Текст книги "Музей Совести"

И так в любой ситуации. Не получилось с первого раза, пробуй во второй. В третий. Пока не получится. Ни в коем случае нельзя останавливаться на полдороге. Отказали в одном месте, обращайся с просьбой к другим людям.

Кто-нибудь откликнется.

Поможет.

Поддержит.

Поймёт.

Главное – идти вперёд, не останавливаясь, и верить в успех. Если ты будешь жить в гармонии со своей душой и своими чувствами, страхи пройдут сами по себе. Потому что ты уже знаешь, как от них избавиться. Как стать свободным.

– А смерть? Ведь она – всесильна. Бояться её?

– Твои родители не боялись умереть. Твоя бабушка – тоже. Никто не может сказать, когда смерть придёт. Своё время знает только она. И страшна не сама смерть, а неизвестность, скрытая за ней. Но если ты будешь верить, что за последним твоим вдохом последует что-то дальше, то перестанешь страшиться смерти.

А вообще, сынок, лучше думай о жизни. О своих радостях. Своей работе. О том, что у тебя всё хорошо. О сегодняшнем дне. О том, что есть люди, которые тебя любят и ценят. Которых любишь и ценишь ты. Страхи не любят уверенных и удачливых людей. Запомни эту истину. И будь всегда сильным и уверенным в себе.

Глава 9      Алине – с любовью

Дни сменялись неделями. Недели мелькали, как деревья за окном едущего троллейбуса. И как-то незаметно сложились в месяцы. Наступила моя первая зима на свободе. И так же, как пришла, незаметно прошла, не оставив воспоминаний. Из дома я выходил не часто. Отговаривал себя тем, что нужно время на привыкание. Даже прогулка до ближайшей булочной за свежим хлебом не доставляла особой радости. Пригибала к земле. Заставляла оглядываться и вздрагивать от любого пойманного взгляда. К счастью, никто меня не торопил. Не принуждал. Не осуждал. Свободно мне дышалось только дома, за работой.

Настала весна. Принесла с собой много солнца и более ровное настроение. Умиротворение. Спокойствие.

За ней примчалось громкое суматошное лето. Оно принесло прогулки с Николаем Львовичем в белые ночи. Уверенность в своем праве на жизнь под солнцем, на открытые взгляды спешащих навстречу людей. Громадное облако страха стало съёживаться, ссыхаться, уменьшаться, робко присаживаясь то на опущенные плечи, то на наклонённую вниз голову и на прикрытые глаза. Жизнь вокруг засветилась ярче, бросала на свою палитру всё новые оттенки красок.

Незаметно приблизилась осень. Накрыла город золотом листопада и напомнила своим жёлто-тусклым цветом о позолоченных покровах моего недавнего заточения. О раскрашенных золотой краской потолках царских покоев, на которые я когда-то с удовольствием смотрел, лёжа на полу. О затканной золотом обивке парадных императорских кресел, в которых сидел, воображая себя всесильным правителем. О золочёных царских сервизах, на которые смотрел с восхищением, но прикасаться опасался.

Осенний свежий ветер быстро унёс эти печальные воспоминания, наполнил лёгкие воздушным переливчатым звоном сегодняшнего дня. Сегодняшней живой осени.

И опять подобралась сырая промозглая зима. Прошёл ровно год с того времени, как я покинул приютившие меня стены Эрмитажа. Моя жизнь на свободе продолжалась.

В один из сумрачных, но тёплых дней робко заявляющей о своих правах весны девяносто второго года Николай Львович вернулся домой необычно возбуждённый. Завернув зачем-то на кухню, он опять появился в комнате и, подойдя ко мне, обнял.

– Антоша, у нас с тобой огромная заслуженная радость! На твою первую картину нашёлся покупатель, и мы теперь богаты – можем роскошно жить два месяца и не думать о деньгах! Я так рад за тебя. И за себя. Потому как не обманулся ни в своих силах, ни в твоём таланте. Мой мальчик, я так счастлив!

Он прижал меня к себе. Я увидел в его глазах слезы. Никогда не знал, что сильные мужчины могут плакать. Мальчики – да, но мужчины?! Впрочем, откуда было взяться этому знанию? До шести лет, пока были живы родители, воспоминания мои туманны. До четырнадцати лет я жил в доме с бабушкой. Там не было мужчин. Два года, проведённые в одиночестве, не добавили мне большого опыта по этой части. С шестнадцати лет я живу у Николая Львовича. В нашей большой комнате нет иных книг, кроме как по искусству. Я их читаю с интересом, но они не добавляют знаний о человеке. Телевизора у нас нет. Радио я не слушаю. В кино мы ходим редко. Очень редко. В театре не были вообще. Меня окружают только картины. Но даже на них, самых разных, мужчины не плачут. Поэтому мне странно и тревожно видеть мужские слёзы. Я не знаю, как на них реагировать. Хотя вижу, что эти слёзы – не от обиды или печали, а от радости. И от чего-то ещё, чего я пока не могу понять.

Николай Львович неловко отодвинулся от меня, достал из кармана носовой платок и вытер глаза.

– Ты, может быть, еще не в состоянии понять, Антоша, как это важно для нашего будущего. Для твоего будущего. Твоя картина была куплена уже на второй день. Несомненно, это успех! Нет, ты не понимаешь. Мои картины покупают, но редко, а твоя сразу привлекла внимание. Нашла своего ценителя. Своего почитателя. Как это здорово! А теперь пойдём на кухню. В соседнем кафе я купил самый большой торт. Мне даже не хотели его продавать. Держали для посетителей. Но я заплатил им в два раза дороже, и вот теперь он у нас на столе. Большой свежий торт. Я пригласил Ларису с девочками разделить нашу радость, они уже дома. Отметим вместе твою победу. Какой ты у меня молодец!

На кухне уже хлопотала Лариса, расставляла чашки для чая и тарелки для торта. Света и Настя смирно сидели на своих местах и зачарованно смотрели на большое воздушное чудо, возвышающееся посередине стола. В воздухе витало необычное праздничное настроение.

Мне не показалось странным то, что я забыл, а, может, и не знал в своей прошлой жизни о существовании торта. Но когда я увидел круглое высокое кулинарное сооружение, осыпанное коричневой крошкой и украшенное белым и бежевым кремом, то тут же почувствовал исходящий от него незнакомый волнующий запах, от которого приятно закружилось в голове. Запах масла, ванили, взбитых сливок, шоколада и ещё чего-то непонятного, закутал меня с ног до головы в нежное облако счастья.

Большим ножом Лариса аккуратно разрезала и разложила по тарелкам куски сладкого чуда. Мы все разом взяли в руки маленькие ложки, чтобы тут же попробовать редкий для нашей небогатой жизни десерт.

М-м-м, какой он сладкий и необычный на вкус!

Не мёд, вкус которого мне знаком с детства.

Не хлеб с вареньем.

Не пирожное эклер, которое пекла бабушка.

Лариса иногда угощала нас по-соседски пирогом с тёртой морковкой. Или со щавелем. Они были очень вкусные. Сладкие. Как говорила когда-то моя бабушка, «язык проглотишь».

Но с тортом ничего нельзя было сравнить. Разве сравнится Пикассо с Эль Греко? Ван Дейк с Рубенсом? Мане с Дега? Каждый по-своему уникален. У каждого своё притяжение. Свой шарм. Так и здесь. Ещё одна сторона жизни, пусть кулинарная, но доселе неизвестная, открылась мне этим вечером. Ещё одно откровение.

Две трети торта быстро исчезли с тарелок, будто их и не было. Спохватившись, Лариса быстро встала из-за стола, взяла остатки кулинарного чуда и отнесла в холодильник Николая Львовича.

– Это вам на завтрак. А то съедим всё сегодня, а завтра и вспомнить будет нечего.

После первого успеха Николай Львович разрешил мне наконец приступить к работе над портретом бабушки.

– Созрел, Антоша, созрел. Попробуй. Начни писать. Если возникнут вопросы, не стесняйся, задавай. У тебя очень трудная задача – написать портрет человека, живущего только в твоём воображении. У тебя под рукой нет даже фотографии бабушки. Только воспоминания детства и ранней юности. И – обрыв. Потом пауза. И теперь – сложная работа. Что ж, успеха тебе, сынок!

Время бежало, как жеребёнок, с легким подпрыгом… После полутора лет освобождения от музейной позолоты я вполне сносно освоился с окружающим меня миром. Научился бороться со страхами, которых почти не осталось. Получил часть необходимых знаний, что прошли мимо меня за эти годы. Но мне не давали покоя мысли о том, что я остался без образования: моё школьное обучение закончилось семью классами. Николай Львович старался дать мне то, что знал и умел сам, но было ясно, что серьезные пробелы в образовании восполнить нам не под силу.

Школьные знания прошлых лет выпали из моей жизни, не в состоянии напомнить о себе ни строчкой, ни формулой или знакомым всем, но неизвестным мне, правилом. Они остались закрытой книгой, которую мне никогда не суждено открыть.

Горько сознавать свою неполноценность. Однобокость. Я досконально изучил мир искусства, но не мог без ошибок написать простое предложение. Плохо складывал цифры. Не знал основ ни географии, ни астрономии, ни химии. Николай Львович прекрасно понимал мою неуверенность и успокаивал, как мог.

– Не горюй. Тот маленький калькулятор, что тебе подарила Лариса, носи всегда с собой, тогда не придётся ломать голову, сколько платить за покупки в магазине. Астронома из тебя всё равно не получится, поэтому не стоит волноваться о том, что тебе неизвестно расположение звёзд на небе. Заинтересуешься – изучишь позднее сам. Пока мы накопим деньги на какое-нибудь путешествие, можно будет потихоньку выучить географию. Эйнштейн, кстати, чуть не вылетел в своё время из школы, потому что очень плохо учился. А у Менделеева химия отнюдь не являлась любимым предметом в школе, он несколько раз проваливался на вступительных экзаменах в университет именно по этому предмету. Так что не очень-то переживай о том, чего ты недополучил в школе.

Ты знаешь, Антоша, чтобы стать великим, совсем не обязательно получать классическое школьное или профессиональное образование. В истории масса тому примеров.

Я тебе уже рассказывал о знаменитом американском богаче Рокфеллере. Так вот, он не окончил ни одну математическую школу, но мог прекрасно считать чужие деньги. И свои, конечно, тоже. Впрочем, давай остановимся лучше на нашем предмете. На художниках. Вспомни, что ни Ван Гог, ни его друг Гоген, ни Утрилло, ни Модильяни не учились специально живописи. А Франциско Гойя проявлял в своё время гораздо больше таланта в пении серенад, чем в рисовании. Но они, как и ты, родились с этим талантом. Углубили его. Развили. Работали до изнеможения. И стали знаменитыми. У состоявшихся людей не спрашивают таблицу умножения и их не осуждают за грамматические ошибки.

Меня потрясло в рассказе Учителя то, что мои кумиры, художники с мировыми именами, были, как я, школьными недоучками. Но это не помешало им покорить мир своим талантом. Эта мысль настолько глубоко засела в моём мозгу, что с этого самого дня моё незаконченное школьное образование больше не давило на меня и я перестал ощущать себя недочеловеком. Я понял, что у меня в жизни иное предназначение. Не связанное с аттестатом о школьном образовании.

Окрылённый, я принялся за подготовку к своей большой работе. Начал делать первоначальные несмелые наброски к портрету бабушки, назвав его заранее «Алине – с любовью».

– Так портреты не называют, – сказал мне Учитель. – Это не автограф на книге. Придумай что-нибудь попроще. Не такое мудрёное и странное. Может быть, «Женщина у окна». «Осень». «Портрет старой женщины». Или ещё как-нибудь.

– Нет. Переименовывать не буду. Алина – имя моей бабушки. Я её очень любил и люблю. В этой работе важна каждая мелочь. И уж конечно, название. Если я сумею показать в этом портрете всю мою любовь к ней, и бабушка почувствует это, то обязательно… подскажет мне имя своего убийцы. Каким образом, не знаю, но я в это верю. Главное, что этот человек должен быть выявлен и наказан за причинённое горе нашей маленькой семье.

Так я вижу.

Так чувствую.

Название портрета останется таким, как есть. Я тебя очень уважаю, Учитель, но менять ничего не стану.

– Ну что ж, как решил, так и делай. Отговаривать не смею. Ты наверняка знаешь, что желаешь увидеть на своей картине. Удачи тебе, мой мальчик.

Даже после многих месяцев совместной работы и проживания под одной крышей я называл Николая Львовича то на «ты», то на «вы». Он не обижался. Понимал, что нужно время. Нужна та степень доверия, которая сама приведёт к правильному обращению. И я был благодарен ему за чуткость. Он давно стал моим Наставником и Учителем. Стал почти Отцом. Это «почти» мы чувствовали оба, а также и то, что грань между мыслью и словом уже начала стираться, уступая место открытости и доверию.

Доверие – очень хрупкая и ломкая ступень в человеческих отношениях, на которую можно встать, только заслужив её немалыми усилиями. И которую без всяких усилий легко потерять.

Глава 10      Экзамен

Мой Учитель оказался провидцем: мне понадобилось ровно шесть месяцев для того, чтобы написать задуманный портрет. Ни больше, ни меньше. Процесс работы над ним не представлял для меня никакой трудности или загадки. У меня уже было написано несколько портретов, поэтому я чётко представлял и направление, и объём, и возможные формы будущей работы.

Вначале – до мельчайших деталей продумать композицию картины.

Сделать наброски.

Собрать их вместе.

Определить лучшие.

Взять их за основу.

Выбрать и распределить правильно цвета.

Положить тени только там, где им положено быть по моему замыслу. Тайные тени на солнечной картине – важнейшая часть моего видения портрета. Именно в этом пункте мне никак нельзя ошибиться. От этого зависит моя дальнейшая жизнь. И вера в справедливость.

Работа занимала всё моё время. Много приходилось тренироваться и набивать руку на пейзажах, натюрмортах, зарисовках моих милых соседок и Николая Львовича в различных ракурсах. Но каждую свободную минуту я подходил ко второму мольберту, поставленному между окном и шкафом в нашей комнате. Кроме меня, никто не имел права даже приблизиться к этому укромному месту. Эти полтора квадратных метра комнаты принадлежали только мне. Так мы уговорились с Николаем Львовичем. Об этом знала и женская половина нашей квартиры, Лариса с дочками – они время от времени заглядывали к нам по-соседски на огонёк.

Холст, над которым я работал, был закрыт от посторонних взглядов куском старого байкового одеяла. Очень тонкого, застиранного и истёршегося. Под этой вытертой тряпкой находилась большая часть моей сегодняшней молодой жизни. Её самая важная часть. Мой трамплин в будущее. В этом я был абсолютно уверен.

Так же, как Учитель, я являлся приверженцем классической русской живописной школы. Поэтому и портрет был задуман мною в классической манере.

На первом плане, слегка облокотившись на стол и положив перед собой красивые руки, сидит чуть улыбающаяся Алина.

Добрая, любящая меня Алина, она осталась навеки в моей памяти.

На ней надето моё любимое платье – бежевое с тёмно-коричневой отделкой. Бабушка всегда надевала именно это платье, когда у неё на работе было какое-нибудь торжество. Или у меня в школе – родительское собрание.

Шею я украсил ей старинными янтарными бусами, подаренными моим дедом Николаем своей жене. Оба они тогда были молоды и красивы.

Сбоку от лежащих на столе рук стоит тарелка с румяными яблоками и небольшой гроздью тёмного, почти чёрного, винограда. Так богато праздновали мы с ней мой последний день рождения. Накануне убийства бабушки мне исполнилось четырнадцать лет. Этого мне уж точно никогда не забыть.

Слева за плечом женщины льётся из окна яркий солнечный свет, играющий в её тронутых сединой, но ещё густых волосах. Она словно купается в свете и чем-то напоминает облик мадонны. Для меня бабушка останется навсегда если уж не святой, то моей мадонной, излучающей на меня свет любви и добра.

Справа – тёмная тяжёлая гардина. Она бросает почти невидимую, но осязаемую тень на край стола. На стену. На моё будущее. Вот за ней-то и спрятался человек, искалечивший мою жизнь. Убийца. Он там. И он обязательно выйдет на свет. Теперь ему никуда от меня не деться.

Не знаю, сколько для этого понадобится времени, но что он покажется – сомнений у меня даже не возникало.

Теперь у меня появилась цель. Она определялась всё чётче и чётче. Каждый день. Каждую минуту. Её круговорот захватил меня в свои железные объятия и осязаемо подталкивал вперёд. Не разрешал свернуть в сторону, оглянуться или отвлечься. Цель повела меня по лабиринтам фантазий, чтобы найти единственно правильный выход. Единственно правильное решение. Я добровольно включился в этот нарастающий, захватывающий своей силой и интенсивностью ритм работы. Окунулся в волны времени, несущие меня вперёд, к финишному флажку…

Незаметно подкрался сентябрь. Расцветил яркими красками деревья. Подсушил траву на газонах. Щедро усыпал улицы опавшими листьями.

В тёплый солнечный день бабьего лета я проснулся от вкусного запаха, витающего в комнате. Повернулся на кушетке, открыл глаза и увидел сидящего за накрытым столом Николая Львовича. Он был полностью одет, будто уже пришёл с улицы или собрался куда-то уходить. Он сидел вполоборота ко мне и задумчиво смотрел в окно. Воздух в комнате был полон ожидания. Что-то приятное кружило голову. Щемило сердце.

– Доброе утро!

– А-а-а, проснулся! Доброе утро. Поди умойся, сынок. И возвращайся поскорее. Тебя ждут хорошие новости.

Пружиной меня подкинуло с кушетки, я натянул домашние спортивные брюки, тёплую фланелевую рубашку и пошёл умываться. Вернулся и с любопытством подошёл к столу. Он был неожиданно богато сервирован к завтраку и полон вкусностей.

– Мы что-то празднуем сегодня?

– Совершенно верно, Антоша. Мы празднуем. У нас с тобой сегодня несколько поводов для радости. Но самое главное событие – твой настоящий день рождения. Ты же знаешь, что в прошлом году мне так и не удалось выправить твои бумаги. Были большие сложности. А сейчас получилось! Вот, держи, это твоё новое, взамен утерянного, свидетельство о рождении. Теперь ты можешь жить в этой квартире на законных основаниях, потому что ты – есть! Ты можешь без боязни смотреть всем в глаза. На основе свидетельства ты получишь и паспорт. Теперь тебе нечего и некого бояться. Ты – законный гражданин своей страны, сынок!

Новость оказалась для меня неожиданной. Она ошеломила, окутала тело приятной истомой и вызвала лёгкий озноб одновременно. Я растерянно взял в руки свидетельство о рождении.

Раскрыл тонкие зелёные корочки.

Прочитал своё имя.

Имена моих родителей.

Прижал ладонью разогнавшееся от волнения сердце.

До боли сжал губы.

Поднял глаза на Николая Львовича и почувствовал, что слезы потекли у меня по щекам. Он тут же подошёл ко мне, обнял и крепко прижал к себе. Не понимаю, как, но слова «спасибо тебе, Отец», слетели с языка помимо моего желания. Впервые за два года жизни под одной крышей я назвал этого мужчину Отцом.

За его огромное терпение.

Постоянное и пристальное внимание.

За искреннюю любовь.

За ответственность, что он взял на себя.

За то, что ничего и никого не побоялся.

И боролся с моими страхами.

Не отвернулся.

Протянул руку.

Поделился домашним теплом и куском хлеба.

Поддержал.

Подарил новую семью.

Новую жизнь.

Мне – чужому незнакомому мальчишке.

В которого он поверил!

После крепкого объятия я отстранился от Николая Львовича, положил свидетельство на стол, вытёр рукавом рубашки покрасневшие глаза и постарался успокоиться. Слов у меня, кроме тех трёх, больше не было. Им на смену пришло опасение, что если я открою рот, то вместе со словами опять польются слезы, поэтому я молчал и приходил в себя.

На сегодня у меня тоже был приготовлен сюрприз. Сюрприз для нас обоих. Итог моего интенсивного шестимесячного труда. Изо дня в день, из недели в неделю я напрягал свои мозги, чтобы выхватить из памяти далёкие воспоминания, становившиеся с каждым часом всё тоньше и прозрачнее. Время подгоняло меня, не давало остановиться, не позволяло оглянуться. Я был горд тем, что совершил, но очень хотел услышать мнение Учителя. Не Отца, а именно Учителя. Профессионала. Экзаменатора. Мне нужна была объективная оценка. «Быть или не быть», как частенько любил повторять Николай Львович. Мне очень хотелось – быть!

Сердце успокоилось, заставило в своём беге всё волнение сосредоточить в пальцах и холодно скрючить их от ожидания. Я взял за руку Учителя и подвел к мольберту, к моей законченной картине, прикрытой, как обычно, старой тряпкой.

Моя первая большая и серьёзная работа.

Мой экзаменационный билет.

Пропуск во взрослую жизнь.

То, чем я бредил и жил много месяцев.

Для меня наступил час истины.

Я протянул подрагивающую от волнения руку к мольберту и сдёрнул тряпку. Дыхание приостановилось.

Эмоции быстрым ветром пронеслись по лицу Учителя. Из ожидания выросло любопытство, из него – растерянность, потом – молчание, вспыхнувший взгляд и неожиданно только имя: «Антоша!»

Только вскрик имени с непонятной интонацией. И – всё.

Ни слова больше.

Ни взгляда.

Ни жеста.

На лице – удивление, смешанное с радостью. Только ли? А гордость? Восторг? А, может быть, умело скрытое разочарование? Ни слова. Как это понять? Тысячи мыслей успели пронестись в разгорячённой голове. Растворились в пространстве. Вернулись назад, разрывая голову и сердце нетерпением.

Николай Львович вдруг молча обхватил себя за плечи руками, словно обнял. Отошёл от мольберта. Ещё дальше. Вновь приблизился. Присмотрелся. Опустил руки, потом поднял их опять и подошёл к мольберту уже вплотную. Слегка повернул картину к окну, к свету. Сдвинул на прежнее место. И вновь – ни слова. Только лёгкая загадочная улыбка на лице.

Что она означает?

Ну что?

Как картина?

Хороша или плоха?

Что скажет Учитель?

Когда же приговор?

Закончится ли эта мука молчанием?

Скоро ли?

Вдруг до моего распухшего от ожидания сознания дошло:

– Антоша, ты – не художник…

Всё… Всё пропало… Зря потраченное время, напрасные усилия… Сердце сжалось в комок, покатилось вниз, но, не успев рухнуть на дно чёрной пропасти, дрогнуло, остановилось на полдороге и замерло.

– … ты – гений! Классический гений с золотыми руками и золотой головой! Я предсказываю тебе большое, необыкновенное будущее. Твой портрет выполнен очень профессионально, и – чудо как хорош! Непередаваемая, необыкновенная по своей красоте картина. Никакой другой художник или даже фотограф не сумел бы точней изобразить всю красоту этой женщины. Показать её характер. Кроме тебя, никто не смог бы положить на этот холст столько любви к ней. Столько благоговения и тепла.

Тебе это удалось.

Удалось в полной мере.

Ты справился.

Тебе больше не нужен учитель.

Ты перерос меня.

Ты – мастер!

Я преклоняюсь перед твоим талантом!

Теперь уже я обнял своего Учителя. Замер и стал прокручивать в голове вновь и вновь сказанные им слова. Я – мастер! Выше похвалы в жизни не бывает. Тем более для такого мальчишки, как я. Неужели я действительно становлюсь тем, кем хотел быть всегда – Художником? Художником, изображающим не только лицо, но и суть предмета, сущность человека? Именно так, как когда-то учила меня моя бабушка Алина и в чей портрет я постарался вложить усвоенную от неё мудрость. Счастье переполняло меня, как в тот памятный осенний день, когда я покинул стены моей большой и важной жизненной школы – Эрмитажа.

День совершеннолетия стал самым лучшим, самым счастливым днём рождения в моей жизни. Умирая, я вспоминал только этот день. День рождения Художника с большой буквы. Рождения моей, только моей жизни. Разительно отличающейся от всех других. Единственной жизни правдивого Художника.

Судьба, видимо, поняла, что погорячилась, отняв у меня, ребёнка, вначале родителей, потом бабушку, а с ней дом и семью. После таких жестоких ударов она сделала паузу, уселась отдохнуть и поразмышлять, что же предложить дальше, пока не решила сделать мне небольшой подарок. Наполнить второе коромысло живой водой, чтобы уж совсем не скособочить мою жизнь. Сохранить какое-то подобие равновесия. Поэтому и устроила знакомство с Николаем Львовичем.

Встреча с этим добрым и щедрым человеком резко сгладила горечь моих детских потерь. Перечеркнула месяцы одиночества и лишений, пережитые за годы моего добровольного отшельничества. Одинокий, небогатый и немолодой мужчина взял на себя большую ответственность за жизнь сироты. Он частично восполнил мои душевные потери.

Подарил дом и спокойствие.

Поддержал мою страсть к рисованию.

Научил, как стать Художником.

Развил и отточил талант.

Помог подняться над моими страхами.

Расправить крылья.

Стать известным.

Он подарил мне уверенность и веру в успех.

Это он, Отец и Учитель, окутал меня коконом добра. Влил в меня положительную силу. Открыл способность видеть в героях моих картин их тайные устремления. Приподнял завесу над тайной, скрытой внутри каждого из нас.

Глава 11      Золото или ржавчина

Сейчас мне – двадцать пять лет. Четверть века. Странные и одновременно завораживающие слова. Много это или мало? Никогда до этого не задумывался. Наверное, мало. Если учесть, что человек может прожить сотню лет.

Без болезней и печалей.

В радости и гармонии с самим собой.

С природой.

С миром.

Мне уже давно не нужно писать акварели для галереи, чтобы заработать деньги. Время от времени я пишу их просто для развлечения. Для шутки. Во время паузы. Или чтобы размять руку, когда есть настроение. Пишу, чтобы порадовать моими небольшими работами друга нашего дома, хозяина галереи Аркадия Рэмовича. Старик безмерно рад просто видеть меня. И радуется вдвойне, если я приношу ему свои работы. Деньги за акварели и карандашные рисунки мне больше не нужны, потому что зарабатывать стал большие деньги. Тысячи стали незаметно складываться в десятки и даже сотни тысяч. И выросли они не из галерейной мелочи, как я любовно называю мои подарки, а благодаря портретам. Добротным, красивым, живым портретам. Маленьким и большим. Написанным на фоне природы, в офисах, в будуарах, в комнатах.

Мне нравятся все мои работы. Строгие, шутливые или фривольные. Они – основная и важная часть моей жизни. Но ещё важнее то, что они очень нравятся тем, кто их заказывает. Тем, кто готов за них дорого платить. Платить большие деньги. Мою цену. Цену, если не за вечность, то за память на долгие годы. Для многих поколений.

Наше благосостояние с Николаем Львовичем увеличилось во многие разы, о чём ни он, ни я несколько лет назад даже не помышляли. Я говорю: наше, потому что не могу отделить нас друг от друга. Мы – одна семья, одно целое. Неделимое. Много лет назад Николай Львович очень рисковал, взяв меня к себе в дом и поделившись последним куском хлеба. Тот подросток мог оказаться неблагодарным, бесталанным или просто жуликом. К счастью, этого не произошло. Теперь настала моя очередь отблагодарить его за доброту. За порядочность, отзывчивость и большое сердце.

Получив в своё распоряжение студию, первое, что я сделал – повесил на стену портрет «Алине – с любовью». Слева от входа в большую комнату, где я работал, расположившись чуть ближе к середине. Мне хотелось всегда ощущать его боковым зрением. Не видеть, а именно ощущать. Не терять с ним связь. Знать, что она, моя Алина, здесь, со мной.

Смотрит на меня полными понимания глазами.

Помогает в работе.

Защищает от неведомых опасностей.

Щедро окутывает коконом радости.

Дарит свою любовь…

Мы давно уже не ютимся в одной комнате, а владеем полностью большой прекрасной квартирой. Давно? Ведь это случилось около пяти лет назад, а кажется – прошла целая вечность.

Как относительно всё в нашем мире! Какими далёкими кажутся совсем недавние события, если жизнь заполнена до краёв. Кажется, что проживаешь десятилетия всего за год – столько всего происходит. Столько новых горизонтов открывается.

Из нашей новой квартиры с её ста десятью метрами полезной площади мы сделали новую студию с большим встроенным в стену гардеробом. Купили необходимую для работы мебель. Расставили приличествующие жилью декорации. Здесь появилось много новых вещей, ненавязчиво показывающих наш выросший достаток.

Изящная напольная ваза китайской работы.

Громоздкие часы старинной немецкой фирмы Junghaus.

Модная шелковая японская ширма.

Английское бюро красного дерева.

Несколько безделушек мейсенского фарфора.

Отдельно мы приобрели целую коллекцию дамских шляпок и мужских цилиндров, шалей, бутоньерок, шарфов и перчаток.

И всё это – только для удовольствия клиентов. Ну и для моей визитной карточки. Моего реноме модного востребованного Художника.

За последние пару лет ко мне стало не так-то просто попасть. В очередь на портрет желающие записываются за много месяцев вперёд. Терпеливо ждут, время от времени звонят по телефону, лукаво справляясь, не забыл ли я о них. Им, не в меру отяжелённым деньгами, порой не совсем понятно, почему они, избранные, вдруг должны так долго ждать. Ведь они готовы заплатить большие деньги за услуги Художника, а тут – очередь. То, что и у других есть деньги, почему-то не берётся в расчёт весьма прагматичными людьми от бизнеса. Одна из небольших загадок нашей весьма парадоксальной жизни.

Богатство моих заказчиков меня не обольщает. Не заставляет склонять голову в восхищении. Я давно понял, что нужно всегда иметь свои принципы в работе и в жизни – ведь так жить намного проще. Когда идёшь по прямой, всегда доходишь до цели быстрее и без ненужных потерь. Сохраняешь время и силы на поворотах. Если же будешь вилять, накручивая ненужные километры или прыгать зайцем с лужка на лужок, рискуешь потерять время и себя, настоящего.

Отец рассказывал мне много историй не только о художниках, но и о жизни и природе. Реальные истории, красивые легенды, мудрые притчи. Из всех его рассказов мне особенно запомнился один. Про дятла. Эта умная птица никуда не спешит, не суетится, а сидит на одном месте и целенаправленно стучит в одно и то же место, чтобы добыть долгожданного червячка. Ничто не может отвлечь птицу от этого занятия: ни сильный ветер, ни гром, ни дождь. Для меня целеустремлённость дятла стала примером того, каким образом нужно достигать своих целей. Быть упорным – несмотря ни на что.

К этому времени у меня уже установились собственные правила отношений с заказчиками. Только одна очередь. Первая, она же и последняя. Независимо от толщины кошелька и места на Олимпе. Мне не важно, какая порода дерева передо мной: дуб, берёза или платан, потому что я знаю: внутри этого дерева есть тот червячок, которого я обязательно вытащу.

Кому не нравятся мои правила – могут не ждать. Я знаю, что на их место тут же найдутся другие заказчики. Неторопливые. Понимающие, что я не фотограф, а Художник. Хороший Художник, знающий себе цену. Таким, как я, всегда нужно время на творчество. На небольшие и беззлобные капризы.

Работой меня обеспечили на следующие три года. Больше заказы брать не могу. Не имею права давать людям надежду и заставлять ждать долгие годы. Писать быстро и плохо не хочу, а качественная работа требует времени. И время докажет, что я делаю всё правильно. С выбранного пути мне сворачивать некуда. Это знание – моё кредо, моя уверенность.