Текст книги "Вселенная вас услышала. Продолжение романа"

– Олег, ты что – опять не спал? – послышался голос Ерохина после звука запищавшего в телефоне будильника. – Старик, ты меня пугать начинаешь. Нельзя так, я серьезно…

– Тук-тук-тук, к вам можно? – в палату призрачной тенью просочилась Даша. – Уже не спите, я свет включу?

Подъем по плану – за час до смены: привести себя в порядок, позавтракать. Медсестры разносят свежие хирургические костюмы и новые защитные «боекомплекты»… Медкарты новые, медкарты на выписку. Все как обычно, вот только Даша прячет глаза.

– Олег Анатольевич, Вы просили девочку прооперированную утром проведать… – она помедлила, Олег уронил мокасин, который пытался надеть на левую ногу: ему показалось, что он уже услышал то, что скажет ему Даша. – Она умерла сегодня ночью: тромб дошел до сердца.

Звон в ушах чуть не оглушил Клементьева насовсем. Олег снова откинулся на стену и закрыл глаза. Он больше ничего не чувствовал.

– Старик, я сейчас все узнаю, посиди пока тут! – почти приказал другу Ерохин, впрочем, Олег и так понимал, что не сможет сдвинуться с места.

Выходя, Василий Федорович сделал Даше жест в сторону коллеги: «Поговори с ним, не молчи!» Даша в нерешительности остановилась перед Клементьевым. Господи, что с ним? Глаза ввалились, лицо осунулось, светлые волосы – дыбом… Руины, а не человек! Ей вдруг очень захотелось спасти его от этой реальности! У каждого врача – свое кладбище. Но что же делать? Врачи ведь – не боги!

– Нельзя так, Олег Анатольевич, – тихонько присела она на кровать и погладила его по руке. – Нельзя… Вы не виноваты! Вы сделали все, что могли… Я уже узнала у ночной смены: Вы все правильно сделали… те тромбы, которые Вы удаляли… Вы все дочистили. Это другой тромб, в другой совсем вене, его не видно было на допплерограмме…

Из-под ресниц Олега потекли слезы. Ручьями. Он с трудом поднял руки и, надавив на глаза, уронил голову в раскрытые ладони. Плечи беззвучно затряслись.

– Олег Анатольевич… Олег… – Даша встала на постель на колени и прижала его голову к своей груди.

Он молча рыдал, а она шептала что-то невнятное и гладила его по всклоченным волосам, как ребенка: не надо так, не надо… Наконец, он упокоился и, чуть приобняв девушку за талию, отстранил ее от себя.

– Спасибо, Даша, – глубоко вздохнул он, возвращаясь со своего врачебного кладбища. – Ты не знаешь, как ее звали? Не могу вспомнить…

Лушина слезла с кровати и встала рядом.

– Ее звали Даша, Олег Анатольевич, как меня.

Он вскинул на нее глаза, все в красных прожилках:

– Надеюсь, ты не принимаешь оральные контрацептивы в этом чертовом тромбозном аду?

Она нервно улыбнулась, врачей никогда не поймешь: шутят или диагноз ставят?

– Нет, Олег Анатольевич, мне уже почти год, как нет смысла их принимать: у меня нет никого. Совсем.

– Это хорошо, – кивнул Клементьев, хваля ее непонятно за что.

Когда Ерохин вернулся, Даши в палате не было, а Олег умывался, склонившись над раковиной. Он уже пришел в себя, и завотделением повторил другу то же самое, что было услышано им от всезнающей медсестры: новый тромб, не врачебная ошибка, никто не виноват.

– Вась, да мы всегда виноваты, что не досмотрели, всегда!

Клементьев вытер лицо полотенцем и попытался казаться готовым к новому бою.

– Ты сегодня в «красную зону» не пойдешь! – уверенно произнес Ерохин. – Это я тебе как начальник говорю.

– Пойду, Вась, пойду, иначе кто работать-то будет? Замена нам придет через неделю. Я тебя одного не оставлю. Но если ты будешь готов взять на себя операции – я буду только ассистировать, не вопрос!

Аргументов у Ерохина не осталось, и в «красную зону» пошли оба. Защитные комбинезоны, герметичные очки, респираторы, бахилы, по две пары перчаток. Третья пара – поверх, менять после каждого пациента. Есть нельзя. Пить нельзя. В туалет нельзя. Телефон и личные вещи с собой нельзя. Нос почесать… Ну и далее, по списку – все нельзя. Утром обходы обычных палат, ближе к полудню – в реанимацию. И Ерохин, и Клементьев – «совы», поэтому все операции – на вторую половину дня. Исход зависит даже от таких мелочей, как биоритмы. Палаты поделены между врачами, сложные случаи – вместе.

Чертов вирус создает проблемы с невероятным упорством: потеря обоняния, низкая сатурация, легкие – «матовое стекло», обострение хронических. Больше всего доставалось диабетикам: повышенный сахар, тромбозы, гангрена – и привет, Господи! Именно поэтому на базе отделения сосудистой хирургии городской клинической, которое славилось результатами, и развернули кoвидный госпиталь. Их госпиталь. Отдельный от мира, как космический корабль. И они на нем – космонавты. В защитных «скафандрах».

В женских палатах встречают, как обычно, приветливо: на вопросы отвечают подробно, назначения выполняют послушно, кто-то обещает носки связать, кто-то внуков на телефоне показывает. Пациентам «везет»: они без защитных костюмов, телефоны – можно. Как встречают в мужских палатах? Когда как. Одни считают, что им внимания не додают: деловые ребята все деньги пытаются за отдельную палату предложить. Смешно! Тут скоро в коридорах придется лечить, откуда ж им отдельную? Другие сопротивляются лечению: все им кажется, что «хиханьки», пока старушка с косой не замаячит. Третьи буянить начинают, прям беда с такими! Вот в реанимации только тихо: мерно гудят ИВЛ, пациенты – на седации.

Олег сегодня работал «на автомате»: осмотр, назначения, записи – по кругу. Даша не отходила ни на шаг, и он чувствовал неловкость в ее присутствии из-за утренней сцены.

– Анатолич, пойдем к дальнобойщику вместе? – позвал Олега из коридора Ерохин. – Не могу этого осла уговорить на ампутацию, двинет ведь кони из-за гангрены!

В крайней палате – тяжелый запах. Здесь все «тяжелые»: кому-то на поправку мешает пойти возраст, кому-то – хронические заболевания, кому-то – врожденный пессимизм.

– Анатолич, ну слава Богу! – прогудел коренастый мужичок неопределенного возраста на койке у стены. – Посмотри и ты меня! Федорыч совсем расстроил.

Олег поднял простыню: правая нога синяя, распухла, пахнет.

– Плохо, Степаныч: резать надо без вариантов.

Диагностика, когда на враче «защита» – дело сложное: фонендоскоп в уши не вставить, очки потеют, чувствительность пальцев в трех парах перчаток стремится к значению бесконечно малых чисел. Но тут, и вправду – без вариантов.

– А-а-а-а! – замолотил коренастый кулаками по матрасу, пациенты в палате вздрогнули. – Да вы, что, космонавты, охренели? Я на жизнь дорогой зарабатываю. Чем без ноги на педали давить? И жена у меня молодая… Да пошли вы все на х… со своим «резать»!

Ерохин развел руками: вот так уже третий день. Олег кивнул:

– Ну-у, если ты, Степаныч, отдаешь себе отчет, что тебе нога дороже жизни – пиши отказную от операции, готов? – Клементьев повернулся к медсестре и прямо в ухо, через нетканый материал защитного комбинезона, произнес. – Даша, мухой за согласием на операцию. И ручку давай!

У дальнобойщика прояснился взгляд. Вот так просто: отказ – и не надо резать?

– Да, конечно, готов! Давай свою гребаную бумажку! Где тут надо…? – он принял из Дашиных рук папку с документом и начал подписывать. – Так, имя тут, фамилия, еще чего? Адрес домашний, прописка? Ну на, Анатолич, держи! А то, гляди-ка, резать они меня захотели!

У Ерохина глаза полезли за пределы защитных очков:

– Клементьев, ты что?

– Тише, Вась, подожди, – Олег стиснул руку завотделением повыше локтя и, приняв бумаги от дальнобойщика, с нарочитым спокойствием пожал плечами. – Супер! А теперь, Степаныч, звони жене.

– На фига? – не понял тот. – Я сам решения принимаю.

Клементьев взял с прикроватной тумбочки телефон и подал его пациенту.

– Звони, говорю: прощаться будем! Времени у тебя – два дня до сепсиса. Ее сюда не пустят, тебя наружу – тоже. А завтра ты уже бредить начнешь. Звони, Степаныч, пока в сознании!

В глазах дальнобойщика за десять секунд сменились ненависть, отчаяние и… слезы. Он еще побуравил глазами врача и протянул руку:

– Твоя взяла, – дрогнувшим голосом произнес он. – Давай сюда отказ, я порвать хочу!

Олег помедлил и отдал документ:

– Не рви только, прочитай, что подписал! Это согласие на операцию. Даша, принеси ему копию паспорта и проследи, чтобы данные были внесены как надо.

Завотделением вышел в коридор вслед за Клементьевым и похлопал его по плечу:

– Спасибо, старик, даже не знаю, что сказать…

– Олег Анатольевич, можно Вас? – послышался певучий голос, и от стены напротив отделилась стройная фигура.

– Ладно, я дальше побежал, – ускользнул от предполагаемых разборок Ерохин и исчез за дверью следующей палаты.

– Слушаю Вас, э-э-э, – пробормотал Олег: вот черт, не успевает он их запоминать! Долбаный конвейер!

– Эльвира, – подсказала ему молодая женщина с внешностью ухоженной бизнес-леди, она как-то совсем неуместно смотрелась посреди больничного интерьера. – Олег Анатольевич, я хочу спросить у Вас: что я могу сделать, чтобы покинуть эти стены раньше, чем придет мой отрицательный тест?

Она многозначительно посмотрела ему в глаза, старательно пытаясь разглядеть их сквозь закрытые очки, и сделала интонационное ударение:

– Я много могу, – на экране ее телефона открылось банковское приложение с функцией перевода денег. – Я… я чувствую себя хорошо. Я вообще сюда попала по ошибке: наверняка, тест был ложноположительным! Хотя, нет… может, и – нет…

Ее глаза яростно сверкнули, и Олег тут же вспомнил, как и с кем она поступила к ним в отделение.

– Мне эту гребаную «корону» муженек приволок, тварь такая, от любовницы! Не мог утерпеть, сволочь! Самоизолировать бы его на площади в два квадрата! Я хочу выйти отсюда и на развод подать, а еще лучше – придушить его своими руками!

– Эльвира, не надо давить на ситуацию, – голос Клементьева был безмерно усталым. – Вселенная Вас услышала. Тест придет завтра, а Ваш муж… Он сейчас в реанимации, на ИВЛ… Подождите: может, уже и развод не понадобится?

Гневно сдвинутые брови Эльвиры испуганно разлетелись:

– Настолько плохо? Но я… я же не всерьез его смерти хотела! – представив материализовавшуюся мысль, она зажала рот ладонью, но тут же взяла себя в руки. – Я могу чем-то помочь?

– Конечно, можете: аккуратнее с желаниями! А то ведь у Вселенной – везде уши! – за респиратором доктора явно появилась улыбка. – Не волнуйтесь, у Вашего мужа сильный организм. Будет жить. По крайней мере, пока Вы его не придушите.

– Господи, когда же закончится этот кошмар? – Ерохин воздел раскрытые ладони к воображаемым небесам и попросил. – Люся, поправь мне очки, я уже стерильный!

Новая операция – новый защитный «боекомплект», на этот раз – две пары перчаток, надетых одна поверх другой: в трех парах во время операции пальцы не чувствуют того, что должны.

Василий Федорович позвал коллегу, не оборачиваясь:

– Анатолич, ты живой?

– Угу, – промычал в респиратор Клементьев, растопырив стерильные руки. – Вась, ты прости, правда, что сегодня ты все делаешь: что-то меня потряхивает после вчерашнего. Я только ассистировать и могу.

Обычно, чтобы меньше уставать, они менялись ролями «оперирующий хирург» и «ассистент», если операции шли подряд. Ерохин понимающе кивнул:

– Да мне тоже не по себе, если честно. Хорошо, что сегодня только две операции, и ничего серьезного: нога дальнобойщика уже благополучно покинула, теперь еще тромб – и на боковую! Мясники мы с тобой, Олег, сейчас, мяс-ни-ки! Я уж и соскучился по эндоваскулярным операциям: атерэктомия, ангиопластика, стентирование… – завотделением ласкал профессиональные термины, как поэт – любимые стихи. – Отправлять нас с тобой ноги ампутировать – это как микроскопом гвозди забивать, как скальпелем рыть траншеи…

Клементьев невесело усмехнулся:

– На войне – как на войне, Вася! В защитном костюме все равно ювелирно не сработаешь. Пила, долото и мясницкий нож – вот что нам сейчас нужно вместо скальпеля и микроскопа.

Дверь операционной открылась.

– В бой?

На столе – женщина средних лет, многодетная. Опять вызванный вирусом тромбоз глубоких вен. Несколько ободряющих слов от оперирующего хирурга. Проговариваемые анестезиологом вслух показатели жизнедеятельности. Наркоз, разрез, вена, тромб в эмалированном лотке, зашивать.

– Вася, зашей ты, руки дрожат… – Олег тяжело дышал в респиратор: перед глазами снова возникла шестнадцатилетняя Даша.

Оценив ситуацию, Ерохин моментально принял решение:

– Девочки, будете мне помогать. Олегу Анатольевичу надо на свежий воздух. Давай, братец, на выход, сам закончу!

Лушина-младшая с беспокойством посмотрела на Олега и промокнула ему узкую полоску открытого лба. Василий Федорович вдруг изменился в лице и отменил предыдущий приказ:

– Нет, стой, Анатолич, не уходи! Люся, свет прибавь и поверни, вот так! Бл… ь, Олег, тут аневризма! Смотри, вот тут, повыше зажима… Надо…

Кровь из лопнувшей на пережатом сосуде аневризмы брызнула наклонившимся хирургам на очки и заструилась в открытую полость, как темная жидкость из водопроводного крана.

– Черт, Люся, вытри меня срочно! А-а, бесполезно, не вижу ни хрена! – послышался из-за красного марева голос Ерохина.

Олег сдернул защиту с глаз первым:

– Даша, зажим! Аспиратор сюда, быстро! Вася, шунт временный давай!

Очки завотделением тоже полетели в сторону:

– Держу, Олег, вставляем аккуратно… Теперь затягивай, вот так… Отпускаю, да-а-а!

Аспиратор с хлюпаньем всосал вылившуюся кровь.

– Давление? – хором спросили хирурги.

– 120 на 80, – пролепетал молодой анестезиолог. – Все стабильно.

В операционной, ставшей похожей на декорации к фильму ужасов, установилась тишина.

Ерохин глубоко вздохнул в респираторе и локтем вытер кровь со щеки:

– Как руки, Олег?

– Нормально.

– Вену зашить сможешь?

– Да, Вась, смогу.

В шлюз вошли последними: зачем коллегам лишняя порция вируса? Защитные комбинезоны – на утилизацию, очки-респираторы – на обработку, и срочно – в душ! Из шлюза два выхода в раздевалки, где уже – донага: мальчики налево, девочки направо. Двери на шпингалет с визгом никто не закрывает: от усталости всем давно уже все равно, да и взрослые же люди…

– Девочки, благодарность вам сегодня за работу! – Ерохин был всегда щедр на заслуженные похвалы. – Целоваться не будем: я тут немного во всемирно популярном вирусе.

Он вытер испачканное лицо влажной салфеткой, бросил ее к защитным комбинезонам и, затянув утилизационный мешок, показал ему средний палец.

– Не возьмешь ты меня, ублюдок, болел я уже!

Олег усмехнулся: у друга еще оставались силы шутить.

В мужской раздевалке Клементьев начал стягивать через голову хирургическую блузу и замешкался: в его шкафчике заиграл мелодией сотовый. Черт, неужели машинально его с собой притащил? Обычно в палате оставляли… Надо будет антисептиком обработать. Хорошо, хоть Ерохин не видит: вон он, арии под душем поет. А то влетело бы за телефон. Сотовый умолк, а потом снова запиликал. Номер незнакомый: кто это, на ночь глядя? Опять телемаркетинг? Семь пропущенных.

– Алло, слушаю Вас!

В трубке секунду помолчали.

– Я тебя, сволочь, из-под земли найду! – раскаленной ненавистью зашипел на него женский голос. – Ты девочку мою убил, ты же, сволочь? Молчишь? Значит – ты-ы-ы! Девочка моя, Дашенька… – женщина сначала заплакала, а потом закричала. – Ненавижу тебя! Чтоб тебе пусто было! Чтоб ты места себе не находил! Чтоб тебе ни одна баба не дала! Чтоб ты сдо…

– Наташа, перестань! – перебил ее рыдающий мужчина и перед отключением прошептал. – Простите нас…

– Это вы меня…

«…простите» говорить было уже некому. Олег в трансе положил телефон на полку и, закрыв шкафчик, уткнулся лбом в холодную металлическую дверь. Незнакомая Наташа в его голове продолжала биться в истерике. Ни сейчас, ни завтра, ни через год, а, может быть, и никогда она его не простит! Не сможет… Он бы на ее месте тоже не смог. Понимал бы, что неправ, но все равно – не простил бы!

От шлюзовой двери зашуршали шаги. Даша порывисто обняла Олега поперек тела, оставляя на его синей блузе мокрые следы от заплаканных глаз:

– Я слышала, Олег Анатольевич, но Вы не виноваты! Вы больше ничего не могли тогда сделать! Вы… все, что могли…

Зачем она здесь? Зачем все это? Ненужно все, неуместно…

– Даша, Даша, не надо! – оторвал он девушку от себя. – Ну хоть ты мне душу не рви своей рефлексией! Я умом все понимаю, но… я устал, я в чужой крови после операции, и… от меня несет как из конюшни… Иди, я не могу больше… я просто устал.

Горечь интонации показывала, что он действительно на грани. Она еще раз всхлипнула, хотела что-то сказать, но, заслышав из мужского душа шаги Ерохина, юркнула обратно в шлюз.

Мощные струи воды падали сверху ему на затылок, как небесная кара – на голову грешника. Олег вымылся два раза, но этот способ против чувства вины не работал. Что еще он мог сделать? Что? Он мысленно крутил ход операции взад и вперед, как видеозапись. Все было правильно как по учебнику. Разве что… если бы допплерография не подкачала, может, тогда он и увидел бы смертельный тромб в той, другой вене? Эх, черт, вот если бы диагностику делала Аня…

Олега прошибло холодным потом: вот оно! Вот, за что он себя жрал! Если бы он позволил жене зайти в «красную зону» и провести сканирование, то, возможно, девочка бы выжила! На одной чаше – жизнь пациента, на другой – риск потерять самого родного человека. Страшные весы! «Что бы ты выбрал, если бы все знал заранее, а, Клементьев?»

Он уперся в белый кафель обеими руками с такой силой, будто хотел опрокинуть стену. Вода из лейки душа мешала дышать и душила вместе с чувством вины. Что бы ты выбрал? Что выбрал? Его колотило как под напряжением в триста вольт. Кислород в легких закончился, и Олег вынырнул из-под струи. Вода рекой потекла по передней части тела. Кровь в сосудах тоже побежала вслед за водой… а обратно, наверх, не вернулась. Вдруг стало горячо. Не везде, только в одном месте: распирающее, нестерпимо. Нельзя было думать об Ане…

Это стресс, Олег! Помнишь четыре типа реакции? Драка на сегодня закончена, бежать, как обычно, некуда, прикинуться падалью – не наш метод. Остается… секс. Ну как – секс? До Ани еще далеко. И пусть так и будет. Пусть она там, в безопасности. Но в подростковом возрасте из ситуации же как-то выходили? Не вредно это, Олег, ты – врач, какие предрассудки? Надо просто снять напряжение… Дрожащая рука потянулась вдоль тела… Пульс на кончиках пальцев, пульс на кончике… К спине прижались две прохладные ладони.

Клементьев вздрогнул так, что чуть не поскользнулся на кафельном полу. Он был настолько не готов увидеть здесь Дашу, что у него даже не возникло порыва прикрыться. Челка с медно-рыжим отливом, россыпь аккуратных веснушек на носу… Светло-карие девичьи глаза загипнотизированно уставились на то, что выражало суть мужского нетерпения. Легкие пальчики коснулись широких плеч и поплыли вниз по течению:

– Я помогу…

Она начала опускаться на колени, и ошалевший Олег едва успел поймать ее за руки. Он потянул ее наверх и хотел рявкнуть: «С ума совсем сошла?» Но Даша, расценившая этот жест по-своему, с пылкой силой прильнула к его губам, не дав заговорить. Чтобы достать до его роста, ей пришлось подняться на цыпочки, и гладкий девичий живот туго прижался к горячей части тела, которая категорически отказывалась подчиняться воле владельца. Ее руки оплели мужскую шею.

В аорте бухнуло кузнечным молотом, и Олега снова затрясло. Под кожей стало тесно, будто кровь в пережатом сосуде стремилась на выход и не находила его. Он сам не понял, как подхватил Дашу на руки. Она легко взлетела, опершись на его плечи, и обняла стройными ногами талию мужчины. Каменный жар ворвался в нее, и еще раз… еще… так яростно… так…

Даша беззвучно застонала, и медно-рыжая голова откинулась на двигавшийся за ней кафель. Уткнувшись носом в ложбинку у ее левого плеча, Олег почти не дышал, интуитивно чувствуя, что и девушка не может дышать тоже: так сильно он вдавливал ее спину в гладкую белую поверхность. Продолжаться дальше это не могло, и его напряжение взорвалось внутри Даши, как лопнувшая аневризма на сонной артерии. Ярко, как смерть… Как жизнь.

Дрожь ушла из его тела вместе с остатками сил. Объятия расплелись, Даша коснулась ногами пола и, пока его глаза были закрыты, исчезла из душевой. Что это было? Вот – что? Покачнувшись, Олег прислонился плечом к стене и вдруг снова ощутил на своей коже льющуюся на него сверху воду.

В их палате было темно, но Олег услышал, как Ерохин ворочается в кровати.

– Вась, – негромко позвал его Клементьев, приземляясь на свою постель. – Мы можем достать с «большой земли» посткоитальные контрацептивы?

Ерохин многозначительно помолчал.

– «Постинор»? – осторожно уточнил он. – А на фига тебе?

– Ну, если медицина за двадцать пять лет ничего лучше не придумала… наверное, «Постинор», – Олег чувствовал себя студентом-медиком, вернувшимся в общагу после первого загула. – И не мне, конечно, ты ж понимаешь.

Ерохин понял его даже слишком хорошо:

– Лушина? – сдавленно хохотнул он. – Анатолич, Люська, что ли?

– Нет, Вась, не Люська… Даша, – сонно пробормотал Олег, проваливаясь в царство Морфея, откуда звал его растворяющийся в дымке женский силуэт.

«Прости меня, Даша», – попросил он непонятно, у какой из девушек: живой или мертвой.

Полуденное июньское солнце грозило оставить ожог на носу Олега, он поморщился и открыл глаза. «11.30», – молча ответили ему часы на дисплее телефона. Что за черт? Смена давно началась! Олег отправил телефон обратно на тумбочку и заметил лежащий на ней блистер с двумя таблетками и записку почерком Ерохина: «Лучше „Постинора“. Не благодари. Дал тебе выспаться, чтоб с катушек совсем не съехал».

Клементьев старательно избегал Дашиных глаз весь остаток рабочей смены, а вечером, после планерки в «чистой зоне», попросил подождать его возле ординаторской. Когда он вышел, Даша стояла в углу коридора и задумчиво водила пальцем по листу фикуса, который рос из огромной кадки.

Олег приблизился, и ее ресницы вспорхнули.

– Даш, я вчера немного не в себе был, – заговорил он, ероша светлую шевелюру на затылке.

Даша запылала веснушчатым личиком. «Ты вчера во мне был…» – не смогла произнести она вслух.

– Так вот, я хотел сказать…

– Мне сегодня опять прийти? – перебила она почти шепотом.

Он смущенно закашлялся:

– Нет. Ни сегодня, ни завтра. Не надо, Даш. Не нужно нам продолжения.

«Говорите за себя, Олег Анатольевич!»

Она промолчала и отвела глаза, снова уставившись на лист фикуса. Не надо? А вчера ей казалось, что он умрет без нее. Как без кислорода.

– Если тебе неприятно меня видеть после вчерашнего, я попрошу Ерохина перевести тебя в другую бригаду.

Неприятно… Ей неприятно слышать сейчас то, что он говорит!

– Не надо, Олег Анатольевич. Я не хочу перевода.

Что? Что с ней не так? Почему мужчины не рассматривают ее как вариант «долго и счастливо»?

Олег кивнул и вдруг вспомнил:

– Да, насчет продолжения, которого не надо… – он достал из кармана блистер с таблетками и вложил упаковку в ее ладонь. – Это безопасный препарат. Ну, относительно… Я перерыл весь Интернет, читая про побочки. Нужно принять в течение суток после…

Он не сумел договорить и, еще раз кивнув, ушел прочь от нее по коридору. Даша тоскливо посмотрела ему вслед и машинально выдавила обе таблетки из блистера на ладонь. Не нужно ему продолжения… Таблетки жгли ее кожу: два белых колесика, которые показывали, что ничего ему от нее не нужно. Даша вдруг разозлилась: свою жену он бы, небось, этой гадостью пичкать не стал! Фу-у-у, не хочет она это глотать! Да и зачем? У нее сейчас «безопасные» дни цикла… ну «на грани»…

Когда она бегала на свидания с Семёном, календарный метод работал как часики. Презервативы Сёма не любил, а таблетки она еще не знала, какие покупать. Это уже потом, когда поступила в медучилище, девчонки-однокурсницы просветили. А сначала она просто считала дни своего цикла – и ни разу не «залетела». Нет, контрацептивы ей сейчас ни к чему! Еще не хватало «поймать» тромбоз, как та, другая, Даша! Девушка сжала и разжала кулак, а потом медленно перевернула раскрытую ладонь. Таблетки упали в кадку с фикусом, и Лушина закопала их в землю указательным пальцем.

Редкий мужчина помнит, когда у его жены начинаются «критические дни», но Аня абсолютно точно знала, о чем ее муж спросит сегодня первым делом. Его утренний звонок начался со слов:

– Как ты сегодня, милая? Не очень болит?

Она улыбнулась от счастья постоянства:

– Терпимо, Олег. Завтра будет лучше.

Аня всегда плохо переносила начало месячных, и хотя после рождения двойняшек стало значительно легче, проблем из-за предменструального синдрома у нее не было только во время беременности. Разговор захотелось переключить на что-нибудь приятное, и в женском голосе внезапно появились хитро-шаловливые нотки:

– Олеж, а, может, нам вернуться к вопросу о третьем ребенке? Пока мы еще можем… Вдруг мальчик получится?

Не то чтобы вопрос стоял у них очень остро, но периодически речь об этом заходила. Пауза со стороны Олега немного затянулась.

– Малыш, да я хоть мальчику, хоть девочке был бы рад: какая разница? Но сейчас такое время… Страшно приводить детей в этот мир. Давай при встрече обсудим, ладно? Обнимаю тебя, – нежно закончил он.

Муж всегда окутывал ее теплой заботой, а в «эти дни» – особенно. Всегда, с самой юности.

1995 год

– Добрый день, Ольга Михайловна! Мы с Аней в кино собирались, но она не пришла и не звонит. Что случилось? – послышался из прихожей голос Олега.

Ольга Михайловна пригласила будущего зятя войти приглушенным голосом, боясь разбудить младшую дочь. Хотя… звонок в дверь, наверняка, уже сделал свое дело.

– Олег, кино отменяется. Аня плохо себя чувствует, – постаралась мама отделаться от посетителя стандартной фразой, но… разве можно говорить врачу, пусть даже – пока студенту, что кто-то плохо себя чувствует?

Другой, возможно, и удовольствовался бы столь простым объяснением, но у Олега тотчас проснулось желание помочь.

– Что с ней? Какие симптомы?

Наверное, его реакция – это то, что происходит уже «на автомате»: Аня почти увидела, как он привычным жестом закатывает рукава рубашки и собирается мыть руки. Из ванной раздался звук льющейся воды.

– Олег, не надо ее беспокоить! – Ольга Михайловна сделала последнюю попытку остановить парня. – Ничего страшного, ей просто нужно отдохнуть – и все.

– Она спит?

– Вероятно, уже нет, но…

Кажется, ее сон – единственное, что могло бы его удержать. Через минуту Аня увидела обеспокоенное лицо любимого.

– Привет, – прошептала она и поморщилась от собственного голоса: внутри головы будто разорвалась парочка снарядов.

– Привет, Малыш, – бодро поздоровался он, видимо, желая поднять боевой дух, и присел на край дивана, на котором, свернувшись калачиком под пледом, лежала девушка. – Где болит?

– Олег, я в порядке… – начала было Аня свою успокоительную речь, но его взгляд был непреклонен.

Рука, бродившая по ее телу в диагностических целях, случайно коснулась больного места.

– Пожалуйста, не трогай живот!

– Что ты ела? Фрукты? Арбуз? Яйца всмятку? – быстро перечислил он, заподозрив отравление.

Господи, ну как же объяснить ему? Нельзя же так прямо, в лоб: «Олег, у меня „критические дни“»? Аня слабо улыбнулась и опять поморщилась от новых спазмов.

– Я не отравилась. И не кричи, пожалуйста, у меня голова раскалывается, прямо до тошноты!

Он немного подумал, сопоставляя симптомы, и вдруг безошибочно выдал диагноз:

– Аня, у тебя месячные?

Она вспыхнула. Олег погладил ее по щеке, отодвигая упавшие на лицо локоны.

– Первый день, да? – сочувственно произнес он и после смущенного кивка поцеловал кончики ее пальцев. – Понятно.

Несколько секунд длилось молчание, во время которого парень держал руку любимой между своих ладоней. Потом он попросил Аню подвинуться и… лег рядом.

– Олежка, мама же увидит! – удивилась она внезапному вторжению под свой плед и попыталась спихнуть его с дивана. – Слезай сейчас же!

– Тихо, ты не кричи, главное! Я же не просто так, я лечить тебя собираюсь! – привел он железный аргумент. – Знаешь, я предполагаю, что твой болевой синдром имеет психосоматическую природу. Вот смотри: ты уже довольно резвая! Прекрати пихаться, я сказал!

Аня невольно прыснула. Клементьев, воспользовавшись паузой в сопротивлении, поудобнее устроился на ее подушке и, предложив взамен широкое плечо, прижал девушку к себе.

– Я, конечно, не экстрасенс, но иногда для близких людей могу творить чудеса.

– Это как же? – хмыкнула она, замечая, что умирать хочется все меньше и меньше.

– Позитивной энергией. Любовью. Давай попробуем…

Он изменил позу, приподнявшись на локте, и Аня почувствовала, как его пальцы проникают между пуговицами халата.

– Олег, ты что? – задохнулась она. – У меня же…

Парня позабавило то, как она отпрянула.

– Аня, да я просто руку приложу! – смешинки в его серо-голубых глазах подпрыгнули, иронично напомнив буквально вчера соблазнявшей его девушке, как далеко она была готова зайти.

Ладонь Олега легко прижалась к низу Аниного живота, и от его тепла ей сразу стало легче.

2020 год

Как только погода начала дарить людям лето, скамейка в больничном сквере, куда выходили окна корпуса с «красной зоной», стала любимым Аниным местом для нескольких минут послеобеденного отдыха. Конечно, в разгар смены Олегу было некогда стоять у окон, но Аня все равно знала, что он там, на четвертом этаже, поэтому каждый день проводила тут часть перерыва, глядя наверх. Время до возвращения мужа тянулось с нудной бесконечностью, которая сегодня не только ныла в животе, но и тревожно колола сердце. Чтобы унять очередной спазм, Аня приложила к пульсирующей боли свои ладони и представила, что это были руки Олега… Когда же он сам сможет обнять ее?

Ира Ерохина вышла из дверей поликлинического отделения и увидела подругу издалека.

– Йогурт будешь? – предложила она, приземляясь рядом: с недавних пор они обе питали привязанность к этой скамейке.

Аня помотала головой, Ерохина кивнула:

– Да, в меня тоже еда не лезет. Скорей бы уже они вышли оттуда, – она указала глазами на корпус, в котором сейчас боролись за чужие жизни их мужья. – Как из космоса ждем, ей-богу! Ань, а где твой планирует карантинить?

Клементьева вздохнула:

– Домой наотрез отказался ехать. У родителей, наверное. Там квартира пустая пока: Клементьевы-старшие в деревню к родственникам погостить уехали, подальше от всего этого дурдома. На свежем воздухе локдаун – не локдаун, да и людей там поменьше. Может, и Вася вместе с Олегом в родительской квартире поживет? А мы с тобой им еду по очереди возить будем.

– Спрошу, – почти не сомневаясь в положительном ответе мужа, согласилась Ирина и вдруг оживилась, выдав с несколько нарочитой беспечностью. – Ой, знаешь, что расскажу? В «красную зону» утром посткоитальные контрацептивы заказали, представляешь?