Текст книги "Флибустьер"

ГЛАВА 10

– А теперь, – сказал Дункан, когда они лежали, утомленные любовью, на койке в его каюте, по-прежнему переплетя руки и ноги, – скажи мне, кого ты прячешь в трюме.

Фиби набрала в грудь воздуху, чтобы отрицать обвинение, но все же промолчала. Нельзя начинать свой новый чудесный брак со лжи мужу это означало бы разрушить краеугольный камень их отношений и все, что было для нее самым драгоценным.

– Я обещала, что не скажу, – пробормотала она подавленно. – Хотя это неважно. Если ты сам спустишься в трюм, она все равно решит, что ее выдала я.

– Она… – пробормотал Дункан, проведя по изгибу скулы Фиби кончиком указательного пальца и поглаживая ее губы, которые не утратили своей чувствительности после его поцелуев. – Это наверняка не Старуха, поскольку она не стала бы утруждать себя игрой в прятки. Наоборот, она заявила бы свои права на эту каюту и взяла бы на себя мои обязанности, а также кока и штурмана. Так что наша путешественница, очевидно, Симона.

Фиби облегченно вздохнула.

Как раз в тот момент, когда я начала ей нравиться… – пожаловалась она.

Дункан взглянул на нее с задумчивым выражением на лице.

– Симона не рабыня и не пленница, – сказал он наконец своей погрустневшей жене. – Если она хочет покинуть остров и найти свое место в мире, никто не запрещает ей это сделать, как и любому другому из моих домочадцев. Конечно, кроме тебя. – Он усмехнулся и прикоснулся губами к ее рту, как будто пробовал дорогое вино. – Тебя я не смогу потерять.

Фиби чувствовала возбуждение, ее тело уже проснулось и снова расцвело под ласками Дункана. Она хотела задать ему важные вопросы, но ее мысли разбегались, словно она слишком много выпила.

– М-м-м… это очень приятно. Но, если ты снова заставишь меня кричать, как в прошлый раз, я уже никогда не решусь покинуть эту каюту…

– По мне, это было бы прекрасно, – хрипло сказал Дункан, неторопливо и немилосердно продолжая разжигать в ней огонь, приводя ее в крайнюю степень возбуждения. – Во всяком случае, здесь ты не сможешь вляпаться ни в какую историю.

– Это… О Боже, Дункан… Это ты так думаешь…

Он снова овладел ею, и вскоре ее бессвязные слова сменились тихими стонами. Став на колени между ног распростертой перед ним жены, приподнимая ее за бедра, Дункан с каждым неистовым рывком проникал в нее все глубже. Фиби вздымалась всем телом ему навстречу, и ее всхлипы и вздохи слились в один непрекращающийся стон.

Когда все закончилось, она неподвижно замерла в изнеможении и безмерном блаженстве. Фиби смотрела на чудесное лицо мужа, когда он отдавался на милость удовольствия, и ее переполняла радость, потому что он впервые не смог скрыть от нее своих чувств.

– Если мы будем это продолжать, – сказала она, гладя Дункана по голове, после того как он повалился рядом с ней, положив щеку ей на грудь, – у нас будет больше детей, чем я хотела бы родить без анестезии и классов Ламаза.

– Говори по-английски, – сказал Дункан невнятно, не поднимая головы с ее груди.

Фиби засмеялась.

– Я пытаюсь, милый. Действительно пытаюсь. – Она снова помрачнела, вспомнив о Симоне. – Что мы будем делать с нашим зайцем?

Дункан вздохнул.

– Что мы можем сделать? – проворчал он.

– Я могу спуститься и сказать ей, что ты видел, как я относила ей еду а ты именно так все узнал и догадался, что она прячется на корабле, верно?

– Она тебе не поверит.

В Фиби нарастало отчаяние.

– Ты прав. К тому же Симона чертовски горда, думаю, она скорее согласится проделать весь путь в трюме, чем позволит тебе узнать, что ее сердце разбито.

Дункан поднял голову и посмотрел Фиби в глаза.

– Прошу тебя, не романтизируй ситуацию, – сказал он. – Симона молода и очень красива. Она свободна. Со временем она преодолеет свою страсть, и сама будет поражаться, что она во мне находила.

Фиби запустила пальцы в его мягкие блестящие волосы, такие приятные на ощупь. Волосы любимого человека.

– Нет, – сказала она. – Полагаю, ты был ее первым любовником. В ее сердце навсегда останется маленький шрам, который будет болеть всякий раз, как она вспомнит о тебе.

Он издал преувеличенный стон тоски и отчаяния.

– Вижу, что ты не только берешь надо мной верх в каждом споре, но и вообще ничего мне не оставляешь.

Фиби приподняла голову, чтобы поцеловать его в подбородок, уже покрытый щетиной, хотя он брился только утром, перед тем как они отправились в путь.

– Мой долг жены восемнадцатого века не дать тебе сбиться с пути истинного, для чего мне придется при необходимости применять палку с крюком на конце. Что касается Симоны…

Дункан застонал снова. На этот раз громче.

– Я буду носить ей еду и воду, пока мы не прибудем в Куинстаун и, она не сойдет на берег, – безапелляционно заявила Фиби. – А ты можешь не замечать ее и стараться, чтобы ее не обнаружили, пока мы не прибудем в порт.

– Мы не будем заходить в Куинстаун, – сказал Дункан с обезоруживающей логичностью. – Если ты не забыла, там кишмя кишат британские солдаты, и любой из них захочет повесить меня на крепкой веревке и тренироваться на моем трупе в штыковом бою.

– Но мы же не можем везти ее в Штаты… колонии, я хочу сказать, – возразила Фиби с пылающим лицом, потому что, как ни странно, она, в самом деле, забыла, что Куинстаун не такой порт, куда Дункан может приплыть с развевающимися флагами и под звуки фанфар. Но, с другой стороны, Чарльстон ничуть не лучше, а он ведь направляется прямо туда.

На краю ее сознания цеплялось что-то еще, какая-то неясная, но неотложная забота, но Фиби не могла уловить ее в своем одурманенном состоянии. Она понизила голос до шепота:

– Симона – чернокожая.

– Да, – сухо ответил Дункан. – Я это уже выяснил.

Фиби шлепнула его по плечу достаточно сильно, чтобы передать свое раздражение.

– Дункан, ты не можешь везти эту женщину, девушку туда, где ее могут продать в рабство!

– Да, – сказал он. – Но она сама решилась на это плавание, я ее не заставлял. Я не стану рисковать жизнями своей жены и команды…

Она приложила палец к его губам.

– Тебе не надо этого делать, – заметила она рассудительно. – Можешь отправить Симону на берег в ялике, когда мы подойдем к Куинстауну. После этого она сама о себе позаботится.

Дункан снова напустил на лицо непроницаемое выражение.

– Это разрушит иллюзию, будто я не знаю, что она путешествует в трюме, не так ли? Боже милосердный, Фиби, все это так сложно, так по-женски! Гораздо проще сказать девчонке, что я все знаю, и что ей не нужно прятаться в трюме, как крысе, питаясь объедками. Мы отправим ее на берег завтра вечером мои друзья переправят ее на большой остров.

Фиби терпеливо ждала, когда он закончит.

– Это хорошая идея, – согласилась она. – Я имею в виду вторую часть, про твоих друзей, которые доставят Симону в Куинстаун. Но до завтрашнего вечера, мой супруг, ты должен оставить все как есть. Когда настанет время отправлять ее на берег, скажи мне, и я все устрою.

– Каким образом?

– Не знаю, но у меня есть целые сутки, чтобы придумать что-нибудь.

Дункан выругался про себя и спрыгнул с койки, чтобы привести себя в порядок. Он по-прежнему был капитаном корабля, в конце концов, и не мог проводить все время в своей каюте, занимаясь любовью с женой. «Тем хуже», – подумала Фиби. Он действительно был само загляденье: мускулистый, загорелый, с длинными, слегка растрепанными волосами даже следы от хлыста на его спине не портили физического совершенства человека по имени Дункан Рурк.

Пират. Патриот. Будущий отец.

Фиби улыбнулась, вспомнив о своей тайне. Она не скажет Дункану про ребенка, пока не будет уверена в беременности. А поскольку месячные у нее никогда не отличались регулярностью, ей понадобится некоторое время, чтобы узнать наверняка.

Когда Дункан привел себя в приличный вид, наклонившись над койкой, поцеловал Фиби в лоб и вышел из каюты, она встала, обтерлась мокрой губкой и надела платье женщины, погибшей при кораблекрушении.

– Он знает! – бросила Симона обвинение, когда во время ужина Фиби появилась в трюме, принеся тарелку с горячей едой, вилку и кувшин со свежим кофе последнее было роскошью, доступной только контрабандистам и пиратам. – Ты все рассказала Дункану про меня!

Фиби осторожно поставила тарелку и кувшин на ящик и аккуратно положила вилку рядом с тарелкой, как будто накрывала стол для праздничного обеда.

– Я ничего ему не говорила, – объявила она дрожащим, но искренним голосом. – Разве что косвенно.

– Косвенно? – многозначительно повторила Симона, но взяла вилку и принялась за еду.

– Должно быть, тебе не терпится погулять, – сказала Фиби. – А как ты ходишь в уборную? Тут есть ночной горшок?

Симона отказалась отвечать и лишь бросала огненные взгляды на своего невольного тюремщика, пережевывая пищу.

Фиби не выдержала:

– Ну да, да, Дункан знает, что ты здесь! Он спросил меня кого я прячу в трюме, и я ответила, что не скажу, потому что обещала молчать. – Симона бросала на нее еще более яростные взгляды, и белки ее глаз блестели в сумраке. – Я не могла лгать ему! – крикнула Фиби. – Я люблю этого человека, а ложь и любовь несовместимы.

Симона молчала так долго, что Фиби уже собралась уходить, когда та заговорила.

– Я не могу показаться ему на глаза, – сказала она. – И команде тоже.

– Ну и не показывайся, – ответила Фиби. – Завтра вечером Дункан отправит тебя на берег в ялике. Он сказал, что кто-нибудь доставит тебя в Куинстаун в целости и сохранности.

Глаза Симоны заблестели от слез, но у Фиби хватило ума не выказывать жалости. Перед ней была женщина не менее гордая, чем сама Фиби, а она понимала, что значит страдать от тех ран, от которых страдала Симона, и крепко держаться за свое достоинство, когда кажется, что больше ничего у тебя не осталось.

Фиби направилась, было к двери, но остановилась перед ней, не оглядываясь на женщину, которая могла бы при иных обстоятельствах стать ее подругой. Вопрос, ответ на который ей необходимо было знать, наконец, всплыл на поверхность.

– Ты выдашь англичанам Дункана и всех нас, когда окажешься в Куинстауне?

Должно быть, Дункан подумал о такой возможности, но не стал утруждать себя разговорами о ней. Симона, из ревности или по какой-нибудь менее понятной причине, могла привести врагов на Райский остров.

– Вы кое-что забыли, мистрисс Рурк, – сказала Симона с горькой печалью и усталостью, но беззлобно. – Я люблю вашего супруга не меньше, чем вы, а может быть, больше, потому что знаю его дольше. Я видела шрамы на спине Дункана и слышала, как он кричал по ночам, когда во сне вспоминал позорный столб и свою боль. Я не пережила бы, если бы это случилось снова по моей вине, тем более что на этот раз есть разница. В тот раз красномундирники просто высекли его. Теперь они его повесят.

Фиби почувствовала спазмы в желудке, к ее горлу поднялась едкая желчь. Она не могла вымолвить ни слова.

Симона безжалостно продолжала:

– Так что, мистрисс, помните, что я сказала, и будьте осторожны. Иначе как бы вам не пришлось увидеть, как ваш муж расплатится за ваши слова или дела.

Фиби закрыла дверь в трюм и бросилась в капитанскую каюту. Она, конечно, с самого начала знала о связи Дункана с Симоной. Но Симона все равно сильно задела ее, упомянув про шрамы на спине Дункана и кошмары, которые преследовали его полжизни и, возможно, мучают до сих пор. Она не испытывала настоящей ревности, но была глубоко уязвлена тем, что Симона, а возможно и многие другие женщины, была так близка к нему. Она понимала, что это неразумно, но все равно не могла справиться со своими чувствами. И еще большей ношей было опасение, что она сама с легкостью может стать причиной его провала, страданий и смерти.

Фиби оставалась в каюте, пока не появился Дункан, желая узнать, почему она пропустила ужин. Она была удивлена и даже немного польщена тем, что он заметил ее отсутствие, если вспомнить, сколько у него было дел на палубе. Она сказала ему, что у нее разболелась голова это было абсолютной правдой, хотя она сильно преувеличивала степень своих страданий, и, прежде чем уйти, он намочил тряпку в теплой воде и положил ей на лоб. К ее мучениям прибавилось чувство вины.

Вскоре Дункан вернулся с миской похлебки и хлебом и, сняв ботфорты, присел на край койки. Фиби сперва посмотрела на еду, потом на него, но не съела ни кусочка.

– Судя по всему, – произнес Дункан, – разговор с Симоной прошел неважно.

Фиби хотелось плакать и, одновременно, чтобы ее стошнило. Не решившись ни на то, ни на другое, она продолжала сидеть, держа миску с похлебкой и чувствуя себя совершенно несчастной.

– Очень больно… – пробормотала она.

– Что больно? – нежно спросил Дункан, повернувшись и глядя ей в лицо.

– Знать, что кто-то другой прикасался к тебе, спал с тобой, чувствовал то же, что чувствовала я, когда ты любил меня.

– А… – протянул Дункан. – Да.

– Это неразумно, – заявила Фиби, – и мне очень жаль.

Он улыбнулся, взял ложку и поднес к ее рту, так что ей пришлось попробовать похлебку.

– Да, неразумно, – согласился он. – Но очень по-человечески. Ты можешь себе вообразить, Фиби, что я никогда не думал о человеке, женой которого ты была до меня, и не пытался представить, удавалось ли ему заставить тебя кричать и смеяться от наслаждения, не служила ли ты для него, как для меня, источником бесконечных неприятностей?

Фиби с набитым ртом еле слышно усмехнулась сквозь слезы. Прожевав, проглотив и отказавшись от второй ложки, она сказала:

– Любимый мой, не теряй сна из-за Джеффри его даже отдаленно нельзя… было… будет сравнить с тобой. – Когда Дункан поднял брови, она поспешила продолжить объяснение: – Хотя Джеффри тридцать пять лет, он по-прежнему мальчишка, играющий в игры. Ты же стал мужчиной, когда тебе не исполнилось и двадцати. И он никогда не станет по-настоящему взрослым, потому что полон самодовольства и даже не может представить, что ему следует совершенствоваться.

Дункан вытянулся на койке рядом с Фиби, сняв ботфорты, но не раздевшись, и заложил руки за голову.

– Твой язык глубоко озадачивает меня, – тихо сказал он. – Я никогда не слышал ничего подобного. – Он потянулся, вытащил из миски с похлебкой, которую она по-прежнему держала, ложку и вложил ее в свободную ладонь жены. – Фиби, пока ты ешь, расскажи мне о том, твоем мире.

Намек на то, чтобы она продолжала есть, был почти незаметен, но Фиби почувствовала, что Дункан собирается быть настойчивее, если она не послушается. Она не чувствовала голода, но нужно было подумать о ребенке, да и телу, как любой другой машине, необходимо топливо, поэтому она начала стоически уничтожать ужин.

Фиби между глотками поведала историю своей жизни. Она рассказала Дункану о своем детстве, о Джеффри, как она верила, что любит его, а в конце концов обнаружила, что ей просто вскружили голову. Кроме того, поскольку ее мать и отчим погибли в катастрофе на последнем году ее учебы в школе, а ее брат Элиот почти не обращал на нее внимания, она хотела создать свою семью и быть нужной кому-нибудь. Она описала Мерфи, этого неблагодарного пса, и что значит быть безработной в обществе, где ценность личности определяется главным образом тем, сколько он зарабатывает.

Дункан нахмурился.

– Значит, все настолько выродится? Стоит ли все это тех страданий, которые мы пережили в надежде заложить основы великой цивилизации? – произнес он разочарованно, что было неудивительно, если вспомнить те жертвы, которые он и другие люди приносили ежедневно в своей отчаянной борьбе за свободу. У Фиби не хватило мужества рассказать ему о подоходном налоге и национальном долге, СПИДе и растущей преступности, или о напряженной обстановке на Ближнем Востоке. Ей казалось бессмысленным обременять Дункана бесполезными знаниями; он играет свою роль в своем времени, и этого более чем достаточно. Она решила, что слова Шекспира могут оказаться правдой весь мир действительно театр, а люди актеры, назначенные на роли еще до того, как они вышли из-за кулис.

– Да, – согласилась она. – Но мы живем в великой стране, Дункан. Другой, подобной ей, нет на всей Земле.

– Расскажи мне что-нибудь о ее народе, – сказал он с трогательным любопытством. – Только попроще.

Она улыбнулась. – Ну, например, мы отмечаем «Четвертое июля», мы называем его Днем независимости. Люди празднуют подписание Декларации независимости. Они готовят пищу на свежем воздухе: хот-доги, кукурузные початки, бифштексы и гамбургеры и все такое, а вечером устраивают фейерверки – разноцветные взрывы в небе.

Глаза Дункана заблестели. Фиби не знала, верит ли он ее рассказу или просто хочет развеселить ее, и в тот момент это было неважно. Самое главное он слушал.

– Вы едите собак? – спросил он с усмешкой, но Фиби понимала, что он встревожен.

Она объяснила, что такое «хот-дог».

– А! – сказал он. – Что-то ужасное, судя по твоему рассказу. Тем не менее, Бен Франклин и его компания обрадуются, узнав, что люди их не забудут. Нам было нелегко прийти к согласию в Филадельфии.

– Помнят, а как же! – заверила его Фиби, прикоснувшись к его руке. – Больше двухсот лет подряд отмечают ежегодно. И много других американцев умерли за то, чтобы сохранить начатое мистером Франклином, тобой и другими людьми. – Фиби едва не слышала звуки флейты и барабана, но ее не волновало, что ее слова звучат сентиментально: в душе она всегда была патриоткой. – Впереди много проблем, Дункан, и очень больших. И наша страна далеко не идеальна. Но, стремясь к идеалу, нация движется вперед.

– Да, – согласился Дункан. – А люди, правда, будут гулять по Луне?

– Это только начинается, – сказала Фиби. Она нахмурилась, снова вспомнив о Симоне и том вреде, который девушка может причинить, несмотря на яростные уверения, что она слишком любит Дункана, чтобы выдавать его англичанам. Иуда тоже когда-то любил Христа.

– Что тебя беспокоит? – спросил Дункан, который научился читать по ее лицу с большей легкостью, чем ей бы хотелось.

– Симона уверяла, что не приведет англичан на Райский остров. Но я все равно боюсь. Нужно помнить старую поговорку: «Никто не сравнится в ярости с отвергнутой женщиной».

Дункан улыбнулся.

– Да, – согласился он. – Мужчины на свое горе забывают об этой особенности женской натуры. Однако мы не можем держать островитян в заточении, чтобы они не выдали нас. Конечно, кроме них это могут сделать и другие, например моряк, охваченный завистью. У нас есть двое или трое новых людей в команде. Или один из туземных парней, желающий повидать большой мир и, которому нужно золото для выполнения своих планов…

– Если ты пытаешься успокоить меня, – заметила Фиби, – то избрал неверный метод.

– В реальности никогда не найдешь спокойствия, – возразил Дункан. – Но, тем не менее, мир таков, какой он есть, и опрометчиво позволять себе забывать это. А теперь, – сказал он, вставая с койки, чтобы снять одежду и погасить лампу, – мы должны поспать, мистрисс Рурк. Завтра предстоит трудный день. Это был здравый совет, но прошло больше часа, прежде чем им удалось закрыть глаза.

Проснувшись утром, Фиби обнаружила, что Дункан, как обычно, уже покинул каюту. Она постаралась вымыться, насколько позволяли условия, Кэти Ли Гиффорд не смогла бы петь и танцевать на этом корабле, и надела платье из сундука, который собрала для нее Старуха. Одевшись и принарядившись, она отправилась на камбуз и там торопливо проглотила завтрак из каши и чудесных толстых кусков бекона.

Соблюдать тайну было уже бессмысленно, однако Симона упрямо оставалась в трюме. Она взяла еду, принесенную Фиби, и набросилась на нее с жадностью, которой не смогла скрыть. Фиби села на ящик и молча смотрела, как она ест.

– Ты, по крайней мере, выходила на палубу? – спросила она, когда Симона проглотила последнюю крошку.

– Конечно, – ворчливо ответила Симона, но с ноткой завистливого одобрения в голосе. – Я выходила ночью, когда на палубе остаются только часовые. Они делают вид, что не замечают меня.

– Ты платишь большую цену за свою гордость, – заметила Фиби – Ты могла бы пользоваться койкой первого помощника, а также свежим воздухом, пищей и водой в неограниченных количествах. Но вместо того сидишь здесь, в темной дыре, как Иосиф на дне колодца. И, что самое главное, истязая себя, ты ничего не доказываешь, кроме того, что поглупела от постигшего тебя удара.

Симона на мгновение опустила голову, и Фиби почувствовала угрызения совести, в ее намерения вовсе не входило уязвить девушку. Конечно, кроме иногда возникающего у нее желания выцарапать Симоне глаза за то, что она томится по Дункану с такой упрямой преданностью, и то это желание было чисто фигуральным.

– Может быть, я и поглупела, – тихо сказала Симона, – но он не может меня видеть и смеяться над моей глупостью. Или, что еще хуже жалеть меня.

«Он», – конечно, был Дункан.

– Капитан, – Фиби не сказала «мой муж» из-за своей доброты, – не жалеет тебя, Симона. И он вовсе не находит ситуацию смешной. Может быть, поднимешься со мной на палубу и побудешь на солнце? Сегодня великолепный день и дует свежий бриз.

Но Симона, с узелком, лежащим на ее коленях, не встала со своего места между ящиками.

– Нет, – сказала она. – Прошу тебя, уходи и оставь меня в покое.

Фиби ушла в подавленном настроении. «Если хотите окончательно испортить положение, – думала она, – пошлите меня своим эмиссаром. Имея самые лучшие намерения, я все так испорчу, что целая команда дипломатов не сможет исправить содеянное».

– Возможно, мне стоит поговорить с ней, – сказал Дункан. Он ждал на палубе, сложив руки на груди, когда Фиби поднялась из трюма. – Судя по твоему лицу, я могу заключить, что ты ничего не добилась от упрямой Симоны.

– Не добилась? – уныло откликнулась Фиби. – Благодаря моим усилиям она, вероятно, бросится за борт при первом признаке появления акул. Однако, Дункан, ничего хуже того, чтобы спуститься и предстать перед ней, ты не мог бы придумать. Пусть Симона встретится с тобой в другой раз, когда к ней вернутся силы, и она снова станет хозяйкой своей жизни.

– Ты заметила, – спросил Дункан, кивнув в знак капитуляции, – что ты начинаешь говорить на нашем языке?

Фиби вздохнула:

– Да, я перенимаю ваши напыщенные выражения. Придется в свободное время потренироваться в новых идиомах, чтобы освежить память.

Он засмеялся и взял ее за руку.

– Пойдем, – сказал он. – Я хочу показать тебе корабль. Возможно, это пригодится тебе, когда-нибудь. Фиби действительно хотела вникнуть в тонкости управления таким устройством, но причины этого коренились в любопытстве и глубоком, ненасытном желании знать все обо всем. Однако она не хотела, чтобы это ей «когда-нибудь пригодилось» : это означало бы, что с Дунканом что-то случилось.

– Для человека восемнадцатого века ты, в известном смысле, обладаешь изрядной дальновидностью, – сказала она.

– Людям в двадцатом веке более присуще это качество?

Фиби задумалась.

– Вряд ли, – призналась она наконец. – Я думаю, иные из них хотят быть такими. Они учатся быть восприимчивыми: смотрят программы Донахью, бьют в барабаны, отыскивают в себе чувства, которые питают к своим родителям, и все такое.

Дункан, пропустив Фиби вперед, направился вслед за ней к рулевой рубке, где собирался дать ей первый урок.

– Бьют в барабаны?

– Это такой способ выявить первобытные стороны своей психики.

– Я беру назад свои слова. И ты не начала говорить на нашем языке, и я не выучил ваш.

Фиби засмеялась.

– Может быть, лет через сорок – пятьдесят я смогу все объяснить: к чему придет твоя новая страна через двести двадцать лет.

– Не уверен, что мне хочется знать, – сказал Дункан.

Ему и в голову не могло прийти, хотя в словах Фиби, кажущиеся или реальные, иногда слышались намеки, что ему суждено увидеть все собственными глазами, хочет он того или нет.

Вскоре после заката, грандиозной панорамы малинового, золотого, абрикосового и розового цветов над бирюзовым морем, с корабля на воду спустили ялик. По веревочной лестнице в него сошла Симона. Капитан вообще не замечал ее, команда тоже воздерживалась от комментариев. Едва она оказалась в лодке, двое опытных моряков налегли на весла.

Фиби знала, что у Симоны есть кошелек с золотыми монетами и бумага, подтверждающая, что она свободная женщина, а не рабыня. Документ был подписан, конечно, не Дунканом, а Фиби, и засвидетельствован первым помощником и корабельным хирургом.

Фиби с палубы помахала рукой. Симона наверняка видела прощальный жест, но не потрудилась ответить. Фиби безмолвно пожелала своей сопернице счастливого пути и молилась, чтобы та никогда не разболтала, намеренно или по недомыслию, что ее хозяином и любовником был некто Дункан Рурк. Бунтовщик, пират, враг короны, заслуживающий сурового наказания для устрашения прочих смутьянов и, конечно, приговоренный к смерти.

Фиби безмолвно молилась, сложив руки и смирив сердце. «Пожалуйста, пусть Симона простит Дункана за измену. Пусть она обретет мир в душе и заживет счастливой жизнью». Конечно, она не могла знать, услышат ли ее молитву, и хотя она, как правило, старалась быть доброй и честной во всех своих поступках, но не была особенно религиозной. Она не изображала благочестия, поскольку, если Бог существовал и был всевидящим и всемогущим, он, разумеется, распознает обман. Но если этот Бог богов хоть чуть-чуть интересуется делами людей в одном ничтожном, но красивом зелено-голубом мире, крошечной частице среди безбрежного танца звезд и астероидов, комет и метеоритов, лун и планет, Фиби будет крайне благодарна за помощь.

Тем временем Симона и двое моряков скользили по воде в легком маленьком ялике, и вскоре сгущающиеся тени поглотили их, и Фиби отвернулась от релинга.

Она в одиночестве вернулась в каюту под палубой, где горела лампа, зажженная Питером Биллом, одним из самых преданных людей Дункана, который еще не ушел из каюты, расставляя содержимое подноса на маленьком складном столике, который служил и письменным, и обеденным столом. Он приветствовал Фиби почтительным кивком и пробормотал: – Мистрисс Рурк…

– Привет, – ответила Фиби. Она чувствовала, как корабль качается на волнах, к этому ощущению она давно привыкла и считала себя прирожденным моряком. Затем сообразила, что корабль не стоит на якоре, а плывет и поворачивает на правый борт, если ее не обманывают чувства. Она удивленно нахмурилась. Люди в ялике не могли так быстро отвезти Симону на берег и организовать ее доставку в Куинстаун. – Мы не станем дожидаться их? – пробормотала она, скорее размышляя вслух чем ожидая, что Билл ответит ей.

Но он ответил, будучи вежливым и осведомленным человеком.

– Да, мистрисс, – сказал он. – Нынче ночью нам предстоит долгий путь, – поскольку мы заметили поблизости корабль без флагов и не знаем, кому он принадлежит. Хотя, конечно, флаги бы не были доказательством, – сухо добавил он чуть погодя, без сомнения, вспомнив одновременно с Фиби о коллекции флагов, хранящейся на самой «Франческе» и позволяющей Дункану выдавать свой корабль за голландский, французский, испанский или английский смотря по обстоятельствам.

Встревоженная Фиби не притронулась ни к вину, ни к пище, а только сидела и смотрела на нее, когда через пять минут появился Дункан. Бидл, конечно, уже давно ушел.

– У мистера Бидла чистые руки, – заметила Фиби. – Спасибо тебе за это.

Дункан усмехнулся; у него под мышкой была свернутая карта, и, перед тем как подойти к тазу и умыться, он разложил ее на полке, придавив часами.

– Вы удивляете меня, мистрисс Рурк. Я ждал обвинений: ведь мы отплыли без двух членов команды, а также, должен добавить, без очень крепкого ялика, который весьма ценился капитаном.

– Билл сообщил мне, что нас преследуют, – сказала Фиби, когда ее муж, наконец, подошел к узкому столику и сел рядом с ней. Свет лампы ложился на его аристократическое лицо, заостряя углы и углубляя впадины, и Фиби подумала о горном хребте на закате, видном из окна самолета.

Дункан улыбнулся, сперва наполнил тарелку Фиби и поставил перед ней, затем положил еду себе.

– Преследуют? Он именно так выразился, или это просто твое предположение?

Фиби не отвечала.

– Мое предположение, – призналась она, не в силах больше выносить молчание.

– А… – произнес Дункан и, прежде чем продолжить, съел две маленькие печеные картофелины. Манеры его были безупречны. – Мы полагаем, что встречный корабль английское судно с боеприпасами, – сказал он. – Поскольку он не несет никаких флагов, вполне разумно предположить, что он везет груз, который капитан хотел бы сохранить в секрете. Однако это военный корабль, он наверняка принял нас за пиратов или патриотов то есть, с их точки зрения, бунтовщиков, и поэтому постарается потопить нас при первой возможности.

Фиби, проглотившая фасоль, поперхнулась. Дункан с терпеливым вниманием ждал, когда она откашляется. Придя в себя, Фиби промолвила:

– Значит, ты считаешь, что они нападут на нас?

Дункан налил себе вина, и Фиби горько пожалела, что не может составить ему компанию, поскольку не собирается рисковать здоровьем их ребенка. О ребенке по милости Старухи она думала уже как о Джоне Александре Рурке.

– Попытаются, – сказал он, наконец. – Мы же в данный момент ведем их в засаду одну из маленьких укромных бухт, которыми изобилуют острова. Если он последуют за нами, мы будем точно знать об их намерениях. Тебя, естественно, отвезут на берег, прежде чем начнется сражение.

Фиби не особенно хотела участвовать в бою, но не имела также желания покидать Дункана ни при каких обстоятельствах.

– Ты должен догадываться, что я об этом думаю, но не осмеливаюсь тебе сказать.

Он взял ножку цыпленка и занялся ею, не поднимая глаз на Фиби.

– Ты не хочешь покидать меня, – сказал он устало. – Должен признаться, что я восхищаюсь тобой. Однако в данном случае, моя прекрасная и чувственная жена, у тебя не будет выбора.