Текст книги "Флибустьер"

ГЛАВА 5

Прекрасная и трагичная музыка Дункана по-прежнему звучала в ушах Фиби и дрожью расходилась по телу, хотя он уже давно выскочил из-за клавесина, в бешеном порыве опрокинув табурет, и выбежал из гостиной. Струны клавесина еще дрожали в жалобном плаче, когда вдали громко хлопнула дверь.

Фиби не стала поднимать табурет, даже это было бы самонадеянностью, а она и так сделала достаточно глупостей для одного дня. Она только провела пальцами по клавишам из слоновой кости, не потерявшим своей чистоты, нежно, как будто успокаивая инструмент, извлекая из него звенящий ручеек тихих жалобных нот. Краем глаза она увидела, что за ней безмолвно наблюдает Старуха, сложив смуглые руки на груди, ее лицо было безмятежным, как у ангела.

– Если бы я только оставила его в покое… – пробормотала Фиби с тихой лаской, – Ты хотела помочь, – ласково откликнулась Старуха. – Но его раненую душу даже ты не можешь исцелить. С этим делом может справиться только сам мистер Дункан с помощью Создателя.

Фиби, обернувшись, встретила спокойный взгляд своей доброй феи.

– Ты просто чудо! – сказала она с чувством, хотя ей было еще слишком грустно, чтобы улыбнуться. – Откуда в тебе столько мудрости?

– Долго на свете прожила, – был ответ. – Смотрела и слушала.

Фиби кивнула и, глубоко вздохнув, задумалась. Затем объявила решение, к которому давно пришла, но была не в силах высказать.

– Я не могу здесь оставаться! – заявила она.

Старуха ничего не ответила, но подошла к Фиби и, взяв ее за руку, как Симона, долго изучала ее ладонь. На этот раз Фиби не пыталась высвободить руку. В эти мгновения она чувствовала, будто самую ее душу исследуют, взвешивают, рассматривают.

Наконец на губах Старухи заиграла улыбка, словно птица, с легкостью взлетевшая на ветку.

– Да, – сказала она. – Ты уедешь отсюда. Это необходимо.

– Ты мне поможешь?

Старуха всматривалась в глаза Фиби, как будто разглядывала в них образы и знамения, скрытые от самой Фиби. По спине девушки побежали мурашки, но это ощущение было порождено таинственностью, а не страхом.

– Сегодня ночью лодка увезет тебя на далекий остров. Но ты должна собраться с силами, ибо это будет нелегкое путешествие.

Фиби уже узнала, что жизнь в восемнадцатом веке никак нельзя назвать легкой от человека требовалось немало энергии, чтобы удовлетворить свои самые насущные потребности. Даже такое простое действие, как умывание, требовало стратегического планирования, а принять ванну было просто монументальным начинанием.

– Меня это не удивляет, – сказала Фиби рассудительно.

Остаток дня она провела у кровати Алекса и, хотя он снова был без сознания, читала вслух томик Чосера, который нашла в гостиной. Фиби была образованной женщиной, но староанглийский не был ее сильной стороной и она мало что понимала из прочитанного. Все это занятие отвлекало ее мысли от собственных тревог и, как она надеялась, служило нитью, пусть даже тонкой, которая связывала Алекса с миром живых.

На закате она поела в темном уголке кухни, расположенной в отдельном здании, а когда на остров спустилась ночь, за ней пришел юноша-туземец. Не говоря ни слова, он повел ее по дорожке среди тропической зелени к берегу и там указал на изящное, похожее на каноэ суденышко, лежавшее на белом песке.

Проглотив комок, Фиби залезла в лодку, прижимая к груди жалкий узелок с платьем, бельем, куском мыла, и уселась на узкой скамейке. Юноша зашел в темно-бирюзовую воду, напрягая бронзовые мышцы, уверенно столкнул лодку в воду, взялся за весла, и суденышко заскользило по дрожащей серебристой лунной дорожке, протянувшейся по морю.

Старуха была права: путешествие оказалось нелегким. Во-первых, москиты. Затем приступы морской болезни, заставлявшей Фиби то и дело перегибаться через борт. Они петляли между темными островками, держа курс по звездам, и на рассвете оказались в укромной бухте, где заснули, раскинувшись на песке. Вместо подушки Фиби подложила под голову узелок.

Они плыли три дня, по ночам бесшумно скользя по воде, днем, когда плыть было опасно, потому что их могли увидеть, отдыхая на суше. Фиби все больше молчала, но время от времени начинала без умолку болтать, побуждаемая к этому одиночеством. Она рассказывала своему немому спутнику про Джеффри и профессора Беннинга, про машины, самолеты и супермаркеты, про закусочные и борьбу с ожирением. Тот слушал, иногда улыбался и не говорил ни слова в ответ.

Наконец, ранним утром четвертого дня, они прибыли на остров, не уединенный и необитаемый, как другие, а полный звуков и энергии, шума и суеты. В гавани стояли корабли под английскими флагами, на причалах, заставленных бочками, толкались рабы и свободные люди, стояли повозки и экипажи, громоздились товары. Фиби поблагодарила своего провожатого и храбро побрела к берегу, приподняв тяжелые юбки. Она не имела никакого понятия, куда идти разве что вперед. Она так и поступила.

Фиби туристка из другого века бродила по грязным, залитым помоями улицам, пока не высохли ее платье и обувь. Она миновала лавки свечного мастера, портного, корабельную контору, склады. Однако самым заметным зданием оказалась «Корона и лилия» видимо, популярная таверна.

Собрав всю оставшуюся храбрость, Фиби переступила порог таверны и оказалась в шумном сумраке, в котором смешались запахи солода и пота, табачного дыма и сивухи. Фиби направилась прямо к стойке, где коренастый человек в грязной рубашке и дешевом напудренном парике отпускал оловянные кружки, доверху наполненные пивом.

– На пару слов, красотка, – сказал он, прежде чем Фиби успела вымолвить хоть слово. – Для тебя тут найдется подходящая работа, если ты умеешь поднести кружку и держать свои мысли при себе. Поговори с мистрисс Белл, она даст тебе тюфяк и что-нибудь поесть.

Чувствуя, как пылают щеки, Фиби удержалась от того, чтобы в бойких англо-саксонских выражениях отчитать трактирщика за то, что он имеет наглость разговаривать с ней таким тоном, и прошла между столами в заднюю часть таверны. Ей нужно найти работу, если она хочет выжить в этой странной одиссее, и для начала можно разносить выпивку в «Короне и лилии». Конечно, на повышение надеяться нечего, но об этом можно подумать позже. Сейчас ей нужна только чистая постель и пропитание.

Мистрисс Белл оказалась толстой общительной женщиной в домотканом платье. Своими грубоватыми, добродушными манерами и копной седых волос она напомнила Фиби одну из ее любимых героинь фильмов сороковых годов Ма Кеттл в исполнении Марджери Мэйн.

– Меня зовут Фиби Тарлоу, – объявила девушка, надеясь, что ее речь звучит как у обыкновенной женщины восемнадцатого века, но понимая, что это не так. Проницательный взгляд мистрисс Белл сразу же остановился на ее коротких волосах. – Я ищу работу. И крышу над головой.

Пожилая женщина прищурила глаза. – Я тебя не знаю, – сказала она своим грубым, громким голосом. – Ты невольница, сбежавшая от хозяина? Откуда ты?

Фиби проглотила комок. – Я ни у кого не служила, – ответила она ровным голосом. – Я приехала из места под названием Сиэтл. – Возможно, было бы лучше солгать, но она не умела кривить душой, это всегда было привилегией Джеффри. – Я умею делать тяжелую работу, – прибавила она. – Я работала официанткой в столовой колледжа.

Миссис Белл хрипло фыркнула. – Колледжа? – иронически усмехнулась она, как будто это было невозможно. Разумеется, в 1780 году это действительно было не возможно. – Ты можешь чистить и мыть котелки и чайники и состряпать наваристую похлебку из того, что окажется под рукой?

– Смогу, если нужда заставит, – кивнула Фиби.

Мистрисс Белл снисходительно усмехнулась. – А если кто-нибудь, королевский солдат или бунтовщик, предложит тебе разделить с ним постель?

– Я откажусь, – сказала Фиби.

– Ну да, – кивнула мистрисс Белл. – Я тоже так думаю. Пойдем со мной, милочка, я покажу тебе твою комнату. На кухне есть горшок с тушеной олениной, можешь подкрепиться. Но только никакого пива, пока не выполнишь дневную работу. Поняла?

Фиби и не подумала отказываться. Она кивнула, радуясь, что так быстро нашла работу, и поднялась за мистрисс Белл по грубо сколоченной лестнице.

Ее комната оказалась душной каморкой под крышей, едва ли намного большей, чем средних размеров уборная в квартире двадцатого века. В ней имелись грубая деревянная кровать, потрепанное одеяло, а также таз и кувшин на шатком умывальнике. Под кроватью нашелся ночной горшок, а на стене единственный гвоздь для ее гардероба, который состоял ровно из двух платьев.

– Спасибо, – искренне поблагодарила Фиби. Хотя она ужасно тосковала по Дункану и Старухе, эту жалкую каморку, по крайней мере, не приходится ни с кем делить. Тяжелая дверь была снабжена засовом, и, как бы трудно ей ни приходилось, она каждую ночь могла найти здесь приют, зная, что платит за него своим трудом.

– Ты странная девушка, – заметила мистрисс Белл, подняв седые кустистые брови. – Откуда ты родом? Из Сиэтла, так ты говорила?

– Из Бостона, – сказала Фиби, обнаружив, что все-таки может солгать не моргнув глазом, если этого требуют обстоятельства. Она надеялась, что такой ответ не запишет ее автоматически в патриоты, хотя, конечно, принадлежала к их числу. Насколько она помнила, в Бостоне тори было не меньше, чем бунтовщиков. Представители обеих групп, как правило, следовали велению своей совести, и те и другие считали себя лояльными гражданами. Так что это был всего лишь вопрос семантики.

– Значит, ты знаешь Сэмуэла Адамса? И прочих смутьянов?

– Только понаслышке, – осторожно ответила Фиби и положила свой узелок на кровать с таким видом, будто заявляла право собственности на эту жалкую каморку. «Американская история, страница сто первая, – подумала она с усталой улыбкой. – Сэмуэл Адаме, известный пятнами от яиц на лацканах, а также талантами предводителя, несгибаемым характером и выдающимся умом». – А вы тори, мистрисс Белл?

– А ты? – спросила августейшая особа.

– Нет, – ответила Фиби, поставив в зависимость от личной честности все свое будущее а возможно, даже свою жизнь, поскольку только что объявила о своих истинных привязанностях, а политический климат, безусловно, был неблагоприятным. – Я поддерживаю победителей. Континентальная армия в конце концов восторжествует.

Мистрисс Белл едва заметно улыбнулась, но свои политические взгляды высказывать не стала.

– Некоторые тоже так говорят. Другие возражают. Ты сегодня вечером будешь прислуживать, мисс, – объявила она. – Но сперва тебе нужно помыться, немного отдохнуть и должным образом подкрепиться.

Благодарность Фиби не знала границ. Она была здесь чужаком, пришельцем из другого места и времени, и поэтому не могла ожидать большего, чем простейших средств к существованию о комфорте даже речи не шло. Она кивнула в знак согласия и повернулась, чтобы развязать свой узелок, но мистрисс Белл заговорила снова.

– Детка, что случилось с твоими волосами? – спросила она.

– Я перенесла лихорадку, – сказала Фиби. К лучшему или к худшему, ей становилось все легче и легче отступать от правды. В конце концов, не могла же она сказать этой женщине, что явилась из другого времени, лежавшего на двести лет вперед, в котором люди носят такие прически, какие им нравятся. – Но вы не волнуйтесь. Я не заразная.

– Странно, – произнесла мистрисс Белл, все еще удивляясь отрезанным косам Фиби. – В тебе очень много необычного, но, я полагаю, сейчас это неважно. Не ленись, мисс, и принимай в постели хоть тори, хоть бунтовщиков, но только не обоих сразу это принесет одни неприятности.

– Конечно, вы правы, – ответила Фиби. Без Дункана все происходящее почему-то казалось менее реальным, несмотря на всю подлинность цветов и ароматов. Гораздо больше это напоминало яркий сон. – Все, что мне надо пища, кров и немного… шиллингов…. которые я могу назвать своими.

Хозяйка «Короны и лилии» громко фыркнула.

– Шиллингов, говоришь? В твоем кошельке окажутся только гроши, мисс, и то если ты будешь стараться и вести себя должным образом.

Фиби не могла удержаться, чтобы не сделать реверанс, хотя вовсе не собиралась насмехаться над хозяйкой. Это получилось скорее рефлекторно, под влиянием окружающей обстановки и эксцентричных речей мистрисс Белл.

Мистрисс Белл, против своей воли польщенная, велела новой служанке смыть с себя дорожную пыль и сразу же после этого явиться на кухню. Когда ее нанимательница удалилась, Фиби выполнила указание, налив из кувшина в таз тепловатой воды, и тщательно вымылась. Она пригладила пальцами волосы, засунула узелок под умывальник, и с урчащим животом поспешила вниз.

Кухня «Короны и лилии» оказалась душным помещением, полным людей и самых разных запахов. Фиби налила себе миску густой похлебки, слишком голодная, чтобы интересоваться, из чего она приготовлена, и, усевшись на скамью рядом с помойным ведром, решительно приступила к еде. В пути с Райского острова она и ее молчаливый провожатый существовали на черством хлебе, которым снабдила их Старуха, разнообразя свой стол рыбой, корешками, кокосами и ягодами, которые удавалось найти ее спутнику.

Никто с ней не заговаривал, хотя на нее было направлено немало любопытных и оценивающих взглядов, точно так же, как в прачечной в доме Дункана. Фиби была не из робких, хотя по мере возможности избегала неприятностей, и не отводила глаз под взглядами других женщин. Она подозревала, что любой признак страха или раболепия превратит ее в предмет насмешек или козла отпущения.

Покончив с едой, Фиби вымыла руки, и, поскольку приказ отдохнуть явно был забыт, ей выдали грязный передник и немедленно отправили к посетителям.

Публика в «Короне и лилии» представляла пестрое сборище: здесь были английские солдаты в штанах из буйволовой кожи, ботфортах и знаменитых красных мундирах, простолюдины в домотканой одежде или оленьей коже, ремесленники, подмастерья, фермеры, купцы. «Одни из них – думала Фиби, торопливо разнося оловянные кружки, полные пива, бунтовщики, другие конечно, тори». Кто именно, разумеется, определить было трудно, хотя, судя по всему, приверженцы короля Георга были более громогласны в отстаивании своих убеждений.

Уже немало пива вылилось из бочонков за грубой деревянной стойкой, когда один из красномундирников, которого называли майором Лоуренсом, неожиданно схватил Фиби сзади за завязки передника и усадил к себе на колени. Девушка вырывалась, но он только смеялся, крепкими руками обхватив ее за талию и с легкостью преодолевая ее сопротивление.

Даже попав в такую чрезвычайную ситуацию, Фиби сумела заметить, что кое-кому из мужчин, сидевших за длинным столом, все они были англичанами, не понравилось, какой оборот принимает дело.

– Отпусти девчонку, майор, – раздался вежливый голос с другого конца стола. – Ты что, не видишь, что она больная? Посмотри на ее остриженные волосы.

Майор, опьяненный пивом, слегка отстранил от себя разъяренную Фиби, не снимая ее со своих колен, и оглядел ее.

– Я бы решил, что это мальчишка, если бы не изгибы и выпуклости как раз там, где положено.

Фиби поморщилась, вспыхнула и возмущенно фыркнула.

– Отпусти ее, – повторил защитник Фиби, но даже не пошевелился, чтобы вырвать ее из рук негодяя или хотя бы податься вперед, чтобы она могла разглядеть его и получить какое-нибудь представление о его персоне.

– Может быть, майор любит мальчиков, – заметила какая-то отважная душа, сопровождая свое предположение громким рыганием. – Ребята, берегите свои задницы, когда он поблизости!

Майор отпихнул от себя Фиби так поспешно, что она едва не свалилась на грязный пол. В следующее мгновение Лоуренс вскочил на ноги, багровый от пива и негодования, и схватился за шпагу.

– Кто это сказал? – грозно вопросил он.

Фиби могла бы рассмеяться, если бы ситуация в целом и шпага в частности не были такими зловещими. На одном конце скамьи остался только один человек, в то время как другие участники пирушки теснились на другом с выражением веселого отвращения на лицах. «Сейчас тут будут кого-то убивать», – подумала Фиби.

– Салют! – сказал виновник переполоха, протягивая свою кружку майору. Это был маленький, коренастый человек с лысой головой и багровым лицом. Когда он встал, одна из медных пуговиц отлетела от его мундира и со звоном покатилась по столу.

Майор убрал руку с эфеса шпаги и отступил на шаг, наморщив длинный нос.

– Клянусь Богом, сержант, вы позорище короны, – пробормотал он. – Я бы прикончил вас на месте как верный слуга его величества, если бы это не было противозаконно, черт побери!

Глаза сержанта сверкнули, когда он схватил свою пуговицу и положил ее в карман.

– То-то и оно, – жизнерадостно согласился неряха. – Рапорт придется сочинять и так далее. – Он взмахнул пыльной треуголкой в знак личного уважения и подмигнул Фиби, собираясь удалиться. – Прощай, милочка, – сказал он.

– Фиби кивнула в ответ и постаралась убраться подальше от майора на случай, если пирушка снова разгуляется, но после ухода сержанта все изменилось. Один за другим заскучавшие солдаты отставляли кружки, вставали со скамеек и покидали таверну. Их командир задержался, погрузившись в задумчивость и нетвердой рукой, подливая себе из кувшина, стоявшего в центре стола.

– Я бы предложила ему кофе, – прошептала Фиби другой служанке, молодой девушке, одетой в бесформенное платье из серого муслина, чепец и грязный передник, – но кофеин еще хуже подействует на его организм, чем алкоголь.

Ее коллега за полдня своей бурной карьеры в «Короне и лилии» Фиби узнала, что девушку зовут Молли, пришла в полное недоумение от ее замечания и едва не выронила из рук тарелку с жареным мясом. Но затем она неуверенно улыбнулась, и у Фиби появилась надежда, что в ее лице она найдет друга если не считать сержанта, который столь ловким ходом спас ее от нежелательного внимания майора. Теперь все, что ей оставалось делать, не попадаться на глаза Лоуренсу: хотя он и был офицером, но джентльменом его никак нельзя было назвать.

Молли отнесла мясо прожорливым ремесленникам, собравшимся за угловым столом, и, возвращаясь к стойке с пустым кувшином, обошла одинокого британца по широкой дуге.

Таверна опустела, и Фиби трудолюбиво отскребала стол, как велела мистрисс Белл, которая, как она сама заявила, гордилась незапятнанной репутацией своей таверны, когда хозяйка подошла и остановилась у ее локтя.

– Он будет высечен за то, что оскорбил майора Лоуренса, – сообщила она тихим и спокойным голосом. – Надеюсь, ты докажешь, что достойна таких страданий.

Фиби почувствовала, что ее сейчас стошнит. Ее ноги ослабели, и она опустилась на скамью рядом со столом, который чистила. В ее голове вертелись ужасные картины: человек, привязанный к позорному столбу и избитый до полусмерти.

– Сержант? – слабо спросила она и со стоном опустила голову на сложенные руки, когда мистрисс Белл кивнула.

Хозяйка таверны нежно положила руку на плечо Фиби в знак грубоватого сочувствия.

– Меня нанимали как шлюху? – спросила Фиби, глядя на обветренное, озабоченное лицо мистрисс Белл. – Поэтому-то Лоуренс так свободно приставал ко мне? Все это случилось потому, что до меня вовремя не дошло, что входит в мои обязанности?

Пожилая женщина покачала головой, и загрубевшая кожа на ее скулах едва заметно покраснела.

– Нет, милочка, ты не обязана делить кровать ни с одним мужчиной, пока сама этого не пожелаешь. Я уже говорила тебе, Лоуренс трус и негодяй, и, кстати, в Континентальной Армии найдется немало таких же, как он. Он не скоро тебя забудет, а тем более сержанта из числа его подчиненных, за то что его выставили на посмешище.

– Могу ли я что-нибудь сделать – пожаловаться кому-нибудь?

– Если ты не хочешь, чтобы этому бедняге пришлось еще хуже, лучше держись от этого дела подальше, и пусть все идет само собой.

– Но если достойного человека собираются высечь из-за меня…

– Ты ничем не можешь ему помочь, – прервала ее мистрисс Белл. – Заканчивай с этим столом, мисс, и отправляйся спать. Ты глаза закрыть не успеешь, как наступит утро.

Жалея, что рядом нет Дункана и мудрых, успокаивающих советов Старухи, Фиби закончила работу и, неся свечу, которую дала ей мистрисс Белл, поднялась по узкой крутой лестнице в свою комнату. Там, раздевшись до нижних юбок, сполоснув лицо холодной водой из кувшина на умывальнике, она повалилась на кровать и заплакала.

Утро, как и предсказывала хозяйка, наступило слишком быстро, и Фиби умылась, оделась и поспешила наружу, в вонючую уборную позади таверны. Она вымыла руки в тазу около задней двери, пользуясь твердым желтым мылом, которое не давало пены, и направилась на кухню.

– Он едва не помер от порки, которую получил из-за тебя, этот Джессеп Биллингтон, – сказала ей рыжеволосая женщина, которая была бы красивой, если бы не оспины, покрывавшие одну ее щеку.

– Лучше помолчи, Элли Райан. Фиби не виновата, что майор Лоуренс свинья, – вступилась за нее Молли с пылом, которого трудно было ожидать от существа, с виду такого хрупкого и кроткого. – Если хочешь знать, именно он заслужил, чтобы с него спустили шкуру.

Фиби сложила руки примиряющим жестом. Не ее вина, что бедняга Биллингтон попал в беду, и уж конечно она не хотела становиться причиной ссоры между Молли и рыжей.

– Пожалуйста, не ссорьтесь, – сказала она, зажмурив глаза, потому что в висках неожиданно вспыхнула ужасная боль. – Сержанту это не поможет, верно?

Через полчаса, когда Фиби подносила двум торговцам завтрак, состоящий из колбасы и пива, ее худшие опасения подтвердились. Сержанта Биллингтона выставили у столба на городской площади и крепко наказали за неподчинение. Как рассказывал один лавочник другому, Лоуренс лично работал хлыстом, и крови было очень много. Изувеченного бедолагу унесли в заднюю комнату кузницы, и все это произошло из-за какой-то девки, прислуживающей в этой самой таверне. «Ну и кого это волнует?» – решили они наконец. Разве сержант не англичанин, и разве эти подонки не разорили многих купцов налогами и войной? Что делать честному человеку, чтобы в эти трудные времена у него был обед на столе? Им оставляют жалкие крохи, которых едва хватает на еду. Фиби, словно она была невидимкой, совершенно не замечали: она была всего лишь прислугой, чем-то вроде скамеечки для ног или преданной собаки. Она подозревала, что даже если бы лавочники знали, что она и есть та самая девка, из-за которой высекли британского солдата, они бы, вероятно, все равно не обратили на нее никакого внимания. Она принесла им пиво, каким-то образом сумев не вылить его им на головы, и, когда мистрис Белл вручила ей корзину и послала за яйцами, направилась не на рынок, а в кузницу.

Вокруг никого не было, уже наступил полдень, и тропическое солнце палило вовсю, и она проскользнула внутрь, торопливо миновала кузнечный горн и лошадей, ржущих в стойлах, и нашла комнату, где лежал Джесап Биллингтон. Он лежал на животе, раздетый до пояса, и его спина была не только исполосована, но вдобавок покрыта синяками и чудовищно опухла. Он выругался, когда Фиби дотронулась до него.

– Мне очень жаль… – сказала она.

– К черту! – прохрипел Биллингтон. – Принеси мне хорошего крепкого виски, красотка, и поживее. Кузнец хранит флягу на одной из полок.

Фиби удержалась от замечания, что для человека в таком состоянии лучше выпить воды, и отправилась на поиски виски. Это было самое меньшее, что она могла сделать для Биллингтона, если вспомнить, что она явилась причиной страданий бедняги.

Биллингтон со стоном приподнялся на покрытом запекшейся кровью локте, когда она наклонилась, протягивая ему флягу; смотреть на его усилие было мучительно. Он надолго припал к горлышку, как человек, умирающий от жажды, и затем снова опустился на солому.

– Я не знаю, зачем ты пришла, мисс, – сказал он. – Но я попрошу тебя, как одна христианская душа другую, чтобы ты оставила меня в покое до самого Судного дня.

– Я хочу чем-нибудь помочь тебе, – сказала Фиби.

– Ты уже и так помогла мне, – ответил Биллингтон, потянувшись к фляге, которую Фиби вложила в его руку. – Будь так добра, уйди отсюда, пока Лоуренс не увидел тебя и не повесил меня как предателя, а тебя как шпионку.

Фиби поднялась на ноги: – Зачем ему это делать?

– Потому что он ядовитая гадина, – объяснил Биллингтон с мучительным терпением. – И потому что я действительно предатель, а ты вполне можешь оказаться шпионкой. Замолви за меня словечко Рурку, когда этот проклятый идиот явится за тобой. А теперь, если в тебе еще есть хоть капля милосердия, убирайся.

Фиби почувствовала, что бледнеет. – Откуда ты знаешь про Дункана Рурка и мое знакомство с ним?

Биллингтон хрипло рассмеялся: – Ты думаешь, я буду делиться тайнами с девкой вроде тебя? Слухами земля полнится, и больше я тебе ничего не скажу.

С этими словами он впал в забытье, но произошло ли это от боли, или от виски, или от того и другого вместе, Фиби не могла сказать. На скамье рядом с наковальней Фиби нашла бадью с водой и перетащила ее в темную грязную каморку, где лежал ее спаситель. Разорвав свою единственную нижнюю юбку, она намочила тряпку и начала осторожно обмывать изувеченную спину Биллингтона. Время от времени ее охватывали приступы тошноты, и ей приходилось прерываться, но, в конце концов засохшая кровь была смыта, Фиби закрыла глаза, готовясь к тому, что ей предстояло сделать, затем откупорила флягу и выплеснула ее содержимое на израненную спину Биллингтона.

С диким криком, словно его бросили в огонь, сержант вышел из ступора и разразился бранью. Фиби отскочила, уверенная, что он убил бы ее, если бы это было в его силах.

– Проклятье на твою черную душу, девка! – орал он. – Что за чертовщину ты затеяла?!

Фиби плакала, хотя едва осознавала это. – Это не чертовщина, это здравый смысл, – сказала она. – Ты можешь подхватить инфекцию, а твое драгоценное виски единственный оказавшийся под рукой антисептик. – Она помолчала, затем добавила дрожащим голосом: – Может быть, ты все равно умрешь, но теперь у тебя, по крайней мере, есть шанс выздороветь.

– Убирайся, – прошипел Биллингтон сквозь стиснутые зубы, – пока я не встал, не нашел вилы и не проткнул тебя ими себе на потеху!

Фиби выбежала из кузницы и вернулась в «Корону и лилию», где мистрисс Белл ждала ее, чтобы прочистить ей мозги лекцией о том, что бывает, когда где-то шляешься и приходишь без заказанных яиц, но девушка безропотно перенесла это испытание.

Фиби отсутствовала уже больше десяти дней, когда до Дункана окольными путями дошло известие, что она объявилась в Куинстауне поселении на самом северном острове, удерживаемом англичанами, и прислуживает в таверне Салли Белл. Осведомитель почтительно советовал поскорее забрать девушку, пока ее добрые намерения не привели их всех на виселицу, поскольку всем известно, что Бог дал ей разума меньше, чем ручке от кастрюли. Испытывая дикую ярость и в то же самое время безумное облегчение оттого, что эта ужасная женщина все еще жива и по-прежнему лезет не в свое дело, Дункан смял письмо, и поднес его к пламени свечи, стоявшей на столе. Когда послание сгорело, он долго смотрел на пепел, как будто мог снова зажечь его силой взгляда.

– В чем дело? – осведомился Алекс, которого переместили вниз, в гостиную, где он мог любоваться видом из окна. Физически он поправлялся, но его глаза были потухшими, и Дункана очень тревожило состояние его рассудка, хотя он тщательно скрывал от друга свои опасения. – Судя по твоему взгляду, эта депеша прислана самим дьяволом.

Дункан усилием воли подавил в себе бешенство. Он никогда не поднимал руку на женщин, детей, собак и лошадей, но если бы в этот момент Фиби Тарлоу попала ему в руки, он придушил бы ее с улыбкой на лице и с песней в сердце.

– Я должен отправиться в, Куинстаун, – объявил он. – Немедленно.

Алекс, и так бледный, совсем посерел. – В Куинстаун?! Боже мой, Дункан, почему бы тебе сразу не поплыть в Лондон и не предать себя в руки суда? Результат будет точно таким же тебя повесят, а затем твою голову наденут на пику! Дункан встал из-за стола.

– У меня нет выбора, – объяснил он. – Там Фиби.

Алекс мрачно выругался и сказал: – Если эта женщина шпионка проклятых англичан, то она рассказала им про Райский остров, и скоро все мы окажемся в петле!

– Они бы уже прибыли сюда, если бы она им что-нибудь сказала, – возразил Дункан. Его инстинкт, от которого часто зависела его жизнь и жизнь его людей, подсказывал ему, что Фиби так же предана делу повстанцев, как сам генерал Вашингтон. Но, к сожалению, она была импульсивной натурой, а ее изрядная храбрость не подкреплялась умением оставаться в живых, и она с легкостью могла довериться не тому, кому надо. – Не волнуйся, друг мой. Я присмотрю за Фиби.

К тому времени как начался отлив чуть позже десяти вечера, Дункан с небольшой командой взял курс на Куинстаун, где за его голову была назначена награда. На рассвете они бросили якорь в нескольких милях к югу от гавани, и Дункан с двумя людьми направились к берегу на шлюпке.

Фиби после неудачного похода за яйцами пребывала в немилости у мистрисс Белл больше недели, но, во крайней мере, ее не рассчитали и не выгнали с позором из «Короны и лилии». Если бы это произошло, у нее оставались бы только две возможности, воровать или умереть с голоду. Никто больше не взял бы ее на работу всем уже стало известно о ее склонности попадать в неприятные истории, а путь обратно на Райский остров она не смогла бы отыскать, даже если бы у нее было хоть малейшее представление, в какой стороне он находится. Поэтому Фиби держала свои мысли при себе и сама держалась подальше от майора Лоуренса всякий раз, как он появлялся в таверне что происходило регулярно, и каждый вечер чистила котлы, выносила помои и мыла все кружки и кувшины, надеясь, что, рано или поздно, если только есть Бог на небесах, мистрисс Белл смилостивится и не будет больше взваливать на нее всю грязную работу.

Утешая себя этой мыслью, девушка направлялась по освещенной луной дорожке к уборной, когда перед ней внезапно возник темный силуэт, словно тень демона. Она попыталась закричать, но ее тут же схватили за руку и прижали к чьей-то крепкой груди. Ее мало радовало, что данная грудь, как и рука, заткнувшая ей рот, принадлежала Дункану. Его поведение никак нельзя было назвать дружелюбным. Фиби отбивалась скорее из принципа, на самом же деле она почти желала попасть к нему в плен и быть унесенной в рай восемнадцатого века, где бы он ни находился.

– Молчать! – выдохнул Дункан ей в ухо, утихомиривая ее одной лишь силой своей хватки. – Если нас поймают, не я один буду вздернут на высоком суку. Тебя повесят рядом со мной.

Он был прав. Никто бы не поверил, что Дункан застал ее врасплох, наоборот, все сказали бы, что это заговор, что она была его любовницей и сообщницей, ничуть не меньше его виновной в измене. И так как ей не хотелось умирать а также по нескольким менее существенным причинам, Фиби прекратила сопротивление.