Текст книги "Весло невесты"

Лина Дорош
Весло невесты
(Побег второй, провинциальный «Уйти, чтобы…»)

У любви особая энергетика.

Ощутив её единожды – уже не спутаешь никогда и ни с чем.

Попадешь в зависимость. Будешь искать её.

Особенно свою любовь к себе.

Такой вот коктейль – счастье и несчастье в одном стакане (граненом Мухинском).

Пропорции – по вкусу.

Перед первой главой

Совпало. Эта книжка и задумывалась, и получилась второй. Точнее, вторым. Побегом. Побегом провинциальным. И еще она самая «в лоб» – в лоб о том, как уйти, чтобы вернуться. И точка. Без аллегорий и тайных смыслов про возвращение себя себе, или просто к себе, или еще какой-либо игры слов.

Здесь всё просто: от кого ушла – к тому и пришла, в смысле вернулась. Вроде бы. Хочется верить, что всё именно так. Был соблазн – что греха таить – устроить гастроль между кавалерами в новых декорациях. Не случилось. Фея и вправду оказалась добрая, и без топора пришла, и в хорошем настроении. Бывают такие интерьеры, в которых можно только о высоком да о высоком… и хочется фигу показать, да рука сама в «реверанс» уходит, потому что и нога не смогла никого пнуть, а тоже и в тот же реверанс ушла. Да-с…

В общем, получилась почти нравственная история, такая почти безупречная с точки зрения морали. И это «почти» очень радует и оставляет надежду, что не всё так безнадежно правильно.

Будем считать, что сделали привал на марше. Героини, как на первый-второй, рассчитываются «неприкаянная»-«прикаянная». Не трудно высчитать, какой будет третья. Просто в последнем побеге декорации будут побогаче, чем и во второй, и в первой истории.

В общем и в частности, ниже о том, куда бежать не надо. Хотя, если очень хочется, то можно, но при определенных условиях – сопутствующих отягчающих, которые облегчают. В общем, про любовь.

Глава 1

Раздвоение личности в рамках приличия

Еще в детстве я придумала игру. Играть в нее было нужно, когда тебе очень плохо. Так плохо, что уже заливаешься горючими слезами – и никак не меньше. И вот, когда слезы уже намочили ворот одежды, платок или наволочку, приходила одна и та же мысль: а смогу ли я рассмеяться? Вот прямо сейчас, безо всякого перехода, без повода? И я могла. Каждый раз. Без перехода. Без повода. И каждый раз возможность сего настолько меня изумляла, что реветь дальше было как-то уж совсем нелепо. Даже по детским меркам. Приходила мысль: видимо, это горе не настоящее. Иначе без перехода и без повода начать смеяться я бы не смогла. И в зеркале была уже другая я. Или другая половинка меня. Та, что веселее, сильнее и, что характерно, та, что живет без драм и заламывания рук.

– Вот только без драм, дорогая.

– Без драм? Пожалуйста!

– Торговаться с собой – это плохо. И-и-и… не уверена – не гунди.

Это я опять говорю с собой – не пугайтесь. Привычка. Еще в детстве я обнаружила, что могу быть без переходов то слабой, то сильной. В подростковом возрасте эти две части меня начали общаться, а в юности даже подружились. Но выяснять отношения для поддержания тонуса не перестали до сих пор. Вот как сейчас.

– Утро сегодня начинается как-то особенно по-доброму…

– Вы находите?

– Между прочим, это я не спрашиваю.

– Ну да.

– И не гундю!

– Конечно.

– А рассуждаю.

– Ну, да-да, «этот стон у нас песней зовется» – как не знать.

– Уйду!

– Ага, глаза и уши пополам? Как нос с губами «пилить» будем?

– Всё гораздо хуже: уйду и вернусь быстро. Очень быстро.

– Знаешь, на что надавить…

Надо было просто перед выходом посмотреться в зеркало. Дружно. Проверить, всё ли на месте. А мы (я и снова я) опять развели дискуссию и, конечно, почти о вечном. Всё-таки глупость – это ген где-то в половой Х-хромосоме. Если ты – женщина, то он обязательно есть. И минимум в квадрате. Вопрос только в том: когда, где и в какой степени тяжести этот ген проявится.

– Сегодня как никогда надо было выйти с куражом под ручку из дома. Просто, без лишних слов и жестов. С куражом под ручку или в обнимку – не важно. Просто выйти с куражом – и всё. А ты?

– Это ты запнулась правой ногой!

– Погоди-погоди… Правой, говоришь. Если правой, то хорошо. Когда запинаешься правой – верный признак, что повезет. И задумчиво-рассеянный вид некоторых не помешает. И ты – моё второе (не исключено, что лучшее) «я» – в данной ситуации можешь оказаться вовсе не к дождю. А будешь мешать, учти, нареку тебя кикиморой.

– И что?

– Ты должна обидеться.

– Кикимора.

– В смысле?

– Я тебя назвала кикиморой – тебе обидно?

– Нет.

– Ну, вот. Сначала слово обидное придумай, а потом я, как менее закаленная, обижусь и уйду. В мозжечок.

– Почему в мозжечок?

– А куда мне идти?

– Опять права.

– Ладно, получается, что это я без кодовых слов – в мозжечок.

Между прочим, не так просто научиться отвечать себе. Равно как и задавать вопросы. Ну, вот критически любящее «я» ту-ту… Последнее время отрываться он неё всё труднее. Это с одной стороны. Переговоры становятся всё длиннее и изощреннее. Но, с другой стороны, вот что интересно: когда скучная половина меня «уходит», то без неё максимум на счет «раз-два» становится скучно. Парадокс: без навевающего скуку спарринг-партнера веселая часть меня веселиться не может. Так и живем, по закону диалектики – в единстве и борьбе противоположностей.

Двойственность бывает разная. Бывает типичная: будь я, например, близнецы по гороскопу. Или весы. Но по гороскопу я – монолит. Бывает двойственность клиническая – когда раздвоение личности. По-настоящему. Чтобы и разные имена, и разные гардеробы. Можно, конечно, и клинику как вариант в моем случае рассматривать и аргументами «диагноз» укрепить можно. Но среди психиатров есть знакомые, а муж об отдыхе в пригородном санатории ни разу не заговаривал. Значит, ему никто не подмигивал. Из психиатров. Тогда что же досталось нам? Самый банальный вариант, который встречается на каждом шагу. Самая обычная двойственность среднестатистического интроверта. Для которого привычно искать и находить собеседника не вне, а внутри себя. А поскольку общаться всегда интереснее людям разным, то приходится «делиться условно полушарно».

Внутри происходит горячий спор. Внешне ничего не происходит, да и потом – обе части меня на одно лицо. Только у «слабой» ведущий глаз левый. Она всегда подмигивает им, когда переварит обиду и возвращается. А у меня «веселой» ведущий глаз правый. И он подмигивает, когда удается уйти в отрыв. Когда собираемся вместе, как и все женщины, мы дружим. Особенно если есть против кого. Тогда оба зеленых глаза мигают абсолютно синхронно, и никто никуда не уходит.

Еще на моем лице много веснушек. Круглогодичных. Рыжих-рыжих. Кстати, веснушки очень хорошо загорают. Это тоже знание, полученное из детских опытов. Белая кожа остается белой, сколько бы её ни жарило солнце, а веснушки становятся ярче и краше. При таком буйстве красок на лице оставаться блондинкой не эстетично. Блонд оказался четвертым лишним, и еще в школе я начала краситься в рыжий. И не стричь волосы выше плеч. Меди должно быть много. Иначе некрасиво. Это золота должно быть немного, а меди не должно быть мало. Еще с детства у меня был отличный аппетит и недостаточный вес при почти избыточном росте. Что оставалось делать девочке с такими данными, когда из всех возможных форм самое пышное – это шевелюра? Конечно, улыбаться. Может быть, поэтому выражение вселенской скорби на моем лице выглядело нелогичным. Даже если было обоснованным. И очень быстро превращалось в смех. Много меди – много смеха. Это всё лирика, а сейчас речь об «оторваться от хвоста».

Легче всего это получается, когда приезжаешь в новый город или знакомишься с новым человеком. Но она, слабая часть «я», всегда возвращается, как на место преступления, или просто как женщина. То есть некстати. И вот я, не сумасшедшая, находясь в незнакомом мне городе, оторвалась от преследования критически настроенной части моего «я». В этот город я приехала три дня назад. Откуда – не важно. «Пока» и «уже» одновременно не важно. Хотя это город Москва. Первый день удалось очень талантливо проспать в гостинице.

Пункт назначения

Поезд пришел рано утром. Представляете, здесь один вокзал. И на вокзале одна платформа. И к платформе подходит одна пара рельсов. Даже в моем родном городе было минимум восемь платформ, и еще несколько путей у каждой, не говоря про штуки рельсов. Хотя вокзал был один. В Москве много не только рельсов и платформ, но и вокзалов. А здесь: два рельса – вот и вся железная дорога.

Местный вокзал похож… да ни на что он не похож, если честно. Одноэтажное здание неопределенного назначения и страшненького вида. С одной стороны вокзала – сразу за рельсами – город заканчивается. По другую сторону вокзала – город сразу начинается. Без предупреждения. Сразу дома и дорога.

Я вышла на дорогу ловить попутку. Несколько минут ждала появления машины. Или я сплю, или я в раю. Кругом зелень и тишина. И еще здесь есть воздух. Но нет машин, и люди будто растворяются, отходя на десять метров от здания вокзала. Понимаю, что девушка с зонтом-тростью, непоходным рюкзаком и журналами VOGUE и ESQUIRE под мышкой выглядит странно. Слово «странно» здесь употребляют вместо «гламурно».

Машина возникла из ниоткуда. Только что её не было, и вот она есть. Кажется, это называется шестерка. А вот название цвета знаю точно – «дипломат», цвет сливочного шоколадного батончика.

– Как Вы думаете, это в знак уважения к нашим друзьям-дипломатам из братских африканских стран так назвали цвет машины? – я оперлась на трость и заглянула в окошко.

– Могло быть и так, Вы в машину сядете или мне выйти? А то так-то вот неловко разговаривать.

Я сделала вид, что думаю. Потом сделала вид, что думаю очень быстро: открыла дверь и села на сиденье рядом с водителем.

– Доброе утро. Мне бы до ближайшей гостиницы, – попыталась как-то расположить свой зонт, но на переднем сиденье ему было тесно, – в смысле, мне до гостиницы, в которой точно есть места.

– Здравствуйте и Вам, коли не шутите, барышня, – водитель забрал у меня зонт и положил его на заднее сиденье, – до гостиницы – так до гостиницы. Только она у нас одна, барышня. Ничего, что так?

Говорил водитель странно, и глаза у него лукавые, но добрые. Вроде бы добрые глаза у него.

– Как одна?! – если бы я могла, то точно остановила бы машину.

– А сколько надо? – водитель включил магнитофон, из него запели «Yesterday». – Сразу в нескольких жить хотите? У нас же всего пятьдесят тысяч жителей. Приезжих почти нет. Одна-то гостиница пустует.

Битлов хотелось слушать, но пели не Битлы.

– Хорошо поют. А кто это?

– Бессмертная песня Биттлз, которая называется, если по-русски – «Вчера».

– Не может быть, – я деланно изумилась.

– Правда.

– Но поют не Битлы?

– Не Битлы.

– А кто?

– Я.

– Да ну?!

– В душе всегда пою, когда её слышу.

– А! В этом смысле тогда и я тоже.

– Что?

– Исполнитель бессмертной песни Биттлз, которая по-русски называется «Вчера».

– Один – один, – водитель протянул мне ладонь для рукопожатия.

– Хо-хо! – я на мгновение ощутила на своих плечах тепло мексиканского тушкана Эллочки.

– Так кто поет, если не авторы?

– Друг поет. Тут, – водитель показал на коробку от диска, – все мои любимые песни, и поют их мои друзья. Подарок на день рождения.

– Сильно.

Я попыталась вспомнить свои любимые песни, но сразу в голову не пришла ни одна. Пришлось подмигнуть второй скрупулезной «я», чтобы пометила где-нибудь: «Любимая песня(и). Вспомнить».

– Надолго к нам? – водитель убавил звук.

– Прикидываете, смогу ли вывести вашу гостиницу на самоокупаемость?

– Конечно! Я ж патриот.

– Поживу пока. Вы не в курсе, товарищ патриот, квартиру у вас снять сложно?

– Зачем сложно? Если людей знать – всё запросто!

– А я не знаю никого. Как быть?

– Так давайте познакомимся! Меня Петром Петровичем величают.

– Очень приятно, а меня – Слава.

– Громко, однако. А по батюшке?

– Ярослава Львовна я.

– Добро пожаловать, Ярослава Львовна, в славный город Шмелев, – Петр Петрович опять протянул ладонь для рукопожатия. – Как в гостинице наскучит, позвоните вот по этому телефончику. Знакомая у меня давно жильцов ищет, Вас, видать, ждет.

Слышится мне подвох в его словах, хоть убей! Ну, да ладно. Разберусь со временем. Кстати, скрупулезная подруга, зафиксируй неплохой результат: пятнадцать минут в новом городе – и уже первое знакомство, причем, совсем не бесполезное. А если учесть, что здесь всего пятьдесят тысяч жителей, то это и вовсе не мало.

Доброе утро

В гостинице моё появление без командировки вызвало нескрываемое удивление. Скрыть-то они его, конечно, пытались. Но эффект неожиданности оказался сильнее, поэтому, похватав ртом воздух, дали ключи без лишних вопросов. И, хотя вопросов задать мне не успели, было ясно: задержусь в гостинице дольше, чем на пару дней – вопросы начнутся. Еще как начнутся! И, независимо от полученных ответов, информация о странной приезжей пойдет по городу, а мне это ни к чему. Завтра же навещу подругу ПП – так я про себя для краткости окрестила Петра Петровича Лукавого-Разговорчивого. А сейчас – спать. Чувствую, что на ходу глаза закрываются. Оба и синхронно. Вот и подушка-подружка. Второе приятное знакомство за одно утро – мне здесь определенно нравится. И засыпать утром тоже нравится.

Вечером, напялив единственные джинсы, забрав волосы в хвост и сознательно не открыв косметички, вышла из номера. В зеркале – моль молью. Только рыжая. Взяла темные очки. Ну и что, что на улице сумерки. Очки не от солнца мне нужны, а чтобы не встречаться взглядами. Не тот у меня сейчас взгляд, чтобы с ним встречаться.

Администратор почему-то открыла рот и ничего не ответила на мое приветливое:

– Доброе утро.

Как ей объяснить, что и вечером может быть утро, если ты проспала весь день. Какой у нас план? Задача минимум – осмотреться. Максимум – поесть. Надо бы придумать еще что-то третье, чтобы по-русски закруглить, но третье как-то не придумывается. Что после компота можно придумать на третье? Может, повезет и под гамбургер «родится» великая цель номер три?

Ноги почему-то принесли на вокзал. Может быть, потому, что это пока единственный знакомый им маршрут. А может быть, в надежде вернуться. Туда, на сутки с копейками назад.

Мышечное воспоминание № раз

Утро началось очень рано. Просто ночи почти не было – не спала всю ночь. Так странно. Ни о чем не думала. Просто не спала и всё. Будто ждала чего-то. И вдруг очень ясно поняла, что сегодня же утром уеду.

Обычно, когда задумываются о побеге внутрь родной географии, театрально провозглашают: «В деревню! В глушь! В Саратов!». Пунктуацию автора никто, конечно, не соблюдает. В связи с этими часто встречающимися восклицательными знаками Саратов перестал быть беспросветной провинцией. И теперь приходится искать другой вариант глуши. Хотя и у меня искушение рвануть в Саратов было, не скрою. Но тут же прошло. Еще с особой тщательностью сейчас приходится выбирать способ передвижения в глушь. В зависимости от цели. Глушь с аэропортом – вариант для побега сразу с обратным билетом на точно известную дату. Признак серьезных намерений – глушь с железнодорожным вокзалом. Жэдэ вокзал – это максимум. Только он оставляет возможность вернуться, но сделать это не слишком быстро.

Спросила себя: «На чем?» Для приличия помедлила с ответом. Выдерживать паузу надо даже в разговоре с собой. Ответила: «На поезде». Ответ принят. Пауза. Ответ верный. Теперь надо было обсудить вопрос: «Куда?»

Вариант «в деревню» невозможен. На него моего чувства юмора точно не хватит. Поэтому двигаться будем в город. Такой город, название которого мне покажется знакомым или просто понравится. В любой город без аэропорта, до которого на поезде ехать часов двадцать или больше. Ради приличия подумала, не вернуться ли в мой родной город? Но возможность совместить жизнь номер раз и грядущую номер три – тоже слишком серьезное испытание для моего «ч/ю».

Вернуться к истокам невозможно. Без «потому что» и без «а вдруг». Сейчас важно попасть туда, где меня не знают: ни какой я была сразу после детства, ни какой я стала чуть позже – то есть меня не знают совсем. Мной не будут интересоваться, меня не будут сравнивать со мной же только три года назад, а также пять, десять, пятнадцать лет назад и так далее. Не будут сравнивать с моими школьными подружками. Волнуют меня возможные сплетни? Нет. Просто воздуха хочется чистого, без лишней пыли. Дышать хочется свободно. Хочу жизнь номер три, а не номер один или а-ля номер один. Хочу другую и новую. Хочу. Решено.

Обычно, когда примешь важное ночное решение, моментально проваливаешься в сон. А тут я никуда не провалилась, просто стало легко. Легко и понятно. Понятно, что нужно делать. Появилась перспектива. Перспектива, скорее, надуманная, но она была очень нужна, пусть и такая. Ясность появилась, а сна по-прежнему не было. Значит, нужно, чтобы скорее наступило утро.

Таким нетерпеливым ожидание рассвета бывает только в детстве. Перед каким-нибудь хорошим событием. Например, завтра – праздник, и наденешь новое платье. Или перед поездкой. Не важно: на автобусе к родственникам в деревню или на самолете в Москву или Питер. Предвкушение всегда одинаково приятное, даже трепетное. И заснуть невозможно. Еще такое предвкушение «чего-то» бывало поздней весной, как сейчас. Жаль, что я и весна – по ощущениям понятия слишком далекие. Жаль, что весна сейчас – не повод.

Очень хотелось, чтобы и ночь еще продолжалась и утро чтобы скорее наступило. Ночь уже совсем нетрудная – решение принято, и рассвет поэтому очень срочно нужен. Но ночь-то какая хорошая – и не хочется совсем, чтобы она заканчивалась. Что делать? И рассвет нужен. И ночь нужна. Все нужно! Мне. Здесь. Сейчас. Такое состояние очень напоминает зуд. Где-то глубоко внутри организма. Какой тут сон, когда такой глубинный тектонический зуд в душе. Но есть способы… избавиться от него.

Вот, например, отличный способ не то чтобы снять душевный зуд, а быстро уснуть – прогуляться перед сном. Хорошо помогает, если пойти вынести мусор, особенно если удается уйти в тапочках и халате и вернуться раньше, чем через двое суток. Можно выгулять собаку. Если не забыли её купить. Если забыли – можно взять кого-нибудь из домашних. В моем случае получился вариант – ассорти: очень поздний выход, как в первом, забыли купить собаку – из второго, и неизвестно откуда качели – до кучи. Надела плащ и вышла во двор. Нет ничего смешнее, чем торчащий из-под полы плаща махровый халат.

Качели не скрипели. Они качались. Разгонялись легко, и дух захватывало неожиданно сильно для такой невеликой амплитуды. Вокруг никого не было. Качаться в одиночестве долго не интересно. И вот качели уже остановлены силой мысли. Показалось, что сон где-то на подступе, уже зашел в подъезд и пора идти его догонять. Как вдруг – черная собака.

Абсолютно черная. Настолько черная, что ей удалось появиться совершенно внезапно. Хорошо, мои глаза привыкли к темноте, и я увидела, что это не сами по себе чужие глаза, а они на собаке. Потому как пес такой величины автоматически и нешуточно пугает. Собака была без ошейника и без заискивания в глазах. Хотя, судя по степени ее лохматости, ошейник мог у нее быть, просто затерялся в шерсти. Впечатление потерявшейся или брошенной она не производила. Я подумала, что сейчас на горизонте появится хозяин, и решила его подождать. Собачка не собиралась быть агрессивной, но на всякий случай, мне подумалось, лучше не делать резких движений. Она села рядом с качелями. Большая и лохматая. Ньюфы – это прекрасно, даже ночью в пустом дворе, когда уже собираешься идти домой. Шерсть у собаки выглядела такой мягкой и шелковистой, что ее очень хотелось погладить. Ньюф воспринял мое желание как должное. Глаза у него, или неё, были как у Пьеро – грустные, но в отличие от Пьеро – умные. И тоже почти черные. Глядя в эти глаза, неожиданно для себя я начала говорить вслух:

– Ты меня уважаешь?

Пёс посмотрел на меня снизу вверх. С сочувствием.

– Поняла, с именем промахнулась. Тебя зовут не «ты».

Пёс моргнул и облизнулся.

– Ты сейчас моргнула или моргнул?

Собака открыла рот, высунула язык и посмотрела опять с сочувствием.

– Ну вообще, права или прав – сейчас это совсем не важно. Можно тебя еще погладить?

Ньюф положил голову мне на колени. Шерсть будто только что помыта. Даже показалось, что слегка пахнет шампунем. И не собачьим шампунем. Предположить, что это духи, было бы экстремально, но очень похоже на правду.

– Почему у тебя глаза такие умные?

Пёс поднял голову с моих колен и опять посмотрел с сочувствием.

– Поняла, осталась одна карта, и мне грозит перебор, – я нагнулась, чтобы посмотреть в глаза не сверху вниз, – попробую перейти к главному. Уж, не обижайся, если опять промахнусь с именем. Оно сейчас не предмет нашего разговора. Так вот, Дорогулишна, что же делать, если душа стала по ощущениям как у тебя глаза? Форму глаз можно пластикой исправить, а с душой – как? Что мне делать-то? Скажи, умные глаза?

Собака не протестовала против имени «Дорогулишна». Она опять отвечала молчанием. На этот раз в ее глазах читалось не «сочувствую», а «элементарно, Ватсон». Но почему-то хотелось разъяснений, как юристу комментариев к новоиспеченному закону.

– Это тебе может элементарно, а для меня – это теория вероятной относительности. Или относительной вероятности. Не смотри на меня, знаю, что таких теорий нет, вот и представь толщину и высоту стен моего тупика.

Собака молчала. И тут я неожиданно для самой себя сказала:

– Гав!

Нареченная Дорогулишной посмотрела на меня, вытянула шею, стараясь поймать носом ветер. Что-то почуяла в воздухе и побежала из двора. Я начала говорить ей вслед, говорить тихо, но была уверена, что она меня прекрасно слышит:

– Ну, Дорогулишна! Не уходи! Знаю, что глупо, что перебор, что слишком для твоих умных глаз, а ты не уходи! Пожалуйста! Как я пойму? Без тебя.

Собака остановилась в арке, повернула голову в мою сторону. Показалось, что сверкнули ее глаза. Потом снова вытянула шею в сторону улицы.

– Ну, раз говоришь, что элементарно, – значит, элементарно. Таким умным глазам виднее.

Она махнула своим роскошным по лохматости хвостом и выбежала из арки.

– Могла бы из вежливости хоть раз сказать «гав». Ну, да ладно, – я слегка раскачала качели, – трудно, наверное, быть хозяином такой собаки. Умная и стильная – как ей соответствовать? Непостижимо. Тут один раз неудачно пошутила, сказала вполне приличное «гав» в халате из-под плаща, а твой имидж уже похоронили.

Качели остановились. Оглядевшись, поняла, что все дела во дворе завершены. Вытянула голову и стала носом ловить ветер. Вдруг ясно почувствовала, что сон мирно ждет в моей квартире. Свернулся калачиком перед тумбочкой и украдкой иногда поглядывает на часы.

Вернулась домой и легла в постель. А потом как-то очень скоро зазвонил будильник. Сашки уже не было дома. Или его не было с вечера? Стыдно, но вспомнить я решительно не могла. В любом случае – хорошо, что его не было. Не пришлось менять план и медлить с выходом.

Не знаю почему, но почему-то очень важно было выйти из дома рано. Чтобы было уже светло, но еще рано. Хотя, конечно, классически побег принято совершать ночью. А у меня блажь какая-то – после рассвета и всё тут!

Благодаря будильнику утро побега началось вовремя. Не сказать, чтобы сборы были бодрыми. И слишком решительными они не были. Сборы были быстрыми. Вещей с собой брать почти не предполагалось. Во-первых, когда лирический герой или героиня обдумывают побег, они же рассуждают о высоком, а не о зубной щетке и теплых вещах. Во-вторых, здесь моего почти ничего нет, всё – сплошь подарки. Что-то из подарков взять, а что-то оставить – окончательно обидеть человека их дарившего. Он ведь всё от души дарил. С любовью даже или может быть. Пришлось ради справедливости стукнуть себе по губам – конечно, с любовью.

Из «своего» нашла немного. Сумку выбрала попроще и побольше: чтобы формат А4 помещался. Почему именно так – не знаю, но знаю, что А4 должен входить обязательно – без А4 мне никак. Из вещей захватила несколько единиц белья, нижнего, разумеется. Трусы показались очень важным моментом для начала новой жизни в чужом краю. Какую такую особую роль они должны были сыграть в жизни № 3? Из сумки, с которой выходила вчера, вытряхнула все содержимое в ту, что волею судьбы избрана сопровождать меня в странствиях провинциальных.

Если скажу, что даже не взглянула, что именно отправляется со мной в путь – ясно, что совру. Заглянула-таки в сумку: косметичка есть, кошелек есть. Проверила присутствие в нем банковского пластика – выложила все, а попутно с ними и все дисконтные карточки выкинула на тумбочку. Вроде бы все. Вру. Одну банковскую оставила. На ней была зарплата, которой раньше никогда не пользовалась. Пришло время. Присела на дорожку. Ну, все – пора. Окинула взглядом квартиру – куда доставал глаз. И увидела чашку. Чайную фарфоровую. С дурацким рисунком: желто-золотым и к тому же цветочным. Она меня всегда возмущала. Потому что бесила. Откуда взялась – не помню. Было смутное ощущение, что она была прихвачена впопыхах. Возможно, когда так же с пустой сумкой я уезжала из родного города. Хотя вру, тогда я уезжала даже без сумки. Да, тогда я была идеалисткой, а сейчас – прагматик до мозга костей: о трусах подумала. Если без сумки, то чашку прихватить не могла. Тогда откуда она здесь? Купить такое безобразие я тоже не могла. Даже давно. И ее мне не дарили – это точно. Разбираться времени не было. В общем, чашка упала в сумку – должны же быть в новой жизни и отрицательные эмоции тоже, так пусть они будут предсказуемы. Конфликт был исчерпан. Осталось решить вопрос с ключами. Оставить или забрать. Забрать или оставить. Не так. Вопрос звучал не так. Ключи – это возможность вернуться. До этого надо еще дожить. Опять не то. Эту возможность надо еще заслужить. Ближе к правде. Ключи тихо приземлились на тумбочку рядом с карточками.

Вроде бы всё? Уходить насовсем без теплых вещей – не убедительно. Надо, конечно, налегке, но что-то из теплого прихватить. Я окинула мысленно взглядом всё, что является вещами первой необходимости с октября по апрель. Второстепенного нет! Шуба – предмет первой необходимости. И вторая, и короткая тоже. И вторая короткая – без вопросов. Сапоги на каблуке – тоже. И каждый вид каблуков по-своему, но жизненно необходим. Сапоги без каблуков – как без них прожить? В категории «без каблуков» есть три жизненно необходимых модели и еще две модели «жизненно важных». Вот этим минимумом «жизненно необходимого или всего лишь важного» и приходится как-то обходиться. А специальная зимняя сумка?! В количестве пяти штук?! Можно поседеть. Но из неподарков я нашла только один предмет. Единственной теплой вещью, придающей солидности и серьезности отъезду, мог стать зонт. Он как-то по-дурацки приехал с моей исторической Родины. Вот так же случайно тогда из всех вещей взяла зонт. Внезапный отъезд с малознакомым мужчиной мама еще поняла, но почему из всех вещей с собой надо брать зонт – было уже выше ее понимания. И она пошла пить валерьянку. А зонт вот он: по-прежнему огромен и черен. Ручка всё так же изогнута, рыжа и деревянна. Кованый наконечник, как обычно, упирается в небо или в пол. «Золотое» кольцо готово в любой момент захватить края спиц. Оно думает, что самое главное, потому что блестит. Но, как большинство блестящих предметов, ошибается. Главные, как и в старые добрые времена, – пуговка, колечко и резинка. Маленькая черная пуговка с четырьмя дырочками. Она пришита на одном краю резинки, а на другом – маленькое кованое колечко. Резинка обычная бельевая, только черная и сделана в Англии. «Липучка» или кнопка – это не то. Настоящий зонт должен застегиваться на пуговку. С четырьмя дырочками. Пуговка должна быть пришита на одном конце резинки, а колечко – на другом. Только такой зонт считается правильным в моем ортодоксальном учении о зонтах. «Пуговку» беру с собой. Однозначно. Тем более сейчас никому объяснять не нужно, что в этой «пуговке» такого жизненно необходимого. Появилось ощущение команды, и сборы пошли быстрее. Точнее, логично подошли к концу. Опираясь на трость-зонт, почти как Петр I на картине, еще раз обошла квартиру, обдумывая на ходу не столь великую, но столь же решительную и радикальную реформу. Завершила обход – круг замкнулся. В голове щелкнуло: «Теперь точно – всё».

Выражение лица было – лучше бы его не было. Правда, обошлось без слез. Уходила по сухому варианту. Но слезы, возможно, даже украсили бы. Бывают такие моменты, когда слезы красят. А слабо засмеяться сейчас, без перехода, с места в карьер? Раз-два-три. Не получилось. Дать себе вторую попытку? Наверное, лучше сразу третью, и закрыть эту тему. Я смотрела на себя в зеркале. Чем хороший портрет отличается от плохого? Художником – ответ неверный. Размером полотна – тоже мимо. Глаза – самое главное в портрете. Живые глаза – хороший портрет. Нарисованные – плохой. Из зеркала на меня смотрели глаза нарисованные. Даже не просто нарисованные. Они были очень плохо нарисованы.

– Рыжая, рыжая, рыжая, бесстыжая, – голос предпринял попытку подправить глаза, но понял, что не случилось, – какой от тебя толк, рыжая с плохо нарисованными глазами? Ни заплакать, ни засмеяться – ни на что ты не годишься! Уходи!

Обе части меня оказались на удивление солидарны и гордо, ничего не ответив, открыли дверь и закрыли с другой стороны. Точнее, просто захлопнули. И я ушла.

На дворе было начало седьмого утра. А я уже выходила из дома. Еще позавчера, даже вчера! – подъем раньше десяти утра казался нарушением прав человека. Вообще этим утром пришлось вспомнить многое из основательно подзабытого. А точнее, из подзабытых нелюбовей. Например, метро. Моя «нелюбовь номер один». Сколько бы ни говорили, что метро – это очень удобно, я его не любила. Причем всегда. Может быть, не само метро, а то, что оно сжирало столько времени. Еще очень не нравилось, что в метро так много всех. С детства не любила, когда вокруг чего-то или кого-то много. В метро много людей. Всегда. Поэтому я всегда не любила метро. Не любила, когда жила в своем родном городе. Не полюбила и когда переехала в столицу. Еще, когда постоянно ездишь в метро, получаешь в награду такой же постоянный насморк. На все времена года. Просто – навсегда. До сих пор вспоминаю с «благодарностью» о метро своей юности, когда после первого глотка горячего чаю тянусь за носовым платком. Зимой и летом одним цветом – это? Носовой платок! Летом и зимой всегда со мной – это? Носовой платок!

Хотя почему именно «не любила», почему в прошедшем времени? Хочется сказать, что сейчас я не просто не люблю, а ненавижу многолюдность. Хочу, но не могу. Потому что не испытываю столь сильных чувств. Вообще чувств не испытываю. Только вспоминаю их. Все реакции организма свелись к непереносимости, то есть к аллергии и насморку. Спасибо изобретателю одноразовых носовых платков. Он достоин нобелевской премии по литературе, ведь его изобретение связано с бумагой, в буквальном смысле поглощающей эмоции человеков.