Текст книги "Флибустьер"

ГЛАВА 3

Фиби открыла глаза, надеясь, что бредовые видения с Дунканом Рурком покинули ее, сменившись хорошо знакомой реальностью. Но вместо этого увидела рядом со своей кроватью, совсем не такой, как в отеле, Старуху, сияющую торжеством великодушия и показывающую на окна в противоположной стене комнаты.

– Вот! – сказала она. – Солнышко давно ждет, когда ты взглянешь на него.

Фиби закрыла лицо обеими руками и застонала. – Ничего этого нет! – пробормотала она. – У меня галлюцинации.

Старуха засмеялась сочным и раскатистым смехом. – Нет, мисс. Они были у тебя прежде, в том, другом мире. Я уже говорила тебе вчера вечером: все, что ты видишь вокруг, существует на самом деле.

Хотя Фиби гораздо больше, чем к чему-либо другому, была расположена к дикой истерике, она заставила себя сосредоточиться, чтобы сохранить внутреннее равновесие.

– Меня зовут Фиби Тарлоу, – произнесла она уверенно, хотя негромко, обращаясь исключительно к самой себе. – Я живу в Сиэтле, штат Вашингтон. Я родилась в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году и получила степень бакалавра искусств по английской литературе. Я была замужем…

– Да, да, – прервала ее Старуха снисходительно, заставив Фиби приподняться и ставя ей на колени поднос с завтраком. – Все это было и прошло. Вот. Покушай. Тебе понадобятся силы, чтобы стать достойной парой мистеру Дункану.

Аппетит Фиби ничуть не пострадал от пережитых ею испытаний. Она потянулась за толстым ломтем поджаренного хлеба, намазанного маслом.

– Сильно сомневаюсь, чтобы Сиэтл мне приснился, – сказала она с набитым ртом, скорее размышляя вслух, чем обращаясь к Старухе, и нахмурилась, взглянув на свою покровительницу. – Могу поспорить, что ты подсознательный архетип. Да это все в стиле Юнга. Ты воплощаешь в себе представления о матери заботливой и повелевающей…

Старуха вытаращила свои лучистые карие глаза. – Какие странные речи, – произнесла она ворчливо, но с любовью. Затем вздохнула и села на стул, придвинутый к кровати. – Попридержи язычок, когда окажешься за стенами этой комнаты, мисс. Тебя могут принять за ведьму, услышав такие непонятные слова. А здешний народ не слишком жалует колдовство и подобные вещи.

Чувствуя замешательство и голод одновременно, Фиби проглотила возражения, уже готовые сорваться с ее языка, запив их глотком крепкого чая. Затем она съела яйцо и несколько печеных яблок, приправленных корицей и мускатом.

Подкрепившись, Фиби вернулась к своей теории. – Старуха… Даже твое имя как будто взято из учебника. Я думаю, ты символизируешь мудрость, сострадание и…

– Мисс, я сделана из плоти и крови, как и ты, – возразил оживший архетип. – Я это я, только и всего.

Фиби покачала головой и для большей убедительности помахала вилкой.

– Нет, – упорствовала она. – Ты представляешь собой чрезвычайно подробную проекцию моего взбудораженного подсознания. Если бы ты была настоящей, у тебя было бы имя.

– У меня есть имя, – последовал спокойный ответ. – Меня зовут Старухой, потому что я прожила очень долго. Мое настоящее имя я храню в секрете, потому что оно могущественное заклинание, если произнести его вслух.

Фиби решила на время оставить эту тему. Но едва она сняла с колен поднос, чтобы встать с постели и поискать ванную комнату, как в дверь энергично постучали. Не успела она сказать «Войдите» или «Нельзя!», как через порог переступил Дункан. При дневном свете он выглядел гораздо убедительнее, чем при свечах и масляных лампах. Незастегнутый воротник рубашки и темная щетина на подбородке добавляли ему реальности и очарования, и Фиби задумалась над его ролью в своей личной мифологии. Как и Старуха, он, разумеется, был иллюзией, иллюстрирующей какую-то область ее психики.

Хотя эта мысль крайне смущала ее, Фиби в конце концов пришла к заключению, что Дункан является порождением ее подсознательного сексуального возбуждения. «Фрейд бы порадовался, глядя на все это», – подумала она. Но за всеми ее безукоризненными, хотя и беспокойными, психологическими размышлениями скрывалось кое-что еще: полная уверенность, несмотря на все доказательства противоположного, что ее разум абсолютно не затронут безумием. Инстинкт подсказывал ей, что Старуха женщина во плоти, точно такая, какой ее видят глаза, и Дункан Рурк тоже.

К этому моменту он стоял в ногах ее кровати с высокомерным и, хотя он очень сильно старался это скрыть, не менее смущенным видом, чем у самой Фиби. Он достал маленький предмет из кармана штанов и швырнул его ей на колени. Ее часы.

– Хитроумное применение старого принципа, – произнес он нехотя, как будто признавая существование новомодной игрушки, должен был признать за Фиби честь ее изобретения.

Радуясь этому маленькому доказательству, что ей не привиделась ее прошлая жизнь в двадцатом веке, Фиби нацепила часы на запястье и посмотрела, который час, хотя это не играло никакой роли. В конце концов, главное выяснить, какой сейчас год.

– Спасибо, – сказала она. – А то мне казалось, что я сошла с ума. Между прочим, какой сейчас год?

Дункан поднял темные брови в знак того, что он еще не совсем отверг идею сумасшествия. Старуха, чье настоящее имя нельзя произносить, потому что оно было волшебным, стояла рядом, не говоря ни слова, но ощетинившись от негодования и всем видом показывая желание защищать Фиби.

– Конечно, тысяча семьсот восьмидесятый, – ответил хозяин дома. Затем, после продолжительного гробового молчания, осведомился: – Кто ты такая?

Фиби, у которой от заявления, что из небесного календаря выпало больше двухсот лет, закружилась голова, припомнила предупреждения Старухи об отношении к ведьмам мнимым или подлинным в восемнадцатом веке и осторожно подобрала слова для ответа.

– Меня зовут Фиби Тарлоу, – ответила она. – Кажется, я вам это уже говорила. В общем-то, я думаю, не сменить ли мне его для разнообразия? Как вам кажется, подойдет мне имя Элизабет или Элен?

Заигравший на щеке Дункана желвак был тут же утихомирен усилием воли.

– Я хочу знать правду, мадам! – раздраженно сказал он. – Хватит с меня ваших загадок.

– Но это правда! – настаивала Фиби, вставая с кровати. Она не была больна, по крайней мере не физически, и разговор с Дунканом в лежачем положении чем-то беспокоил ее, хотя эта тревога была не совсем неприятной. Кроме того, пока она лежала, психологическое преимущество было на его стороне. – Я знаю, что вас удивляет, как я сюда попала, – продолжала она, тщетно пытаясь разгладить смятый маскарадный костюм и одновременно стараясь говорить убедительно. – Я сама не имею понятия, как это произошло.

Дункан выругался себе под нос, затем сказал: – Мадам, предметы, найденные у вас, едва ли можно назвать обыкновенными. – Взгляд его голубых глаз пронзал ее насквозь, согревая те места, куда не должен был проникать.

Значит, он нашел ее сумку и рылся в ней! С одной стороны, Фиби испытывала раздражение, с другой облегчение. Двух мнений быть не может: шаря в ее сумке, он вторгался в ее личную жизнь. Однако ее водительские права, кредитные карточки, альбом с фотографиями все это были неоспоримые доказательства, по крайней мере, для самой Фиби, что она осталась той же личностью, какой была всю жизнь. Тем не менее овладевшее ею странное беспокойство она вовсе не желала признавать чем-то сверхъестественным.

Фиби глубоко вздохнула и расправила плечи. – Я бы хотела, чтобы мне вернули мои вещи, – сказала она.

– К сожалению, – немедленно ответил Дункан, хотя выражение его лица говорило, что он не испытывает угрызений совести за все, что говорил и делал до сего момента, и что его власть все так же прочна как в этой комнате, так и далеко за ее пределами, – я не могу выполнить вашу просьбу, пока вы не ответите на мои вопросы.

Фиби ощущала странное возбуждение, которое, судя по всему, не имело никакого отношения к тому, что она оказалась не в своем столетии, но она сохраняла выдержку.

– Тогда мы окажемся в тупике, – ответила она, – потому что вы не верите ни единому моему слову. Если вы уже пришли к определенному мнению на мой счет, почему бы вам не повесить меня как ведьму и разом не покончить с этим делом?

Глаза Дункана, метавшие в нее молнии, сверкали холодным алмазным блеском, но их чистый темно-голубой цвет, цвет летнего моря, в котором отражается небо, таил нежность и неизведанные глубины страсти.

– Возможно, вы действительно ведьма, – произнес он наконец, и Фиби захотелось, чтобы он чем-нибудь дал понять, серьезно ли он говорит или нет. – Тогда, вероятно, следует отослать вас на материк вместе с вашими странными пожитками и странными речами, и пусть вами занимается суд.

– Но вы же не станете таким образом раскрываться! – возразила Фиби, без особых оснований надеясь, что ее умозаключение верно и он всего лишь блефует, пытаясь запугать ее и заставить признаться в тех грехах, которые уже приписал ей. Хотя Дункан Рурк был крайне самоуверенным человеком, она была уверена, что суеверия в нем нет.

Дункан уперся руками в бедра и склонил голову набок. – Раскрываться? – протянул он. – Черти бы меня взяли! Женщина, о чем ты говоришь?!

Фиби вздохнула. – Простите меня, – сказала она. – Я все время забываю, что мы говорим на разных языках. Я имела в виду, что вы же не пошлете меня в Штаты… э-э… колонии… потому что не хотите, чтобы англичане узнали о вашем местонахождении.

Дункан издал глубокий, размеренный и совершенно убийственный вздох. Затем, не обращая внимания на Старуху, сжал предплечье Фиби крепкой, но безболезненной хваткой, и потащил ее из комнаты в коридор. Не успела Фиби вымолвить слово протеста, как Дункан затащил свою невольную гостью в комнату, которая явно принадлежала ему самому.

Он подтолкнул ее к столу, образцу столярного искусства, который через два столетия наверняка стоил бы целое состояние на аукционе антиквариата, и силой усадил в кресло.

Фиби увидела свою сумку и часть ее содержимого, включая жалкие остатки наличности, разложенные на полированной столешнице.

Дункан ткнул указательным пальцем в деньги, лежавшие аккуратным веером.

– Где вы взяли эти бумажки? – спросил он, и на этот раз в его голосе слышалась не злоба, а удивление.

Взглянув на свои пожитки, а затем на Дункана, Фиби в миг ослепительного откровения поняла, что вдруг произошло невероятное. Ей каким-то образом удалось найти дыру во времени и проскользнуть в нее.

– Я боюсь вам говорить, – в конце концов неохотно призналась она.

Дункан, схватившись одной рукой за спинку кресла, а другой за край стола, наклонился, заглядывая ей в лицо. Он призывал с небес невидимую молнию, как будто обладал волшебством громовержца, и она обрушилась на голову Фиби.

– Пожалуйста, скажите, – настаивал он.

Фиби прикусила губу и на секунду вопрошающе подняла глаза на Старуху. Ее телохранительница медленно кивнула.

– Я пришла из будущего! – торопливо выпалила Фиби.

– Не понимаю, – покачал головой Дункан, прикоснувшись к ее лицу тыльной стороной ладони, оставившей после себя обжигающий след. По крайней мере, он не сказал: «Я тебе не верю».

– Я тоже не понимаю, – сказала Фиби, изо всех сил стараясь не разрыдаться. – Я занималась своими делами, в своем родном времени, и вдруг лифт пропал, и я оказалась здесь, а затем вы наткнулись на меня…

Он взял одну из банкнот, хрустящую двадцатку, и помахал перед ее носом.

– На этой бумажке написано «Соединенные Штаты Америки». Что это означает?

– То, что вы победили в войне, – ответила Фиби нетерпеливо.

Она по-прежнему пыталась осознать, что провалилась через трещину во времени и оказалась в другом веке. Было бессмысленно спрашивать себя, как это случилось, эту загадку она никогда не решит, хотя, конечно, могла попытаться. Насколько Фиби понимала, все, что в данный момент ей оставалось, примириться с обстоятельствами и постараться воспользоваться ими наилучшим образом. И попытаться разобраться в тех чувствах, которые вызывал в ней этот человек.

Дункан изящным движением поднялся во весь рост, держа в руке двадцатидолларовую бумажку и глядя на нее с безмолвным изумлением.

– Печатник, который это сделал, искусный человек, – сказал он, и тоскливая нотка в его голосе затронула какую-то струнку глубоко в душе Фиби. – Без сомнения, это какой – то фокус тори. Они пытаются высмеять наши попытки завоевать свободу.

– Вы требовали сказать правду, – заметила Фиби. – А теперь считаете, что я лгу, именно это я и предсказывала.

– Но как я могу вам поверить? – спросил он, встречаясь с ней взглядом. – Вы рассказываете мне какие-то чудовищные небылицы, совершенно невозможные вдобавок.

– Неужели? – спросила Фиби, обращая вопрос не только Дункану, но и себе. Она по-прежнему пыталась сама во всем разобраться, размышляя, поражаясь и удивляясь. – Ни в вашем, ни в моем веке почти никто не знает, что такое время. Все, что любой из нас может сказать наверняка, что время просто состояние разума, способ восприятия мира. Может быть, вечность существует не как последовательность сменяющих друг друга минут, лет и столетий, а как нечто целое и законченное само по себе.

– Чепуха! – сказал Дункан, но как Фиби ни была увлечена размышлениями о возможных последствиях своего приключения, она видела, что ему ее теория кажется если и не слишком правдоподобной, то интересной.

– Вопрос в том, – пробормотала Фиби, проведя кончиком указательного пальца по выпуклым буквам на одной из кредитных карточек, – что мне теперь делать? Удастся ли мне вернуться назад, или проход закрылся навсегда? – В течение своей речи она глядела не на Дункана, отступившего на шаг, а на Старуху. – Если я отгадаю твое имя, – неожиданно предположила она, – и осмелюсь произнести его вслух, не вернет ли заключенное в нем волшебство меня домой?

Старуха положила на плечо Фиби руку, теплую, тяжелую и успокаивающую.

– Ты уже дома, детка. И тебя привело сюда твое собственное волшебство. Ты здесь, потому что хотела этого самыми потайными уголками сердца.

Дункан вздохнул, снова приблизился к столу и поднял фотографию Элиота, единоутробного брата Фиби.

– Какая замечательная миниатюра, – сказал он, и его лоб прорезали морщины удивления. – Я не могу разглядеть ни одного мазка кисти!

– Потому что их здесь нет, – очень вежливо объяснила Фиби, осознавая, что она и раздражена и испугана. Было в ней еще какое-то чувство, но какое, она затруднялась сказать. – Это называется фотография – нечто вроде отражения, запечатленного на бумаге.

Красивый хозяин дома поднял глаза, прищуренные от подозрительности, тревоги и чего-то еще, что Фиби истолковала как начинающееся доверие.

– А когда это было… будет… изобретено?

– Кажется, где-то в девятнадцатом веке. Есть очень много фотографий времен Гражданской войны, которая началась в тысяча восемьсот шестидесятом году, и хотя в то время процесс был еще очень несовершенным, основы фотографии к тому времени были известны.

Дункан слегка побледнел, и на его скуле снова заходил желвак.

– Что это за Гражданская война? – спросил он без всякого выражения.

– Едва ли вы готовы слышать об этом, – ответила Фиби. – Вам еще предстоит узнать о Революции и… ну, скажем, о войне, между Севером и Югом, которая была не лучшим событием в истории нашей страны. Потом еще был Вьетнам, но это вас просто расстроит…

– Хватит, – прервал ее Дункан. – Вы хотите сказать, что наш народ будет воевать сам с собой?

Фиби вздохнула, жалея, что упомянула об этом периоде американской истории.

– Да, – кивнула она.

– Из-за чего?

– Все это очень сложно, но, как мне кажется, главной причиной было рабство.

Похоже, у Дункана не на шутку разболелась голова.

– Даже сейчас, – пробормотал он, – этот вопрос вызывает горячие споры между самыми горячими патриотами.

– Если бы вы запретили рабство, когда сочиняли Декларацию Независимости, то все, особенно чернокожие, были бы избавлены от множества бед. Но этого не случится: плантаторы из южных колоний станут утверждать, что рабство необходимо для экономического выживания, и, в конечном счете, они возьмут верх.

Старуха прервала ее. – Хватит этих речей, детка, – сказала она, осторожно положив руки на поникшие плечи Фиби. Напряженные мышцы расслабились с головокружительной быстротой, как будто ей ввели какой-то сильнодействующий наркотик. – А теперь иди со мной. Тебе нужно погреться на солнце и подышать свежим воздухом, если ты хочешь поправиться.

Фиби не стала возражать, что ей не нужно поправляться, потому что сама не была вполне в этом уверена, если вспомнить все, что случилось с ней с прошлого вечера. Кроме того, она чувствовала глубокое и естественное стремление к морю, небу и тропическим бризам, которые шумели и гудели над волнами. Она медленно поднялась, и ее взгляд встретился с взглядом Дункана. Затем, потерпев какое-то неопределенное, но, совершенно восхитительное поражение, она опустила глаза и вышла вслед за Старухой из комнаты.

Когда женщины ушли, Дункан собрал таинственные пожитки Фиби и сложил их в сумку. Все, за исключением портрета, который она называла фотографией, его он оставил, разглядывая изображенное на нем мужественное лицо и думая, не возлюбленный ли это Фиби. Конечно, в самых отдаленных уголках ума он размышлял над доказательствами, которые видел собственными глазами, к которым прикасался своими пальцами. Он хотел верить в рассказ Фиби, хотя его встревожило предсказание войны между штатами, потому что она утверждала, что Континентальная Армия победит, несмотря на неравные силы, потери, предательства и разочарования.

Убрав сумку Фиби в самый дальний ящик стола, Дункан повернулся и решительно вышел из комнаты. Сегодня вечером они с Алексом собирались наведаться на другую сторону острова, где был выставлен караул на случай, если поступит давно ожидаемый сигнал о приходе корабля. Ходили слухи, что долгожданный корабль, носивший имя «Индийская королева», затонул под тяжестью своего груза, бочонков с порохом и ящиков с мушкетами и пулями. Полиция генерала Джорджа Вашингтона отчаянно нуждалась в любых боеприпасах, которые можно было выпросить, позаимствовать или украсть.

Теперь необходимо было разработать план. Британский корабль, держащий курс на бостонскую гавань, будет, без сомнения, хорошо вооружен. Задача перехватить корабль и изъять боеприпасы требовала точного расчета, и малейшая ошибка могла привести к гибели Дункана и всех членов его команды. Согласно полученной информации, человек за штурвалом «Индийской королевы» был старым морским волком, и знание моря запечатлено в его душе, подобно невидимой татуировке. Одолеть такого соперника нелегко.

Дункан спустился по главной лестнице и вышел из дома через боковую дверь, не глядя по сторонам, а только перед собой, чтобы его взгляд случайно не упал на мистрисс Тарлоу, которая наверняка находится где-то поблизости. Он не желал отвлекаться от неотложной задачи, захват оружия для армии генерала Вашингтона.

Дункан миновал сад с его опьяняющими ароматами и буйством красок, которые была не в силах уничтожить недавняя буря, мимо итальянских статуй, мраморных бассейнов и резных каменных скамеек. Ван Рубен, голландский купец и плантатор, явился на этот остров в поисках одиночества, но привез с собой красоту Старого Света, чтобы наслаждаться ею в одиночестве. Дункан пролез через дыру в изгороди и спустился по крутой каменистой тропинке, ведущей по заросшему зеленью склону к пляжу. Надежно укрытая тропической зеленью бухта, в которой стоял на якоре его корабль, находилась дальше по берегу.

Он был рад увидеть на палубе свою команду, готовящую корабль к скорому плаванию. Очевидно, не он один ждал сигнала; Алекс как первый помощник уже отдал приказ готовить «Франческу» к отплытию.

Заметив капитана, двое матросов спустили на воду ялик, и один из них сел за весла.

Дункан зашел в воду, поленившись снять ботфорты: все-таки они сделаны из крепкой кожи и рассчитаны на самые суровые условия. Когда ялик оказался рядом, он ловко забрался в него, шлюпка даже не качнулась, хотя он обладал немалым весом.

– Наш корабль просто картинка, верно, капитан? – похвастался моряк по имени Келси с такой гордостью, будто судно принадлежало ему лично.

Это чувство гордости и личной заинтересованности Дункан весьма ценил в своей команде. Он улыбнулся, взглянув на крепкие мачты и аккуратные паруса «Франчески».

– Да, – с улыбкой согласился он. – Гораздо лучше, чем картинка.

Доплыв до веревочной лестницы, свисающей с корабля, Дункан и Келси закрепили ялик у борта и поднялись на палубу.

Алекс ждал на палубе, заложив руки за спину, с раскрасневшимися щеками и сверкающими глазами. Перспектива скорых приключений приводила его в восторг, как и самого Дункана, и, судя по довольному выражению его лица, можно было надеяться, что он миновал полосу мрачного настроения, подобно кораблю, вышедшему из полосы шквалов.

– Ты ожидаешь сигнал сегодня ночью, – сказал Алекс.

Дункан кивнул, бросив взгляд на суматоху приготовлений. – Да. И, похоже, ты разделяешь мое мнение.

– Ну да. – Алекс помолчал и дипломатично откашлялся, но не мог не улыбнуться. – Что там с таинственной мистрисс Тарлоу? – спросил он, делая вид, что осматривает берег, вытянув шею и заглядывая за плечо Дункана. – Я-то думал, что ты приведешь ее с собой, бедняжку, и повесишь на рее как предательницу и шпионку.

Дункану не понравилось это напоминание: он, в конце концов, приложил значительные усилия, чтобы временно оставить все размышления об этой таинственной личности. Он нахмурился и, пройдя мимо своего друга, спустился по трапу, направляясь к своей каюте, где находились карты, корабельный журнал и навигационные инструменты.

– У нас найдутся более важные темы для обсуждения, – сказал он Алексу, едва не наступавшему ему на пятки. – «Индийскую королеву» вполне может сопровождать эскорт, если учесть, какой груз она везет, а англичане умеют сражаться и не сдадутся без боя.

Алекс вздохнул и закрыл дверь каюты, а Дункан открыл иллюминаторы, впуская в помещение свет и воздух.

– Мы запланировали этот рейд несколько недель назад, – напомнил капитану первый помощник. – О чем тут еще говорить?

Дункан достал из шкафа карту и развернул ее на столе. – О многом, – ответил он. – Если наш первоначальный план потерпит неудачу, мы должны иметь под рукой запасной. Да и третий не помешает.

Алекс на мгновение стиснул зубы и снова расслабился. Он умел со сверхъестественной точностью стрелять из любого оружия, от пращи до пушки, был не только умелым моряком и бойцом, но еще и отличным наездником. В его храбрости сомневаться не приходилось, а умение командовать также было безупречно. Но, несмотря на это за ним замечались поспешные действия, следствие его нетерпеливого характера, он был склонен к опрометчивым поступкам, и, следовательно, по мнению Дункана, к безрассудному риску.

– Англичане не станут ждать нас в таком отдалении от берега, – сказал Алекс после секундной паузы.

– Англичане, – ответил Дункан и задумчиво нахмурился, разглядывая карту, взглядом оценивая расстояние, а разумом вероятность, – ждут нас всегда и везде. Они бы не создали величайший в мире флот, если бы небрежно относились к безопасности кораблей, везущих жизненно важные припасы. – Он, наконец, поднял глаза и увидел, что шея Алекса покраснела, вероятно, от скрытого раздражения. – У тебя есть какие-нибудь предположения, – спросил он, – или же я должен решать проблему один?

Алексу была предоставлена возможность сохранить свое достоинство, и он от нее не отказался. Нагнувшись над картой, он внимательно изучил ее и предложил идею…

Сигнал пришел, как только тьма опустилась на длинную и запутанную цепь островов, на дальнем берегу вспыхнул костер. Дункан увидел его с террасы, на которую выходила его комната. «Индийская королева» окажется в их руках, если ветер будет благоприятным и они отплывут с ближайшим отливом. Когда корабль будет взят на абордаж, а капитан и команда прекратят сопротивление, его отведут в гавань к югу от Чарльстона, где будет ждать отряд патриотов, чтобы забрать мушкеты и порох для грядущих боев против королевской армии.

Дункан повернулся, намереваясь уйти в дом, и как раз в этот момент в маленькой часовне, построенной Ван Рубеном, зазвонили колокола. Он улыбнулся, довольный, что часовой не зевает. Члены команды, хижины и дома которых разбросаны по всему острову, соберутся в бухте, где на волнах покачивалась «Франческа», готовая взять курс в холодные северные моря.

Свечи и масляные лампы наполняли коридор и холл уютным сиянием, и Дункан почувствовал укол печали оттого, что ему приходится уезжать. Мысленно он сказал самому себе, что слишком привык к комфорту. Десяток дней в море будет отличным наказанием.

Неожиданно из темной двери гостиной в коридор вышла Фиби. Она была одета в плохо сидящее на ней платье, которое, вероятно, Старуха раскопала на дне одного из сундуков, а странная прическа делала ее похожей на нимфу или фею, сошедшую с пыльных страниц какой-то древней сказки. В ее облике была какая-то хрупкость, потерянность, которая тронула доселе неуязвимое сердце Дункана.

– Как видите, я еще не сумела вернуться назад в двадцатый век, – сказала она. – Я правильно понимаю, что эти колокола означают сигнал к сбору?

Дункан торопился, и сам не мог бы объяснить, почему замешкался в коридоре. Его мысли, обычно весьма последовательные, смешались в беспорядочную кучу, как яблоки, свалившиеся с тачки, и прошло несколько секунд, прежде чем он сумел дать ответ.

– Да, – сказал он, не двигаясь с места.

– Вы думаете, что я шпионка, верно? – спросила Фиби, и в ее огромных голубых глазах появилось болезненное выражение, как будто мысль, что он ей не доверяет, причиняла ей боль.

– Я не знаю, кто вы такая, – ответил Дункан лаконично и совершенно честно, когда к нему, наконец, вернулась способность соображать. – Надеюсь, что в мое отсутствие вы не причините никаких неприятностей и не попытаетесь сбежать с острова. Уверяю вас, за вами будут следить.

Фиби вспыхнула. – Я не собиралась отправляться вплавь во Флориду! – заявила она. Ее глаза блестели, словно от слез, но, возможно, это был обман зрения, вызванный мерцающим пламенем свечей, когда Фиби моргнула, эффект пропал. – Интересно, заметил ли хоть кто-нибудь, что я пропала?..

Дункан боролся с безрассудным побуждением крепко обнять ее и прижать к своей груди. Колокола часовни по-прежнему трезвонили, даже еще более настойчиво, и он осознал, что большинство его людей попадут на корабль раньше него и будут удивляться задержке капитана. Возможно, они даже начнут сомневаться в его решимости или станут оспаривать его власть ни из того, ни из другого не. выйдет ничего хорошего.

– Старуха посмотрит за вами, – сказал он и покинул Фиби, но спиной чувствовал ее взгляд и знал, что она стоит в дверях и смотрит ему вслед.

Фиби закрыла дверь и прислонилась к ней, ощущая тревогу. Она жалела, что не дочитала книгу профессора Беннинга о Дункане до того, как провалилась в дыру времени; неожиданно ей стало важно знать, как и когда он умрет. О цели сбора догадаться было нетрудно: Дункан отплывал, чтобы напасть на английский корабль и, вероятно, захватить его груз. Согласно третьей главе биографии Дункана, он именно на этом сделал карьеру, и Фиби вспомнила, что один раз он был довольно тяжело ранен в схватке на шпагах с английским капитаном, отказавшимся сдаться.

В животе Фиби разрастался тугой комок, угрожая исторгнуть наружу ужин, который она не более часа назад съела у кухонного очага в компании Старухи. Нет, она не влюбилась в Дункана Рурка, она знакома с ним слишком недолго, но ее начинало интересовать, что с ней произойдет. Ей хотелось надеяться, что такой интерес с её стороны вызван его немаловажной ролью в американской истории, но Фиби не умела себя обманывать. Впрочем, как и других. Дункан привлекал ее не только физически, но и эмоционально. Конечно, ее размышления были немного грустными, но, вероятно, только потому, что она была испугана. С ней случилось что-то крайне странное, и Дункан, невзирая на его подозрительность и бесцеремонные манеры, стал для нее маяком, сияющим во мраке бури. Он был пробным камнем, единственный человек, в существовании которого она была уверена так же, как в своем собственном.

Мечтая о том, чтобы, подобно героине романа, пробраться на корабль Дункана и принять участие в приключениях, Фиби медленно поднималась по лестнице. Ей не хватит ума, чтобы выполнить такое, подумала она. Дункан наверняка обнаружит ее, прячущуюся за бочонком или под его койкой, и либо вышвырнет за борт, либо запрет на гауптвахте.

Она шла, как привидение, по едва освещенному коридору второго этажа и, внимательно исследовав свой разум и сердце, поразилась, не найдя в них ни следа паники. Конечно, она порядком испугалась, когда впервые осознала, что случайно оказалась в другом времени с такой легкостью, как будто восемнадцатый век был одним залом в каком-то огромном, беспорядочном музее, а двадцатый другим. Но теперь, когда прошел день, и она привыкла к этому времени, у нее появилось чувство, что все так и должно быть. Точно так, как предсказывала Старуха, другой мир, мир Сиэтла, мир коттеджей, мир Джеффри уже казался нереальным.

В камине в ее комнате едва горел огонь, скорее ради света, чем тепла, поскольку ночь была почти жаркой. Фиби сняла платье. Старуха говорила ей, что оно нашлось в сундуке, много лет назад добытом с потерпевшего крушение корабля и осмотрелась. Главными предметами мебели в комнате были: кровать, позолоченное сооружение с пологом, уместное в будуаре Марии-Антуанетты, а также изящный письменный стол и канапе, обитое вышитым бархатом. На полу лежали персидские ковры, шторы были затканы изысканным узором. Обстановку дополняли красивый лакированный шкаф и бюро.

– Наверно, мне это понравится, – сказала Фиби своему отражению в зеркале над бюро. – Собственно, уже понравилось.

В дверь тихо постучали, и в комнату вошла Старуха, неся кувшин с горячей водой и полотенце.

– Это платье не годится для хозяйки такого большого дома, – заметила темнокожая фея-крестная. – Правда, у мистера Дункана водятся денежки. Он позаботится, чтобы у тебя были наряды, подходящие для жены и матери его детей…

Щеки Фиби залила краска. Она только-только смирилась с фактом, что оказалась здесь, в 1780 году. Это было достижение, которым она могла гордиться, пройти через такое испытание, не лишившись разума. Однако она была еще не совсем готова стать женой, Дункана Рурка или кого другого, а тем более матерью. Даже если ее муж окажется красивым пиратом (или патриотом), а у детей будут темные волосы и глаза цвета индиго.

– Я не жена, – сказала она. – И не мать. Я просто странница, которую принимают за шпионку или пиратскую любовницу.