Текст книги "Голод"

Унни
Живя под прицелом

Тронка. Это слово всплыло в сознании, когда голод стал невыносим. Среди всей этой немыслимой жары и засухи между мной и Армудом пролег холод. Он рисовал свои воздушные замки обкусанными ногтями. Я же смотрела в землю, закусив губу. Везде сухая выжженная трава. Лишь бы был другой человек, который тебя любит. Но это не так – еще надо выжить. Я любила всех своих домочадцев, однако в животах у вас было пусто. Мы ели все, что могли достать, даже червей. В ваших глазах горело отчаяние, как у голодных зверюшек. Когда вы засыпали, мы, взрослые, сидели за пустым кухонным столом.

– Выхода нет, Армуд, правда? А тебе все равно…Ясное дело, у тебя голова не болит, ты в любой момент можешь собрать свои пожитки и уйти, насвистывая песенку. Придумать невероятную историю про нас всех, которые расскажешь потом кому-нибудь другому.

Такие слова произнесла я, хотя не хотела этого говорить.

– Когда кормушка пуста, лошади кусаются, – ответил Армуд, пытаясь притянуть к себе мою руку, успокоить меня. – Вот увидишь, все образуется, нам надо держаться вместе.

Но у меня живот подвело от голода, и больно было видеть, как ваши глаза все больше проваливаются в глазницы, так что я переступила свои пределы, закричала, заплакала. Стала грубой и глупой. И получила ответ.

– Ты хочешь, чтобы я ушел, Унни?

Глаза его смотрели грозно. Армуд поднялся так резко, что стул упал на пол.

– Ты хочешь от меня отделаться? Ты знаешь, что мои ноги привыкли нести меня. Мне уйти прямо сейчас, этого ты добиваешься?

Он подошел к двери.

– Проклятье, я мог бы остаться там, где был!

Его голос звучал то надрывно, то глухо. Стон. Мольба.

– Черт, Унни, ничего умнее не придумал, чем пойти с тобой. Будь проклят чертов пастор! Будь проклята Тронка!

Ты повернулся в постели, Руар, но у меня не было сил проверить, проснулся ты или нет. Я сидела, закрыв глаза, не в силах даже заплакать. Или плакала одной водой, бессильными слезами.

– Ты не помнишь, Унни?

Армуд снова оказался рядом со мной, склонился надо мной, и я почувствовала запах сухой травы от его волос.

– Ведь это тебе пришлось бежать, Унни, а я пошел за тобой. Ты забыла свои мешочки с травами и письмо пастора в Тронку?

В его голосе звучала горькая откровенность. Равнодушие? Я буквально рассыпалась на песчинки, уронив голову на пустой стол. Армуд задышал мне в ухо.

– Ты думаешь, я хочу уйти?

Я продолжала смотреть в пол. Тогда он снял свое золотое кольцо и протянул руку, чтобы я сняла мое. Внутри меня все потрескалось, как сухая глина, когда я стащила кольцо с пальца и положила на его ладонь среди выпуклостей и линий, не решаясь поднять на него глаза. Осторожно подняв мою голову за подбородок, он обнял меня взглядом. Схватил меня за руку и потянул, заставив меня встать. Кольца лежали на его ладони, одно большое, другое маленькое.

– Без тебя – никогда, – произнес он.

Глаза снова стали такими, какие они у него всегда, грубое выражение в них растаяло.

– Ты не можешь вернуться, поэтому и я не могу. Я принадлежу моей дочери, Руару и тебе. Я выбрал тебя, Унни, с тобой я иду по жизни. Мы одно. А здесь наш дом.

В ту минуту мы дали друг другу обещание. Тесно прижавшись друг к другу у кухонного стола, который он смастерил, мы снова надели друг другу обручальные кольца.

– Ты и я, Унни, – сказал он. – Навсегда.

Тут хлынули слезы. Обожгли меня, как воспоминания. Я обняла его за шею, прижалась лбом к его лбу. Нидарусский суд много дней назад. Ты и твоя сестра были единственными гостями на нашей свадьбе, и вы спали.

Мы пошли к крестьянину, чтобы умолять его о помощи. Может быть, он поможет нам. Озеро, в котором притаились рыбы, видело, как мы идем по тропинке, не зная, чем закончится наш поход. Мятлик поник. Трава пожухла.

Когда мы постучали, семья сидела за столом, нам открыла служанка. Теперь служанка была другая, не та беременная, которую я видела на поле в первый наш приход, у этой был курносый нос и светлые волосы. В нос нам ударил запах еды и сливочного соуса, когда мы замерли в дверях – через плечо служанки я разглядела стол. Целая миска картошки, смазанной маслом. Колбаса, с которой капал жир. Перед собакой, сидевшей в углу, стояла полная миска – собака лакомилась таким, о чем мы и мечтать не могли.

Крестьянин встал и вышел на двор. На его круглом лице стекал по подбородку жир от колбасы. Дверь он за собой закрыл, так что мы больше ничего не видели, но запах еды висел вокруг нас, словно рой мошкары.

Армуд снял шапку, склонил голову и забормотал себе под нос.

– Мы голодаем. Но мы обязательно расплатимся.

Теперь это был совсем другой человек, чем когда мы стояли тут в прошлый раз – тогда он был ровней, подписывал бумаги и пожимал руку.

– Прошу тебя. Ради детей – мальчика, которого ты видел, и маленькой дочки. Даю честное слово, что мы расплатимся за всю ту помощь, которую ты окажешь нам.

Крестьянин слушал его с неподвижным лицом. Взвесил свою мысль на руке когда принял решение.

– У вас есть дом, стулья и тепло. Все, что вы уже получили, дано вам в кредит, – произнес он, спокойно и деловито. – Больше вы от меня ничего не получите, а за то, что уже получено до сего дня, вам придется заплатить. Но как это будет происходить, мы решим в другой раз.

Произнося эти слова, он смотрел ниже моего лица. Совсем не походил он на того человека, которого я помнила. От его взгляда дурно пахло.

До самого дома за нами летел шмель, толстый и волосатый. Однако мы плакали всю дорогу.

В животе у меня болело. Армуд жевал кусок смолы. Обычно он бывал беззаботен, это я ворчала и на все раздражалась. Но сейчас все стало по-другому.

– Такова наша жизнь, – произнес он, когда мы дошли до озера. – Здесь наш дом – не только этот торп, но и голод. Мы бедны, Унни. Мы не можем выбирать, какими нам быть.

Но я не хотела с этим соглашаться.

Я остановила его.

– Прости, – сказала я. – Прости меня, Армуд, за все те разы, когда я теряла мужество, прерывала твои рассказы, кричала и жаловалась. Похоже, нам определено несколько лет обихаживать это место на земле. Но в одном ты не прав.

Я схватила его за рукав, пытаясь повернуть к себе.

– Только ты решаешь, каким ты хочешь быть, – продолжала я. – Будь тем Армудом, которого я знаю – выдумщиком и фантазером, который помогает другим не упасть духом. И я сделаю то же самое, обещаю тебе. Я стану той женщиной, которая все вынесет вместе с тобой.

Он не ответил.

Через несколько минут мы увидели наш Уютный уголок. Домик между обработанным клочком земли и дикой пустошью. Армуд прищурился, глядя на выжженную траву и пустую землю, словно было что-то вокруг него, на что стоило смотреть. Он не зашел к вам, как обычно. Через стекло я заглянула в сумрак нашего домика. Вы, дети, сидели на полу и делали коров из шишек и лодки из коры – Армуд принес вам целую корзину всяких материалов. Ваши черты все больше заострялись от того, что вам приходилось питаться одним воздухом. Голубые жилки под прозрачной кожей. Лопатки на спине, как птичьи крылышки. Мягкие, пожелтевшие детские ручки, где мышцы давным-давно растаяли, ушли на поддержание жизни. Кажется, в теле совсем не осталось мякоти. А тот, кто дарил надежду, отчаялся и сдался.

Я почувствовала себя такой одинокой. Дыхание мое замедлилось, уж не знаю, от успокоения или от отчаяния. Земля крошлиась у меня под пальцами. Тут ничего не вырастет.

– Все напрасно, – проговорил Армуд, стоявший рядом со мной. – Вслушайся в эти слова.

Его пальцы рассекли сухой воздух, и я повторила эти слова себе под нос, хотя не хотела.

Все напрасно.

Через окно я видела, как ты выбирал для каждой коровы по четыре одинаковых ноги, а потом вставлял их между чешуйками шишки. Твоя сестра сидела с куском коры в руке. Она грызла его, так что слюнки текли по подбородку, пока ты старательно крепил парус на второй кусок коры. Для сестренки ты тоже вырезал лодку, прикрепив маленький зеленый листочек на палочку, изображавшую мачту. Потом ты сел, опустив руки. У тебя не осталось сил, чтобы вынести лодки через щель в заборе и дальше в лес, чтобы посмотреть, как они поплывут в том, что когда-то было нашим ручьем. Если в ручье вообще осталась вода. У меня не было сил идти это проверять.

Внутри меня сгустился мрак.

Странная чернота окружала нас.

Солнце зашло за тучу. Небо потемнело! Я не решалась поднять глаз, боялась надеяться. Что-то мокрое упало мне на лицо. И еще. Капли дождя, большие, как черничины. Запах леса, мха и мокрой листвы. Пока тучи собирались над нами, как темные привидения, Армуд снова пробудился к жизни. Он вскинул голову, лицо его прояснилось, и он побежал по двору, подняв ладони кверху. Танцуя, он махал вам, чтобы вы вышли к нему. Я взяла на руки Туне Амалию, мы повернули лица навстречу дождю и почувствовали, как вода падает на кожу. Мы с дочерью слизывали капли с мокрых листьев яблони, щека к щеке. Ни единого лучика солнца не прорывалось сквозь завесу дождя, как чудесно! Когда я поцеловала дождь на лице Армуда, на губах остался вкус соли.

Вдали загрохотало, словно добрый горный тролль оглушительно рассмеялся. Дождь полил, как из ведра, рубашка Армуда промокла насквозь, а моя одежда прилипла к телу. С моих волос холодные капли падали за шиворот. Когда идет дождь, воздух становится полосатым, но нет ничего хорошего в том, чтобы промокнуть и замерзнуть. Тем не менее, мы громко смеялись, глядя на небо. Армуд подбежал ко мне, схватил меня за талию и закружил – я закрыла глаза, подставив лицо ветру, и почувствовала, как вода вонзается в кожу, словно иголки, когда я лечу по воздуху. Прижимая к себе Туне Амалию одной рукой, я откинулась назад, вытянула руку и ухватила влажный воздух, стиснув его так, что суставы побелели. Ты сам до конца не понимал, что происходит, Руар, но танцевал у наших ног и смеялся вместе с нами – словно маленький коровий колокольчик звенел у самой земли.

Некоторое время спустя, когда мы развесили одежду на просушку, по крыше нашего домика вовсю стучал дождь, словно напевая колыбельную. Небо грохотало, вспышки освещали наши лица вокруг кухонного стола. Это продолжалось всю ночь. Удары грома, как смех горного тролля. Звуки дождя, словно маленькие ноги эльфов танцевали на нашей крыше. Несколько раз Армуд выходил, чтобы принести свежую дождевую воду и выставить во двор новые ведра. Каждый раз, когда он возвращался, волосы у него были темные от воды, а одежда прозрачной. Вода стекала по лицу, когда он снова ложился рядом со мной.

Когда ночь сменилась утром, весь мир пропах дождем. Воздух стал новым и свежим, напоминал ветра с Тронхеймского фъорда. Я лежала в кровати, зажмурившись, пока свет не упал на нас, и слышала по скрипению половицы, что Армуд бреется. Окна были приоткрыты, а со стороны забора дул ветерок, казалось, только что родившийся. Я разглядывала темные волоски на ногах Армуда, к которым мне так хотелось прикоснуться. Я следила за ним взглядом, когда он проскользнул по сосновым доскам пола и закрепил свое зеркало на гвоздях у двери. Сосновая доска так красиво скрипела под его ногами. Занавеска подрагивала на ветру, и когда Армуд наклонился к зеркалу, я бесшумно поднялась, завернувшись в простыню, и подкралась к нему босиком по холодному полу – наконец-то холодный пол!

Вы, дети, по-прежнему спали, победно закинув руки за голову, длинные ресницы мягко лежали на щеках. Я встала позади Армуда и прижалась к его шее, ощутив его запах и заглянув в зеркало через его плечо.

Все его лицо не помещалось в зеркале, только та часть, которую он брил – верхняя губа или одна щека. Я была ниже него ростом, так что, вероятно, видела не то же самое, что он. Он поймал в зеркале мой взгляд.

– Доброе утро, Унни!

Наши лица вплотную друг к другу в зеркале, потом я прислонилась лбом к его теплой спине и закрыла глаза, ощущая под тканью рубашки его мышцы. Лопатки двигались, когда он брился.

Босиком мы вместе вышли во двор и увидели, что наши ведра полны до краев живительной водой с неба. Армуд тут же взялся за работу, скинул рубашку и выкопал из картофельной гряды глубоко сидевший камень. Я шла босиком, ощущая, как травинки колют мне подошвы. Когда я присела, чтобы перевернуть землю на овощных грядках, почва была темно-коричневая, влажная и мягкая в моих руках. Медленно подкрадывался утренний свет, а когда солнце совсем открыло глаза, и вы, дети, скоро должны были проснуться, мы уже многое успели сделать. Среди этого прекрасного утра Армуд встал у меня за спиной и положил руку мне на плечо.

– Ты была совершенно права, Унни. Каждый выбирает, каким ему быть. Я хочу быть тем, кто рядом с тобой.

И тут же снова отошел, вернувшись к камням. Временами я погружаюсь в воспоминания о том моменте, прячусь в них, как в теплое одеяло.

Вы, дети, проснулись и окунулись в новую жизнь, вы плескались в ведрах и скакали между деревьями, словно белки.

– Птицы снова поют, мамочка! – крикнул ты мне через забор, Руар. – Значит, грибы начнут расти и все будет хорошо!

Мы с тобой сидели на куче камней, сложенной Армудом, пока Туне Амалия рылась в земле в поисках червяков. Прежде, чем солнце успело достичь зенита, небо снова потемнело, и мы все возликовали.

Три дня беспрерывного дождя. Вот как тонка линия между голодной смертью и просто голодом. Робкие цветки линнеи потянулись из мха у забора. Поле стало скользким, потом от спасительного дождя превратилось в море грязи, и мы побежали по нему босиком, все вчетвером. Двор превратился в болото, мутную реку – и мы все смеялись. Торп стоял, как стоял – наш корабль, идущий по жизни. Туне Амалия обмазалась грязью, а ты побежал через поле в лес, забыв обо всем, что с тобой случилось. На прутиках черники висели темные ягоды, заячья капуста снова зазеленела, а чуть позднее тем летом я вытащила из картофельной грядки возле кучи компоста, новые картофелины и сложила в свою ивовую корзину. Тушеные овощи пахли травами, когда мы ели их. И, несмотря на засуху, лесные грибы спасли нас следующей зимой. Вокруг лесного озера я собирала и приносила домой желтые и желто-коричневые лисички, не путая их с остроконечными паутинником или ложными лисичками. Последовав совету Юханны, я нашла в лесу потайное место, где росли пестрые грибы-зонтики, и каждый раз проверяла, что на тех, которые я кладу в корзину, нет белых точек. Рядовку голубиную и лесные шампиньоны я брать не решалась – случись мне по ошибке сорвать столь же красивый гриб с белыми пластинами под шляпкой, но с чулком у земли, этот ужин станет для нас последним. Все собранные грибы я еще раз тщательно осматривала дома в избушке, пока чистила. Такие красивые шляпки на ножке – однако неумелого грибника они легко могут довести до смерти. Я высушивала их до состояния маленьких сухих веточек, которые хранила, завернув в бумагу. Все дрова уходили на то, чтобы получить отвар – жидкий, прозрачный грибной суп. В самые глухие зимние вечера мои сухие сокровища, по горсти за раз, разбухнут у меня в котле и поддержат в нас жизненные силы.

Лицо Армуда снова порозовело, слова стали легко слетать с языка, когда летний дождь вернул ему надежду. Сама я почувствовала, как обруч, сдавливавший грудь, отпустил, когда полки в кладовке стали заполняться, когда мы подготовили к зиме полные ведра и кадушки. Но у нас не было ни сахара, ни соли, чтобы сохранить наши запасы на зиму. Слишком свежи были в памяти те ужасные ночи, которые мы пережили голодной зимой и засушливым летом. Стыд, когда приходится просить подаяния, и страх услышать отказ. Ваши усталые глаза, когда у вас даже нет сил играть. Те ваши взгляды я ощущала всей кожей. Такое не должно повториться. Поэтому я и произнесла те слова, хотя надо было поостеречься. Мы с Армудом шли вечером домой среди полей и лугов. Дети играли с мячом, женщины работали на ржаном поле Рисланда, и я увидела, что стебли на поле покрыты темными точками, которые я так хорошо знала – яд, убивающий не родившихся детей. Я могла бы наскрести достаточно, чтобы вернуть жизнь пятнадцати женщинам. Это означало бы, что денег хватило бы нам на еду на всю зиму. Я обернулась к Армуду.

– Спорынья, – сказала я, указывая пальцем.

Армуд замер, некоторое время стоял неподвижно. Схватил меня за руку. Быстрым движением повернулся ко мне, поднеся лицо к моему лицу.

– Никогда больше, Унни, – проговорил он. Глаза его пожелтели, как сера.

Он покачал головой.

– Из-за спорыньи ты попала сюда. Не забывай про Тронку. Никогда больше – ты мне обещала, и должна сдержать это обещание. Опасность куда больше, чем выгода. Мы и так тут пришлые чужаки, скрывающиеся в лесу. Твоя спорынья убьет нас вернее, чем голод!

Я кивнула, хотя не хотела соглашаться. Скоро похолодает, наступит осень, потом зима, но обещание надо держать. Никакой спорыньи. Мы пошли дальше, но долгое время никто из нас не проронил ни слова. Поравнявшись с камнем на полпути в начале лесной тропинки, ведущей к дому, Армуд обнял меня и проговорил:

– Ты обещала, Унни. Подумай о детях.

Никакой спорыньи. Армуду удалось заработать немного соли в трех деревнях от нас, и мы совместными усилиями собирали все съедобное, что могли найти в лесу. Нужно было принести домой чернику, а потом грибы, пока их не испортила осенняя непогода. С брусникой можно было не торопиться, она прекрасно сохранялась в лесу.

Помнишь тот вечер, Руар, когда я послала вас с сестрой собирать белый мох и смолу, а потом березовую кору? Должно быть, дело было года три спустя, в конце сентября, голова Туне Амалии как раз доставала до ручки двери, а тебе уже исполнилось пять, ты только что научился сам выкапывать картошку и ровным слоем раскладывать ботву по земле. Мы долго ждали Армуда и в конце концов поужинали без него. Меня всегда пугали падающие деревья, а Армуд ушел с корзиной в лес в поисках еды и лечебных трав, не взяв с собой ни топора, ни пилы – так что же могло случиться? Когда я стала укладывать вас, на душе у меня свербило. Солнце уже зашло, в лесу начало темнеть. Искать белые грибы бессмысленно, все становилось серым, сливалось воедино. Так что я сидела и ждала.

– Не волнуйся, Унни, – сказал бы Армуд. – Ничего не изменится от того, что мы будем переживать.

Но как тут не тревожиться?

Должно быть, я задремала за кухонным столом. Среди ночи меня разбудил глухой удар о стену дома. Кто-то стал царапаться в дверь, словно пес хотел войти в дом. Вы мирно спали, а по доскам двери скребли чьи-то когти, будто барсук почуял запах мяса. Взяв в одну руку нож, я встала возле двери и открыла ее. Снаружи уже посерело, но несколько лучей лунного света скользнули в щель, когда я открыла дверь. Армуд был весь в крови. Он буквально упал на меня, в таком изнеможении, такой израненный, что я боялась, он умрет еще до того, как упадет на пол, но он ухватился за косяк и едва удержался на ногах. Ноги были голые, на волосах повисли земля и запекшаяся кровь, а одно бедро было крепко схвачено ремнем. Сделав пару неуверенных шагов к теплой печи, он схватился руками за колени, осунулся, потом спина согнулась, и он рухнул на пол передо мной и остался лежать.

– Отец!

Ты проснулся, напуганный взъерошенный, Руар, в твоем лице я читала свои собственные чувства. Твои глаза заметили все открытые раны на теле Армуда. Рубашку, превратившуюся в кровавые тряпки. Его дыхание было быстрым и поверхностным.

Я подняла его голову, держа ее обеими руками.

– Что произошло? – пыталась я спросить, но он только покачал головой, словно говоря «нет» всему.

– Залатай меня, как сможешь, Унни, – выдохнул он. – Я должен пойти забрать ее – она, скорее всего, умерла, но я не смог унести ее с собой. Нужно принести ее в дом, тогда мы засолим мясо, и еды хватит надолго.

Я не ответила. Никуда Армуд не пойдет в таком виде. Если хотя бы на одной из ран образуется гангрена, ему больше никогда не приведется есть. Он застонал, когда я потянула за его рукав. По его лицу струился холодный пот. Мне пришлось разрезать тщательно сшитую ткань, чтобы снять с него одежду, не повредив его еще больше. Под рубашкой он был весь опухший, в крови и в поту. Помечен мощными зубами и длинными когтями. Вы, дети, вылезли из постели, и я попросила вас снять с постели одеяла, вскипятить воду и достать мою красную шкатулку. Того запаса целебных трав, который имелся у нас дома, надолго не хватит. Я помогла ему лечь в постель. Потом, кажется, несколько часов отмывала разодранное мясо. Я протирала и протирала тело Армуда льняной тряпкой, и каждый раз, когда я выжимала ее, вода окрашивалась красным. У мужчины, пришедшего со мной через горы до самого этого места, вся спина была разодрана, словно исполосована широкими ножами. На левой ноге я увидела блестящую мышцу так отчетливо, как когда много лет назад освежевала овцу на пасторском дворе, где была служанкой. Эти раны были слишком глубоки – кипяченой воды было недостаточно, а ни белый мох, ни паутина, ни березовая кора не достали бы до глубин. Я окликнула тебя и Туне Амалию.

– Пописайте в горшок, – велела я.

Армуд зажмурился, когда я вылила вашу мочу на его открытые раны. Лишь бы это помогло.

Над ключицей проходили три узких царапины, там застряли земля и ошметки тряпок. Всю грязь надо убрать, иначе болезнь распространится. Целительница показала мне, когда кучер Карстен принес маленького мальчика, которого избили до полусмерти и оставили умирать на улицах Тронхейма. И еще раз, когда пьяница Бьерке принес свою Сигрид и сказал, что она упала на вилы. Самые глубокие раны опаснее всего. Ее нам не удалось спасти.

Глазами я спросила Армуда. Он кивнул, но отвел взгляд, когда я принялась нагревать на огне нож. Жилы у него на шее набухли, кулаки сжались. Вам, детям, было поручено поискать еще белого мха и смолы вдалеке, где вы не услышали бы криков. Я достала несколько хвоинок, застрявших в ране. Потом резанула. Его вопль проник мне в душу, как никогда не проникали крики тех, кого я лечила. Порезы были такие глубокие, видно было все нутро. Слезы и пот текли по его щекам, смачивая нашу постель. Он кричал, потому что он жив. Если бы медведица разодрала хоть один из больших сосудов, он так и остался бы в лесу.

В доме стало тихо, Армуд наконец-то потерял сознание. Я промывала, сжимала края ран, прикладывала воздушный мягкий мох и тысячелистник к большим ранам, смолу к маленьким. Две менее глубоких царапины на коже оказались длинными, словно от сабли. Все наши льняные полотенца и простыни лежали на полу, окровавленные. Вы вернулись из леса. Остановились в дверях, смотрели, едва дыша. Вы были такие маленькие, а везде была кровь, и я сказал вам:

– Радуйтесь этим лужам – когда человек не жив, кровь у него не течет.

Тут Армуд очнулся и улыбнулся вам. Туне Амалия сварила чай из ивовой коры, и он выпил несколько кружек, чтобы унять боль. Думаю, это помогло, потому что мышцы немного расслабились, голова опустилась на простыню. Я снова послала вас по делу.

– Принесите мне свежей березовой коры, – сказала я тебе, хотя снаружи уже стемнело.

В одно мгновение ты выскочил за дверь. Туне была послана за металлическим крюком, который, я знала, висел в сарае. Березовая кора, белый мох, смола и снова белый мох. Когда все раны были перебинтованы, я еле шевелилась от усталости, а Армуд едва дышал. В полном изнеможении я опустилась прямо на него, но он, казалось, и не заметил этого. Пот и слезы у него больше не текли, а я разрыдалась, уткнувшись в остатки его рубашки.

Наконец Армуд заснул. Жестами я показала Туне Амалии, чтобы она вела себя тихо и улеглась в ногах кровати, но чтобы дала ему еще ивового чая, если он проснется. Потом мы с тобой отправились в путь, Руар. Только ты и я. Металлический крюк, принесенный твоей сестрой, свисал с веревки у меня в руках. Ты нес нож Армуда. Вместе мы пошли разыскивать медведицу. Тебе было всего пять, но в глазах у тебя сверкала решимость. Я чувствовала себя бесконечно усталой, но птицы пели звонко. Свет уже возвращался – мне казалось, что еще только полночь, но в лесу уже наступало утро. Искали мы недолго. Мы ведь знали, где у Армуда его любимые грибные места. Там она и лежала – тяжелая темная неподвижная масса. Корзина для грибов, сплетенная мною из ивовой коры, валялась, разодранная в клочья, рядом со стволом дерева. Целое море тщательно собранных грибов – теперь они разбросаны вокруг, а земля взрыта и искорежена в тех местах, где тело Армуда бросало между стволами.

Ты пошел в сторону дома, убирая по дороге ветки и палочки. Я зацепила металлический крюк за передние лапы медведицы, готовясь тащить ее через лес, задом наперед, шаг за шагом, закинув веревку за плечо и вцепившись в нее руками.

Тело оказалось невозможно сдвинуть ни на пядь. Мне ни за что не удастся оттащить ее домой.

Ты вытащил нож из ножен и протянул мне. Мне придется освежевать ее прямо на месте. Шкура никак не отделялась. Поднялось солнце, между деревьями заиграли яркие краски, но ты заснул, прислонившись к стволу дерева. Нож вскоре затупился от толстой медвежьей шкуры. Я выругалась сквозь зубы, что не догадалась взять с собой точильный камень. Правая рука разболелась. Когда пора было собираться домой, я разбудила тебя, чтобы ты помог мне спрятать куски мяса для второго и третьего захода. Ловко, словно белка, ты влезал на деревья, раскладывая добычу на рогатках ветвей, вне досягаемости для зверей на земле. Я забросила шкуру высоко на дерево, чтобы забрать ее в последнюю очередь – маленькие птички выклюют жир, но сама шкура будет наша.

Руки отнимались, плечи болели, когда я тащила добычу домой. На второй заход я взяла с собой плетеный туесок на плечи, но он был у нас только один, так что тебе пришлось сделать тючок из простыни и тащить на спине. Мы сходили и в третий раз, таскали нашу поклажу часа два, хотя идти было недалеко. На плечах у меня выступила кровь в том месте, где в кожу врезались лямки от туеска, твоя кофта пропиталась пóтом и висела на теле, вся насквозь мокрая. Ни разу ты не спросил меня, долго ли еще, хотя ты был еще такой маленький – в школу только следующей осенью. Заметно было, что ты устал, Руар, когда ты вскарабкался на ветку и сбросил мне шкуру. Однако ты взял в руки последний кусок мяса, когда мы повернули к дому, бормоча, словно во сне, как мы наедимся досыта, какой вкусный выйдет обед из медвежатины. Нам пришлось оставить лесу его долю: печень, почки, так много еды осталось лежать на земле, но мне, по крайней мере, удалось забрать с собой медвежье сердце. Шкуру я несла на плечах, едва волоча ноги по тропинке. Твои веки начали опускаться задолго до того, как мы добрались до дома.

Мне следовало развесить куски мяса в то же утро, но я едва смогла закрыть дверь сарая, как ноги подогнулись. Заснув рядом с тобой и Туне Амалией, я словно погрузилась в мягкую безмолвную черноту.

Когда я проснулась, Армуда бил озноб. Ты, Руар, принес еще ивовой коры из шкатулки, спрятанной в деревянном сундуке, и измельчил в ступке вместе с тысячелистником, чтобы смягчить боль и горячку. Это позволило ему проспать весь день. Тем временем я занималась мясом. Отрезала большой кусок, чтобы приготовить в тот же вечер. Варилось оно дольше, чем я думала, но пахло едой, пахло вкусно. Прошел уже час после того времени, когда мы садились ужинать, и я решила, что все готово. Мы так проголодались. Поставив котел посреди стола, я налила в чашку Армуду, прежде чем ты разлил варево для всех остальных. Армуд ел, полусидя в постели, а мы – за столом. Мясо было жестким, местами по-прежнему сырым, но это была еда. С каждым куском медведицы я ощущала запах мха, в котором лежал Армуд, обхватив голову руками.

– Я долго искал чего-нибудь съестного, крался среди кустов, пытаясь поймать зайчонка, но ничего не вышло.

Голос его отдавался эхом в избушке, словно громыхала крышка от котла. Вы, дети, перестали жевать и смотрели отцу в рот округлившимися глазами.

– Только я бросил бесполезную охоту на зайца, как среди деревьев показалась полянка, вся желтая от грибов, – продолжал он. – Я шел от одной лисички к другой, собирая их в корзину, забыл обо всем на свете, не смотрел по сторонам.

С твоей ложки капало, Руар, но ты этого не замечал.

– Я стоял на коленях среди целого моря съедобного золота, когда позади меня хрустнула ветка, и я поднял глаза. Она стояла передо мной, дети. Просто великанша, каких нечасто встретишь в местных лесах. На морде у нее повис кусок мяса – должно быть, я помешал ей, когда она питалась падалью. Когда я наконец заметил ее, она давно уже меня обнаружила, и ждала, не решу ли я сохранить себе жизнь – повернусь и кинусь бежать, оставив ее в покое.

В нашем домике сейчас не существовало ничего, кроме голоса Армуда. Ясно было, что эту историю мы услышим еще много раз, но мне это не мешало. Он рассказывал в подробностях, как поднял глаза. Как увидел медведицу, а она увидела его. Их разделяло совсем небольшое расстояние. Кроме падали, у нее ничего не было, она проголодалась, он помешал ей, и теперь она разозлилась. Медведица весом килограммов двести сердито смотрела на него. Армуд слышал и видел, как она приближается к нему, весь съежился, превратившись в миниатюру человека под звездами в холодной мгле ночи.

Когда он отбросил корзину с грибами, чтобы отвлечь ее, она ни на мгновение не оторвала от него взгляда. Он едва успел отскочить в сторону, так что она пронеслась мимо, едва не задев его. Он ощутил звериный запах, когда они разминулись. Несмотря на свои размеры, двигалась она стремительно. Что было сил кинулся он от нее прочь в гущу деревьев. Почувствовав, как одна из ее лап ударила его по сапогу, он кинулся за сгнивший ствол дерева и получил краткую передышку. Залезть на дерево? Нигде поблизости не было достаточно низких веток. Взгляд скользнул по кронам деревьев, серо-голубому ночному небу, а медведица снова приближалась. Ему от нее ни за что не спастись. Может быть, схватить огромный камень, валяющийся на земле и запустить в голову медведице? Склонившись, он ухватился за камень, напряг все мышцы, но не успел ни обернуться, ни размахнуться. Вжик – когти медведицы разорвали ткань на его брюках.

Ты, Руар, смотрел на отца огромными глазами. Твои челюсти пережевывали еду. Туне Амалия крутила пальчиками пуговицы на кофте, тоже продолжая жевать. Мясо надо было поварить дольше, но оно и так показалось нам очень вкусным. Я положила нам еще, и мы стали слушать дальше.

– Я попытался собрать все силы, чтобы попасть медведице по голове. И я попал, но потерял равновесие, удар оказался недостаточно силен, я сразу это заметил. Камень медленно выскользнул у меня из рук и плюхнулся на землю. Медведица заревела и на мгновение остановилась, но я все равно не успел поднять с земли камень.