня. Тот, естественно, не мог отказаться и позвонил, но вот чувствовал он себя при этом не очень удобно, отсюда и неуверенность в его голосе. Да еще и жена Володина интересуется, с какой начинкой я пироги люблю. Нет, неспроста все это. Уж не влип ли их дражайший Михайлик в какую-нибудь историю? Да ладно, пусть с ним! Пойду! Хоть узнаю, что это за странная эпидемия смертей на Богдановых напала.

Утром я попыталась накормить Ваську вареной рыбой, а он, злодей, как я поняла, лишь для того, чтобы сделать мне приятное, а еще точнее, не нарываться на неприятности, съел несколько кусочков, после чего, запрыгнув в свое кресло, начал умываться так долго и старательно, как будто только что позавтракал целым быком.

– Не хочешь? Как хочешь! – возмутилась я. – Пусть тебя теперь Варвара Тихоновна кормит. А от меня ты больше ничего не получишь!

Тут раздался телефонный звонок, и я, фырча и булькая, как закипевший чайник, буркнула в трубку:

– Да!

– Елена Васильевна? – раздался знакомый женский голос, только я никак не могла определить, кому он принадлежит, и, видимо, поняв мое затруднение, женщина представилась: – Это Лидия Сергеевна Печерская.

Оп-па! Это же приемная мать Матвея.

– Доброе утро, Лидия Сергеевна, – осторожно поздоровалась я. – Извините, что сразу не узнала.

– Да и не удивительно, Леночка! – рассмеялась она, а у меня от неожиданности – надо же – «Леночка!» – даже коленки подкосились, и я рухнула в кресло. – Мы с вами и разговаривали-то всего несколько раз. Я звоню, чтобы пригласить вас к нам в «Сосенки» на домашний праздник. Он в эту субботу состоится, и нам всем очень хотелось бы, чтобы вы разделили его с нами.

– Вечернее платье готовить? – поинтересовалась я: в графский дом ведь еду.

– Ну что вы, Леночка, никаких вечерних туалетов. Скромный домашний праздник, но по очень важному поводу. Оденьтесь так, чтобы вам было удобно: джинсы, шорты, ну, в общем, по вашему выбору. И еще нам с Павлом очень хотелось бы, чтобы вы у нас погостили. Ведь вы сделали для всех нас такое необыкновенно важное, жизненно важное дело, что стали просто членом нашей семьи.

– А по какому поводу праздник-то, Лидия Сергеевна? – попробовала я прозондировать почву. – Я спрашиваю, чтобы мой подарок уместным был.

– Не скажу! – Печерская засмеялась. – Это пока тайна для всех! А подарка никакого не надо. То, что вы сделали для нашей семьи, и так самый дорогой для нас всех подарок.

– Заинтриговали вы меня, Лидия Сергеевна. Ладно, буду дожидаться субботы. В какое время лучше подъехать?

– В любое, Леночка. Комнату вам приготовят еще в пятницу, поэтому выбор за вами: или вечером в пятницу, или утром в субботу. Самое главное, чтобы в половине первого вы были уже здесь.

– Я обязательно буду, Лидия Сергеевна, – твердо пообещала я.

Но, положив трубку, я, как та ворона, призадумалась: во-первых, приглашение на семейный праздник говорило о том, что Матвей действительно ничего не забыл и включил меня в круг своей Семьи, что, конечно же, лестно, престижно и просто выгодно, но вот во-вторых… Ох, как бы мне с подарком не опростоволоситься! Что бы там ни говорила Печерская, а с пустыми руками я не приеду! Но вот только что, скажите на милость, можно подарить людям, у которых абсолютно все есть? Ладно! Буду думать! И тут мне в голову пришла интересная мысль: попросить Ирочку, милую девчушку из областного архива загса, покопаться в старых документах – они ведь в архиве сто лет хранятся. Вдруг она найдет что-нибудь интересное о семье Матвеевых? Вот это будет для них настоящий подарок!

– Ай да Ленка! Ай да молодец! – похвалила я сама себя вслух и довольно рассмеялась. – До такого подарка точно никто не додумается! Главное, чтобы Ирочка была на месте.

И тут мне в голову пришла еще одна очень неплохая идея. «Продуктивный день у меня сегодня получается!» – подумала я. Идея была смелая до наглости и совершенно завиральная, но… Чем черт не шутит! Дело в том, что я вспомнила свой разговор с начальником службы безопасности Матвея, полковником милиции в отставке Владимиром Ивановичем Панфиловым, который жаловался, что Павел никак себе настоящую девушку найти не может, потому как времени у него, вишь ты, нет. Все содержанками, бедолага, перебивается.

«Так, – начала прикидывать я. – Очередная пассия Матвея уже вроде бы съехать должна, так что он сейчас мужчина свободный. А Ирочка… – я невольно улыбнулась, вспомнив это хрупкое очаровательное создание, ее роскошные пепельные волосы и ярко-серые глазищи в пол-лица. – Ну, если она не настоящая девушка, то тогда я, ваше сиятельство, уж и не знаю, какого рожна вам надо! А то, что она не из Ротшильдов, так и вы, дорогой мой, по матери не голубых кровей! Да и четыре года в «малолетке» за убийство тоже за вами, уважаемый, числятся!» – почему-то вдруг рассердилась я и, быстро собрав Васькины пожитки, решила, что нужно будет сегодня же купить второй комплект, чтобы не таскаться с узлами, и отправилась на первый этаж.

– Этот паршивец ничего не ел, – сказала я Варваре Тихоновне, спуская у нее в коридоре с рук Ваську.

– А и ничего страшного, – успокоила она меня. – У меня все уже готово, – и запела: – А где мой Васенька? А кто тут кушать хочет?

На что Василис, даже не повернувшись в мою сторону, тут же бодрой рысцой отправился на кухню. Та-а-ак, кажется, я осталась без кота, поняла я.

– Варвара Тихоновна, – сказала я, наблюдая за набивающей себе брюшко неблагодарной скотинкой. – Я обдумала ваше вчерашнее предложение. Ну, насчет уборок, стирок и так далее, и хочу сделать вам встречное: вы не пойдете ли ко мне домработницей? Я не очень хорошо знаю, сколько за это платят, но думаю, что не меньше двух-трех тысяч в месяц. Так как?

– Сколько?! – испуганно-недоверчиво спросила Варвара Тихоновна, и я повторила. – Пойду, – все еще недоверчиво сказала она. – Да я и за тысячу пойду, – она всплеснула руками. – Да что ж это такое делается? За эту ерунду такие деньги платят?

– Платят, платят, – успокоила я ее, пообещав точно выяснить, что нынче почем, и оставив ее все еще удивляться и разводить руками, отправилась в областной архив загса.

Приехав туда, я сообразила, что не знаю Ирочкиной фамилии. Ну да ничего, решила я, сейчас выясню, и поднялась в кабинет директрисы, которая меня, оказывается, не забыла.

– Светлана Николаевна, как бы мне Ирочку найти. Она мне очень нужна!

– Елена Васильевна, а Ирочка-то у нас больше не работает, в областной архив перешла. Уж как я ее уговаривала этого не делать! Не послушалась. И ведь понимает, что там труднее будет, но зарплата на сто рублей больше, а для них с мамой это большие деньги.

– А почему там труднее? Что, работы больше?.Или условия хуже? – спросила я.

Светлана Николаевна горестно покачала головой.

– Как месяц назад директор сменился, так и побежали оттуда люди, у которых хоть какая-то возможность есть в другом месте устроиться. Остались те, кому деваться некуда или до пенсии всего-ничего осталось, сцепили зубы и терпят. Я Ирочке сказала, что в случае чего всегда ее обратно возьму… Ведь девочка-то какая солнечная… Светлая, доверчивая… Боюсь я за нее.

– Да что у них там, тюрьма, что ли? – удивилась я.

– Почти, Елена Васильевна, – вздохнула директриса. – Я тут на работу одну женщину взяла, уборщицей пока, хотя у нее высшее образование, – она московский историко-архивный в свое время закончила, а у меня скоро одна из женщин в декрет пойдёт, тогда я ее на нормальную работу переведу. Так вот она и рассказала о том, что там творится. Я Ирочку специально позвала, чтобы послушала, а она одно твердит, что им с мамой деньги нужны.

– Ну и ну! Спасибо, что предупредили, Светлана Николаевна. Я уж постараюсь Ирочку там поаккуратнее найти, чтобы не подвести ненароком. А как Ирочкина фамилия?

– Бодрова она. Ирина Максимовна Бодрова, 86-го года рождения. Ребенок совсем, – печально сказала директриса.

– Светлана Николаевна, а где бы мне найти ту женщину, что вы на работу уборщицей приняли? Поговорить мне с ней хочется.

– Так это она только числится уборщицей, а на самом деле вы ее на втором этаже в картотеке найдете. Анна Ильинична Федорова ее зовут. Поговорите, если хотите. Что ж не поговорить? А я вот как подумаю, что выгонят меня на пенсию, а сюда такого же зверя назначат, и так горько и обидно становится, просто до слез! – и на глазах Светланы Николаевны действительно появились слезы.

– Ну, раньше времени расстраиваться тоже не надо, – попыталась я ее утешить и пошла к Федоровой узнавать, что же такого страшного творится в областном архиве.

– Понимаете, Анна Ильинична, – объяснила я ей, – мне там нужно Иру Бодрову найти. Так я теперь и идти туда боюсь.

При упоминании об архиве глаза Анны Ильиничны вспыхнули от гнева, и я, поняв, что разговор предстоит долгий и непростой, предложила:

– Знаете, мне Ирочка здесь одно место показала, где курить можно. Может быть, мы с вами туда пойдем, и вы мне все расскажете?

– Хорошо, – согласилась Федорова. – Тогда я тоже сигареты возьму.

Устроившись поудобнее на подоконнике лестничной площадки около ящика с песком, мы закурили и приготовились: она – рассказывать, а я – слушать.

Месяц назад директора архива, прекрасного, по словам Анны Ильиничны, человека, но уже пенсионного возраста, пригласили в один высокий кабинет и предложили написать заявление по собственному желанию, выдвинув в качестве альтернативы на случай его отказа другое предложение – быть уволенным по статье. На все его попытки выяснить, чем же он так не угодил власть предержащим, ему ответили просто: сам нажился на торговле документами, дай и другим пожить. А на его вопрос, есть ли у них доказательства таким обвинениям, ему ответили еще проще: надо – будут. Заявление он, конечно, написал. Куда ему, интеллигенту, с хамами тягаться! А вернувшись на работу, он собрал всех в конференц-зале и рассказал, что с ним произошло и каким ему видится будущее архива.

– Знаете, не поверили мы ему тогда, думали, преувеличивает, а оказалось – преуменьшает. Так и появились у нас новая директриса Инна Ивановна Кострова и ее заместитель Тихонов, а через недельку – секретарша Курицына, и началось такое, что в страшном сне не приснится.

Первым делом в архиве только один телефонный номер оставили и три аппарата: один у вахтера, второй у секретарши и третий у Костровой. Ни мы позвонить не можем, ни нам – все под контролем, причем Курицына всегда трубку брала и слушала, о чем говорят, совершенно не стесняясь. Пробовали мы ей сказать, что неприлично это – чужие разговоры подслушивать, а она в ответ – а вы не разговаривайте. А потом начались эти ужасные совместные чаепития! – при воспоминании о них Анна Ильинична стиснула зубы и ее глаза яростно блеснули.

Да, картина вырисовывалась безрадостная. По заведенным Костровой порядкам каждый день в обед все работники архива должны были собираться в конференц-зале, откуда убрали кресла и, составив вместе несколько столов, накрыли их клеенкой и поставили вокруг стулья. В пять минут второго все должны были быть на месте, а отпускала их Инна Ивановна без пяти минут два. Для того чтобы пропустить это мероприятие, у человека должны были быть очень веские основания, причем, насколько они уважительные, решала сама Кострова, потому что нужно было прийти к ней и отпроситься.

– Понимаете, Елена Васильевна, сама она сидит в кабинете, как паук в центре паутины, а Курица и Мухомор, как мы их прозвали, снуют по зданию и, где что услышат, сообщают ей. А ведь все мы живые люди: у кого с мужем проблемы, у кого с детьми или со свекровью… Привыкли за столько-то лет и радостями и горестями делиться. Ну, пусть даже помочь никто не сможет, так хоть посочувствуют искренне. А с началом этих чаепитий все наши проблемы она стала публично обсуждать и комментировать, да с такой издевкой, что… Просто садистка какая-то! Удовольствие ей доставляет, что она может человека унизить, размазать, как кашу по столу. Ей такое понятие, как человеческое достоинство, ненавистно. Ну и перестали мы вообще о чём-то на работе разговаривать, только по делу. А она злится. Тогда она новое издевательство придумала: вызовет кого-нибудь и заставляет в приемной ждать часами.

– Ну, это, я думаю, не самое страшное испытание, – возразила я.

– Да? А вы знаете, что приемная три на три метра? А вы когда-нибудь пробовали просидеть несколько часов рядом с женщиной, которая не моется, ну, может, если не месяцами, так неделями точно, и при этом воняет потом так, что глаза щиплет. Правда, Мухомору это даже нравится, они свои отношения и не скрывают особо.

– Это Курицына что ли?

– Она самая. Окно приемной как раз на ворота и вход в архив выходит, так она от него не отлипает. Кто за кем пришел или приехал, кто кого встречает, во что одет и что в руках держит. Мразь… – выдохнула Федорова, видимо, чем-то эта вонючка ее сильно подвела.