Текст книги "Одинокое сердце"

Линда Андерсен
Одинокое сердце

1

Черноволосый гигант шести с половиной футов роста, с руками и плечами настоящего атлета, Бенджамин Лонгсдейл, зевая и почесываясь, сидел в любимом кресле и вспоминал истории, случавшиеся с детьми его друзей и знакомых. Недавно двенадцатилетний сынишка директора диагностического центра Петер Клуни покрасил своего пса флуоресцентной гуашью, а дочь адвоката Ленокса – Табита, обидевшись на родителей, буквально поселилась на огромном вязе, и грозила спрыгнуть оттуда, если кто-нибудь попробует приблизиться к дереву и попытается ее оттуда снять…

А теперь он с недоумением наблюдал за Флоренс, своей старшей сестрой, буквально парящей от счастья, что стала наконец матерью. Ее дочь, малышка Аннабель, лежала в подушках на пушистом ковре и с воодушевлением трясла погремушкой. Когда тебе всего шесть месяцев от роду, всегда найдется занятие по душе, на котором можно самозабвенно сосредоточиться.

Сухой неприятный треск раздражал уши. Казалось, он раздавался всегда, существовал со дня сотворения мира. И не было на всей земле места, куда бы можно было убежать и спрятаться от этого невыносимого звука. Да, нужно смириться и терпеть, ничего другого не остается.

При желании, рассуждал Бенджамин, в грохоте погремушки можно было обнаружить определенный ритм, но в целом звук выходил отвратительный, и ничего, кроме мучительной головной боли, породить не мог. Разумеется, у любящей матери он вызывал улыбку умиления.

Конечно, глупо задаваться вопросом, зачем вообще нужны эти дети? Но все же время от времени он приходил в голову, да простит его Всевышний, такому эгоцентрику, как Бенджамин Лонгсдейл. Никто не спорит, сам по себе процесс создания младенцев весьма приятен, но чего от них хорошего ждать потом, после рождения? Сначала они, крохотные, лишь плачут и месяцами не дают тебе спать. А когда подрастают, устраивают подчас такое, что по сравнению с их выходками, повадки монстров из фильмов ужасов Хичкока покажутся почти безобидными.

Странно, однако, начинаются в этот раз долгожданные выходные. В кои-то веки выдалось свободное времечко, – и вот тебе, пожалуйста!.. Бенджамин с нетерпением ждал конца недели, чтобы после работы заскочить в соседний магазин, купить еды, и, вернувшись домой, расположиться в кресле перед телевизором, не спеша потягивая холодное пиво. Затем, раздевшись, валяться в постели, листая журналы и газеты, скопившиеся за прошедшую неделю…

И вот тебе на: сестричка на пороге, крошка-племянница на руках сестрички! Прощайте, телевизор, газеты и холодное пиво, здравствуйте, родственнички!

Бенджамин потянулся, сладко зевнул и попытался привлечь внимание Аннабель, залаяв собакой. Племянница в ответ издала подобие воя.

Флоренс укоризненно взглянула на брата, покрутила пальцем у виска и продолжила уборку.

Она несколько раз чихнула, сдувая пыль с бронзовых ампирных часов, стоящих на мраморной каминной полке, по-хозяйски убрала разбросанные рубашки, подняла с ковра книгу, распахнула шелковые шторы на огромных, во всю стену, окнах.

Яркий солнечный свет ворвался в просторную комнату, обставленную дорогой стильной мебелью, отразился в старинных зеркалах, на хрустальных гранях спортивных кубков, расставленных, где попало.

Крошка Аннабель издала радостный вопль, перевернулась на живот и потянулась за солнечным зайчиком.

Гигант недовольно прищурился, почти закрыл свои заспанные глаза. Середина недели выдалась страшно тяжелая, Бенджамин в ночь со среды на четверг провел шесть с половиной часов у операционного стола, вытаскивая абсолютно безнадежного больного практически с того света. Ассистенты недовольно ворчали, мол, после таких операций надо давать врачам двухнедельный отпуск…

Потом в четверг и пятницу он дежурил, – несколько раз опять вставал к операционному столу, делал утренний и вечерний обходы отделения. Короче, не жизнь, а непрерывно длящийся подвиг во славу практической медицины, кладезь сюжетов для бесконечного телевизионного сериала о сумасшедших буднях медиков.

Бенджамину страшно хотелось спать, а тут грохот погремушки, сестричкина трескотня, часто повторяющееся отвратительное слово «проблема». Ужас!

А как хорошо спится под утро! Вернее, спалось, пока в дом не ворвался тайфун по имени Флоренс. Теперь понятно, почему метеорологи дают природным катаклизмам нежные женские имена. Боже мой, как она фантастически многословна, строчит как пулемет!

В свои тридцать пять лет Бенджамин по-прежнему, как в далеком детстве, побаивался старшей сестры, старался ни в чем ей не перечить, но сейчас – сейчас случай был особенный. Молодой человек с трудом попытался сосредоточиться и вникнуть в безудержный поток слов.

А дело обстояло следующим образом. Флоренс собиралась, покинув родной Довер, съездить на недельку в город Нью-Хейвен к внезапно заболевшим родителям мужа. И рассчитывала на некоторое время, до прилета их младшей сестры Салли, оставить на попечение брата свою дочурку. Джордж, муж Флоренс, уехал к родителям еще позавчера, и намеревался вернуться лишь в воскресенье вечером.

Все бы ничего, да только девочке, о которой шла речь, только-только исполнилось полгодика. У Флоренс, решившейся рожать накануне своего сорокалетия, это был первый и единственный ребенок.

Бенджамин, несомненно, любил племянницу, но взваливать на себя такую ответственность? Кормить младенца, нянчить, менять подгузники?.. Да ни за что!

– Я боюсь, Флоренс! – в смятении проговорил Бенджамин, поглядывая на Аннабель. – У меня руки дрожат, когда беру на руки такую крошку. Пускай ею занимается Салли! Смотри, какие у меня огромные пальцы, я и носа-то не сумею ей утереть!

– Неужели? А людей резать ты не боишься? С такими-то ручищами… Разбойник, вот ты кто!

Сестра намекала на то, что специальность у брата была самая мужественная. Бенджамин работал кардиохирургом, и в медицинских кругах города считался виртуозом своего дела. Самые престижные клиники Нового и Старого света стремились заполучить такого опытного врача.

Подумаешь, руки дрожат! Как сосуды на сердце сшивать, так ему нет равных! В прессе то и дело мелькают очерки о докторе Лонгсдейле. Журналисты пишут, что ее брат – гений! Ха, ей то лучше знать: Бенджамин, каким был в детстве ленивым и хитрым сорванцом, таким и остался.

Что же касалось ее личных проблем, то сам Бог велел помогать ближнему, а уж выручить родную сестру и провести несколько часов с племянницей Бенджамин был просто обязан.

– Ничего, Бен, справишься. Потом тебя сменит Салли!.. – Она поискала по сторонам глазами, наклонилась и строго произнесла: – Аннабель, немедленно выползай из-под дивана!

Малышка была невероятно шустрой, и уже успешно осваивала просторы комнаты. Флоренс вытащила дочь на свет Божий и замерла в ужасе – ребенок держал в руках какое-то лохматое, страшно пыльное животное, не подававшее признаков жизни.

– Бенджамин! Что это? Оно кусается?!

– Когда-то, может, и кусалось. Извини, из меня плохой зоолог, в привычках диких зверей я не разбираюсь. Это дохлый скунс, точнее, чучело скунса, подарок одного из моих пациентов. Надо же, я его две недели искал по всему дому, хотел передарить детскому отделению клиники. Представляешь, Флоренс, проклятое чучело постоянно прячется!

– Сам ты чучело!

Бенджамин ловко увернулся от брошенного в его сторону зверька и продолжал выслушивать пылкий монолог Флоренс о предстоящих обязанностях.

Он узнал, как пользоваться страховым полисом ребенка, дал честное слово выучить наизусть все телефоны домашнего детского доктора, и навсегда уяснил себе, что крошка Аннабель – само спокойствие, характер у нее просто ангельский. Чудо, а не ребенок! Разве трудно нянчиться с такой красавицей? Кто, как не Бенджамин и Салли, могут помочь родной сестре в трудную минуту?

Салли была младше Бенджамина на пять лет. Она проводила свой отпуск в Майами, отпуск закончился, и самолет, на котором она возвращалась в родной город, должен был вскоре прибыть в аэропорт.

Флоренс недавно созванивалась с ней и знала, что сестра была готова ехать в аэропорт Майями, по крайней мере, так она сообщила по телефону. Если, конечно, эта красотка не выкинет какой-нибудь фокус, что за ней очень даже водится.

К чему такая спешка? Почему я, а не Салли, оказался в неурочный час дома и подвергся внезапному налету Флоренс? – с тоской подумал Бенджамин и зевнул во весь рот, показывая прекрасные зубы человека, не ведающего вкуса табачного дыма.

– Перестань зевать как крокодил! – прикрикнула Флоренс на брата. – Чем ты, дружок, занимаешься ночи напролет? Торчишь в клубах, играешь в карты с приятелями? Покер и алкоголь не доведут тебя до добра. Когда ты займешься собой, остепенишься, познакомишься с хорошенькой девушкой, женишься в конце-то концов? Отвечай, ленивое животное!

– Когда остепенюсь – не знаю. А зеваю, потому что хронически не высыпаюсь. Работа… – ответил Бенджамин, пожимая плечами. – Два дня дежурил, потом готовил статью к печати. А перед этим вообще целую ночь не спал. Так что ты напрасно… Имею я право на заслуженный отдых в конце рабочей недели или нет?

– Имеешь, мой замечательный брат! Вот с племянницей и отдохнешь! Детское питание в холодильнике в красной картонной коробке, соки слева, каши справа, инструкции по приготовлению на упаковке, вся одежда вот в этих сумках. Подгузники прямо перед тобой. Что еще? Да, пока не забыла. Сегодня после обеда ты прокатишь Аннабель на своем новеньком автомобиле и заодно сфотографируешь ее в фотоателье на Бриджес-стрит, адрес я тебе оставляю.

Флоренс вырвала листок из записной книжки, подошла к брату и, обняв его за широкие плечи, нежно поцеловала в подбородок.

– Бенджамин, помоги мне! Сам видишь, какие обстоятельства, разве кто в этом виноват? Ты меня любишь или нет, братец мой непутевый?

– Ладно, – без тени вдохновения на мрачном лице произнес тот, выбрался с сожалением из глубокого кресла и сел на ковер, поближе к племяннице. – Конечно, люблю, что еще с тобой делать? Остается надеяться, что с племянницей я как-нибудь справлюсь. Но и ты не забывай, – в операционной у меня полно помощников, и если что-то делаю не так, мне дружно помогают! Между прочим, иголку в руках я не держал сто лет, только скальпель… А тут – остаюсь с младенцем один на один и сразу столько непривычных поручений.

– Не занудствуй, все должно быть о'кей, Бен! Полностью сосредоточь внимание на ребенке. Никаких книг, пива, спорта, никаких друзей, никаких женщин! Скунсы тоже исключаются, слышишь? И Боже упаси тебя от случайных помощников! Ты – дядя, и именно тебе отвечать за целость и сохранность родной племянницы. Я оставляю вот эту запись, здесь подробно обозначено, что и в какой последовательности надо делать. Не перепутай, пожалуйста!

– Хорошо, хорошо! Не тараторь об одном и том же в сотый раз. Покажи, чего ты там настрочила… Ничего себе, целых две страницы убористым почерком! Да мне за месяц это не осилить, Флоренс!

Крошка Аннабель во время бурного разговора матери и дяди с увлечением трясла погремушкой и не проронила ни звука.

Дела взрослых беззаботного ребенка совершенно не занимали, куда интереснее было время от времени грызть пластмассового попугая и пытаться открутить ему голову, украшенную аппетитным малиновым хохолком.

– Она не поранится? – с опаской взглянул Бенджамин на племянницу. – Забери у нее этого дурацкого попугая! От грохота потрохов этой птицы уже голова идет кругом!

– О Боже! – вздохнула Флоренс. – Братец, тебе пора обзаводиться собственными детьми. Голова у него, у бедного, кругом идет… Посмотри на себя! Уже одиннадцать часов утра, а ты все еще как вареный. Уверена, женщины шарахаются от тебя, потому что ни о чем, кроме как о работе, ты не в состоянии с ними говорить. Да не зевай ты, когда я с тобой разговариваю!

– Никто не шарахается, наоборот, они вешаются мне на шею. А теперь сообрази, о чем можно беседовать с двумя-тремя женщинами, одновременно висящими на тебе? Об аневризме аорты? О резекции сердечного клапана? О вскрытии грудной клетки?.. Я говорю с женщинами о любви, они это приветствуют. Всю шею мне поцарапали, искусали, посмотри!

Бенджамин с готовностью оттянул ворот футболки, приглашая Флоренс изучить мифические царапины и укусы, покрывавшие его тело.

Увы, Флоренс это не убедило.

– Я всегда знала, что наше семейство Лонгсдейлов чуточку ненормальное! Таким же чудиком, как ты, был наш дед, и отец не отставал, а тетушка Милли, сестричка отца – типичная клиентка психиатра!.. С тобой нельзя говорить серьезно, Бенджамин, никогда не поймешь, ты шутишь или нет! Не морочь голову, эти жалкие полоски на шее и ключице – не укусы твоих поклонниц. Ты просто отлежал себе шею, лентяй и лежебока! Впрочем, на такой шее и десяток женщин удержится! Ну-ка, наклонись, подставь щеку, сестра поцелует тебя на прощание. Боже, какой ты колючий! Запомни, никогда не женишься, если будешь дрыхнуть в такое замечательное утро!

Флоренс поцеловала брата, подняла на руки дочь и крепко прижала к груди.

– Не скучай, маленькая! Мама скоро вернется, а вечером прилетит тетя Салли, которую ты так любишь! До свидания, родные! Бен, милый, надеюсь, проблем не будет?

– Не будет! – ответил брат с мрачной ухмылкой. – Не люблю слово «проблемы».

Бенджамин вновь уселся на ковер и попытался завладеть попугаем. Раздался громкий рев. Что только не предпринимала Флоренс, чтобы успокоить ребенка, но все было тщетно.

Тут-то дядя вспомнил про скунса. И как только Аннабель увидела лохматый бок, сразу закрыла рот, заулыбалась, выронила грохочущую игрушку, потянула ручонки к незнакомцу. Она с первого взгляда влюбилась в молчаливое чучело.

– Поезжай с легким сердцем, Флоренс! Видишь, мы уже нашли общий язык!

Бенджамин сунул чучело ребенку, а сам осторожно поднял попугая с ковра и опустил его в стоявшую неподалеку сумку с детской одеждой. Потом с удовлетворением потер руки.

– Бенджамин, корми ребенка вовремя, не спускай глаз, отгоняй комаров, слышишь? – Флоренс, казалось, была готова заплакать, глядя на дочь. – Береги ее! Бедная моя девочка, ты будешь плакать без мамочки?

– Собралась уходить, так уходи! И не оглядывайся! – рассердился Бенджамин. – Все будет в порядке. Передавай от меня привет старикам Джонсонам, пусть выздоравливают.

Аннабель с нескрываемым удовольствием трепала чучело скунса за уши и с улыбкой смотрела на мать, никак не решавшуюся переступить через порог. Лицо женщины выражало целую гамму эмоций, а главное, в глазах стоял страх, правильно ли она делает, что оставляет единственное дитя на попечение великовозрастного оболтуса? Бенджамин сам еще в душе ребенок, как они похожи с крошкой, просто одно выражение лица!

Усаживаясь в машину, Флоренс посмотрела на окна гостиной, помахала брату и дочери. Естественно, непутевый Бенджамин не придумал ничего лучшего, как показать милой сестричке, расстроенной сумбурным прощанием, язык. Даже, кажется, Аннабель тоже высунула язык, – дурной пример заразителен.

Закусив губу, бедняжка Флоренс нажала на газ, и спортивный олдсмобил-купе резко рванул с места, оставляя на асфальте черные полосы от покрышек – в семействе Лонгсдейлов любили скорость.

– Ужас! – проговорил вслух Бенджамин, перечитав список необходимых дел. – Бедные матери, как они с этим справляются! Ты не знаешь, дорогая племянница? Раз не умеешь разговаривать, сострой гримасу.

Малышка словно поняла, что от нее хочет дядя-гигант, покачала головкой и скорчила уморительную рожицу.

– Вот и я не знаю, – вздохнул он. – Сейчас перекусим, потом отправимся к фотографу. Уверен, твои снимки потрясут весь цивилизованный мир и войдут в историю человечества, так, кроха?

Аннабель с серьезным видом кивнула кудрявой головкой, продолжая дергать чучело скунса за уши. Одному Всевышнему были известны мысли малышки, но как уморителен был ее сосредоточенный вид, прекрасны выразительные голубые глаза.

Бенджамин, любуясь племянницей, в душе порадовался за сестру. Родить в таком возрасте, молодец все-таки Флоренс!

Он вздохнул, встал с ковра и пошел в кухню – подготавливать молочную смесь для Аннабель. Для себя Бенджамин решил открыть пару консервных банок – острый салат с перцем и макрель в масле. Что ж, потерплю, пока не до деликатесов, подумал он.

И вдруг поймал себя на том, что, стоя посреди кухни, довольно улыбается. Все-таки приятно покровительствовать крохотной родственнице. Ощущение того, что ты необходим беспомощному существу, такому милому и забавному, неожиданно подняло его настроение. Наверное, не всегда дети такие уж вредные.

2

Миллисент Копперфилд, укладывая фотоаппарат в футляр, также как и Бенджамин улыбалась своим мыслям. Правда, находилась она в это время пятью милями юго-восточнее дома Лонгсдейлов. Ясный майский денек прошел замечательно. Если бы так было всегда!

Несмотря на жаркую погоду, все клиенты оказались приятными, веселыми и доброжелательными. Многие приходили с детьми. С такими клиентами хорошо работается, и время бежит совершенно незаметно.

Родители подбадривают робких ребятишек, стараются создать теплую атмосферу, шутят. А мальчики и девочки изо всех сил пытаются правильно позировать фотомастеру, то есть ей, Миллисент.

Они преисполнены усердия: ведь снимки, которые вот-вот сделает эта веселая тетя, окажутся в красивом семейном альбоме и будут храниться там всю жизнь.

Кстати, Миллисент заметила, что те, кто приходил к ней в фотостудию, умели отличить любительский снимок от профессионального и всегда делали ей комплимент. Мол, вы – профессионал высшей пробы, фотографируете людей с особым настроением, так поступают лишь настоящие художники.

У Миллисент было некоторое профессиональное пристрастие: она обожала работать с детьми и собаками, считала, что и те и другие прекрасно держатся перед объективом: естественно и грациозно.

В крохотном ателье, расположенном в цокольном этаже небольшого краснокирпичного здания в викторианском стиле, построенного еще в конце девятнадцатого века, было прохладно, с легким шумом работал кондиционер. Кремовые жалюзи на высоких и узких окнах превращали яркий солнечный свет в ровное спокойное свечение.

Повсюду – на полу помещения, покрытом однотонным ковром, на широких подоконниках, на полках стояли вазы и горшки с цветами. Рядом со стеклянной входной дверью находился кожаный диванчик. На нем с комфортом восседали соседи Миллисент Копперфилд – дружелюбные и необыкновенно разговорчивые старички Анна-Тереза Монтефалько и Реджинальд Маккормик.

Если бы кто-нибудь увидел их со стороны, то мог бы подумать, что эти люди – супруги, и прожили под одной крышей много-много лет. Чем-то неуловимо эти два милых пожилых человека были похожи. Но на самом деле старички просто каждый сам по себе жили рядом с Миллисент, приходились друг другу всего лишь соседями.

Их дома, такие же древние, как и сами домовладельцы, располагались поблизости, на той же тихой улице. Бриджес-стрит славилась своей допотопной архитектурой и патриархальными нравами.

Старички слыли в округе скромными, одинокими и обожали приходить в фотоателье каждый день, словно в любимый клуб. Они даже одевались вполне торжественно, выдавая этим свое уважение и любовь к Миллисент.

Сегодня на Анне-Терезе Монтефалько, всю жизнь проработавшей поваром в итальянском ресторане, было закрытое черное строгое платье, под воротником которого сверкала булавка в виде католического распятия. На седой голове женщины красовалась изящная шляпка, отделанная черным стеклярусом, запястья все еще красивых полных рук украшали браслеты.

Когда-то, еще при первом знакомстве, у Миллисент сложилось представление о пожилой соседке, как о почтенной матроне с интересным прошлым. Сейчас эта дама сидела на диванчике, оживленно на все реагируя.

Седовласый Реджинальд Маккормик давным-давно работал шофером-дальнобойщиком. Сегодня он щеголял в светлом полосатом костюме-тройке, с цветком в петлице, с полосатыми же платочком и галстуком. Старик без устали вертел в руках трость с серебряным набалдашником в виде головы русской борзой и напоминал почтенного отца большого семейства, но еще больше походил на гангстера из старого кинофильма. Довершал облик старика миниатюрный слуховой аппарат.

Миллисент дорожила дружбой этих милых людей и с удовольствием слушала их безобидную болтовню. Темой для бесконечных разговоров чаще всего служила кулинария и обсуждение ассортимента дешевых распродаж и аукционов в ближайших городках по всему побережью Атлантического океана, на юг и на север от города Довера, где располагалась Бриджес-стрит.

Девушка привела в порядок рабочий стол, разложила объективы по коробкам, расставила по местам штативы, взглянула на наручные часики, некогда подаренные родителями на совершеннолетие.

– Сколько времени, Миллисент? – спросила Анна-Тереза. – Мне кажется, уже три часа.

– Четыре, – улыбнулась Миллисент, зная наперед, какая последует реплика из уст пожилой грузной женщины с белыми как снег волосами.

– Не может быть! Как быстро бежит время! В годы моей юности часы не спешили вперед так быстро, время шло медленно, и я все успевала сделать. Ах, какие я тогда фаршировала помидоры! Какую делала поленту, пальчики оближешь! Гости ресторана «Неаполь», где я отработала почти полвека, пребывали в полном восторге!.. А ты все успела сегодня сделать?

– Осталась одна-единственная клиентка, должна вот-вот подойти, – заглянув в блокнот, ответила Миллисент. – Ой, что я такое говорю! Моей клиентке всего-то полгода, сама она, конечно, не подойдет. Ее подвезут… Сегодня замечательный день, работалось с удовольствием.

– Это потому, что ты сама славная девушка, – произнес с важным видом Реджинальд Маккормик, вертя серебряный набалдашник трости. Голова борзой, раскручиваясь, мелькала в его пальцах и превращалась в сверкающий шар. – Не постесняюсь повторить свою мысль еще раз: ты чудесная девушка и прекрасный фотограф. Завтра с удовольствием покажу тебе магазинчик, его хозяин дешево продает антикварный «кодак-автограф». Прекрасный коллекционный экземпляр в кожаном футляре, такого наверняка нет даже в музее!

– Да будет тебе болтать про старые фотоаппараты, Маккормик. Ты только что высказал мысль куда более ценную, и я с тобой согласна: лучше нашей Миллисент в округе девушки нет! – подхватила Анна-Тереза. – Как мне обидно, что ты, милая, все время проводишь за работой. Деньги такая штука, – сколько ни старайся, все их не заработаешь! Между прочим, по тебе Джузеппе просто сходит с ума, ты так ему нравишься! Сходила бы с ним погулять, что ли… А то приходите ко мне, угощу вас ванильным печеньем. Знаю один старинный рецепт, мне когда-то передала его моя бабушка.

– Джузеппе мне не нравится, тетушка Анна-Тереза, – просто и легко ответила Миллисент, давно привыкшая к тому, что простодушные соседи пытаются просватать ее хоть за кого-то из своих знакомых и родственников.

– Стерпится – слюбится! – безо всякой улыбки проговорил Реджинальд. – Джузеппе – неплохой парень, надежный. Выходи за него замуж к осени, и будешь жить как за каменной стеной.

– Он моложе меня на пять лет! – воскликнула Миллисент.

В следующую секунду она поняла, что сморозила глупость – при чем здесь возраст? Бывают пары и с большей разницей, и прекрасно при этом существуют. Главное в отношениях мужчины и женщины – это любовь, непреодолимая тяга друг к другу.

Мама Миллисент говорила, что золотым ключом к искренним супружеским отношениям является душевная близость – ее ни за какие деньги не купишь, не извлечешь из флирта и кокетства. Душевная близость либо есть, либо ее нет. Вот так мама определяла любовь между мужчиной и женщиной.

А что Джузеппе? Случайный человек в жизни Миллисент, стеснительный веснушчатый парень. Последнее время он каждую неделю приходил в ателье фотографироваться. Когда Миллисент спрашивала его, зачем ему столько фотографий, он краснел и бурчал под нос, мол, надо… Мол, у него много родственников и все просят для своих альбомов его, Джузеппе, художественное изображение.

Но парень был наивный и смешной одновременно. Он никогда не забирал свои фото. Просто приходил на следующую съемку в отутюженной рубашке и туго завязанном галстуке, усаживался на край диванчика.

Однажды Миллисент решила поиграть с Джузеппе в обиженного мастера и сказала:

– Что это ты со мной шутки шутишь, Джузеппе? Не забираешь свои снимки? Если тебе не нравится моя работа, иди в другое фотоателье!

– Нравится, – буркнул он, – я… это… заберу их все сразу… Не обижайся, Миллисент…

…Старички все еще выжидательно смотрели на Миллисент, ответ про разницу в годах ее и Джузеппе их не удовлетворил.

Тогда она ласково засмеялась и воскликнула:

– Полюбуйтесь на него! Он совсем мальчишка!

Девушка вытряхнула из толстого коричневого конверта добрый десяток снимков, и с каждого на стариков смотрел добродушный паренек – конопатые щеки, детские пухлые губы, редкие усы, такие, какие бывают в случае, когда их впервые решились отрастить.

– Ну и что, девочка? Я стал отцом, когда мне стукнуло девятнадцать лет. Или двадцать? – Реджинальд почесал в затылке. – Короче, тебе нужно срочно замуж, и не спорь со мной! А не то так и умрешь старой девой!

– Я, кстати, во время медового месяца уже была на сносях, – проворчала Анна-Тереза. – Или в те дни мужчины были мужчинами. Какой у них был аппетит, проходу девчонкам не давали, нынешним мужикам не в пример. Миллисент, ты просто себя хоронишь в своем ателье!

– А женщины были женщинами, – мечтательно вздохнул Реджинальд. – Помню, прямо кровь кипела в моих жилах, когда видел юбку или ленту в волосах. Сумасшедший ток какой-то шел от вашего слабого пола…

Тут старик осекся, поймав укоризненный взгляд бывшей поварихи. И решил исправиться:

– А какие замечательные пироги пекли женщины в моей молодости! Пальчики не то что оближешь, а разжуешь и проглотишь!

Еще раз взглянув на Анну-Терезу, старик своевременно добавил:

– Теперь, кроме Анны, таких женщин нет. Полента у тебя и сейчас замечательная, милая соседка.

М-да, старый господин Маккормик был настоящим дипломатом. Не зря же полжизни колесил по дорогам, общался с громадным количеством людей, вот и научился гасить искры раздражения, возникающие в ходе разговора.

Миллисент присела на стул напротив старичков. Ей казалось, она знала их всегда, так привыкла к ним.

Они были наивны, словно дети, добры к ней, будто родные дедушка и бабушка. Их дома стояли рядом и напоминали своей старомодной архитектурой ее собственный дом.

В нем-то она с большим трудом и оборудовала ателье. Большими капиталами девушка не располагала, приходилось вертеться, полагаться на смекалку и на собственные усилия.

Правда, старички ей тоже помогали, как могли. Когда она решила на месте заброшенной автостоянки, примыкавшей к дому, обустроить небольшой цветник и поделилась идеей с соседями, господин Маккормик и госпожа Монтефалько тут же загорелись этой идеей.

Реджинальд принес из гаража стальные тросы, уселся за руль своего мощного пикапа и бойко отбуксировал в дальний угол стоянки проржавевшие кузова брошенных автомобилей. Места освободилось достаточно, хоть сад разводи. Анна-Тереза, ничего не говоря Миллисент, пару раз съездила на цветочный рынок и привезла – сияющая, довольная и помолодевшая, – рассаду, семена и черенки роз.

– Я теперь все знаю про цветы, – весело рассуждала Анна-Тереза. – Их также интересно и увлекательно выращивать, как печь пирожки с десятком начинок для шумной свадьбы!

Миллисент установила изгородь, привезла из питомника хороший грунт – он смешно назывался «живая земля» – и высадила рассаду. Причем, Анна-Тереза твердила ей, что надо срочно это делать, срочно!.. А то месяц потянется на ущерб, и все их усилия пойдут прахом.

– На ущербный месяц нельзя ни стричься, ни цветы высаживать, ни замуж выходить. Все окажется впустую! – внушала бывшая повариха удивленной такой точкой зрения Миллисент. – Послушай меня, опытную женщину, я эту мудрость вычитала не из книг, а познала на собственном печальном опыте.

Разумеется, девушка не стала огорчать старушку и успела с рассадой до ущербного месяца. А потом Миллисент начала ухаживать за цветами. Для этого прочитала десятки книг по цветоводству, созванивалась со специалистами, советовалась. Не обошлось и без неудач, зато каков был результат, – чудо!

Цветник оказался настоящей приманкой для клиентов. Почти все жители городка Довера пожелали иметь фотографии своих детей и внуков, сделанные осенью на фоне астр и гладиолусов, а весной среди пронзительно желтых нарциссов и алых тюльпанов. Особенно хороши были цветы, вспыхивающие яркими красками на фоне зеленой свежей травы! Глаза отдыхали на веселом разнотравье и пестрых клумбах.

А розовые кусты? Они были гордостью девушки-фотографа! Нежные гибкие стебли, щедро усыпанные десятками ароматных бутонов, загораживали ржавое железо. Кто в первый раз оказывался в благоухающем дворике, не мог даже предположить, что совсем недавно здесь была жуткая свалка. Короче, автомобильная парковка превратилась стараниями Миллисент в райский уголок, стала достопримечательностью тихой провинциальной улицы.

Что еще интересного? У соседей девушки была страсть посещать все аукционы и дешевые распродажи в округе, а также в соседних городках. Старички неизменно приглашали с собой и Миллисент.

Было очень весело ездить по округе на красном «форде» Реджинальда в азартных поисках самой дешевой мебели, одежды или съестного. Барахольные вояжи случались каждый выходной без исключения, и походили на особый вид спорта. Этот «барахолинг» имел и свои достижения, не Бог весть какие высокие, зато полезные.

Шутки шутками, а собственную квартиру, находящуюся прямо над фотоателье, Миллисент обставила с помощью своих соседей за очень смешные деньги. На распродажах девушка, как одержимая, приобретала фотооборудование, на стеклянных полках теперь располагалась целая коллекция редких фотокамер. Очень часто покупались просто забавные предметы интерьера.

Ничего, что старинный шкаф с инкрустацией или фисгармония красного дерева позапрошлого века не гармонировали с ротанговыми плетеными стульями, с современным музыкальным центром или ультрамодными светильниками… Однако все друзья-художники завидовали антиквариату Миллисент.

– Да у тебя лисье чутье на старину, – говорили они. – Старые вещи хранят в себе тайны, ими можно любоваться бесконечно.

– Это правда, – соглашалась она. – Старыми вещами и цветами можно любоваться действительно долго. А еще я люблю мои камеры за то, что они сохранили тепло прошлых времен, словно впитали чьи-то радости, надежды. Мы же, фотомастера, снимаем людей для того, чтобы они запоминали себя прекрасными и счастливыми.